Kitabı oku: «Последний сон», sayfa 2
Глава 3
Когда ветер в очередной раз приводит мои волосы в беспорядок, я снова радуюсь тому, что обернула кексы в пищевую бумагу. Дом Пепси располагается чуть левее от дома мисс Блейнт. В доме Уайтов я не была с тех пор, как Пепси – моя школьная подруга – уехала учиться в колледж. Я скучаю по ней временами, иногда даже завидую – никто из нас, даже Приам, не смог поступить в колледж, потому что, оплачивай мы обучение, нам было бы нечего есть.
На самом деле, отец собирался отправить Приама в колледж, когда он закончил школу, но тот заявил, что хочет не учиться, а работать. Бедность тяготит брата, а мысль о том, что придётся тратить на колледж огромные деньги, просто сводит его с ума. Со временем здоровье начало подводить отца, он брал всё больше выходных и зарабатывал меньше. Дженис не захотела учиться после окончания школы, а я осталась без возможности получить высшее образование из-за сложного финансового положения нашей семьи.
Пепси Уайт приезжает к родителям летом на месяц, в остальное время года ограничивается визитами в праздничные дни. У неё есть младшая сестра, которая только окончила пятый класс, поэтому Уайты не так уж и расстроились, когда узнали, что придётся отпустить свою дочь на сотни миль от дома. «Слава богу, ты не единственный мой ребёнок», – сказала миссис Уайт, провожая Пепси во взрослую жизнь.
В детстве мне очень нравилось нажимать на кнопку звонка на их двери. Когда Пепси собиралась домой, я просила её разрешить мне нажать на кнопку вместо неё. И вот я снова стою у этой двери и зажимаю пальцем холодную кнопку. Убеждаюсь, что звонок прозвенел, и жду, когда мне откроют. Я совру, если скажу, что у меня нет конкретной цели. Миссис Уайт любит гостей, поэтому безоговорочно рада моему визиту. Она улыбается, и глаза её превращаются в две сверкающие щелки.
– Я давно не слышала новостей о Пепси, – говорю я, умалчивая о том, что наша дружба давно потухла, – хотела спросить, как у неё дела в колледже, заодно и кексы принесла. Испекла буквально минут десять назад.
– Я так рада тебя видеть! Из всех школьных подруг Пепси только ты осталась в Уестфорде. Смотрю на тебя – и вижу рядом её, будто это было вчера. – Миссис Уайт поворачивается к лестнице. – Лиза, у нас гости, спустись, пожалуйста.
В доме пахнет ладаном. Ничего не изменилось. Этот аромат резко отбрасывает меня назад в детство, и я не сразу осознаю, что уже сижу за столом на кухне и провожу милую беседу за чашкой кофе.
Миссис Уайт не спешит рассказывать о достижениях старшей дочери, она начинает издалека – спрашивает, как поживают мои сестра, мама, когда вернется Приам и как здоровье отца в последнее время. Миссис Уайт учтива, она не позволяет гостю чувствовать себя не в своей тарелке и старается искренне интересоваться жизнью собеседника.
Мы перемещаемся в просторную гостиную, и она рассказывает мне, что Пепси стала отличницей в этом году несмотря на то, что болела гриппом долгое время и пропустила много занятий. Нашла работу и оплачивает счета сама. У неё появились домашние животные – грызуны. Пепси всегда тяготела к хомякам, мышкам и белым красноглазым крысам, когда как миссис Уайт их терпеть не могла. Но сейчас её дочь живёт в общежитии кампуса с соседями «широких взглядов» и может делать всё, что ей запрещали в детстве. Я слушаю, киваю, улыбаюсь где надо и, наконец, хватаюсь за паузу, которую миссис Уайт делает для раздумий.
– Я так скучаю по Пепси, – произношу я. – Можно посмотреть её фотографии? Любые, даже детские.
Я рассказываю миссис Уайт, что разлука с подругой обернулась огромной раной, и мне непременно нужно чем-то её залатать. Будучи матерью, она глубоко проникается моими словами, на её карих глазах выступают слёзы, и она с радостью даёт мне в руки то, что я так хочу увидеть.
