Kitabı oku: «Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина», sayfa 4
Казалось, что и кони, и наездники были без плоти. Лишь чёрные приближающиеся тени увидел Арий. «Алапесы!» – понял он. А всадники миновали его и вклинялись в ряды бойцов. Мечники пытались поразить их своим оружием, но клинки лишь рассекали пустоту. Чёрные тени прошли сквозь воинов и скрылись в ночной темноте. Бойцы пребывали в недоумении. А Джангар лишь расхохотался. Уже не по-пёсьи, а почти как человек, только он захлёбывался в этом смехе, фыркал и потявкивал.
Арий оглядел воинов. Те ещё пребывали в замешательстве, как вдруг один из них, Яр, стал задыхаться, хватаясь руками за горло. Древ, стоящий рядом, вскрикнул, посмотрев на свои руки – пальцы и ладони почернели. Он выронил меч, но вслед за мечом упали и кисти его рук, словно они и не были частью тела. Древ завопил громче, что есть мочи, упав на колени и воздев к небу гниющие культи.
Лицо Яра уже стало мертвецки бледным и сухим, по нему поползли язвы и трещины. Такие лица сделались у Атея, Орика, Гнура. Арий оглядывал прочих, каждого охватил какой-то недуг. Алапесы сделали своё чёрное дело. Теперь Арий убедился в их убийственной силе. Он обернулся к Джангару и сделал шаг вперёд, приглашая его сразиться. Тот, как могло показаться, засмеялся ещё больше.
«Ар-р-рий… Умр-р-рёшь… Меня не убить…» – смех сменился привычным рыком. И Джангар сорвался с места, устремившись с вершины холма на Ария.
«Увернись!» – приказал шлем. Арий поднял меч выше точно для удара, но когда Джангар поравнялся с ним, резко отпрыгнул в сторону. Глухой удар сотряс землю. Степной Пёс в прыжке приземлился лапами на сырую траву и проехался по ней. Но быстро развернулся, и его пасть щёлкнула рядом с поднявшимся Арием. Тому показалось, что Джангар может поглотить его: он был более чем в три раза выше самого Ария. Страшное красное свечение слепило глаза. Был слышен лязг и скрежет зубов, а также непрекращающийся зловещий рык, выводящий что-то похоже на: «Смер-р-рть!»
«Путайся у него в ногах!» – дал подсказку шлем.
Арий бросился мимо оскалившейся пасти. Обрызганный слюной, он оказался под брюхом Джангара. Тот хотел изловчиться, чтобы поймать Ария и просунул пасть сбоку, между передними и задними лапами, но потерял равновесие и рухнул наземь. Арий успел сделать кувырок в бок так, чтобы Пёс упал рядом и не раздавил его.
«Цепляйся за него!» – снова раздался голос шлема.
Арий ухватил Джангара за шерсть на холке, при этом продолжая держать меч в одной из рук. Пёс вскочил и заметался из стороны в сторону, пытаясь сбросить неожиданного наездника. Но человек сжал его железной хваткой. Арий чувствовал, как неприятно даётся Джангару каждое движение, каждый рывок, когда его кожа и шерсть оттягивались под сжатыми пальцами, видимо, доставляя Псу боль.
«Держись! Ни за что не отпускай!» – твердил голос в голове Ария.
Джангар же тем временем перестал зловеще рычать и издевательски смеяться. Расторопность противника пришлась ему явно не по вкусу.
Он встал задние лапы, ещё несколько раз мотнул головой но, видимо, убедившись, что подобные движения успеха не принесут, устремился назад на вершину холма. Стремительный бег Пса не сломил Ария. Но только они достигли самого верха, голос приказал: «А теперь отпускай!» Не думая, Арий повиновался. Он рухнул наземь, выставляя вперёд меч. Взбешённый же Джангар поднялся на задние лапы, готовый обрушить свою пасть на Ария с разрушительной силой.
В этот момент яркая голубая молния поразила Пса. Раскат грома на этот раз слился с истошным визгом. Красное свечение вокруг Джангара погасло. Он стоял на подкашивающихся лапах, готовый вот-вот рухнуть.
«А теперь бей!» – скомандовал шлем.
