Kitabı oku: «Долгая дорога к маме», sayfa 3
День рождения
Завтра мне шестьдесят пять. Годы эти ушли от меня, словно на мягких кошачьих лапах, так тихо и стремительно, что я и не заметил. Странно. Куда ушли? Ведь жизнь моя началась только вчера!
Я открыл глаза и увидел кусочек нашей прекрасной сибирской природы: пронзительно-синее небо, высокий ангарский берег, а на берегу дом, где жила наша семья. Глухо шумела Ангара, о чем-то своем шелестела впадающая в нее речка Кеулька, а на меня внимательно смотрели три пары глаз: мамины и сестер – Милы и Капы. Не знаю, сколько мне было: месяц, два, три? Память выхватывает только отдельные картинки – яркие и радостные. Но самой первой, конечно, я увидел бабушку Степаниду с черными и корявыми от тяжкого крестьянского труда руками: это она принимала роды у моей матери, произведя увесистый шлепок в нужное место, отчего я громко заорал, оповещая жителей Кеуля о своем появлении на свет. Смотрите, вот он – Я, ваше продолжение, ваша надежда и опора!
Кто скажет, что так не бывает, ребенок не может помнить себя в грудном возрасте, советую прочесть воспоминания Бунина о Толстом, где он пишет, будто наш великий реалист Лев Николаевич утверждал, что хорошо помнит в длиннющей цепи буддийских перевоплощений время, когда он был козленком. Так далеко в прошлое я не заглядываю, однако картины моего младенчества я вспомнил через шестьдесят с лишком лет…
Вспомнил своенравную Ангару, нашу кормилицу и спасительницу, теплую колючую землю, по которой шлепал босиком, лавочку перед палисадником, где сидел и ждал с работы отца с матерью. Я не просто вспомнил все это – я это ощутил. Передать подобные ощущения непросто. Как расскажешь о той сладкой деревенской гармонии, когда от таежной тишины и чуть слышного пения птиц хочется плакать?
Мне года три. Лютый январь, за окном под пятьдесят градусов. Мы с сестрами на русской печке, огромной и теплой, внизу под нами трещат дрова в раскаленной чугунке, которую почему-то называют голландкой. Девчонки режут ножом картофель пополам и запекают на голландке. Ужасно хочется есть, я прошу, мне дают, но хочется больше, кричу от нетерпения, тяну руки, меня толкают, и я лечу вниз, прямо на раскаленную печь…
Тишина.
Все темно.
Очнулся: холодный воздух вокруг меня, я закутан в платки и шаль. Мама на руках несет меня, она бежит по улице, я слышу ее учащенное дыхание. В больнице опять провал, словно включают и выключают свет. Домой я вернулся через неделю. Снова среди своих, все радуются мне. На груди и подмышкой осталась память, вечная, на всю жизнь. Память о детстве, о голодном и бедном. Телогрейка, шапка с чужой головы, подшитые по нескольку раз валенки. Когда дети вырастали, все аккуратно складывалось для следующей смены.
После полета «на печку» случился еще более страшный полет.
Теплый летний день. Сестры идут на Илим за водой. Я знаю, они будут купаться. Мне тоже хочется купаться. Одному мне не разрешают заходить в воду, я еще не умею плавать. Сестры не хотят, чтобы я шел вместе с ними, видимо, не желают возиться, они отгоняют меня, заставляя идти домой. Я не слушаюсь, ковыляю босиком чуть поодаль. Вдруг какая-то темная неведомая сила стремительно отрывает меня от земли и кидает в небо. Я лечу к солнцу, словно мяч. Этот полет, сопровождаемый невыносимой болью, мне кажется вечностью, но все-таки он заканчивается. Прямо с небес я падаю на землю. Яркий солнечный день мгновенно превращается в ночь. Темно, и ни звука вокруг.
Очнулся на руках у мамы. Она целует меня, прижимая к себе. Слезы капают на мое лицо, я увертываюсь от них, прижимаюсь к ее груди. Мне больно, боль во всем теле, меня спрашивают, где болит, но я молчу, ничего не могу сказать. Бодучую корову уже загнали за изгородь, обломав об нее жердину, причем хозяин ревниво следил, чтобы животное ненароком не покалечили. Очень понятная крестьянская психология.