Это второй семейный альбом, который я держу в руках за сегодняшний день. Вслух восхищаюсь обложкой с беспорядочным лиловым узором на белом фоне перед тем, как открыть его. И вновь это чувство, которое зародилось во мне, когда я была в гостях у мисс Блейнт. Одновременно на поверхности и слишком глубоко внутри, словно попытка отыскать зудящий участок на теле, чтобы его почесать, оборачивается провалом – этот зуд где-то под кожей, куда не достать.
С фотографий на меня глядят счастливые люди, улыбающиеся возможности запечатлеть особенный для них момент. Свадьба мистера и миссис Уайт удостоилась пяти позиций в альбоме, когда как остальные события получили не более двух. На одной из фотографий я задерживаюсь подольше – миссис Уайт смотрит в камеру и улыбается, а её муж самозабвенно смотрит на неё. Это не похоже на взгляд обычного увлечённого мужчины, это взгляд человека, который видит в другом весь мир.
Я принимаюсь изучать задний фон фотографии, где висит гобелен, и задумываюсь. Когда именно наша жизнь свернула не туда? Были ли мои родители когда-либо счастливы? Может, такие моменты действительно имели место, но я их не помню? То одна, то другая теория, объясняющая нынешнее положение вещей, загорается в моём сознании слабым мигающим светом.
Возможно ли, что те самые радостные события происходили в моей семье, когда я была совсем маленькой или вовсе ещё не родилась? Но мои родители не просто несчастны, они словно неживые. Как если бы какой-то апатичный дух позаимствовал их тело и заново проживал бессмысленную жизнь.
След от моего большого пальца отпечатывается на глянцевой обложке, защищающей фотографию от всякого внешнего воздействия. Я поднимаюсь, намереваясь уйти, и возвращаю альбом миссис Уайт. Она прижимает его к груди, словно ребёнка, и широко улыбается. Когда миссис Уайт проводит меня до двери и отворяет её, я оборачиваюсь на звук шагов и наблюдаю за спустившейся Лизой – она откусывает кусочек от кекса и убегает обратно. Кекс, который остался без определённой части себя, лежит на столе в окружении рассыпавшейся сахарной пудры.
По возвращении домой я не натыкаюсь на обычную мёртвую тишину. В гостиной играет музыка, а включенный телевизор уже успел нагреть комнату. Пока все коптятся в унынии, Дженис развлекает себя, как может. Она сидит на диване, закинув ногу на ногу. Завидев меня, сестра отрывается от чтения журнала и осыпает вопросами касаемо приготовленной утром запеканки. Понравилась ли она мисс Блейнт? Не была ли начинка суховатой? Понравилось ли мне? Да, конечно, она съела целых два куска. Нет, она была очень сочной. Да, но я съела только один кусочек, чтобы не лишать мисс Блейнт значительной части твоего дара.
– А как прошёл пикник с Роки? Ты вернулась раньше, чем обычно. – говорю я, не скрывая любопытства.
Дженис одаривает меня мрачным взглядом.
– Меня всю искусали комары. Это было ужасно. Я даже не позавтракала – кусок в горло не лезет.
Она снова утыкается в журнал, и я понимаю, что дальше её лучше не расспрашивать. Ещё одно испорченное свидание в копилку моей сестры. Я никогда не вмешиваюсь в их отношения, но чувство, что Дженис пытается за уши вытянуть Роки до установленных ею стандартов, преследует меня до сих пор.
Я забираю поднос с пустой посудой, который стоит под дверью отца и, приготовив ему обед, возвращаю на прежнее место. Ужин ему готовит Дженис, так как после наступления вечера я засыпаю в своей комнате с потрёпанным томиком о медицине в руках.
Ещё два месяца назад отца выписали из больницы. Всевозможные анализы так и не дали ответа на вопрос, с чем именно нужно бороться. «Мы ничего не нашли. Нет установленного диагноза – нет болезни. Все анализы в норме, но можете сдать их повторно», – сказал врач. Что мы и сделали, но результат был тот же. В Уестфорд приезжали доктора, чьи имена были у всех на слуху, но даже они разводили руками. Последнее предположение о болезни отца озвучил доктор из Пенсильвании. Он был уверен, что это ничто иное, как затяжная депрессия. Позже отец по требованию мамы отказался от лечения, подписал бумагу о том, что предупреждён обо всех рисках и освобождает клинику от ответственности за его здоровье и вернулся домой. Каждый день я читаю о медицине, перечитываю огромные тома, чтобы зацепиться за что-то и помочь ему выкарабкаться, но это бесполезно, если он не хочет видеть никого из нас.