Арий подбежал к Псу и со всей силы нанёс рубящий удар по правой передней лапе. Брызги крови разлетелись вслед за взмахом клинка, а Арий, не останавливаясь, нырнул под Пса и нанёс такой же рубящей удар по левой задней лапе. Этого хватило, чтобы сражённый Джангар завалился плашмя.
В последний момент Арий сделал три шага назад и выставил меч над головой. Заострённый металл пробил горло Пса, когда он всей своей массой начал падать на своего сокрушителя. Арий выбрался из-под туши и нанёс ещё несколько колющих ударов в область горла.
Джангар харкал кровью, несколько струек сбегали на землю, образуя красный поток. В предсмертном кашле Арию показалось, что он слышит: «Ты не победил…» Но переведя дух, он отогнал дурные грёзы. Степной Пёс был повержен, в том сомнений не было!
Арий сделал несколько шагов, снял шлем и, наконец, понял, сколько сил он отдал этому поединку. Его ноги подкосились, как только что подкосились у Пса после страшных ударов меча. Герой рухнул в высокую сырую траву и забылся.
Когда он открыл глаза, тучи расселялись. Утро восходом зажглось на горизонте. В глаза били ласковые розовые лучи. Обескровленная туша Джангара валялась на земле, источая лёгкий смрад. Арий огляделся вокруг. Недалеко от высокого холма могучим водным узором расстилалась величественная река, шириной не меньше версты. Степь шелестела влажной зеленью, обласканная утренним солнцем. Но картина с обратной стороны холма обрадовала Ария больше всего. Всего его воины, целые и невредимые, стояли на том самом месте, где вчера приняли бой со степняками и встретили алапесов. Бойцы поднимали кверху мечи и приветствовали своего предводителя. Арий узнавал Яра, Древа, Атея… Все, кто ещё вчера умирал у него на глазах, снова здравствовали.
– Слава Арию!!! Слава!!! – кричали воины.
– Слава воям Ария! – крикнул он в ответ с кургана и крик этот сотряс степное раздолье.
– Слава! Слава! – летело по степи.
«Слава… – думал Арий. – Сиречь есмь имя сему роду! Мы есмь род славы!»******
* —
– Болезни поражали и велетов? – спросил Арий.
– Только древних, – ответил Сварог, – Мой род не застал тех времён.
– А теперь?
– Теперь я стал гораздо сильнее.
– Почему ты тогда нас оставляешь сейчас?
– Потому что высший голос дал мне завет, Арий. Я должен уйти в сон. Теперь этот бой – твой и твоего племени!
– Я справляюсь?
– Ты сделаешь это…
** —
– Не бойтесь, друзья! Всегда сильны мы были правдой!
*** —
– Оставаться на местах!
**** —
– По коням бейте!
***** —
– Добивайте степняков, друзья!
****** —
Слава… – думал Арий. – Это будет именем моему народу! Теперь мы племя Славы!
5. Струги под Царицыном
Разин со стороны оглядывал свой лагерь, разбитый близ устья реки Иловли, что впадала в Дон. Отправляясь за зипунами из родной станицы, он даже не предполагал, что такое множество народу соберётся поддержать его поход. От количества стругов, которые казаки вытаскивали на тающий мартовский лёд, захватывало дух. А ведь совсем недавно подобный размах сложно было представить…
После Бесова Логова Разин вместе с братом Фролом вернулся домой, в Зимовейскую. Слухи о том, что Степан ушёл за кладом, гуляли среди всего населения станицы с момента его исчезновения, а также выходили за её пределы. А по возвращении Разина, целого и невредимого, слухи эти стали обрастать легендами. Никто не знал, что именно он нашёл на реке Растеряевке, во что его втянул Ермил-кузнец, но многие поговаривали, что, дескать, Степан Тимофеевич теперь обрёл такую силу, что ныне не пуля, ни сабля его не берёт, а мысли врагов своих он наперёд знает. Отчасти это было правдой. Боевой шлем, якобы принадлежавший Сварогу, древнему богу, подсказывал, как поступать дальше. Иногда Разину это казалось полным сумасбродством, и он убеждал себя, что подобное лишь чудится ему, что он сам себе всё это придумывает. Но лишь он одевал шлем, сразу же слышал отчётливый голос.
