Kitabı oku: «Ковры из человеческой кожи», sayfa 2
Глава 2. Часовня
Холодная темнота обволакивала тело Михаила Кисейского с ног до головы как вязкая тина, не давая ему сориентироваться в пространстве. Агент Тайной канцелярии чувствовал, будто его вестибулярный аппарат вышел из строя как размагнитившийся компас, пока в пустоте не возникло пятно света. Неестественно-яркое сияние подчеркнуло контуры длинного деревянного коридора.
Как зачарованный Михаил зашагал вперед. Нечто вскружило холодную голову невозмутимого экспедитора, оно удивляло и пугало его до такой степени, что он просто не мог не посмотреть на это ближе. Что-то на конце сюрреалистичного брусового тоннеля без окон и дверей манило его к себе.
Кисейский остановился и поднял дрожащую голову, трепетно взглянув на уродливый кусок полотна, натянутый между стен как паутина. Хотя даже паутина обладает симметрией. Эта хаотичная тканевая вырезка цеплялась за стены почти в дюжине мест, словно выросла тут сама, подобно какому-то кошмарному адскому плющу.
Белое сияние пробивало полотно насквозь, оставляя видимыми лишь многочисленные пульсирующие вены. Сплошная паутина изобиловала пигментными пятнами. Все это было хорошо дубленой и натянутой до упора кожей. Процесс выделки коровьей шкуры не напугал бы и любого крестьянина, что уж говорить об агенте Тайной экспедиции, вынужденного сталкиваться с ужасными и кровавыми злодеяниями почти каждый день. Однако что-то полностью меняло контекст описанной картины; в середине венозного пергамента находилось человеческое лицо… или то, что от него осталось…
Глазницы были вытянуты до такой степени, что, казалось, могли разорвать полотно по двум диагоналям сразу. Нос полностью выпрямился, уступив место узким змеиным ноздрям. Губы застыли в гримасе душераздирающего вопля, который Михаил мог почти слышать, просто смотря в пустые веки этого отродья.
Чем больше он заглядывал в ее сквозные глазницы, тем больше экспедитору казалось, что людская оболочка смотрит на него в ответ. Она преследовала его каждую ночь, терроризируя сны с того дня, когда невинный Михаил столкнулся с самым ужасающим и богопротивным преступлением, которое только способен совершить человек.
Ковер из человеческой кожи с хрустом покачнулся на холодном бризе, ринувшемся из белого сияния…
Кисейский открыл глаза.
Ветер дул из окна. Михаил вспомнил, что приоткрыл его ночью, когда в тесной опочивальне стало стишком душно, а метель наконец унялась. Он взъерошил свои липкие длинные волосы и прикрыл ими глаза, лениво вжав затылок в подушку.
Вокруг больше не было холодной бездны, бесконечного брусового тоннеля или гнетущего ангельского свечения, – обыденный кошмар, заложником которого экспедитор давно стал, подошел к концу. Однако Михаил был готов поклясться, что все еще чувствовал на себе пустой взгляд, полный боли, ужаса и вины, как и слышал крик дубленой человеческой оболочки.
***
Облака над Лазурным Маревом заметно поредели, но солнечный свет все еще с большим трудом просачивался сквозь зловещую белую дымку. Дюжина целовальников выстроилась у конюшни, еле уместившись в один из самых широких снежных окопов зимней деревни. Кисейский приказал созвать стражей, чтобы лично познакомиться с каждым из них, ведь хотел и имел полное право знать все даже о самых высоких и ответственных чинах Марева.
Ячменник берег хромую ногу, сидя на кружевном пуфе в изголовье траншеи, зевая и недовольно кряхтя. Ленивый староста явно оттягивал серьезное расследование не только из-за того, что не хотел поднимать шум, но и потому что лишний раз не желал покидать теплой опочивальни в суровую зимнюю пору.
