Kitabı oku: «Зло той же меры», sayfa 2
Глава 2
23 года назад
За окнами стояла прекрасная тёплая погода: по синему небу медленно плыли белые перистые облака, ярко светило солнце, буквально заливая окно школы своими мягкими лучами. Бабье лето – последняя возможность понежиться в тепле перед тем, как погода будет становиться с каждым днём всё хуже и хуже, портясь до той критической точки, как вдарят тридцатиградусные морозы с пронизывающим насквозь ледяным ветром и дополняющиеся, словно вишенкой на торте, нескончаемыми грязными снежными сугробами. Но мы сидели в классе, притом совершенно молча, застыв в ожидании. Из динамиков, расположенных по углам, уже лилась тревожная, хоть и в чём-то мелодичная музыка заставки начинающихся утренних новостей на центральном федеральном канале. На интерактивную доску было выведено изображение, пока что напоминавшее знаменитую картину Малевича «Чёрный квадрат». Пожилая учительница стояла у первой парты, склонившись над проектором, и нажимала поочерёдно кнопку за кнопкой в тщетных попытках наладить видеоизображение.
– Здравствуйте, в эфире утренние новости, в студии с вами Дмитрий Войкович. В сегодняшнем выпуске… – наконец прозвучал из динамиков голос диктора.
Проектор же не сдавался, потому лица говорившего мы не видели. Но лично я и так уже прекрасно знал, как он выглядит. Ведь уже два месяца – с самого начала года – каждое утро перед занятиями мы смотрели пятнадцатиминутный выпуск утренних новостей. После пели гимн нашей страны – но это не нововведение, это мы делали аж с прошлой зимы. «Утренник патриотического воспитания» – так написано в общешкольном расписании перед всеми занятиями, самой первой строчкой. Мне всегда было интересно, зачем это придумали. Директор на школьной линейке долго объясняла, что нынче тяжёлое время, что нашими умами спят и видят, как бы овладеть, сплошные иностранные агенты и внутренние диссиденты. Хотят обмануть нас, запутать, настроить наши ещё податливые умы против нашей же страны. Говорила, что мы должны научиться отделять правду от лжи, ведь последней переполнен интернет, который мы так любим, – и что правильно поступает заботящееся о нас же правительство, ограничивая доступ к «неправильным» ресурсам. К слову, последние полгода я пытаюсь выучить английский язык, прибегая к различным способам и методикам. И вот буквально на днях я не смог зайти на сайт, где публикуются в свободном доступе различные зарубежные книги самиздата, – вместо главной страницы открывалось предупреждение о том, что сайт заблокирован по решению суда… Но ведь в книге, что я читал, не было ни слова о политике! В ней были описаны приключения моего ровесника – юнги, ставшего волею судьбы пиратом. Мне оставалось прочитать последние две главы. А по словам директрисы, эти утренники должны воспитать в нас истинные чувства патриотов и обучить политической грамотности и пониманию тяжёлой обстановки в стране и в мире. Что самое забавное – я не знал в классе, да и во всей школе, ни одного ученика, кто бы испытывал к этим дополнительным, пусть и непродолжительным занятиям хотя бы толику положительных эмоций. Уверен, что все были бы рады скорее остаться невеждами, чем слушать из утра в утро эту музыкальную заставку и затем этот монотонный, уже сидевший в печёнках голос диктора утренних новостей.
– Лиза, помоги мне, пожалуйста, – тихонько попросила учительница девочку с длинными косичками, сидевшую за второй партой прямо за проектором, вытянувшись в струнку и сложив, как подобает учащемуся, руки на столешнице одна поверх другой.
