Kitabı oku: «Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе», sayfa 11
На чётной стороне Большого проспекта ПС (Петроградской стороны), недалеко от площади Л. Толстого, находился один из наших любимых магазинов «Радиотовары». Там продавались все виды бытовой радиотехники – от радиоприёмников и радиол (в одном устройстве дополнительно ещё и проигрыватель пластинок) до магнитофонов и телевизоров. На полках и прилавках мы наблюдали происходящую на наших глазах научно-техническую революцию, электролампы заменялись полупроводниковыми транзисторами и диодами. Соответственно менялся вид электроники, вместо внушительных размеров радиоприёмников с полированными боками, часто на отдельных ножках, пришли транзисторные, некоторые почти карманные. Их можно было брать с собой в походы, на пляжи. Телевизоры, ещё не очень надёжные, стали постепенно видеть мир в цвете. Магнитофоны, сначала катушечные, потом кассетные, неумолимо вытесняли проигрыватели пластинок. Они позволяли переписывать у друзей и слушать существовавший тогда неофициальный контент: Высоцкого, Галича, Бориса Рубашкина, конечно, и битлов. Но пластинки, как говорят – винил, окончательно не сдались. И даже сегодня вы сможете купить современные пластиночные проигрыватели. Знатоки, меломаны-эстеты, считают их звучание более мягким, теплым и потому желанным. В то наше школьное время пластинки продавались тоже на Большом, за улицей Ленина. Иногда счастье улыбалось и удавалось «отхватить» Эдит Пиаф, Э. Хампердинка, Дж. Ласта, Лили Иванову. Или того больше – «Прокол Харум». В основном всё это «чудо» было производства ГДР, Болгарии или Венгрии, позже стали печатать лицензионные диски и наши. А для любителей классики, непростой музыки, например, «Весны священной» Стравинского, – милости просим, и даже без очереди. Не будем забывать, ведь Интернета тогда ещё не было. Конечно, «серьёзная» радиотехника покупалась взрослыми и довольно редко, но в магазине был ещё один, «наш» отдел – радиодеталей. Туда мы обращались часто, покупали транзисторы, конденсаторы, сопротивления и много ещё чего, что требовалось для самостоятельного изготовления радиоприёмника, чем многие из наших школяров с удовольствием тогда занимались.
Рядом находился ещё один замечательный магазин, а для нас и выставочно-музейный зал, – фарфоровой посуды, мелкой фарфоровой пластики и хрусталя. Стабильный коллектив его продавцов во главе с бессменным директором работал тут десятилетиями. Казалось, они были одновременно специалистами-технологами, товароведами, психологами и искусствоведами. О своём товаре и покупателях знали все. Ещё подростками мы иногда приобретали там в подарок на день рождения школьного друга либо чашку с блюдцем, либо недорогую фарфоровую фигурку. Проверяя посуду и вазы, продавцы неизменно тестировали их по звуку лёгким ударом деревянного карандаша. Вроде невелика наука, но в 90-е после смены социальной парадигмы в стране, уже в частную торговлю пришло много случайных людей, культура продаж специальных товаров упала. И, будучи покупателем, не раз приходилось «надоедать» недовольным неопродавцам с этой невинной просьбой.
В магазине, в своей будочке, всегда жужжал инструмент гравёра. Часто поздравительные надписи наносились на даримые вазы, чашки и блюда. К разочарованию некоторых непутёвых потомков, продать подобные предметы потом было невозможно. Но для меня лично две старые вазы с такими надписями, ещё советского хрусталя, оказались единственно ценны. Это подарки моей бабушке, преподававшей в существующем тогда спортивном техникуме на улице С. Перовской, от её учеников, ставших мастерами спорта, тренерами спортивных школ и секций города. Давно уже нет бабушки, наверное, нет и большинства её студентов. Живы и светятся теплом лишь запечатлённые на поверхности ваз слова – отражение тех благодарных искренних чувств. Могли ли тогда эти девушки-студентки предположить, что такие же добрые чувства, уже к ним, сохранит и пронесёт по жизни совсем незнакомый им внук их старого преподавателя? Так удивительно чудесно резонирует десятилетиями сохранённое доброе слово. Не ленитесь закреплять их на любых носителях, лучше «нетленных». Может, кто-нибудь добрым словом вспомнит и вас.