Экспедитор расхаживал из стороны в сторону, тщательно анализируя бородатые лица и разноцветные кафтаны дюжины, каждого из членов которой Ячменник представил ему поименно полчаса назад. Павел, Ярослав, Алексей, Андрей, Федор, Дмитрий, Николай, Иван, Петр, Сергий, Игорь и Святорад – орава статных богатырей была вооружена короткими саблями и киянками, однако все еще страшилась острого и непредсказуемого ума агента Тайной канцелярии. Казалось, они могли превратить в лепешку тощего и бледного Михаила одним ударом, но были скованны страхом перед его хищным интеллектом слишком сильно, чтобы сжать кулаки.
– Что ж, – Кисейский произнес это так неожиданно, что целовальники и земской староста вздрогнули, – я не боюсь слукавить, сказав, что Лазурное Марево обладает одной из самых непреступных защит, которую я когда-либо видел в простой деревне.
На лице Захара Ячменника вытянулась искренняя радостная улыбка.
– Ну, конечно, ваше благородие! – похвально воскликнул он. – Эти добрые молодцы были тщательно подготовлены к службе в одной из самых престижных целовальных школ в Кремлевском дво—
– И это в очередной раз показывает ваше наплевательское отношение к безопасности своих крестьян, господин Ячменник, – сурово перебил Михаил.
Староста побледнел.
– Все заслуги этих шкафов не стоят и ломаного гроша, если они не смогли защитить тяглых от… – Кисейский задумался, пытаясь вспомнить имя, которым бедные крестьяне наградили похитителя, – Одноглазого Лиха.
Ячменник нахмурил брови и провел ладонью по лицу. Подход Кисейского успел порядком утомить его за эти полтора дня. Захар упер трость в утрамбованный снег и с неохотой поднялся на ноги.
– Извольте, господин Кисейский, – уже чуть ли не с усмешкой произнес он. – Даже если бы я верил в россказни этих вечно-пьяных суеверных оболтусов, как в них верите вы, ни одно войско не смогло бы распознать серийного душегуба во мраке зимней ночи и мгле бешеной метели! Что уж говорить о том, чтобы остановить его!
Михаил вновь развернулся к целовальникам.
– Это и есть причина? – агент обратился к богатырям напрямую, застав их врасплох.
– Ну… – произнес целовальник в фиолетовом кафтане, – не единственная причина.
Этого патрульного звали Святорад. Он сразу привлек внимание Кисейского, ведь был единственным целовальником с гладковыбритым подбородком без следа щетины, что сильно выделяло его на фоне бородатых соратников. Голос Святорада также был очень необычным. Он напоминал мало угрожающий лирический тенор, но уверенный ударный тон, которым богатырь заканчивал каждое слово, приемлемо компенсировал это.
– Я не знаю, насколько это уместно для расследования, ваше высокородие, – помялся он, – но после третьего исчезновения, Захар Романович приказал обеспечить ему круглосуточную защиту. Именно поэтому большая часть дюжины была занята.
Экспедитор перевел презрительный взгляд на главу поселка. Ячменник тяжело сглотнул и нервно хихикнул. Ничего не сказав, Михаил отвернулся от него, пренебрежительно взмахнув подолом мундира, и зашагал к хилой деревянной часовне, чья крыша выглядывала из-за снежного окопа.
– Господин Кисейский, я не имел другого выбора! – взмолился староста, нервно потянув себя за густую золотую бороду. – Если деревня останется без управленца, мы все будет обречены!
– С таким управленцем как вы, мы будем обречены в любом случае, – рявкнул экспедитор.
Захар злостно прикусил губу и сжал кулаки, но вовремя затушил фитиль своей злобы, чтобы не дай бог не сорваться на агента Тайной канцелярии.
– Ваша трусость стоила жизней семи человек, – разочарованно вздохнул Михаил, остановившись и наконец развернувшись к старосте вновь. – И я не хочу, чтобы она стоила еще хоть одной.
Ячменник нахмурил брови и потупил виноватый и раздавленный взгляд. Экспедитор возобновил шаг.
– Могу я поинтересоваться, куда вы направляетесь? – осторожно произнес Захар.
– Я должен встретиться с вашим думным дьяком, – объяснил Кисейский, – чтобы изучить сведения о каждой отдельной жертве Одноглазого Лиха.