Несколько мгновений, и теперь вместо чёрного квадрата на интерактивной доске виднелась студия канала, а камера медленно приближалась к ведущему, снимая его крупным планом. Низкорослый, толстоватый, с жабьим обвисшим лицом, уже покрытым потом, отчётливо блестевшим в свете студийных ламп. Как и всегда, он плавно, но крайне напыщенно жестикулирует руками – как называет это отец одним словом, пыжится, – и зачитывает текст новостей бархатным глубоким голосом. Он рассказывает сначала о каком-то решении какого-то заграничного совета о введении новых санкций (я не до конца понимаю, что это значит, но, видимо, что-то плохое) в отношении нашей страны. От констатации сухих фактов диктор переходит к личной оценке – говорит о том, что это решение подло, мерзко и принято лишь для того, чтобы ослабить нашу сверхдержаву. Я с интересом всматриваюсь в его лицо. Несмотря на неприятную, даже отталкивающую внешность, из-за сочетания мимики, какой-то особой харизмы и силы, уверенности голоса диктору будто хочется верить. Хочется согласиться с ним, начать хаять и ругать на чём свет стоит этих иностранцев, чьей первой и единственной целью является уничижение и даже уничтожение нас. Но тут перед моими глазами проносится сцена того, как отец в один из вечерних выпусков, которые проводит этот же диктор, чертыхался и не мог понять, как из некогда либерального журналиста Войкович превратился, по словам отца, в верного пёсика, читающего по подсунутой ему под нос бумажке. Я спросил отца тогда, что означает «либеральный журналист». На что тот, посмотрев на меня грустным уставшим взглядом, ответил, что раньше Войкович был честным и писал и говорил действительно важные и, что более ценно, правдивые вещи, зачастую даже идущие вразрез с линией правящей на тот момент партии.
Тема новостного выпуска после короткой музыкальной паузы сменилась: нам показали череду изображений, на которых то какие-то парни-студенты напрыгивали на шеренгу полицейских, стоящих за прозрачными пуленепробиваемыми щитами, то двое полицейских пытались надеть наручники на явно сопротивляющегося мужчину. Затем с интерактивной доски на нас снова грустно посмотрел Войкович и, уже привычно медленно жестикулируя руками, продолжил:
– В воскресенье вечером вновь прошли массовые беспорядки, организованные соратниками арестованного в начале прошлой недели оппозиционного деятеля, фамилию которого мы по понятным соображениям называть не будем. Напомним, благодаря чёткой и организованной работе спецслужб была раскрыта связь этого деятеля с иностранными дипломатами. На его офшорных счетах были обнаружены непонятно откуда взявшиеся средства, исчисляющиеся миллионами долларов. Благодаря скоординированной работе и отваге правоохранительных органов, незаконные митинги, сопровождающиеся погромами и порчей как государственного, так и частного имущества, удалось прекратить. В столице, по подсчёту независимых экспертов, в акциях участвовало от двух с половиной до трёх тысяч человек. В ходе почти двухчасовой акции пострадало порядка полутора тысяч человек, тридцать из которых полицейские, по долгу службы пытавшиеся прекратить беспорядки…
– Ага, как же… у меня брат вчера в больницу попал, – раздался шёпот с одной из задних парт. – А он никого не бил, ничего не ломал. Как он говорил – хотел выйти на улицу, показать, что он против… происходящего. Его избили эти доблестные полицейские. Дубинками. А он безоружен был, просто шёл по улице – это все подтверждают. Родители говорят, что будет чудо, если он снова сможет играть в футбол. Я не понимаю, за что…
– А я слышал, что наш информатик это… тоже там был, в общем. Что поэтому у нас сегодня информатики не будет. Уволили его, а сейчас он в изоляторе. Вот, смотри, его страница в ВК. Он, когда их везли, успел выложить, – вторил ему столь же тихий мальчишеский голос из-за соседней парты.
– Мамочки! Что с Петром Васильевичем… – раздался вскрик моей одноклассницы, Марины.
– Тишина в классе! – хоть и негромким, скрипучим, но командным тоном приказала учительница, и весь класс вновь затих. Лишь продолжила без умолку звучать монотонная речь диктора утренних новостей.