Разин, вопреки изначальной задумке, запретил говорить своим бывшим спутникам, что шлем и есть найденный клад, однако наказал повсюду распускать слухи об удачном походе к Бесову Логову. Кто-то рано или поздно узнает про шлем, это он знал. Только хотелось отсрочить этот момент, дабы за реликвией не началась охота…
«Пущай, кады о кладе слухают, то про золото думають! Не про шолом!» – напутствовал атаман. Сейчас Разину было важно, чтобы народная молва о нём самом и предстоящем походе за зипунами разлетелась по всему Придонью. Атаман, нашедший клад! Такой образ так и притягивал голодранцев, жаждущих лёгкой наживы. «Казак удачливых атаманов любить!» – сказал бы дед Петро. Он, Василий Ус и Филька отправились к северным притокам разносить эту молву об удачливом атамане среди голытьбы. В том, что голутвенные казаки захотят пойти с ним, Разин не сомневался. Жизнь у них была тяжёлая и невесёлая, а грядущая зима сулила растрату нажитого за лето добра. Дед Петро с языком без костей и Филька, что пел всегда и везде, идеально подходили для зазывания казаков. А вот Василия Уса Разин по-прежнему опасался. Что можно было ждать от этого человека, он до сих пор не знал. Не знал до сих пор его истинных целей. Однако голутвенный атаман имел большую популярность на северном Доне, и не взять его в предстоящий поход не представлялось возможным.
Голытьба важна была Разину своей численностью. Но цену её боевым навыкам и дисциплине он прекрасно знал. Это были ветреные ненадёжные и трусоватые люди, думающие только о скором обогащении. А Разин, прежде всего, должен был создать крепкое ядро для своего будущего войска. Для этого он и вернулся в низовья. Взял с собой Ивана Молчуна. Немногословный, преданный и невероятно сильный, именно такой человек нужен был Разину рядом, когда он сам сделался объектом пристального внимания, мало ли что! Последний же участник похода к Бесову Логову, хранитель его тайны, Ермил-кузнец вернулся в свою станицу, не желая участвовать в войнах и набегах.
Разин планировал отправиться в поход на стругах, едва тронется лёд. Ему нужно было собрать как можно больше судов и опытных ясаулов. Однако немногие казаки, как в его станице Зимовейской, так и в станицах в близлежащих, жаждали оставить нагретые места ради разбойного похода без ведома верховного атамана Яковлева. Лишь слухи о загадочной недавно обретённой силе Разина подогревали интерес у самых лихих и неспокойных.
Первым Разина поддержал его добрый друг Михаил Харитонов, казак богатый и зажиточный, но недовольный политикой Яковлева по отношению к царской власти. Соглашаясь на самовольный поход, Харитонов поставил под удар своей авторитет и благосклонность Верховного Круга. Но его пример вдохновил ещё нескольких опытных командиров: Никифор Черток, Федот Шелудяк, Сергей Щурый обещали Разину поддержку весной. Так вольный атаман рассчитал повести за собой десять-пятнадцать стругов. Казаков, согласившихся на поход, едва ли набиралась сотня, но все они были опытными закалёнными бойцами, которые могли неплохо организовать разобщённую голытьбу.
Зимой под конец святок двор разинского куреня огласился звоном многочисленных колокольчиков. Сам Разин в это время сидел в светёлке за большим резным столом и изучал карты прошлых походов при коптящем свете толстой свечи. «Кого жо черти тамо несуть?» – подумал он. Дверь гостям отворила его мать.
– Гей, ты гляди-ко, сам анчихрист в мой курень заявилси! Що те надобно, нехресть, у честных людёв-то? – запричитала она.
– Не дело гутаришь, Матрёна Афанасьевна! Чай кумовья сяк, не чужды друг друже!
Разин узнал Яковлева, за дверью также слышалось ещё несколько грубых мужских голосов.
– Гаспид болотный кум тобе, царёва злодиюка! – не унималась мать Разина.
– Гыть, Афанасьевна! А ну, не горли! По-людски давай! С атаманом, поди, гутаришь.