В этот момент староста прищурил глаза и виновато прошипел сквозь стиснутые зубы.
– Что-то не так? – насторожился Михаил.
– Мне очень больно об этом сообщать, господин Кисейский, – староста скорбно стянул с прилизанной золотой челки горлатную шапку, – но наш уважаемый думный дьяк исчез в ночной метели несколько дней назад. Именно его исчезновение побудило меня обеспечить себе круглосуточную охрану.
Холод пробежал по спине Михаила, когда он узнал, что кровожадного душегуба Марева интересовали не только тяглые крестьяне.
– Однако у него была очень способная ученица, – повеселел Захар! – Матрена до сих пор живет в церкви и умело выполняет обязанности покойного дьяка, пока мы ищем ему замену!
В ту же секунду в памяти Михаила возник тощий длинноволосый силуэт, смотревший на его карету из окна часовни.
– В таком случае я хочу поговорить с Матреной, – подозрительно заявил он.
***
Редкие лучики света просачивались в приходскую часовню сквозь заиндевевшие окна, усыпая иконостас ленивой белой рябью. Дешевые и облупленные репродукции портретов святой Анны и праведной Елисаветы смотрели друг на друга с параллельных стен.
Тощая молодая девушка с длинными пречерными волосами, напоминавшими лезвия шпаг, индевея и загибаясь у пояса, расставляла тонкие тома переписных книг по полкам. Она носила короткий валяный зипун, из-под которого тянулась рваная и выцветшая покосная рубашка, больше похожая на мешок. Любой думный дьяк имел обязательство проживать скромную жизнь, поэтому его протеже была вынуждена придерживаться тех же стандартов. На ее ногах были кожаные поршни, изрядно утепленные мехом, а на голове красовался короткий киноварный платок, связанный в заячий узел прямо на затылке как разбойничья косынка. На ее щеках были ямочки, а под большими медовыми глазами вырисовывались глубокие темные круги, рваные как угольная роспись.
Взгляд черноволосой крестьянки скользнул к двери, когда в сруб часовни раздался вежливый стук.
– Входите, – спокойно, почти отстраненно произнесла она.
Дверь отворилась. Взгляды Кисейского и Матрены встретились и зафиксировались, словно взоры двух давних приятелей, узнавших друг друга в толпе людей. Ведь их тяжелые и потухшие глаза источали похожую, почти родственную энергию. Двое долго молчали, пока ветер заносил снег в часовню. Казалось, они анализировали друг друга.
– Ты – Матрена? – наконец начал Михаил, закрывая за собой дверь.
– Да, – односложно ответила девушка. – Михаил Святославович Кисейский, агент Тайной экспедиции?
Следователь одобрительно промолчал.
– Про вас уже вся деревня знает, ваше благородие, – казалось, Матрена обращалась к Кисейскому с таким же пиететом как все остальные крестьяне, однако что-то в ее интонации отличало протеже даже от высоких чинов. Ее слова звучали выверено и играючи, словно музыкальный инструмент, которым та овладела в совершенстве и всегда была готова использовать, чтобы очаровать и вскружить разум слушателя. Как ведьма, впрочем, и внешне Матрена отдаленно ее напоминала.
Михаил оббил сапоги от снега и переступил порог. Экспедитор подошел к книжной полке, которую сортировала странная крестьянка. Теперь их разделял только письменный стол. Матрена оказалась на полголовы ниже Кисейского.
– Я был уведомлен о том, что ты временно исполняешь обязанности думного дьяка.
– Так и есть, – сухо проскрипела протеже, – с того дня, как Петр Степанович пропал в метели.
В комнате вновь стало тихо.
– Ты действительно думаешь, что Петр Степанович пропал в метели? – словно подначивая, спросил Михаил.
Матрена промолчала, но ее взгляд не изменился и все так же оставался прикованным к переносице экспедитора. Кисейский выдвинул из-под стола скрипучую табуретку и присел, сложив перед собой руки.
– Ты должна предоставить мне имена и краткие характеристики каждого из семи пропавших людей, а также обстоятельства и даты их исчезновения.