Далее прошёл уже заключительный видеоряд, на котором также демонстрировались «зверства» толпы: полицейских в защитных чёрных костюмах, смахивающих на скафандры космонавтов, вооружённых дубинками и щитами, сдерживала шеренга людей, сцепившихся руками и что-то одинаково кричавших, судя по одновременно открываемым и закрываемым ртам (слова были заглушены). Резкий переход, и теперь на интерактивной доске мы увидели, как какой-то парень отталкивает полицейского, который, правда, едва ли даже пошатывается от этого слабого толчка, больше похожего на действие, вызванное, кажется, безысходностью, чем на попытку убить полицейского, – хотя голос диктора за кадром говорит именно об экстремистском нападении на сотрудника правоохранительных органов. Глаза парня потухшие, а с виска на подбородок стекает алая струйка крови. После чего «агрессора» тут же жестоко придавливают к земле и заковывают в наручники, выворачивая ему руки.
– Твари… – вновь раздался шёпот с последней парты. – Бабушка с дедушкой говорят, что все, кто теперь идёт в полицию, идут грабить и избивать. Что у них какая-то не такая… психика. Вон, посмотри, сидят эти. Двое. Наверняка считают, что всё это правильно. Их папочки же этим и занимаются, ещё, небось, и хвастаются дома, рассказывают, скольких побили и как защитили родину от своих же. Просто твари!
Я сидел не шелохнувшись, несмотря на то что прекрасно понимал, что речь идёт и обо мне тоже. Обо мне и ещё о Диме, сидевшем в правом ряду через два места от меня. Я старался изо всех сил делать вид, что ничего не слышал, но тело меня подводило: мышцы словно одеревенели, а по спине стекла холодная струйка пота. Я знал, чем это может закончиться. После прошлых беспорядков, после очередных зверств полиции нас с Димой окружили в рекреации и кричали, толкали. Казалось, что вот-вот изобьют… нас спас звонок на урок и учительница, спешившая в класс. Но за что! Я никогда не понимал и не понимаю до сих пор… Да, мой отец работал в полиции, но его задача – противодействие терроризму. Он сапёр. Он не разгонял демонстрации и протесты, не избивал никого в тюрьмах, даже не работал в них. Да и Димин отец – хоть он лейтенант полиции, работавший в участке, но он не выглядел зверем, садистом или даже убийцей. В любом случае, даже если что-то там и происходило за закрытыми дверьми, в чём виноваты мы с Димой? Я буквально ощущал, как взгляды одноклассников просверливали мою спину. В классе становилось как-то уж слишком жарко, тыльной стороной ладони я протёр выступившую на лбу испарину и, чтобы скрыть этот жест, сделал вид, что поправлял волосы.
– К другим новостям. Сегодня в двенадцать часов дня произойдёт съезд партии, на котором будут обсуждаться вопросы критического падения цены на нефть, приведшего к отрицательному росту рубля и… – продолжал тем временем говорить из динамиков Войкович.
Я бросил взгляд на механические часы с крупным белым циферблатом и опоясывавшей его вереницей цифр – ничего лишнего, простота и практичность, в отличие от нынче безумно модных электронных часов. О которых, стоит признаться, я очень и очень сильно мечтал, но не стал говорить родителям. Зато в этих часах был неубиваемый, судя по всему, автоподзавод. Некогда они принадлежали отцу и были подарены мне на четырнадцатилетие. Прошло уже целых одиннадцать минут, а диктор, кажется, и не думал завершать доклад новостей. Поскорее бы уже начался урок, который отвлечёт всех от мыслей о прошедших протестах и их подавлении полицией…
– Эй, сыночки полицейских, – донёсся до меня ехидный голос из-за спины. – Отдубасили бы нас дубинками за любое неверное слово, а? А что, это же правильно, так и надо.
– Уроды… – вторил кто-то шёпотом.
– Сегодня после уроков, – безапелляционно заявил тот же шёпот. – Дубинки там, шлемчики свои не забудьте.