Я снова провалялся в больнице несколько недель. Мне нравилось здесь: лежу на чистой кровати, кормят неплохо и регулярно, я вместе с людьми.
Следы от рогов остались у меня надолго, но сейчас, когда скальпели хирургов прошли по моему телу уже несколько раз, найти их стало трудно. Да и зачем искать? Ясно одно: ничто не проходит бесследно, сегодняшние мои боли, возникающие неожиданно и днем, и ночью, могут быть отголосками тех самых злополучных «полетов».
…В десять лет для меня – новое испытание. Оказывается, моя фамилия вовсе не та, по которой все звали, а другая – Зарубин. Почему?
– Мама, расскажи об отце…
И слышу рассказ, и узнаю, что у меня много сводных сестер и братьев, я последний в этой длинной шеренге.
– Мама, почему они не с нами?
– Они уже взрослые, и я же им не мама.
– Как такое может быть? Мне ты мама, а им нет?
– В жизни может быть и не такое…
Позднее я встречал своих братьев и сестер, особого родства не почувствовал, видимо, кровь – не самое главное. А что главное? Совместная жизнь, радости и тревоги. Всегда быть готовым прийти на помощь, и, если надо, пожертвовать собой. Я рос, в общем-то, самостоятельно, старался быть взрослее, и каждый день, даже сам не понимая этого, учился у жизни: не врать маме, не совершать дурных поступков. Частенько я получал подзатыльники, иногда плакал, но не от боли, а от обиды. Всегда воевал с сестрами.
– Почему, – говорила мама, – ты делаешь это? Они ведь самые родные люди на всем белом свете.
На этот счет я был не согласен. Вот Володька Куклин или Ванька Качин, да даже Виталька Белобородов – роднее, они друзья, что надо.
Но относительно сестер мама оказалась права.
Мое детство закончилось семнадцатого июля шестидесятого года прошлого столетия. Мама умерла. Еще вчера было солнце, теплый свет голубых маминых глаз. Место под названием отчий дом, где всегда ждала меня доброта и чудесный мамин голос.
После смерти матери я узнал, что такое родные люди, которые на деле оказываются чужими. Многим родным не было до меня никакого дела, а чужие частенько помогали. Я был предоставлен сам себе и, конечно, как губка, впитывал «науку жизни». Все нужно было испытать, испробовать на себе. Однажды втроем мы забрались в вентиляционный ствол шахты – из любопытства. Сотни метров спускались вниз по металлическим скобам. Добрались до горизонтального штрека. Но как подняться наверх? Несколько часов ползли, помогая друг другу, отдыхали, привязываясь ремнями к скобам. Не передать, что испытали мы, поднявшись уже ночью наверх. До утра лежали на траве, никаких сил не было.
Случались забавы и пострашнее. Однако судьба была ко мне милостива: она не дала мне отправиться в «места, не столь отдаленные», не увлекла сомнительными предприятиями и не утащила в полуподвалы, где было весело, денежно, и пьяно. Наверное, того запаса жизненных сил, которым меня в дорогу снабдила мама, мне хватило. И удача помогла: вовремя уехал учиться. Через несколько лет, побывав в этом городке, узнал, что многие мои приятели-одноклассники давно кочуют по «зонам», а несколько человек сгорели заживо в «вагонзаке» при перевозке их по этапу. Сейчас я твердо знаю: мама с небес помогала мне, наставляла, сопровождала и берегла.
Поступив в техникум, я остался совсем один. Изредка сестры присылали переводы из своих скудных доходов, стипендия маленькая, чтобы прожить на нее. Потому с первых дней учебы я искал работу. Любую. Вскопать огород, разгрузить машину, перерабатывать металлолом. Все время хотелось есть – это мой юный организм просил пополнять его силы. Все было расписано, учеба, работа, короткий сон.
Очень рано я заболел болезнью, которую называют – любовь.