Особой притягательностью обладал для нас специализированный магазин «Табак» у Горьковской (похожий был и на Большом проспекте). Конечно, из-за очарования оформления и фантастических ароматов. При любом упоминании Янтарной комнаты я прежде всего вспоминаю интерьер этого табачного заведения. Его стены были декорированы лакированными панелями с хохломской росписью, излучавшими свечение золотой меди. А ароматный букет табаков всех видов и сортов от папирос и сигарет до трубочного и кубинских сигар пленял и подталкивал нас, подростков, попробовать покурить самим. Но, к счастью для многих, при этом наступало скорое разочарование. Чтобы потом отбить запах, жевали чай, кофейные зёрна, мускатный орех или сосали валидол. Но те запахи табака в их первозданном виде, тогда ещё без примесей селитры и «соусирования» прочими искусственными присадками, запомнились на всю жизнь. И оказалось, что в минуты кручины они способны на спасительную выручку. Вот рецепт (конечно, «доктор прописал»): рюмка хорошего коньяка или виски, рядом на деревянном хохломском блюдечке ароматная сигара, которую неплохо и помять пальцами. Пить и курить незачем, но обязателен тихий басистый блюз с контрабасом и бархатным саксофоном. Думаю, тут всё понятно – полчаса, и вы в порядке.
Недалеко, напротив особняка С. Витте, находился магазин косметики и парфюмерии. Подростками мы забегали туда лишь обонять эту прелесть, любовались очарованием и грацией выставленных на обозрение потрясающих флаконов. Но в старших классах были уже способны накопить на лёгкие молодёжные польские духи «Быть может» или на пенальчик туши для ресниц «Луи Филипп», а то и с фирменной золотой розой «Ланком», конечно, для многозначительного подарка своей ненаглядной.
По дороге на Кировском проспекте можно было зайти в специализированный магазин минеральных вод и «освежиться» стаканом железистой «Полюстрово», самой дешёвой, своей ленинградской минеральной воды. По желанию можно было попросить и «Ессентуки» или «Боржоми», а то и с сиропом. Минеральные воды «на вынос» всегда продавались в стеклянных тёмных полулитровых бутылках, которые можно было потом и сдать, получив обратно 12 копеек.
Теперь – внимание: с «трепетом» попытаюсь воссоздать облик давно ушедших из центра города магазинов профиля «хозтовары». Будем считать это «литературным» памятником того растворившегося в потомках времени.
Один из таких магазинов располагался на Кировском, а вернее, на Австрийской площади, тогда ещё безымянной, второй был на Б. Монетной, тогда улицы Скороходова. Кто сможет поверить, что в этих сегодня фешенебельных местах продавался в розлив даже керосин? Но главное – мастика для пола. Большие куски этой массы различных цветов, консистенции охлаждённого сливочного масла отрезались ножом и продавались на вес. Для «казённых» заведений и коридоров коммуналок обычно покупалась мастика темно-вишнёвого цвета. Для паркетов жилых комнат брали жёлтую или бесцветную. Заворачивалось это приобретение, естественно, в вощёную бумагу, полиэтилена ведь тоже ещё не было. Куски мастики разводились в нужной пропорции горячей водой в ведре, и шваброй полученная суспензия распределялась по полу. После высыхания пол нужно было натирать до блеска ухоженного ботинка. Конечно, хотел сказать вручную, нет – «вножную»: ногой со специальной щёткой с кожаным ремешком для фиксации стопы, как старое крепление на лыжах. Этим занимались полотёры, была тогда такая профессия. В нашей школе пол натирался в конце второй четверти, перед Новым годом. Позднее появились и помощники – электрополотёры с тремя вращающимися щётками. Сегодня ненужными стали и они. Также в продаже тут были электролампочки, плоские колотые куски столярного клея, сургуч, алебастр, мел для побелки потолков, гвозди и шурупы на вес, олифа и масляные краски. Для нас, школяров, тогда были интересны клей для столярки «Рапид» (ПВА тогда не было) и пакетики с пилками для ручного лобзика. Им мы выпиливали фанерные детали различных поделок, пилки были слишком тонкими и, наверное, из некачественной стали, быстро ломались, и последняя пилочка рвалась, естественно, в выходной день, когда магазины были закрыты.