Агент перевел взгляд на полку переписных книг, ожидая, что крестьянка возьмет одну из них и начнет долго выискивать нужные абзацы. Однако произошло то, чего уверенный и даже в меру напыщенный экспедитор никак не ожидал: не двинувшись с места, Матрена заговорила, четко и быстро:
– Плотник Тарас, 35 лет, пропал в метели первого декабря, когда жена выдворила его на мороз. Следы крови найдены на виадуке и рыбацком четвертаке. Лесоруб Семен, 29 лет, исчез в лесной чаще третьего декабря, когда отправился за хворостом. Лавочница Евдокия, 21 год, исчезла четвертного декабря, когда вышла на улицу ночью, чтобы очистить ведро с помоями…
Брови Михаила удивленно подпрыгнули. Он был поражен такой сосредоточенностью, грамотностью и невероятной памятью обычной крестьянки. Хотя Матрена была далеко не самой обычной. Подмастерье думного дьяка, одного из самых важных звеньев в домострое любой деревни, отвечавшего за перепись населения, должна была быть как минимум вполовину такой же ответственным как ее наставник. Имея опыт конфронтации с великим множеством чиновников и писарей за свою десятилетнюю карьеру, Кисейский ни разу не слышал ничего подобного. Никто их них не говорил так выверено и остро как худая крестьянка в красной косынке.
Закончив восхищаться своей новой знакомой, Михаил понял, что пропустил несколько имен, которые она без труда перечислила.
– Повариха Ольга, 19 лет, – продолжала она, – испарилась во мгле при неизвестных обстоятельствах десятого декабря. – Матрена сделала долгую паузу. Наконец что-то выбило ее из колеи. – Думный дьяк Смирнов Петр Степанович… – неуверенно произнесла она с нервным кашлем, – исчез в сумерках седьмого декабря, когда отправился на встречу с деревенским писарем-Ираклием… – Кисейский заметил, что она забыла назвать возраст крайней жертвы и дату ее исчезновения.
Часовня погрузилась в вязкую и тяжелую тишину.
– Он был дорог тебе, не так ли? – внезапно произнес Михаил без доли насмешки или высокомерия. Казалось, Матрена была первым человеком в Лазурном Мареве, к кому закостеневшая душа Кисейского почувствовала хоть какое-то притяжение. Возможно, он был впечатлен ее мнемоническими и ораторскими способностями, искренне сожалел потере или даже видел в ней едва различимое отражение самого себя, – экспедитор не мог знать точно.
Крестьянка удивленно взглянула на столичного гостя исподлобья, будто бы цинично интересуясь, с чего такой профессионал как он решил опуститься до сантиментов. Но как бы она не пыталась это скрывать, скорбь и тоска действительно таились в ее сердце, моля вырваться наружу. Матрена села напротив. Она была готова рассказать все.
– Когда я потеряла родителей, – вздохнула она, – Петр Степанович взял меня под свое крыло и воспитывал с девяти лет, – голос Матрены оттаял, и, подобно возобновляющемуся кровотоку, все больше теплоты и эмоций начало появляться в ее словах. – Он научил меня всему, что знал сам, дал кров, еду и знания, но что самое главное, он подарил мне любовь, – крестьянка издала заключительный слабый вздох. – Любовь, которая так жестоко была отнята у меня судьбой.
Взгляд Матрены замер на своих ладонях, сцепленных в замок. Она долго молчала, будто переступая что-то внутри себя. Внезапно она подняла уверенный и пронизывающий взор на Кисейского, и Михаил вздрогнул, словно на него направили дуло мушкета.
– Нет… – серьезно произнесла она, – я не думаю, что Петр Степанович пропал в метели.
Глаза Кисейского расширились. Матрена сразу поймала его интерес, но теперь она завоевала его внимание.
– На самом деле, – продолжила она, – я совершенно уверена в том, что он был похищен и убит кровожадным душегубом, что держит Лазурное Марево в страхе и бездействии. – Голос крестьянки наливался ненавистью, которую та, что стоит отметить, умело сдерживала, не давая перевалить через край.