Отца я редко тревожу разговорами. Ещё две недели назад я больше часа стояла у него за дверью, умоляя поговорить со мной. Каждые десять минут мои требования становились всё меньше и меньше – под конец я просто стучала в дверь и просила позволить мне хотя бы взглянуть на него. И через час неустанных уговоров услышала из-за двери следующие слова: «Я не хочу ни с кем говорить, Делайла. Пожалуйста, перестань стучать».
В этот момент подошла мама, схватила меня за руку и оттащила от его двери. Синяки на предплечье я заметила чуть позднее, когда готовилась принять ванну. Многие художественные произведения рассказывают о нежности материнского прикосновения, которое мне так и не довелось испытать. Наверное, поэтому я так не люблю художественную литературу. Мне нравится иметь дело с фактами, четкими научными определениями, а не с приукрашенными историями, которые заставляют людей ожидать от жизни больше, чем она может дать.
Я часто задаю себе один и тот же вопрос: возможно ли это – скучать по тому, чего у тебя никогда не было? Честно, не знаю. Но пустоту, ощущающуюся внутри, уже поздно латать. Моя жизнь не стыкуется ни с чем прочитанным, просмотренным или увиденным во внешнем мире. Такого рода одиночество умерщвляет человеческую душу.
На этот раз я не могу сосредоточиться на медицинских понятиях и описаниях болезней – закрытый томик лежит рядом, когда я крепко засыпаю. Мне снится, что первый этаж нашего дома обставлен рамками для фотографий. Я приближаюсь к одной, стоящей на комоде, чтобы разглядеть её. И когда лунный свет, падающий из окна, соскальзывает со стеклянной поверхности, замечаю, что она пуста. Бросаюсь к другим рамкам, но они повторяют содержание первой.
Я стою посреди гостиной, лишённая возможности шевельнуться, пока колючий страх карабкается по мне снизу-вверх; мне холодно, потому что не накрылась одеялом, но я никак не могу проснуться. Демонстративно расставленная по дому пустота начинает размазываться перед глазами из-за моих попыток вырваться из сна. От звука ударившей в окно ветви я, вздрогнув, распахиваю глаза и оказываюсь в кромешной тьме.
Глава 4
Перед тем, как заправить кровать, я возвращаю книгу на своё законное место – на книжный стеллаж. Открываю платяной шкаф и достаю оттуда маленькую шкатулку для украшений. Её подарила Дженис, когда мне исполнилось восемнадцать. Но храню я там вовсе не украшения и даже не письма, в шкатулке лежат накопленные за последние два месяца деньги, и сейчас они пригодились как нельзя кстати. Я снимаю с себя мятую пижаму, выуживаю из шкафа голубые джинсы и удлинённую нейлоновую рубашку чёрного цвета с инициалами и росписью Фредди Меркьюри. Натягиваю одежду и, опустошив шкатулку, пересчитываю деньги. Надеюсь, десяти долларов мне хватит.
Пораздумав немного, заплетаю косичку, чтобы выглядеть опрятно, беру сумку и выхожу в коридор. Дверь в комнату Дженис распахнута. Почти каждое утро я наблюдаю, как она собирает волосы в хвост, зажимая резинку между зубами. Это по-своему завораживает. Я настолько к этому привыкла, что у меня возникает чувство, словно без наблюдения за этим коротеньким утренним действом тревога не покинет меня в течении всего дня. Что-то будет не так, будь то птица, летящая задом наперёд, дерево, что не отбрасывает тень или человек, который действительно знает, кто он есть.
Сестра оборачивается на мои шаги.
– Куда ты собралась?
– Теперь моя очередь просить тебя об одолжении, – облокачиваюсь о косяк её двери. – Приготовь завтрак для папы. Мне нужно сходить на рынок и купить кое-что.