Позднее в этом помещении на площади работал магазин электротоваров, и через стекло его витрин, пробегая вечером мимо, мы любовались огнями подвешенных к потолку разнообразных светильников – обязательных атрибутов домашнего уюта. Чаще всего покупали там выключатели, розетки и пробки (вкручивающиеся фарфоровые предохранители с плавкой вставкой). Появлялись в продаже югославские торшеры, люстры и настольные лампы, копирующие формы «благородной» старины, задающие качественную планку тогдашнему отечественному промышленному дизайну.
Хотелось бы не забыть и аптеки той поры. Одна была на втором этаже жилого дома на площади Л. Толстого, несколько аптек на Большом, на улице Мира, ну и гомеопатическая у стадиона Петровский (тогда имени Ленина). За исключением «стабильности» традиционной гомеопатии – подарка Парацельса и Ганемана, лекарственные средства аллопатической медицины радикально обновились. Конечно, те аптеки нужно рассматривать в контексте фармацевтики и медицинской практики той поры. Не было большинства современных эффективных лекарств. Но таблетки типа «Верин папа» и «злой папа» (папаверин и папазол из рассказа Виктора Голявкина) покупали, и они помогали. Эффективны были не только антибиотики первой генерации, но и даже в пакетиках порошковый с димедролом антигриппин. Главное ощущение, что аптеки тогда были не «ленивыми» и интересными. На полках в больших бутылях извивались пиявки, лечение с их помощью гипертонии было мягким и экологичным. Там же размещались подушки с кислородом. В каждой аптеке в рецептурном отделе работали провизоры, что позволяло врачам осуществлять лечение прецизионно точно, адресно для каждого пациента. Врачебная пропись рецепта учитывала все нюансы. Попробуйте сегодня, например, вот так запросто заказать микстуру Кватера или витамины по прописи профессора Рысса, доктора Бельского, а ведь их умели готовить в нескольких аптеках на Большом проспекте ПС, и с их помощью вылечены сотни петроградских детей, диатезных аллергиков с неизлечимыми другими средствами экземами и дерматитами. Мы же, школярами, с серьёзными болезнями тогда, к счастью, не сталкивались и покупали тут всего лишь гематоген, он дёшево заменял нам желанную шоколадку, да упаковку столбика крупных круглых таблеток с витамином «С».
Каждый год школяры прибавляли в росте, а после «босоногого» летнего отдыха особенно заметно удлинялась ступня. Требовались новые ботинки на размер, а то и на два больше прежнего. Хорошо, что внизу нашего дома на Кировском, 25 находился большой обувной магазин с детским отделом. Неплохой обувной был и на Большом и, конечно, в ДЛТ, но наш-то был рядом. На каждый день покупались ботинки ленинградского «Скорохода». К старшим классам, когда просыпалась потребность нравиться, в них стала ощущаться некоторая неловкость, стеснение, а уже хотелось своим обликом, даже без слов, воплощать посыл «…и ты поймёшь: я – то, что надо…». Именно стильные ботинки, «корочки», а не «стильный оранжевый галстук», как пел В. Сюткин, казались нам тогда убедительным аргументом своей привлекательности. И уже к классу девятому удавалось заслужить, конечно, хорошей учёбой и поведением приобретение пары «выходных» производства тоже нашей городской фабрики «Пролетарская Победа», на кожаной подошве, с более-менее модным носом. Хотя колодка и крой этих моделей были настолько «классическими», что казались производства ещё дореволюционной поры, похожие носили многие мужчины, запечатлённые на фотографиях Карла Буллы. Конечно, удавалось застать в магазине и импортные модели, они отличались фасоном, выделкой и цветами кожи верха, полиуретановыми подошвами. Чаще производства Чехии, Венгрии, Польши и Югославии. Зимние женские сапоги супер-класса поступали из Финляндии и Австрии, правда, они были дорогими, отличались весьма консервативным дизайном, молодёжь их не носила. Наш острый подростковый, а потом юношеский пытливый взгляд останавливался и на женских моделях. Воображение дорисовывало, как в них выглядела бы та «желанная» ножка. И поверьте, ничего лучше открытых босоножек, обнаруживающих заветные пальчики, мы не видели.