– Ребят, мы же не участвовали в этом. И папа тоже. Не его это… – попытался оправдаться Дима, повернувшись к зачинщикам угрозы. Я же сидел тихо, весь сжавшись.
– Ага. Никто не участвовал. Моему брату это скажи – у него перелом ноги сразу зарастёт, а завтра из «Челси» позвонят, позовут играть в Премьер-лиге.
– Но…
– Ещё раз повторяю! Тишина в классе. Успокаиваемся и достаём учебники и письменные принадлежности. Параграф пятый, страница пятидесятая или пятьдесят третья – пролистните немного, найдёте, – вскочив на ноги и сворачивая интерактивную доску, оттарабанила учительница. Я даже не успел заметить, как закончились утренние новости.
Учебный день проходил спокойно. Я уже начинал надеяться, что про утренние обещания побить нас никто и не вспомнит. Конечно, Митька и Женька – те самые ребята с последней парты, что угрожали нам, – старались на переменах держаться от меня и от Димы отстранённо, кидая лишь издалека хмурые взгляды, полные холода и ненависти. В коридорах, как и всегда, со мной дружелюбно и открыто общались Саша, Герман и даже девчонки: Маша с Катей. С ними же я обедал за одним столом – никто не был против и не говорил ни слова о том, что я сын полицейского. Даже несмотря на то, что обсуждения прошедших протестов не затихали. Что забавно – в какой-то момент я думал о том, что если бы власти приняли решение не подавлять столь жёстко митингующих, то о демонстрациях забыли бы прямо на следующий же день, в понедельник. Если бы не прямо в то же воскресенье ночью. Уж точно не появилось бы такое количество жалеющих и даже сочувствующих тем, кто вышел на незаконные митинги. Всё же колеблющихся, как и всегда, довольно большое количество, а такой повод, кажется, оказался довольно неплохим для того, чтобы переманить их. Вон всегда аполитичный и никогда не лезущий в какие бы то ни было конфликтные ситуации Стёпа, обыкновенно рассудительный и спокойный, теперь с раскрасневшимися щеками и растрёпанными в разные стороны волосами на повышенных тонах что-то объясняет своему лучшему другу. Даже сквозь весь шум и гомон детей в рекреации до моего уха доносились проговариваемые им ключевые слова: «полиция», «протест», «демонстрации» и так далее. Интересно, какую сторону он занял? Но я не решался спросить. Быть может, как-нибудь потом.
И всё же перед последним уроком я заметил, как Женя и Митя о чём-то договаривались с ребятами из десятого класса. Они всего на год-два старше, но много выше и массивнее нас. Волнение вновь охватило меня целиком и полностью, но я, пусть и с некоторым отчаянием, продолжал надеяться на лучшее. Конечно, как говорится, надежда умирает последней, но всё же я прекрасно осознавал, что вероятность её исполнения была крайне мала. А вернее, неумолимо стремилась к нулю – совсем как моё настроение.
Крах же всех моих иллюзий о более удачном завершении дня произошёл, когда, оказавшись на крыльце школы и натягивая на голову лёгкую осенне-весеннюю шапку, я увидел перед собой выстроившуюся шеренгой толпу как одноклассников, так и учащихся других классов, в том числе даже младших.
– Чего встал, уйди с доро… – врезавшись в меня, застывшего прямо за дверью, не успел договорить ученик выпускного класса. Я не знал его имени, несколько раз видел в коридорах. Грузный, розовощёкий – агрессия, острыми лучами взглядов направленная на меня, тут же стёрлась. Теперь он смотрел испуганным, даже затравленным взглядом на выстроившуюся прямо перед ступеньками крыльца шеренгу. Видимо, кто-то из его родных тоже полицейский, догадался я. Тем временем он обратился к толпе, чуть заикаясь, срываясь на петуха и стараясь откашляться почти что после каждого слова. – Э-т-то… кхе-кхе… р-р-реб-бят, вы… кхе-кхе… чего…
– Иди отсюда, Коль. Твой на пенсии ж давно. Ведь так? – ответил ему стоявший в первом ряду мой одноклассник Митя, чей брат пострадал при подавлении воскресных протестов.