– И что же это? – она скрещивает руки на груди и прищуривается.
Когда речь идёт о покупках, Дженис мне не доверяет. Она говорит, что я покупаю всякое барахло. Если, конечно, медицинские трактаты и книги можно считать барахлом.
– Увидишь.
На рынок подержанных вещей одна я прихожу впервые – раньше Приам составлял мне компанию. По обе стороны у лавок стоят толпы людей, желающих закупиться по дешевке. Кто-то даже умудряется торговаться – выпрашивать за полцены то, что и так отдаётся за мизерные деньги. Я часто ловлю себя на том, что очень сочувствую продавцам, которые стоят целый день за этими лавками. Некоторые покупатели отказываются уходить, если им не отдают какой-то товар по цене, предложенной ими. Они загораживают лавки, перекрывая доступ другим, а продавцы сдаются под таким натиском и отдают товар в ущерб себе.
У лавки, к которой я подхожу, стоят только два человека, они быстро расплачиваются и уходят; всё внимание продавца переключается на меня.
– Вас что-нибудь интересует? – спрашивает он.
Шляпа с веревками, смыкающимися у самого подбородка, и приветственная улыбка – визитная карточка почти каждого продавца.
Я обвожу взглядом устройства, которыми усеяна его лавка.
– Вот то, что я ищу! – указываю я на фотоаппарат. – Можно посмотреть?
– Этот? – он берёт его и протягивает мне. – Это фотоаппарат фирмы Argus, очень красивый и практичный – его можно даже в дамской сумочке носить. Им пользовались от силы месяц. Если хочешь проверить его в работе, разрешу сделать одну фотографию, но не больше!
Краем уха слушаю речь продавца, рассматривая эту прелестную вещь. Видимо, мужчина заметил, как загорелись мои глаза от восхищения – он улыбается во все зубы и даже открывает кассу. Тут у меня закрадывается мысль, что это, возможно, самый дорогой товар на прилавке.
– Сколько?
– Девять долларов.
Я, со своим капиталом в десять долларов и двадцать центов, очень горда тем, что мне хватает денег на такую вещь. Но огорчение настигает меня в следующую секунду – совсем не останется денег, если я куплю ещё и плёнку. В попытках отогнать эти мысли, засматриваюсь на другие устройства на прилавке. Сэкономим потом, но не сейчас, Делайла, возьми его и пойдём домой, пожалуйста, – мысленно уговариваю себя я.
Продавец, наблюдая за моей внутренней борьбой, выжидающе смотрит на меня.
– Хорошо, – соглашаюсь я наконец. – Я возьму его. И ещё…
Я говорю ему, что мне нужна плёнка, да подлиннее, с двадцатью, нет, тридцатью кадрами; на неё уходит восемьдесят пять центов. Продавец помогает поместить её в специальный отсек, чтобы я могла начать пользоваться фотоаппаратом в любую минуту.
Домой возвращаюсь на редкость счастливая, хоть я теперь и на мели, это не мешает радоваться тому, что у меня появился собственный фотоаппарат. Издалека виднеется крыша нашего дома, двор загораживают густые соседские деревья. Подойдя ближе, я замечаю припаркованный черный автомобиль в нашем районе. Замираю, чтобы приглядеться – кажется, машина стоит напротив нашего дома. Неужели Приам приехал? Прошёл ровно месяц с тех пор, как он уехал, значит, он либо должен быть на пути домой, либо… Я срываюсь с места и мчусь к дому, сжимая в руках коробку с фотоаппаратом. Додж коронет брата занимает большую часть двора, я обхожу его, бегу вверх по лестнице и распахиваю входную дверь.
За столом на кухне сидят Дженис, мама и Приам. На пару секунд я замираю на пороге под удивленными взглядами своих домочадцев. Брат выходит из-за стола, я кладу коробку на обувную полку и бросаюсь в его объятия.
– Меня же всего месяц не было. – смеётся он.
– Месяц – это слишком много, – жалуюсь я, выпуская его из объятий. – Почему бы тебе не найти работу здесь? Я слышала, что в одной фирме не хватает плотников…
– Не говори глупостей, – язвит мама. – Его работа – одна из самых прибыльных. Тебе пора повзрослеть, Делайла.