Обувь в те годы носили долго, минимум по нескольку лет, периодически требовался её ремонт. Ближайшая такая мастерская находилась на улице Мира, рядом с проходной фабрики офсетной печати имени Ивана Фёдорова. Внутри узнаваемо пахло специальным водостойким обувным клеем, за стеной в цеху слышалось постукивание молотков, звуки электродвигателя шлифовального круга. Опытный мастер-приёмщик осматривал принесённых «пострадавших», согласовывал объём работ и вид используемых материалов. Мелом очерчивал на подошве площадь «операции», определял стоимость, выписывал квитанцию. Простые и срочные работы выполнялись в течение получаса. Счастливчики, ожидая, сидели на жёстких диванах в носках, подстелив на пол газету. Ещё школьником-подростком не раз ходил туда получать отремонтированные ботинки. Носились они после этого так же долго, как и до ремонта.
Напротив, в полуподвальном этаже дома 26/28 по Каменноостровскому, находился большой мебельный магазин. Неплохой магазин подобного профиля был и на Большом проспекте ПС, рядом со спортивным. За стёклами окон «нашего» магазина была оформлена необычная витринная экспозиция. Небольшие, почти игрушечные диванчики, шкафы и стульчики изображали меблировку локальных жилых пространств. Мебель в те годы покупалась нечасто, и приобретение там чего-либо всегда, помнится, было небольшим семейным праздником. Доставка из этих магазинов осуществлялась на двухколёсной ручной телеге, которую катили вместе с обновой прямо по проезжей части проспектов обычно два грузчика. Мебель в ту пору была ещё полностью деревянной с фанерными вставками, нехитрым декором. В комнате долго «празднично» пахло мебельным лаком, столярным клеем и сухим деревом. И эти запахи школяр ощущал, уже входя с улицы в переднюю. Обнова надолго становилась «членом семьи». До сих пор в памяти сохранилось ощущение счастья школьника, получившего в шестом классе в подарок к очередному Новому году первый подростковый письменный стол с тремя ящиками. Подобные чувства впоследствии испытывал, только садясь за руль нового внедорожника. А купленный раскладной диван «Юность», взамен еще довоенного и не раз перетянутого дивана с валиками по бокам, стал впоследствии «соучастником» таинств, определивших драматургию и изгибы судьбы школяра.
Отдельная тема – это близрасположенные продуктовые магазины той поры. Что-то было нам там «по карману», на что-то бегали просто поглазеть. Так, не упускали случая заглянуть в рыбный магазин на площади Л. Толстого, конечно, понаблюдать за живой рыбой, плавающей в мраморном бассейне с прозрачными стеклянными стенками. Продавец сачком доставал рыбу, выбранную покупателем, и… далее «сказка» заканчивалась, ведь её требовалось для продажи оглушить деревянным молотком. Увидев эту процедуру однажды, больше в этот отдел не заходил вплоть до перепрофилирования магазина. В соседнем зале от запахов текли слюнки. Продавались все виды рыбных копчёностей, сельди всех сортов и видов засола, икра, как красная, так и чёрная, как в баночках, так и на развес.