Не знаю, что это такое, но жить без этого человека я уже не мог, мне без него было плохо физически. Это как воздухом не дышать. Все кругом изменилось, жизнь стала прекрасной. Сорок пять лет мы с моей любимой Ниной вместе. Я испытал великое счастье быть отцом, дедом. Иной раз в разговорах я слышу, что любить столько лет невозможно, что большую часть жизни люди проводят друг с другом по привычке. Видимо, это не про нас. Даже один день разлуки я переношу тяжело. Мне нужно быть всегда рядом: видеть ее лицо, слышать ее голос, держать ее руку в своей руке.
Может быть, лучшее, что я создал в жизни – семья. И мне опять повезло, я так и не узнал страшного слова «теща». Меня встретила мама, так похожая на мою собственную мать. Мудрую и добрую, помогавшую и советом, и делом. Я и звал ее мама. Иногда мы говорим, рассказывая о своей жизни, что всего добивались сами: работали, учились, рожали детей. Лукавим. Ну как одновременно по вечерам учиться, работая днем, и двоих девочек вырастить? Конечно, это мама, это ее труд помог, незаметный и нужный. Без нее трудно было бы нам бодро шагать по жизни.
Уже давно она ушла от нас. В памяти моей есть небольшой уголок, где собраны добрые слова, чувства, улыбки, предназначенные этой чудесной женщине. Очень жалею, что при ее жизни не сказал ей этих слов.
А несколько лет назад я заболел «по-настоящему». Причиной болезни вряд ли можно было назвать те давние детские травмы. Скорее, это были последствия моей профессии, связанной с бесконечными походами по стройкам: в дождь, в грязь, в морозы и жару, днем и ночью. Кашель и одышка не давали ходить. Мукой был подъем по лестнице к собственной квартире, хотя раньше я пролетал эти три этажа в шутку.
В клинике Первого медицинского мне предложили отдельную палату со всеми удобствами: санузел, ванная, телевизор, телефон и даже мини-кухня с холодильником. Признаться, меня это удивило: я помнил еще советские больницы, когда две кровати в комнате считались каким-то невероятным сервисом.
За неделю, напичкав мой бедный организм лекарствами под завязку, врачи поставили меня на ноги. Кашель прошел, одышка уменьшилась. Я уже ждал выписки, но лечащий врач попросила потерпеть несколько дней.
– Необходимо повторить некоторые анализы, чтобы поставить окончательный диагноз, – сказала она.
Через неделю пришел директор клиники, профессор – немолодой, совершенно седой человек, с острым, пронзительным взглядом. Сделав какие-то свои дежурные манипуляции, послушав дыхание со стороны спины и груди, постучав пальцами по лопаткам, проверив давление, профессор долго рассматривал рентгеновские снимки.
– Да, коллега, – наконец-то сказал он лечащему врачу, – вы правы.
Повернувшись ко мне, подытожил:
– У вас неприятнейшая болезнь, идиопатический фиброзный альвеолит.
Я попросил профессора объяснить столь мудреный термин по-простому, насколько возможно.
– По-простому, – профессор улыбнулся, – это будет примерно так. Представьте себе озеро с чистой водой, и в один прекрасный момент оно начинает зарастать камышом. Все меньше и меньше становится гладь воды, и наконец, озеро превращается в болото. Эта болезнь имеет такие же свойства: альвеолы зарастают фиброзными рубцами… Болезнь коварна, случаются и летальные исходы…
– Как же ее лечить, профессор?
– Будем подбирать лекарства, наблюдать, проводить процедуры…И надеяться, что смерть ваша наступит еще очень нескоро, и совсем от другой болезни…
Я не чувствовал ни боли, ни какого-либо неудобства, связанного с этой странной болезнью. Удивительно: болезнь смертельная, а ничего не болит. Но профессор не похож на шутника, и сейчас за окном июнь, а не рождественские святки.