Брат хмурится:
– Ну хватит тебе, мама…
Светлые волосы Приама выгорели под солнцем и приобрели соломенный оттенок, весь загорелый, он походит на актёра любовной мелодрамы (я бы не удивилась, если бы его фотографию захотели поместить на обложку исторического романа). Однако кожа его рук огрубела настолько, что я сквозь ткань рубашки почувствовала их шершавость. Только одно в нём не изменилось – горящие карие глаза, чуть прищуренные улыбкой. Когда приезжает брат, я не чувствую себя такой одинокой.
– Почему ты в костюме? – я оглядываю его строгий серый костюм и белую рубашку, застёгнутую на все пуговицы.
– Хочу приезжать домой в приличной одежде, – Приам вновь садится за стол. – Пусть соседи не думают, что мы сводим концы с концами. Не хочу, чтобы они задевали вас разговорами.
– Мы разве сводим концы с концами? – удивляется Дженис. – У нас всё хорошо! Не говорите ерунды.
– Ты отнесла отцу завтрак? – спрашиваю я.
– Да. Но я ещё не забрала поднос. Думаю, он уже позавтракал.
– Ничего. Я переоденусь и заберу сама.
При упоминании отца ни один мускул на лице мамы не дрогнул. Но по её следующим словам я понимаю, что она всё же не пропустила это мимо ушей.
– Найди себе оплачиваемую работу и перестань тратить время впустую, – мама поднимается и направляется к лестнице. – Или я научу тебя шить, будешь мне помогать.
Если и есть что-то, чем я никогда не захочу заниматься, так это шитье. Страх случайно пустить руки под иглу и превратить их в дуршлаг преследует меня с детства. Доступные профессии появляются в голове одна за другой: няня, репетитор по математике для малышей, сиделка для престарелых родителей, бабушек и дедушек, садовница… И я готова перепробовать их все, лишь бы не обращаться к шитью. Я боюсь игл, как огня.
На самом деле, я не раз пыталась найти работу, но мои стремления разбивались о стандартные вопросы. «У вас есть опыт работы? К сожалению, все позиции заняты. Есть образование? Нет? Тогда вам не к нам. Сколько вам лет? Слишком юны». Из-за постоянных отказов я решила делать выпечку и продавать её в ближайшие пекарни каждый раз, когда мне понадобятся деньги.
– А я вот не хочу работать, – говорит Дженис, прерывая поток моих мыслей. – Я лучше буду вам готовить.
Приам смеётся и тянется к сестре, чтобы растрепать её волосы, но та перехватывает его руку и строго качает головой:
– Больше не позволю!
А сама обходит стол и, растрепав волосы брата, бежит вверх по лестнице. Все расходятся по комнатам – в том числе и я со своей покупкой. С распаковкой не спешу – кладу коробку на кровать и иду переодеваться. В какой – то момент из-за двери раздаётся чей-то голос. Я замираю, стоя у платяного шкафа, и прислушиваюсь. Это Приам. Он говорит то медленно, с грустью, то загорается энтузиазмом и активно рассказывает что-то, время от времени прерывая речь низким смехом. Через некоторое время его голос стихает. Когда выхожу в коридор, застаю брата сидящим слева от двери отца, обхватив голову руками.
Сказать мне нечего. Всё, что могу сделать – это усесться рядом на полу в молчаливой поддержке. От одного взгляда на руки Приама щемит сердце – несмотря на то, что ногти коротко сострижены, грязь въелась так глубоко, что на это больно смотреть, а сами ладони покрыты струпьями и шрамами.
Из комнаты Дженис доносится едва уловимый стук шагов. Если говорить о сестре и её отношении к отцу, то она ограничивается долгим взглядом в сторону его двери перед тем, как зайти к себе. Иногда мне кажется, что она прислушивается и тоже волнуется, но сколько бы я не искала в её лице отголоски каких-либо чувств по поводу происходящего все время натыкаюсь на пустоту.
– Я купила фотоаппарат, – говорю я.
Мои слова отдаются эхом в тишине.