– Да! Д-да… кхе… Уже с полтора… два года, д-да! – не веря в своё счастье, протараторил Коля и быстро-быстро сбежал с лестницы, запутавшись в ногах в самом низу лестницы и едва удержав равновесие и не шлёпнувшись на землю прямо перед плотной шеренгой. Он дрожал, как осиновый лист под порывами ветра, словно тряслась каждая клеточка его тела.
И мне было страшно. И сгрудившимся рядом со мной ребятам явно тоже. Чувствовал, как ещё незнакомое состояние паники готово вот-вот охватить меня, но всё же теплилась какая-то толика веры в то, что не станут же знакомые ребята избивать меня ни за что! Опять эта надежда… Дима, стоявший рядом со мной, спокойно, даже несколько педантично стянул с носа очки, убрал их в футляр и положил в небольшую сумку, переброшенную через плечо. Я понял, что он будет защищаться. В его характере был тот стержень, что не позволял ему быть избитым без боя. В отличие от меня.
– Отойдём за школу, я так понимаю? – медленно произнёс Дима, кивая головой в сторону поста охранника, пока ещё спокойно листающего что-то в своём смартфоне и не поднимающего голову.
Происходящее дальше было словно в тумане. Под самым настоящим конвоем нас, человек пятнадцать, среди чьих родителей были работающие в правоохранительных органах, завели за угол, после чего, сложив все сумки, портфели и рюкзаки в одну кучу, окружили плотным кольцом. И тогда началось. Я упал после первого же удара, пришедшегося мне со спины в затылок. Свернувшись в позе эмбриона, крепко-накрепко сжав веки, стараясь руками защищать голову, я послушно принимал удары, сыплющиеся со всех сторон. Лишь повторял снова и снова, что я не виноват, что я не сделал никому ничего плохого. Сначала было безумно больно, потом все эмоции и ощущения отступили – я словно отстранился от происходящего. В голове роились мысли о том, что скажут родители, когда вечером увидят моё состояние… одежду-то отчистить я успею, но вот открытые части тела, тем более лицо… И тут вдруг меня охватило чувство, которого я никогда не испытывал прежде. Паника… Сердце колотилось как бешеное, меня будто начало раскачивать и одновременно сжимать со всех сторон. Крики и глухие удары теперь доносились до меня как будто откуда-то издалека… Становилось то жарко, то холодно. Не проходил лишь какой-то животный, близкий к бессильному безумию страх.
Внезапно кто-то навалился на меня сверху. Но не прижал к земле с целью сделать больно, а, наоборот, накрыл – удары тут же прекратились, но вот с возвращением в тело сознания, пытавшегося понять, что происходит, вернулась и боль.
– Стойте! Стойте же, ну! – вопил сразу же, с первого крика сорвавшийся до хрипоты девчачий голос. Он был мне отдалённо знаком, но я никогда не слышал его что-то кричащим или хотя бы даже говорящим что-либо повышенным тоном.
В недоумении я приоткрыл глаза и увидел буквально в нескольких сантиметрах встревоженное лицо главной тихони нашего класса и по совместительству нашей старосты. Всегда спокойная, никогда не участвовавшая ни в одном конфликте, она защитила меня своим телом, тем самым ограждая от всех тех десятков, быть может, даже сотен ударов, что должны были быть мне нанесены.
– Уйди, тупая девчонка! – буквально прорычал кто-то из старшеклассников.
– Прекратите. Прекратите, пожалуйста. Хватит, – повторяла лишь в ответ Лиза, даже не шелохнувшись.