Вспомнил Италию, на майские праздники мы с Ниной побывали там. Яркое солнце, теплое море. По вечерам мы прогуливались по улочкам Милана, Флоренции, Пизы, забредали в крохотные придорожные ресторанчики, ели пиццу, запивая сладеньким кьянти. Это было так недавно. Со мной что-то случилось: каждый день я признавался Нине в любви. Жена смеялась: «Это не я, а природа тебя возбуждает…»
Я не позволил этой страшной болячке сломить меня, овладеть моими мыслями, вселить в сердце тревогу, помешать мне работать и жить. Я сделал вид, что ее не существует…
Завтра мне шестьдесят пять. Для моего младшего внука это, вероятно, кажется вечностью. А для меня пролетевшие годы – маленькая песчинка в океане времени. И жизнь моя не закончена. Впереди планов «громадье», их нужно выполнить: построить дома, написать книги, увидеть далекие страны. Останавливаться нельзя. Автомобилисты хорошо знают: стоит одну только зиму не поездить на машине, да еще подержать на улице – можно готовить свою «ласточку» на металлолом.
А память опят уносит меня в детство. На русской печке, где было мое законное место, я зажигал керосиновую лампу и читал ночи напролет. Читал о героях войны, летчиках, сынах полков, пионерах, отдавших жизни за Родину. Я проживал героическую жизнь вместе с ними. А утром вставал на лыжи и по прямой, как стрела, лыжне бежал к Кулиге и Малой речке. О чем я думал в это время? Может быть, о том, что еще ничего не успел сделать в такой коротенькой еще жизни. Как жаль, что я родился так поздно, во времена, совсем не героические…
Я и сейчас бегу по лыжне жизни, стараясь еще кое-что успеть. Я не хочу подводить итоги. Мне рано подводить итоги!
Я способен еще жить и любить. Любовь помогла мне преодолеть все трудности, ограждала от бед, освещала мой жизненный путь, непростой и извилистый. Я немало сделал в своей профессии, руководствуясь словами моего любимого поэта Евтушенко:
Требую с грузчика, с доктора,
С того, кто шьет мне пальто, —
Все надо делать здорово —
Это неважно, что!
Ничто не должно быть посредственно —
От здания и до галош.
Посредственность неестественна,
Как неестественна ложь.
Сами себе велите
Славу свою добыть.
Стыдно не быть великими.
Каждый им должен быть!
Завтра мне шестьдесят пять лет. А я только вчера появился на свет около быстрой речки Кеульки. Я открыл глаза и увидел кусочек нашей прекрасной сибирской природы: пронзительно-синее небо, высокий ангарский берег, а на берегу дом, где жила наша семья. Глухо шумела Ангара, о чем-то своем шелестела впадающая в нее речка, а на меня внимательно смотрели мамины глаза…
Семейный совет
Зима наступила быстро. Вчера еще все зеленело, шел мелкий холодный дождь, а сегодня – снег. Его было много, и хотя на улице еще не подморозило, снег не успевал таять. На дачу приехали только поздно вечером, поэтому не успели насладиться всей прелестью первого снегопада, когда можно лепить снежные бабы и играть в снежки. Ночью похолодало, снег валил с прежней силой, но к этому добавился ветер, сильный и колючий. Метель укрыла дома, скамейки, деревья в саду, баню, гараж, колодец, одиноко стоящие вдоль улицы машины, соседские дома. Грязь и пыль были спрятаны под белым покрывалом, приятное ощущение чистоты и свежести разлилось вокруг. Днем с небес исчезли облака, открыв бездонное прозрачное небо.
Утром я встал раньше всех, на цыпочках пробрался к окну, чтоб никого не разбудить. Отодвинул штору, и не поверил своим глазам. Может, ошибся? Надел очки и замер от неожиданности: нет, это не ошибка, передо мной чудесная картина: на оконном стекле нарисована изумрудная пушистая ветка, вокруг нее блестящие снежинки из бриллиантов, и все это выписано так тщательно и искусно, что даже я, давно знающий, как это получается, удивился и восхитился. Но чему же здесь удивляться? Разумеется, это искусник-мороз сотворил такое чудо. А за окном насупились стройные ели, опустились под тяжестью снега их ветви, макушки в белых шапках. На небе еще не погасли звезды, они сияют холодным голубым блеском.
Быстро одеваюсь и бегу в этот сказочно-волшебный мир. Тишина, ни малейшего дуновения ветра. В тусклом свете луны и звезд на рябине выделяются грозди ягод.