В гастрономе дома 26/28, проголодавшись после футбольных баталий на спортивной площадке нашего сада, покупали на компанию 100 грамм самых дешёвых тогда конфет: «шоколадных» кавказских (15 копеек за 100 грамм), ирисок «Золотой ключик» или карамель «Дюшес» с «Барбарисом», а то и соевых батончиков. Это нам полноценно заменяло навязанный впоследствии уже следующему поколению мальчишек «Сникерс». В магазине стоял автомат по продаже коробков спичек, 1 копейка за штуку. Зачем они нам были нужны? Конечно, баловаться. Поджигали обёрнутые в фольгу рулоны горючей тогда фотоплёнки и, загасив пламя ногой, получали источающие едкую струю дымовые шашки – «дымовухи», которые подбрасывали в подъезды дома. Были и более опасные развлечения, о которых лучше не распространяться. К счастью, все остались живы, и никто не пострадал.
Особо радовал выбором и гастроном на площади Л. Толстого, впоследствии переименованный в «Диету». Там можно было купить фруктовое желе, самбук, печёночный паштет и селёдочное масло, рисовый с ванилью и гречневый пудинги, форшмак и буженину с ветчиной, а иногда – отварную осетрину. В складчину набирали на кулёк с сырными палочками без какого-либо глутамата и не могли оторваться. А на день рождения друга к подарку обычно покупался и небольшой торт: фруктовый с цукатами, «Подарочный» со сливочным кремом и орешками или со взбитым тонированным белком. Основа у всех них была бисквитная, всегда «щедро» пропитанная ромовым сиропом. И стоили всего около рубля.
Вспоминаю, как подростком, сильно простудившись, после пары дней высокой температуры и больного забытья, вдруг просыпаясь, просил у ухаживающих взрослых «бутербродик с булочкой и докторской колбаской». Это всегда означало, что мальчик пошёл на поправку, кризис миновал. Нынче, к сожалению, не посоветовал бы кому-либо рисковать, предлагая одноимённый бутерброд своему «сокровищу».
Наш магазин игрушек находился на Кировском проспекте рядом с парфюмерным, тоже почти напротив музыкальной школы в особняке С. Витте, ещё два подобных были и на Большом. Вспоминаю своё отношение школьника к этим безусловно «праздничным» заведениям. И, похоже, восторгов у школяров уже не было. Наверное, эти магазины были скорее для взрослых, желающих порадовать своё чадо. Мы же больше радовались, получая от взрослых нечастые тогда игрушки в подарок. Сами покупали там «по мелочи» – пистоны для детских пистолетов, бенгальские огни, да и те же пилочки для лобзиков. При том что выбор детских игрушек был очень неплохой. Кроме целлулоида (тогда ещё не было полиэтилена), игрушки делали, за исключением кукол, из металла, дерева, картона. Запомнились гэдээровские электрические железные дороги с локомотивами и вагончиками, настольные игры «Футбол» и «Хоккей», логические игры-викторины, большой парк автомобилей из металла, много кукол и мягких игрушек. Мы, конечно же, любили просто забегать в этот магазин, поглазеть на его полки.
Также заходили и в магазины галантереи, один – на Кировском 26/28 в полуподвале, другой – на Большом, рядом с Ординарной. Наш бюджет школьника позволял там быть даже разборчивым покупателем. Выбирали и покупали расчёски, капроновые ленточки, ножницы для поделок из бумаги. В памяти остался черёмуховый запах мыла «Медок» и стойкий аромат одеколона «Гвоздика». Его «от комаров» всегда покупали перед поездкой в пионерский лагерь, и старый «пионерский» чемодан той поры, чудом пролежавший на антресолях более 30 лет, сохранил тот запах. В старших классах выбирали одеколоны «Эллада», «Саша», а потом и польский «Варш». Особую «удачу» в седьмом классе испытали, обнаружив там в продаже пустые небольшие пузырьки с завинчивающейся пробкой. Они были уже из «нового» материала – полиэтилена. Спросите зачем? Брызгаться тонкой струйкой воды друг в друга на переменах, конечно, проделав в пробке небольшое отверстие!