Михаил приоткрыл рот, в попытке добавить к зловещему монологу Матрены, но девушка перебила его мысли:
– Именно я вынудила тяглых отправить кляузу в Петербург и вызвать вас в эту забытую богом деревню.
Крестьянка не переставала удивлять экспедитора. В памяти Кисейского возникло то самое красивое и строгое письмо, которое тот перечитывал вслух в земской избе буквально вчера.
– Это ты составила письмо? – поинтересовался догадливый агент.
– Да, – кивнула девушка. – Ячменник не хотел «выпускать ссору из избы», – она сымитировала манеру речи земского старосты, которая успела порядком надоесть Михаилу, поэтому он быстро ее узнал, – чтобы спасти свою шкуру. Но правда всегда сможет просочиться наружу.
Несмотря на огромную разницу в статусе, Михаил не заметил, как подсознательно стал воспринимать Матрену равной себе. Его ладонь задумчиво поглаживала подбородок, а рот все еще был слегка приоткрыт, будто он обсуждал крупное дело с другим экспедитором.
– Я ждала вас, – ее глаза сузились. Казалось, Матрена была уверена в том, что только экспедитор Тайной канцелярии сможет понять ее чувства и мотивы лучше всего, – но не для того, чтобы вы решили проблему за меня. Я жажду оказать помощь, господин Кисейский. Любую помощь, чтобы заставить Одноглазое Лихо ответить за всю боль, что он причинил.
В тот момент Михаил в полной мере осознал, кто сидел перед ним. Матрена не была беззащитной жертвой без пяти минут, и ей не двигал страх, а справедливость. Или, по крайней мере, эта девушка была достаточно умна, чтобы полностью убедить экспедитора в этом.
Кисейский поднялся из-за стола и подошел к выходу. Открытая дверь снова занесла в церковь несколько призрачных волн метели.
– Я хочу увидеться с тобой вновь, Матрена, – монотонно произнес агент. Даже по его лицу было трудно определить, говорил он с похвалой или подозрением. – Мы сможем встретиться у земской избы завтра в полдень?
Крестьянка замешкалась и удивленно поморгала, но быстро сосредоточилась вновь.
– Конечно, господин Кисейский, – ответила она так же многозначно.
Вежливый скрип ставней подвел к концу беседу двух очень разных по сословию, но почти идентичных по складу ума личностей, которые тянулись друг к другу как два небесных тела. Но, подобно тем же небесным телам, они были способны разрушить друг друга, если станут слишком близки.
***
Солнце скрылось за верхушками драных сосен несколько часов назад.
Михаил Кисейский пересекал тот самый жуткий каменный виадук, разделявший основную часть Лазурного Марева и рыбацкий четвертак, когда из снежной мглы появился целовальник. Единственный безбородый богатырь-Святорад, именно тот, с которым Михаил разговаривал сегодня утром, прошел мимо, не проронив и слова. Вербальная экзекуция, которой экспедитор подверг Ячменника, явно пошла на пользу деревне, ведь это был далеко не первый целовальник, которого Михаил застал сегодня. Наконец гвардия патрулировала некогда совершенно пустые снежные тоннели.
Несмотря на то, что многие крестьяне настойчиво советовали агенту не посещать водный угол ночью из-за множества мифов, которыми тот порос среди деревенщины Марева, Кисейский совершенно не боялся. Он не был суеверным человеком.
Михаил в принципе мало во что верил, и это часто упрощало его работу, однако усложняло социальную жизнь. Он с трудом мог заставить себя искренне интересоваться человеком, полностью построившим свой характер из мнительных или даже религиозных убеждений. Свое неприятие последних Кисейский был вынужден скрывать в целях безопасности, поэтому редко беседовал с кем-либо на эту тему.
Рыбацкий угол оказался именно таким, каким его описывали тяглые, – городом-призраком. Покосившиеся халабуды, больше похожие на заиндевевшие шалаши, устилали набережную как грибы. Одинокий пирс, недалеко от которого встретил свою смерть плотник-Тарас, указывал на противоположный берег Малого Цветочного озера, который с трудом можно было разглядеть в тумане.