Заплывшим глазом я всмотрелся в лица ближайших к нам парней и не мог понять, что они будут делать дальше. Видел лишь, что они колеблются между двумя вариантами: оставить меня в покое или же продолжить несправедливую экзекуцию, подвергнув ей и эту выскочку, влезшую не в своё дело.
– Лиза… Лучше отойди… – едва ворочая языком, чувствуя металлический привкус крови во рту, произнёс я еле слышно на самое ухо однокласснице.
– Всё хорошо, Артём. Я позвала директора. Сейчас всё прекратится, – прошептала она мне в ответ.
И действительно – в следующую секунду я услышал крик запыхавшейся директрисы и, аккуратно перевернувшись на другой бок, увидел из-под руки Лизы, как из-за угла выбежала вся взъерошенная и продолжавшая кричать директор нашей школы. Те, кто избивали, сразу же разбежались врассыпную кто куда. Мы спасены, мелькнула мысль в моём сознании. А следующей – другая: Лиза могла защитить кого угодно, оградив его от лишнего десятка болезненных тумаков. Почему она выбрала именно меня? Единственный ответ, который приходил на ум, заставил меня залиться краской.
Лиза помогла мне подняться на ноги. Отряхнувшись, я осмотрел поле «боя». Те самые мои товарищи по несчастью, держась за особенно ушибленные места, поднимались, как и я, на ноги и ковыляли теперь подальше от этого места. Директор школы сумела схватить одного из избивавших. Я не мог разглядеть его лица, оно смазалось из-за всё увеличивающегося и увеличивающегося числа и размеров припухлостей на моём лице, особенно в районе носа и правого глаза. Но всё же я узнал оправдывающийся голос – он принадлежал моему однокласснику Мите. По сути, зачинщику произошедшего здесь. Разумеется, он всё отрицал и твердил, что он оказался здесь лишь потому, что последовал за толпой. И что даже не знал, что же такое намечалось за школой. Короче говоря, строил из себя саму невинность, практически граничившую со святостью.
– Вот же сволочь, – произнёс я сквозь стиснутые до скрежета зубы, затем сплюнул слюну вперемешку с кровью от переполнявшего меня негодования. Чувство справедливости клокотало во мне с утроенной силой. Я всегда считал, что, если ты совершил проступок, да ещё и будучи в тот момент перед слабыми таким смелым и сильным – ну так будь добр отвечать, а не стоять, жевать сопли. Теперь я не только ненавидел Митю всеми фибрами души, но и презирал его всем сердцем. – Я расскажу директрисе, как было…
– Не надо, – остановила меня, схватив за локоть, Лиза.
Замерев буквально на полушаге, я обернулся и смотрел теперь на неё с недоумением. Хотел что-то сказать, быть может, оправдаться за то, что решил «наябедничать», или же, наоборот, вступить в спор о том, что это было бы правильно, что этот гад должен понести наказание. Но… я не мог. Смотрел, будто парализованный, в её тёмные серо-зелёные глаза, и слова стирались из моих мыслей, роившихся теперь с бешеной скоростью и невпопад. Язык не ворочался, да и даже губы совершенно мне более были не послушны. Где-то в груди, заглушая боль от ушибов и ссадин, разливалось что-то такое мягкое, нежное, согревающее. А в животе образовывалась пустота, я чувствовал себя одновременно лёгким как пёрышко и каким-то тяжёлым, неуклюжим, целиком и полностью не таким, каким-то неправильным.
– Правда, не стоит. Зачем тебе связываться с этим психом лишний раз? Он же наверняка полезет отомстить, – видимо, решив, что я зол на неё за то, что она меня остановила, лопотала быстро-быстро Лиза. А я продолжал молчать, не в силах пошевелиться и отвести взгляд от её таких красивых глаз, маленького вздёрнутого носика, острых черт лица. Почему я раньше не замечал, как она красива? Не знаю, с чего вдруг, но мне очень хотелось, чтобы она улыбнулась. Просто-напросто где-то в подсознании зародилась мысль, что если я увижу её радостной, то и сам стану счастливым. И я искренне верил в это, вернее, знал.