К канцелярским товарам у нас было особое личное отношение. Мы интуитивно ощущали, что каждая чистая страница тетради даёт очередной шанс. Сначала шанс писать более красивым почерком, потом писать без ошибок, писать содержательно и связно, одним словом – шанс стать лучше. А чистый блокнот давал возможность вести даже короткие дневниковые записи, составлять планы и фиксировать на бумаге личные цели, что требовало и периодического внутреннего самоотчёта. Это тоже множило шансы и расширяло диапазон поступков. Как мы прожили этот путь, реализовали предоставленные шансы? Да, конечно, кто как. В вестибюле нашей школы рядом с бюстом Пушкина стояли два автомата по продаже тетрадей – 2 копейки, рычаг вниз до упора, и новая тетрадочка с вложенной промокашкой у вас в руках. Но в основном многое для школьного процесса покупалось в канцелярских магазинах. Ближайший был на Большом у Ординарной. Там было всё: тетради, ручки, карандаши со стиральными резинками, альбомы для рисования, чернила и тушь, акварельные краски и гуашь, кисточки, клей для бумаги, перья разных типов и размеров. Перед началом каждой четверти магазин торговал дополнительно и на улице, на выносном прилавке. Даже на морозе на этом месте (конечно без кассы) десятилетиями работал пожилой продавец-инвалид, в перчатках «без пальцев», с нервным тиком лица и руки, он идеально ориентировался в своих «беловых» товарах, и в отличие от нас безошибочно считал в уме. В этом мы частенько убеждались позже, подсчитывая недостачу в карманах.
Особенно вожделенной для школяра была тогда покупка тетради 96 листов в коленкоровой обложке, а позднее импортной перьевой ручки с поршневым набором чернил. Может, у кого-то такая ручка с давно засохшим пером завалялась ещё в дальнем ящике.
Любили мы и магазин спорттоваров на Большом. Там было всё: от спортивных маек и тапочек до велосипедов, мотопедов и охотничьих ружей. Чаще забегали купить мячики для пинг-понга и ракетки. Иногда там оказывались в продаже редкие тогда китайские мячики без шва, идеальной формы, и ракетки – мягкий «бутерброд». В складчину покупали футбольные мячи, тогда ещё с кожаной шнуровкой и отдельной камерой. Кого-то родители баловали новыми лыжами, коньками, а то и настоящими боксёрскими перчатками или спортивной шпагой с защитной маской из стальной прозрачной сетки.
Книги не относятся к вещам первой необходимости, и у каждого сложилось своё отношение к ним. Кто-то вырос рядом с заполненными книжными шкафами, кто-то в доме, где, кроме использованной газеты под разделываемой копчушкой, другой печатной продукции не видел. Конечно, книги, необходимые для учёбы, были доступны каждому. Работала школьная библиотека, ходили в библиотеку ДК Ленсовета и районную имени А.С. Пушкина. Какие при этом мотивы могли вызвать желание самому для себя купить конкретную книгу в магазине? Точного ответа не знает никто. Интерес и любовь к книге – это одно из таинств. Наши книжные магазины, включая и «Букинист», располагались на Большом проспекте ПС, позднее появился и хороший магазин «Политкнига» у метро «Петроградская». Наверное, первые покупки там – это подарки школьным товарищам на дни рождения. И несколько таких книжек, да ещё и с дарственными надписями, до сих пор бережно храню.