Михаил не заметил, как обнаружил себя на краю причала. Лед озера застыл несколько раз, создав множество мутных слоев, поэтому экспедитор не видел своего отражения. Однако он чувствовал отражение внутри себя, и оно принадлежало не только ему; за ним стояла крестьянка Матрена, староста Ячменник, писарь Ираклий, дюжина целовальников и толпа крестьян, напуганных и потерянных. Все они рассчитывали на его ум, дедукцию и решимость, и только сегодня экспедитор в полной мере осознал, что не сможет предать их доверие, ну или, по крайней мере, ее доверие…
Внезапно глухой стук донесся из-подо льда. Кисейский медленно опустил дрожащий взгляд вниз, но картина не изменилась.
Должно быть, ему показалось.
Глава 3. Широкий след
Последние окна на мезонине земской избы затухли, гремучая зимняя ночь полностью поглотила Лазурное Марево. Только когда деревня окончательно исчезла из виду, далекое красное свечение, просачивавшееся сквозь сплошные ряды деревьев, можно было заметить. Оно отбрасывало тусклый отблеск на сверкающий снег у кромки густого ельника. Источник кровавого света прятался глубоко в лесу и оставался абсолютно неуловимым, пока деревню освещало хоть что-то, кроме холодных звезд.
Крестьяне всегда боялись заходить в лес, окружавший их собственные дома как тюремная стена, слишком глубоко. Именно поэтому никто из них не знал о маленькой покосившейся землянке, неоткуда возникшей в глубине хищной чащобы этой зимой. Истоком потустороннего киноварного сияния было единственное слуховое окно зловещего деревянного склепа как круглый глаз циклопа, наблюдавшего за Маревом мимо деревьев.
Из приоткрытой двери хлева доносился болезненный человеческий хрип. Казалось, кто-то хотел закричать, но не мог, поэтому ему оставалось жутко выть как неспокойное приведение…
Интерьер сарая напоминал мастерскую сыромятника, пришедшего из самой преисподней. Шаткие стены оказались покрыты калейдоскопом двуручных пил, заточенных скобелей и тесаков, чьи гнутые лезвия были усеяны агрессивными бандитскими зазубринами и вымочены кровью до самой рукояти. С кончиков лезвий кровь стекала на рабочий станок, омывая рудой извилистый ручной секач, словно закаляя его в страданиях. Источником тусклого красного света, обволакивавшего помещение, был слюдяной фонарь, застекленный алым витражом, стоящий на угловой полке для домашнего иконостаса.
Злополучный мучительный стон тянулся с противоположного угла проклятого амбара. Человеческая фигура, почти полностью сокрытая во мраке (только простые контуры расставленных рук и ног были подчеркнуты красным свечением лампы), оказалась растянута по стене веревками как дубленая звериная шкура. Лишь только тело шевелилось, а точнее болезненно подергивалось как рыба, выброшенная на берег. Этот человек был жив… но его судьба давно была предрешена.
Звеня цепями и тяжело дыша сквозь маску штопаной кожи, Одноглазое Лихо протянул рукав изорванного бурого кожуха к кровавому верстаку. Ладонь монструозной горы плоти, спрятанная под перчаткой из толстого сукна, сжала рукоять секача и подняла его. Паранормальной душегуб вытянул свою единственную челюсть в ужасающей садисткой улыбке и занес скорняцкий тесак над грудью обездвиженной жертвы как ритуальный кинжал.
Глухая чащоба проглотила очередной душераздирающий вопль…
***
Погрузив руки в глубокие карманы своего зеленого мундира как в теплую воду и задумчиво пиная ледышки, Михаил Кисейский шагал по одному из многочисленных снежных окопов, встречавшихся на пороге земской избы. Именно там он договорился встретиться с Матреной, удивительной крестьянкой, заставшей его врасплох и серьезно заинтересовавшей своим непосредственным интеллектом и решительным настроем в поимке Одноглазого Лиха.