– Х… Хорошо, я не буду. Фиг с ним, – наконец ответил я, застенчиво потирая затылок, что было довольно крупной ошибкой – боль отдавалась где-то внутри черепной коробки, и я невольно выдохнул. – Ай-тсс…
– Больно, да? – Лиза смотрела на меня сочувственно, отчего мне стало досадно на себя, и я вмиг выпрямился, несмотря на боль в рёбрах и пояснице.
– Нет, всё в порядке. Сейчас найду свой рюкзак. И предлагаю убираться отсюда, пока нас как свидетелей не вызвали. Вон какого-то мальчика уже приплела директор.
– Согласна. И да, у тебя кровь из разбитой губы течёт. Какое может быть «всё в порядке»? Долго будет заживать, но не волнуйся, никаких шрамов не останется.
– Да? Жа-а-аль, – протянул саркастично я, накидывая на одно плечо – хоть так никогда не ходил – найденный почти в самом низу кучи мой рюкзак. – Шрамы же украшают мужчин.
Сам я в этот момент думал о том, как скрыть все свои отметины от родителей. Не хотелось волновать их такой ерундой – ведь всё заживёт. И вдруг я заметил, что Лиза робко улыбалась моей шутке, отведя глаза в сторону и чуть отвернув голову. Я увидел ямочку на её щеке: она мне показалась такой милой, что я едва удержался от желания обнять её.
– Давай я дойду с тобой до дома. Прослежу, чтобы по дороге ничего не случилось, – предложила Лиза.
– А что может случиться? – на автомате задал идиотский вопрос я, о чём тут же пожалел. Надо было соглашаться, и всё. А лучше предложить самому проводить её…
– Ну… не знаю. Может, ты сейчас твёрдо стоишь на ногах только из-за прилива адреналина. Откуда знать? А кстати, сколько сейчас времени? В пять часов у меня уроки танцев, там очень злая преподаватель. К ней совсем нельзя опаздывать.
Я поднял левую руку, сгибая её в локте – на её запястье носил подаренные отцом часы, – и с важным видом попытался заплывшим правым глазом рассмотреть циферблат. И тут я обнаружил, что он вдребезги разбит… Всё внутри меня ухнуло вниз, я старался изо всех сил не подать виду. Резко дёрнул руку вниз и отвёл чуть за спину, но Лиза успела заметить это грустное зрелище.
– Может быть… Может, получится их починить?
– Не знаю. Посмотрим. У тебя телефон близко? А то я свой куда-то в рюкзак закинул, когда всё начиналось.
– Я тоже…
– Тогда у меня есть предложение получше. Пойдём к твоему дому, я провожу тебя… И не спорь – смотри, ты убедишься, что за это время я не помру, а я буду знать, что ты никуда не опоздала. Одним выстрелом – двух кроликов.
– Кроликов жалко, – ответила Лиза, но на её лице вновь заиграла робкая улыбка.
– Согласен, кролики пусть живут.
Я украдкой посматривал на профиль лица Лизы и чувствовал себя неизмеримо счастливым. Как же мне хотелось тогда, чтобы этот миг длился вечно. Идти рядом с Лизой шаг в шаг и говорить с ней на все-все темы, чувствуя, будто мы не просто одноклассники, а знаем друг друга всю свою жизнь…
* * *
Я бы всё отдал сейчас за то, чтобы хотя бы на несколько минут вновь оказаться там, рядом с Лизой, когда нам было по пятнадцать лет. Жаль, что ушедшие мгновения невозможно вернуть. Я задаюсь вопросом – в тот момент, зная, что будет дальше, принял ли бы я помощь от Лизы? Или же убежал восвояси, всей душой надеясь, что такое изменение в наших судьбах подарит ей шанс… Не знаю. Я ничего не знаю. Лишь чувствую, что должен решиться. Должен осуществить задуманное.