Беру лопату и начинаю чистить дорожки. Чуть мерзнут пальцы рук, забыл надеть рукавицы. Мороз пытается пробраться под куртку, но домой все равно не хочу. Светло и хорошо на душе. Хочется петь, прыгать, дурачиться.
Мои проснулись, смотрят на меня в окно. Я машу им рукой, зову на улицу, они смеются. Жена открывает форточку.
– После завтрака обязательно выйдем, – говорит она и разглядывает рисунки на стекле.
Вновь пошел снег. Снежинки падают с неба, кружась в медленном танце, плавно и бесшумно опускаются на землю. Изящные создания, маленькие дети зимы. Ловлю несколько снежинок, подставив ладонь, за мгновение успеваю заметить, что среди них нет ни одной одинаковой. Не верю сам себе. Неужели нет? Повторяю несколько раз, результат тот же – снежинки разные. Почищенные дорожки быстро покрываются чудо-снежинками. Иду домой, очень хочется есть. Запах сваренного кофе встречает меня на крыльце: он такой вкусный и ароматный! Глупости говорят, что кофе – наркотик, что к нему привыкаешь быстро и навсегда. Кофе – прекрасный напиток, он придает бодрости, прочищает мозги, укрепляет интеллект.
Паша, мой младший внук, восьмилетний мужичок, сообщает, что к нам в гости едет Андрей с Настей.
Андрей – тоже внук, старший. Настя – его девушка. У нас четверо внуков. Чем старше они становятся, тем реже мы их видим. Понятно, почему. Они растут, у них много появляется дел, важных и необходимых. Дед с бабкой могут подождать, никуда не денутся. Ну, а мы? Мы не обижаемся, мы всегда рядом, стоит только протянуть руки. Тем более, есть мобильные телефоны.
Андрей и Настя приехали у ужину. Когда сели за стол, Андрей попросил слова. Это было так непривычно. Мы всегда говорили за столом то, что считали нужным, без церемоний, но чтобы попросить слова…
– Бабушка и дедушка, – сказал Андрей, – мы решили с Настей пожениться. Я люблю ее, она меня, думаю, тоже…
– Думаешь, или уверен? – шутливо-грубовато сказал я, чтобы разрядить обстановку. Андрей был явно смущен.
– Уверен, – стараясь попасть мне в тон, ответил внук.
Нельзя сказать, что женитьба Андрея была для нас неожиданной. Мы ждали, когда это случится, не вмешиваясь и не торопя событий. То же самое делали и родственники Насти.
Все равно это произошло неожиданно.
Все смотрели на меня. Нужно было немедленно реагировать.
– Я не против. Я даже очень рад этому, Андрей. Думаю, родительское благословение вы уже получили?
– Получили, – подтвердил внук.
Паша тоже вставил слово:
– И я тоже не против.
– Ну, раз Паша не против, значит, дело в шляпе. Если позволите, я скажу по этому поводу несколько слов, пользуясь старшинством…
Я попытался рассказать молодым о том, что такое любовь, как ею нужно дорожить, и что делать для того, чтобы она не угасла… Скажу прямо: ничего путного из этой лекции не вышло, слова были какими-то чужими, заимствованными, это сразу почувствовала моя жена:
– Утомил, дед, хватит. Это тебе не лекция в Доме Культуры – и сказала просто и буднично – Дорогие ребята, мы рады за вас, – она обняла и поочередно поцеловала Андрея и Настю. – Рассчитывайте на нашу помощь. Что такое любовь, не знаю, но догадываюсь. Словами об этом не скажешь. Смотрите на нас с дедом, и живите так же. Это называется – жить в любви и согласии…
Мы говорили до поздней ночи. Я рассказывал о том, как сорок лет назад просил благословения на брак у родителей Нины, как возражали ее сестры, как волновался и переживал я сам. На тот давний семейный совет съехались все родичи моей невесты, и каждый из них считал своей обязанностью высказать свое мнение. Рассказывая, я одновременно наблюдал реакцию Андрея и Насти: было отчетливо видно, что подобные отношения между людьми им кажутся пришедшими из глубины времен… Для меня же и моей жены Нины это была жизнь, и не такая уж давняя.