Приам поднимает голову:
– С чего вдруг? Хочешь стать фотографом?
Я качаю головой.
– Всего лишь хочу фотографировать свою семью. Я заметила, что у наших соседей есть семейные альбомы с множеством фотографий, которые они пересматривают спустя годы. Насколько я знаю, у нас такого никогда не было.
Некоторое время брат молчит, обдумывая мои слова, а потом глубоко вздыхает.
– У нас много чего нет, Делайла, но это же не значит, что мы не семья или что с нами что-то не так, – Приам приобнимет меня за плечи и продолжает. – Неси свой фотоаппарат.
Я не помню, чтобы наш дом когда-нибудь так оживал. Дженис, которая обвиняла меня в тяге к барахлу, выхватывает фотоаппарат, как только я достаю его из коробки. Она крутит его в руках, будто пытается убедиться, что он не игрушечный.
– Вот тут есть таймер! – говорит сестра.
Мы втроём выходим в сад и делаем снимки на фоне колючих деревьев, пока на нас не заползают муравьи. Когда фотоаппарат попадает в руки Приама, он отводит нас в комнату мамы. Мы обступаем её, сидящую за работой, и с улыбкой смотрим в объектив, пока вспышка света не озаряет нас.
Никто, кроме меня, не решается пойти к двери отца и потревожить его снова. Я рассказываю ему о своей покупке и прошу только об одном: о совместной фотографии. Жду несколько минут – ответом мне служит тишина. Я нажимаю на кнопку выключения, красный огонёк на фотоаппарате потухает, как и моя маленькая надежда. Сегодняшний день на удивление скоротечен. Каждый занимается своими делами, игнорируя проблемы, которые только увеличиваются в размерах. С наступлением сумерек мы расходимся по комнатам, делая вид, что всё в порядке. Поворочавшись немного в кровати, я, наконец, засыпаю.
Спустя некоторое время меня вытаскивают из блаженного забвения. Я распахиваю глаза раньше, чем осознаю, что именно меня разбудило. Я прислушиваюсь. В коридоре отворяется чья-то дверь. Я поворачиваюсь на другой бок и закрываю глаза. Вероятно, кто-то решил пойти в уборную, в этом нет ничего странного. Минутами позже дверь снова отворяется, раздаются неторопливые шаги. Встревожившись из-за внезапной активности, я открываю глаза и опять прислушиваюсь. Кажется, ещё одна дверь отворяется, и на этот раз в комнату Дженис. Что происходит? Кто ходит ночью по нашим комнатам? Кто-то пробрался в дом? А ведь моя дверь даже не заперта, если кто-то вознамерится войти – ему ничто не помешает. От стремительно подступающей к горлу паники я теряю способность мыслить ясно – мозг подкидывает радикальные идеи для спасения, такие как вступить в драку с незваным гостем или выпрыгнуть в окно. Однако, когда открывается моя дверь, я впадаю в оцепенение. Закричать не выйдет – у меня отнялись не только ноги и руки, но и язык. Я отвернулась к стене ещё до того, как в комнату вторглись – спать спиной к двери намного лучше, чем открыть глаза и увидеть нечто, входящее в комнату.
Страх сковывает меня и уносит в недра беспомощности. Спина становится уязвимой, словно мишень. Пальцы сминают одеяло и застывают в тревожном ожидании, пока я всем своим существом ощущаю, как некто или нечто тихо приближается к моей кровати. Лунный свет заглядывает в окно, освещая комнату. Незваный гость останавливается совсем рядом – он отбрасывает тень, что окунает часть меня во тьму. И только горячее дыхание, что касается затылка, даёт понять – он склонился надо мной. Я зажмуриваюсь. Приступы боли устремляются вверх по спине, словно незащищенная часть тела в панике пытается подать знак тревоги.
Беги.
Но я по-прежнему не могу пошевелиться. Сердце, выбивающее дробь по рёбрам, лишает возможности слышать, но открыть глаза я не осмеливаюсь. Только когда незваный гость уходит, и дверь за ним закрывается, я осознаю, что чуть не задохнулась от страха. Натянув одеяло до самого подбородка, обхватываю себя руками и лежу так до самого утра – неподвижно, в полусне.