Несмотря на то, что Кисейский без сомнения заметил в протеже думного дьяка огромный потенциал, он не был готов доверять ей помощь в расследовании так просто, каким бы смелым и амбициозным не было ее желание. Матрене следовало показать экспедитору Тайной канцелярии, что она способна не только рассуждать, но и действовать как он. Что она будет готова столкнуться с опасностью лицом к лицу, когда другого выхода не останется.
Солнце прошло большую часть горизонта, ведь все утро Михаил проводил допросы самого различного контингента Лазурного Марева. Он усердно выуживал из родственников и знакомых жертв хотя бы немного сведений относительно внешности и повадок душегуба, чтобы вычислить его почерк и предугадать новое нападение.
Первая косая избушка, на пороге которой оказался экспедитор этим утром, принадлежала старушке-Агафье. Она была той бедной, пожилой крестьянкой в спальном чепце, которая оказалась достаточно смелой, чтобы в подробностях описать атаку Лиха на массовом допросе видоков. И помощь светлой старушки не ограничилась этим, ведь из ее сегодняшнего свидетельства Михаил узнал еще больше бесценных данных. Экспедитор до сих пор мог слышать ее хриплый голос:
– Сперва я была готова поклясться, что двое латрыг сцепились по пьяни, – потирая костлявые руки, то ли от холода, то ли от тревоги, говорила Агафья. – Когда я пригляделась, я поняла, что это была охота. Но так не охотится человек, только зверь; гнутый секач заменял чудовищу когти и клыки. А человек был добычей…
Следующей была Марфа, вдова самой первой жертвы кровожадного маньяка. Рыдая и сморкаясь в тряпку, она описывала Кисейскому все, что смогла услышать через закрытую дверь:
– Спустя пару мгновений, как я вытолкала этого бестолкового забулдыгу на улицу, чтоб он хоть немного отрезвел, – всхлипывая, лепетала она, – тень молнией метнулась мимо моего окна! Звон цепей обогнул весь дом, пока не стих у порога. Следом был крик… душераздирающий вопль Тараса заставил меня оцепенеть от ужаса. Я не могла ничего сделать, пока это создание гнало его на рыбацкий угол…
В последнюю очередь экспедитор наведался к Бориславу, высокому и мускулистому деревенскому кузнецу. Крестьянин сложил свои огромные руки на груди, его голос был уверенным и невозмутимым, а глаза скрывались в рваной тени плетеного очелья. Однако сквозь эту тень Михаил мог чувствовать ужас в его обреченном взгляде.
– Когда я услышал обрывистый вскрик своей дочери… – на этих словах тон бестрепетного ковача впервые задрожал, – я ринулся из кузницы без раздумий. Мне было неважно, кого я встречу там: человека или зверя… но я не думал, что встречу самого дьявола, держащего тело Евдокии через плечо. Его лицо выглядело так, будто он украл его у нескольких человек сразу. В центре ужасающей аппликации плоти был единственный глаз. Нижняя челюсть… – Борислав запнулся, нервозно потерев собственный подбородок, – ее не было…
Рассказы прямых свидетелей злодеяний безумного убийцы казались Кисейскому искренними. Никто никогда не смог бы сымитировать подобные эмоции или выдумать столь ужасающий образ. Однако кое-что не давало экспедитору покоя, и как ни странно, это было Одноглазое Лихо. Каждый из трагичных видоков, чьих родственников и друзей отнял убийца, не уставал ссылаться на его сверхъестественную натуру, описывая как совершенно невозможное существо. Демона, пришедшего из преисподней, живого мертвеца или уродливого циклопа в шесть локтей.
Кисейский не просто не считался с суевериями, он насмехался над их сторонниками, что и сделало его одним из самых невозмутимых, беспристрастных и успешных следователей Тайной канцелярии. Здравый смысл и чуточка железного упрямства не давали агенту переступить через свое убеждения и поверить в то, что он действительно охотился за кровожадным упырем. Михаил был потерян и до сих пор не мог понять, как все, что происходит вокруг него, может быть реальностью.