Бумажная, «живая» книга на личной полке для многих обладает особой теплотой, она становится твоим другом наравне с котом или собакой и даже своим видом в минуты печали или неважного самочувствия, словно успокаивая, предлагает себя на завтра и послезавтра, да когда захочешь: «так, что и нечего хандрить, мы ещё нужны друг другу, «пообщаемся» …
Тут, пожалуй, завершу воспоминания о магазинах наших школяров. Это были не краеведческие экскурсы, а воспоминания о школьном прошлом тех лет, о нашем взрослении. С годами, естественно, расширялся круг наших интересов, появлялись новые возможности, но почти все надобности удовлетворялись в разнообразных магазинах на Кировском и Большом проспектах. Нам были нужны эти магазины, и мы даже подростками были в них желанными покупателями. Там всегда было людно, оживлённо. Никто из продавцов не маялся целыми днями в пустом зале или с сигаретой у входа перед сияющей витриной. Не было ощущения, что ты им, в общем-то, и не нужен. Не было случая, чтобы, пройдя по Большому проспекту от площади Льва Толстого до стадиона, ты так и не встретил, на что потратить с пользой какие-то свободные карманные деньги. Через каждый квартал тебя согревали вывески «Булочная», «Книжный…» или «Кинотеатр». К сожалению, закрылась и до последнего державшаяся чебуречная, куда мы любили забегать уже с восьмого класса. А как памятник тому времени сохранились лишь остатки урезанной гомеопатической аптеки, ещё готовящей волшебные целительные горошки на основе молочного сахара – порой горошки последней надежды для нас и наших близких.
10. ПИСЬМО САМОМУ СЕБЕ
10.1. СУДЬБЫ ПЕТРОГРАДСКИХ ШКОЛЯРОВ
Фотокарточки, фотографии,
Я смотрю беспрестанно на вас,
Послесловия, эпитафии –
Это хроника без прикрас.
Та на улице, та на лестнице,
То ли вечером, то ли днём, –
И в каком же заснято месяце –
Ничего я не помню о нём…
Не тебя и снимали даже,
А осталось, осталось, вот –
Эта девочка у гаража,
Что лопаткой колотит лёд.
Ген. Шпаликов
Коротая в смятенной тревоге дни «ковидной» недокарантинной самоизоляции, всё чаще от своих друзей получаю эсэмэски с размышлениями не только о завещании, но и даже «волеизъявлении». Последнее оговаривает процедуру проводов, и, значит, эти мысли как никогда серьёзны. Со столь тотальной бедой наше поколение на склоне лет столкнулось впервые.
Мы, послевоенные и послесталинские школяры, вцелом прожили почти безоблачную жизнь. Многие вспоминают, правда, потерю «большой» страны, выживание в 90-е. Что тут возразишь, спорить не стану. Ведь, помнится, и сам ощущал себя будто оказавшимся в оккупации. Нынче же похоже на войну миров. Врачи и медработники —вначале почти как ленинградские ополченцы 41-го, плохо вооружённые, а кто-то и в «гражданском», без достаточных средств защиты, необходимых лекарств и оборудования.
С такими грустными мыслями захотелось перебрать свидетельства прошлых мгновений нашей жизни – фотографии семейные, близких и школьных друзей. Часть в альбомах, другие просто заскладированы в старом чемодане на антресолях. Самые старые, ещё бабушкины альбомы чудом сохранились в огне революции, бесчисленных переездах, не сожжены и в блокадной буржуйке, дождались после эвакуации в пустой, закрытой комнате общежития преподавателей Политеха во Флюговом переулке (ныне улица Кантемировская). Вот молодые, счастливые родители, может, свадебная фотография, тогда это было скромно, без белых «лебединых перьев», ведь минуло всего-то шесть послевоенных лет. Часто с бабушкой гулял ребёнком возле стадиона на Лесном, где на катке случилось их знакомство – предтеча моего появления в этот мир. Стадион был полон весёлыми молодыми голосами, гомоном азартной спортивной борьбы. Сегодня здесь обычно пусто. Такое первое судьбоносное знакомство, уверен, и является настоящим таинством, всё, что после – вопрос технический, ритуальный и, естественно, биологический.
Фотографии бабушек. Их судьбы пунктирно: слом безмятежного детства с началом Первой мировой и потоком раненых в госпитали Петербурга (даже в помещения переоборудованных городских гимназий), революция, Петроградский погром 17-го, трижды голод, дважды тиф, холера, начало Войны в 41-м, Блокада, кухни коммуналок, ужас тревоги за близких в годы репрессий, смерть мужей, детей и даже внуков. Дожили и до второго краха страны – её распада.