* * *
…Все собрались в «большой» комнате. Не такой уж она была и большой: квадратная, четыре на четыре метра. Два окна выглядывали на улицу. Улицу от дома отделял палисадник, в нем росли смородина и куст черемухи. Еще одно окно открывало вид на веранду, в которой жизнь начиналась ранней весной, а затихала поздней осенью. Здесь завтракали, обедали и ужинали, обсуждали новости и отдыхали на диванчике, прижатом между столом и стенкой дома. Только сильные холода вытесняли оттуда обитателей, заставляя садиться за крошечный столик в маленькой кухне, и жизнь сразу становилась скучной от тесноты и зимнего мрака за окном. Единственной радостью была кровать, находившаяся за печкой и прикрытая занавеской. Приятно было в холодный зимний день забраться в теплую постель и уснуть, повернувшись спиной к стенке, от которой исходил теплый дух нагретых кирпичей.
В полном составе семейство собиралось здесь редко, в дни рождения родителей, и когда приезжал из Ленинграда брат. Сегодня причина была экстраординарная: мы с Ниной подали заявление в ЗАГС. Подали тайно, за две недели до восемнадцатилетия Нины. Рассуждали мы так: испытательный срок закончится, а потом все пойдет по закону. Я долго уговаривал Нину подать заявление. Почему я так спешил, и сам не знаю. Может быть, боялся потерять ее? Но мы каждый день были вместе, только на ночь расходились по своим «углам», я – в общагу техникума, она – домой. Мы давно поклялись в любви друг другу, и изменять этой клятве не собирались.
Нина хотела замуж, но любовь к родителям и старшим сестрам удерживала ее. Она придумывала разные отговорки, но я убеждал ее, что родители не разрешат нам жениться, поэтому зарегистрироваться надо тайно. Я знал, что меня считали женихом несостоятельным. Ни жилья, ни работы. В конце концов, Нина сдалась, но директриса дворца бракосочетания, к которой мы попали в тот день, оказалась хорошим психологом, долго выпытывала причины столь раннего брака и убедила Нину, что бракосочетание – это праздник, он не может состояться без родителей, друзей и близких.
Я сопротивлялся до последнего, но Нина согласилась с директрисой и заявила мне, как отрезала:
– Тайно в ЗАГС не пойду.
Как же уговорить родителей?
Пошли к сестре Катерине, зная ее мягкий и добрый характер.
Катерина повидала за свои тридцать четыре года всякого. Война, голод и холод, работа на производстве, тяжелая, до седьмого пота. Она научилась делу, которое пригодилось в дальнейшей жизни, стала швеей. Дважды выходила замуж, оба раза неудачно, мужья оказались пьяницами. Родила двух сыновей. Но при всех этих бедах сердце ее не ожесточилось, она всегда была весела и искренне радовалась счастью других. Это редкое качество в человеке – радоваться за других, им обладают только чистые сердцем и сильные духом. С Катей было просто: не надо было ничего придумывать, осторожничать, боясь сказать что-то не то, о чем впоследствии пожалеешь.
…Мы рассказали Кате все. Она долго не раздумывала:
– Господи, я уже давно ждала этого. Ну и что из того, что вы еще очень молодые? Это же хорошо!
– Так ты не против? Поговори с мамой, она тебя послушает…
– Нет, Нина, извини, с мамой тебе надо говорить самой, в таких делах посредники не нужны.
– Я боюсь, Катя.
– А чего ты боишься? Что мы, Мишку не знаем? Вы сколько уже встречаетесь, года два?
– Почти три.
– Тем более. Наши родители свою судьбу сами решали: когда жениться, когда детей рожать. Ты – пятая у них.
– Все равно боюсь, Катя, с тобой мне легче будет.
Утром я с трудом дождался Нину. По ее лицу увидел, что разговор был нелегким.
– Ну как?
– Мама попросила подождать отца из поездки.
– А заявление в ЗАГС?
– Я дала слово, что подождем.