Столичный гость отвлекся от тяжелых раздумий, когда земская изба наконец возникла из-за поворота снежной траншеи. Матрена стояла у порога, облокотившись об бревно козырька, беззаботно сложив руки у груди. Она выглядела в точности как в тот раз, когда Кисейский увидел ее в окне часовни впервые, только заезжая в Лазурное Марево. Но теперь тело крестьянки не было покрыто мраком, – Михаил видел ее четко и ясно.
Длинные и заиндевевшие волосы Матрены качались на ветру как колосья пшеницы, вымоченные в чернилах. Ее локоны не были плавными и текучими как шелк, наоборот, они казались колючими и малоподвижными, но это не выглядело нелепо. Это выглядело статно и устрашающе, словно по спине Матрены тянулся тяжелый черный плащ воеводы, подранный в клочья в результате отважных сражений. Когда девушка заметила экспедитора, ее брови поощрительно подпрыгнули. Ответственная протеже не опоздала на встречу в отличие от Кисейского.
– Добрый день, Михаил Святославович, – зевнула крестьянка, оттолкнувшись от земской избы подошвой.
– Привет, Матрена, – потерев уставшие глаза, вздохнул следователь.
– Могу ли я поинтересоваться, почему вы решили устроить со мной встречу?
Кисейский сделал паузу и огляделся по сторонам; улица была пуста. Он махнул рукой и зашагал к одной из многочисленных траншейных развилок, сложив ладони за спиной. Матрена последовала за ним.
– Я долго думал над твоим предложением, Матрена, – начал экспедитор. Взгляд Крестьянки не отлипал от его лица, в то время как он лишь изредка поглядывал на нее. – Я хочу начать с того, что предложить помощь и выразить такую озабоченность вопросом безопасности деревни, было очень самоотверженно с твоей стороны…
Периферийным зрением Кисейский заметил, что крестьянка закатила глаза, стоило ему перейти на этот напыщенный бюрократический язык. Михаил тут же замолчал, но не от злости или обиды. Он понял, что до сих пор сильно недооценивал свою потенциальную напарницу.
– И я знаю, – внезапно тон следователя сделался тихим, абстрактным и липким как темнота, – что ты всем сердцем желаешь отомстить душегубу, отнявшему жизнь твоего названного отца…
В тот миг Кисейский и Матрена, словно оказались заперты в вакуумном пузыре; шум ветра, хруст снега под их ногами и все другие звуки исчезли, будто у собеседников одновременно заложило уши. Рамки их восприятия потемнели.
– Да, – прошептала крестьянка.
Экспедитор одобрительно кивнул.
Звуки вернулись так же неожиданно, как исчезли.
– Я солгу, сказав, что обойдусь в поимке Одноглазого Лиха без помощи, Матрена, – Михаил вновь перешел на чиновничий язык, но только в целях формальности, чтобы подвести свою речь к выводу. – Но я не могу подвергать тебя такой огромной опасности, пока не буду уверен, что ты сумеешь защитить себя.
– Я живу в Лазурном Мареве, ваше благородие, – усмехнулась девушка, боевито уткнув запястье в бедро. – Если я еще жива, я точно могу за себя постоять!
Экспедитор поощрительно хмыкнул, гордо выпрямив грудь. Вчера это было лишь догадкой, но теперь стало очевидным. Смотря на Матрену, он видел себя десять лет назад; юного и идейного авантюриста, питаемого чувством справедливости.
– В таком случае, – Кисейский ускорил шаг, вытянув руки из-за спины, и опустил их в карманы, снова войдя в рабочее состояние. Матрена помчалась за своим новым наставником, не уступая в скорости, – есть несколько мест, которые мы с тобой должны посетить сегодня.
Не прошло и десяти минут, как новоиспеченные напарники внимательно инспектировали подножье монструозного виадука. Именно тут в последний раз была замечена крестьянская повариха-Ольга перед своим исчезновением шестого декабря. Огромный каменный мост, разделявший районы деревни, до жути пугал каждого, кто бы ни оказался на его середине в непроглядную метель. Это была дорога без начала и конца, нависшая над бездной, словно чиневед к небесам.