Деды. Один – сын «раскулаченного» (обобранного с семью детьми) обычного, работящего новгородского крестьянина. К счастью, не репрессированного по спущенным лимитам, может потому, что отдал всё сразу и добровольно. Дед выучился в Ленинграде, работал инженером-связистом до конца дней. Второй дед – сын мастера ситценабивной фабрики в Серпухове. Вот он на фотографии, мальчишечка, младший ребенок с шестью сёстрами, родителями и бабушкой (моей прапрабабушкой). Вся семья была на иждивении одного отца. Фабрика построена местными купцами Коншинами, которые закупили самые современные английские станки, рядом построили бесплатную больницу, две школы для детей рабочих. Наиболее способным подросткам владелец, Н.Н. Коншин, оплачивал учёбу в реальном училище и гимназии. Зарплата деньгами выплачивалась в половинном размере, в счёт второй половины получали голову сахара, окорок, мешок муки. Это позволяло домочадцам быть сытыми даже в семье выпивающего. Нынче фабрика (производство и корпуса) уничтожена, как и множество промышленных предприятий страны. Вот и медицинских масок возник дефицит, видимо, негде было сшить. Прадед не дожил до Октября, а мог бы повторить судьбу недовольных уже новой властью путиловских рабочих, слишком запоздало смекнувших, что произошло. Активистов вывезли за город и расстреляли, как и позже «прозревших» матросов Кронштадта.
Ещё фотография дореволюционных лет одной из бабушек, девочки-подростка с родителями. Они начинали земскими врачами в Тверской и Тамбовской губерниях. Оказались очевидцами подавления (расправы) там крестьянского восстания в 1921 году. Работали в госпиталях Первой мировой и Великой отечественной, прадед преподавал и заведовал кафедрой в медвузе, главным врачом возглавлял психушку в Мещерском под Москвой. Сегодня этого медучреждения больше нет. Оптимизация – психи есть, а «дурдома» нет, «…вы там держитесь…».
Судьба каждого из нас, каждого школяра, наверное, лишь одно из звеньев в подобной незримой цепи предков и потомков. Чем особенным могли, пусть и неуловимо, «подсвечиваться» судьбы именно наших школяров с Петроградской? Может, переплетением того выпавшего нам, в целом, мирного послесталинского времени (от Хрущёва и Брежнева до Ельцина и Путина) и, конечно, среды, ауры района города. Остальное – как у всех: детство, школа, юность, учёба, работа, семья и дети, уход старших, болезни, старость и тю-тю… Среди наших школяров не выросли министры, олимпийские чемпионы, нобелевские лауреаты или олигархи. Но так или иначе мы выполнили главную задачу жизни – родили или пытались родить детей, и если с ними потом что-то не заладилось, нашли себя во внуках, а то и в правнуках.
Теперь мысленно пройдусь по школьным коридорам, той части Петроградской нашего детства и юности, ведь эти тропки уже тогда намечали причудливые траектории наших судеб.
Мы носили значки октябрят и пионерские галстуки, собирали макулатуру, притаскивали в школу собранные на помойках пустые консервные банки. Такие разнарядки тогда периодически спускал комсомол. Банки, сваленные на полках классного шкафа, издавали благоухание, не совместимое с учебным процессом. «Комсомол» наконец что-то сообразил, и вскоре безобразие прекратилось. Но всё это было пустяками, не мешающими нам неосознанно стремиться определиться в главном – в поиске своей второй половины. У кого-то это, правда, затянулось и до седин. Сложность была в том, что неясно, где искать, как понять, что нашёл, и остановиться. В наших классах за редким исключением не сложилось потенциальных пар и взаимных обязательств. Поэтому девочки, спеша, словно парашютисты, «выпрыгивали» замуж где-то «на стороне», почти сразу после школы. За молодых лейтенантов, за парней постарше, отслуживших в армии и уже работающих. После череды таких ранних замужеств оставшиеся школяры ощутили некую пустоту, кто-то и необъяснимую обиду.