Отец вернулся через две недели. Таких длинных дней и ночей у меня не было никогда. Все мысли были об одном: что скажет отец, как решится наша судьба? Для встречи с «молодыми» отец попросил приехать всех дочерей.
Из соседнего городка приехала старшая сестра Тоня с мужем. Властная женщина, привыкшая, чтобы все подчинялись ей, болезненно любившая порядок и чистоту, ради которой доводила себя до самоистязания. У нее было четверо детей, причем старшая была ровесницей Нины.
Юность ее пришлась на жестокие военные годы, и поэтому, хлебнувши бед и несчастий выше головы, сама сделалась жестокой. Многим она казалась угрюмой и неприветливой, но стоило с ней пообщаться несколько часов, как маска неприветливости сходила с ее лица, и перед тобой был вполне адекватный человек, полный жизни и радости. Муж всегда прислушивался к ней, иногда позволял себе иметь собственное мнение, но не отстаивал его, если вдруг возникали разногласия. Как бывший военный, он подчинялся старшему по званию, а старшим была Тоня.
Пришла семья Чубуков, Юра и Шура. Шура была чуть помладше Кати, больше всех в семье походила на отца. Черты лица у нее были тонкие и красивые, глаза чистые и спокойные, она всегда носила хорошо сшитые платья, туфли на высоком каблуке. Если она шла по улице, на нее часто засматривались прохожие, не только мужчины, но и женщины, настолько она выделялась из общей массы.
Шура с Юрой объехали почти половину Сибири, и сейчас снова приехали в Иркутск. Шура молила Бога, чтобы Юру опять не позвала в дорогу какая-нибудь очередная стройка. Она была домоседкой, а Юра с десятилетнего возраста колесил с отцом по стране, восстанавливая мосты и дороги, и это бродяжничество невозможно было выветрить никакой силой.
Еще одна сестра, Галя, пришла вместе с мужем Васей, знаменитым игроком городской футбольной команды. Гале, родившейся перед войной, испытавшей в годы лихолетья трудности, которые порой не выдерживают и взрослые, всегда хотелось иметь достаток. После свадьбы с Васей достаток появился, но вместе с ним пришло одиночество. Разъезды мужа на игры, на сборы, а по возвращении рыбалка, встреча с друзьями, выпивки, компании поклонников, сделали Галю нервной, психованной. Они долго ругались, выясняли отношения, потом мирились. Через некоторое время все повторялось в той же последовательности. Вася – высокий, сильный и красивый мужчина, был практически безграмотным. Перед войной закончил четыре класса, в войну учебу бросил, помогал семье. Играл в футбол. Бить по мячу – грамоты не надо, говорил он, и бил хорошо. Зимой играл в хоккей с мячом. Он никогда не думал о будущем, жил сегодняшним днем. Вот и сейчас, немного помаячив в дверях комнаты, ушел в сарай – готовить рыбацкие снасти.
– Тут вы и без меня справитесь, – с улыбкой сказал он.
Родители Нины – удивительные люди. Они похожи друг на друга: интонацией, движениями, взглядом. Сколько они испытали вместе! Война, тяжкий труд от темна до темна, и все ради одной цели – вырваться из нужды. Дети вырастали, вылетали из гнезда, больше с радостью, чем с чувством сожаления. Родителям легче от этого не становилось, наоборот, возраст брал свое, работать на производстве они уже не могли. Спасал огород, маленький садик, куры, корова. Все это создавало иллюзию благополучия, но только иллюзию. Одно они знали твердо: чтобы выбиться в люди, нужно учиться. Сами они не сумели выучиться, зато все их дети, за исключением Кати, получили образование.
Нину они любили особо. Она была послевоенная и родилась, когда им было за сорок и у них уже появилась первая внучка. Все, что они не додали старшим, досталось ей. В первую очередь родительская любовь, которая в этом возрасте становится особенной. Поэтому известие о замужестве младшей дочери они восприняли очень болезненно. Почему их младшенькую, такую родную, такую любимую, хочет увести другой, чужой человек? По какому праву?
Мы с Ниной сели на маленький диванчик, стоявший перед окном. На нас смотрели родные и добрые лица. Смотрели внимательно, будто запоминая, и мы чувствовали эти взгляды. Мать вытирала слезы концом головного платка, стараясь делать это незаметно.
«Повестка дня», разумеется, была известна всем, но требовался формальный зачин. Отец сам решил начать обсуждение.
– Ну, так о чем говорить будем? – задал он вопрос, стараясь говорить как можно значительней – к этому располагала структура момента.
– Мы хотим с Мишей пожениться, – выдохнула Нина.
Тоня завелась, как говорится, с полоборота.
– Вы посмотрите, они жениться собрались! А вы подумали, где жить будете, и кто кормить вас будет? – громко и категорично спросила она. Вопросы эти наверняка вертелись у всех на языке, но только Тоня могла озвучить их сразу, без дипломатической подготовки.
Шура решила смягчить бестактность сестры:
– Тонечка, погоди, рановато еще об этом думать, – и, уже обращаясь к Нине, мягко и тактично спросила:
– Нина, а что вдруг так срочно женитьба понадобилась? Может, случилось что?
– Что именно? – уже с вызовом ответила Нина.
– Ну, как бы тебе это объяснить, – замялась Шура.
Тоня снова врезалась в наметившуюся склоку.
– Чего же тут непонятного? Ты не беременна?
– С чего ты это взяла? – на щеках Нины выступил лихорадочный румянец.
– С того, что я постарше тебя буду, и хорошо знаю, как это бывает…
Нина немного помолчала, оглядела всех внимательно, но отвечать сестре не стала. Ответила матери с отцом.
– Конечно, если бы я сказала, что беременна, вы бы согласились с нашей женитьбой, я уверена в этом. Но я не хочу врать. Я не только не беременна, но за эти три года мы не позволили себе даже близости. Мы любим друг друга, и вы знаете об этом. Мы могли бы расписаться тайком, никого не спрашивая, но не хотим начинать свою жизнь с обмана и взаимных обид…
Все молчали, сестры переглядывались, мать уже не вытирала глаза платком, а как-то гордо и торжествующе смотрела на отца, словно говорила:
«А я о чем тебе говорила! Это ведь наша Нина!»
Тоня вновь решила высказаться.
– Нина, тебе учиться надо… Радуйся, что у тебя есть такая возможность…
– Тоня, опять ты свое, – попытались ее одернуть.
– Пусть Мишка хотя бы институт закончит, – не унималась Тоня, – будет хоть на что жить, и чем задницу прикрыть…
– А может, сначала пусть докторскую защитит? – ехидно отозвалась Катя.
Галя, до сих пор не сказавшая ни слова, только вздохнула:
– Мое замужество ничего хорошего мне не принесло, кроме муки. А ты еще жизни не видела, и уже хочешь хомут на себя надеть…
Я понял, что пришло время подключаться к дискуссии. Я никогда не был «говоруном», но здесь постарался блеснуть своим красноречием и аргументами. Я обращался вроде бы ко всем, но при этом смотрел на Нину.
– Для начала скажу главное: я люблю вашу дочь и не мыслю себе жизни без нее. Прошу вашего родительского благословения. Вспомните себя, свою молодость. Вы были ненамного старше нас, на год, от силы на два. Вы вместе добивались того, что имеете сейчас. У нас тоже свои планы. Через полгода, после производственной практики, я напишу диплом и к концу года буду защищать его. Поступлю на работу, в начале лета сдам экзамены на вечерний факультет института. К этому времени Нина закончит техникум, и мы уедем в Усть-Илимск. Что здесь плохого? Эти полгода будем жить в общежитии…
Все молча слушали мою зажигательную речь, даже заядлые рыбаки Юра и Вася с интересом наблюдали за ходом переговоров. Рыбацкие проблемы отошли у них на второй план, на их лицах читалось явное одобрение.
Точку в той давней дискуссии поставила мать. Она села между нами, обняв меня и Нину за плечи, и очень просто, очень буднично сказала:
– Давайте не будем спорить, кто кого больше любит, мы – свою дочь, или ты, Миша, нашу Нину… Мы давно тебя знаем, верим тебе. Давайте сыграем свадьбу после твоей защиты диплома. Это будет двойной праздник. Согласны?