– Ты мени в моём курене не кажи аки гутарить надобно! Видали мы ентих атаманов, жополизов царёвых! Ловчий погреб11 на тобе заготовить надобно было! Тьфу! По-людски гутарил ты, кады мы про Ивана жалились! Ох, упокой его душу праведную, – старуха перекрестилась тремя перстами.
Разин уже стоял в дверном проёме.
– Полно, матушко, – спокойно, но довольно сурово сказал он ей, – Содеянного не воротишь. А ты, Корнило Яковлич, коль с добром да словом дельным явилси – проходи, погутарим! Токмо друже твои пущай на балясах за дверью останутси, чай скоро говор наш покончим!
– Не радушно, Степан, на святки крёстного батьку потчуешь!
– Ужо молчал бы, крёстный батько! А то, неровен час, и со двора спроважу! – пригрозил Разин.
Яковлев сбросил тёплые тулуп и папаху на лавку и прошагал в светлицу.
Курень у Разиных был крепким, добротным. Если на верхнем Доне голытьба ставила себе лишь глиняные мазанки, покрытые соломой, с одним этажом, деревянным настилом над землёй, скромным погребком сенями и комнаткой с печкой, то в низовьях Дона казаки закладывали своё жилище основательно.
Вырывалась большая яма, куда закладывался бревенчатый каркас. Далее выстраивался фундамент из земли и брёвен, затем строились стены из камней, известняка и глины. Так получался первый этаж – холодная комната, заменяющая сени. В ней казаки сушили рыбу и пучки душистых трав, хранили соления, яблоки, груши и арбузы. Иногда внизу вырывался отдельный погреб. Деревянная тёплая надстройка, верхний дом, куда со двора вела лестница с балясами, уже была жилой, делилась на множество спальных комнат-домушек и жилых светёлок. В доме могло закладываться несколько печей, обогревающих спаленки.
Такая разница в жилье между домовитыми и голутвенными казаками происходила, прежде всего, от того, что на нижнем Доне курени строились целыми поколениями, а беглецы с Русского царства, оседавшие в верховьях, часто стоили себе убогую лачугу просто, чтобы скоротать зиму, а летом уйти в поход.
На дворе Разина было два жилых дома. Один, что больше, занимал сам Степан с женой и двумя детьми, его матерью и братом Фролом. В другом основалась жена покойного брата Ивана со своими детьми, и дядя Разина, брат его отца. На дворе были поставлены несколько сараев, сеновал, гумно, были сколочены коровник, курятник и конюшня. Коней с походов казаки пригоняли в табун станицы, однако некоторых забирали себе в качестве дувана, законной личной добычи. У Разиных было четверо коней, принадлежавших только им. Лошадей Степан любил…
Слышно было, как они тревожно ржали, чувствуя на дворе коней Яковлева и его спутников.
Верховный атаман прошёл в светёлку вслед за хозяином куреня.
– Що жо за года грянули, ежели крестник сиё крёстному бает, а казак – атаману! – укоризненно заявил он в ответ на угрозу Разина.
– А то усё года, в коих атаман царю служить повадилси, а не казачьему кругу.
– Ыть, опять за старое! Царёво, казачье… Ты послухай, що побаить желаю!
Тут Яковлев обратил внимание на карты, лежащие на столе.
– Вот аки! Поди, правду гутарят! За зипунами собралси!
– А тобе то що с того!
– А то що с туркой ноне мир у нас! Не можно турку грабить! И крымчака не можно!
– Ха, у нас – енто у кого жо?
– У казаков поди!
– Слухай, Корнило Яковлич!..
– …нема! Ты мени таперича послухай, Степан! Да послухай внятно! Царёва десница, она ноне всюду! Щоб Дону вольным быть аки прежде, с Москвой счёты иметь надобно!
– Що ж енто за воля сякая!
– Дослухай, гутарю тобе! Що до Ивану, то он на службе был. И вина она его исть, що уйти вздумал.
– Казак сам решаеть, служить али нет!
– На войне с ляхами царь да его воеводы решають! Тамо тобе не Дон! Взялси служить – сяк служи.
– Я про сиё от тобе сотни раз слыхивал, во сто первый решил прогутарить?
– Да вы мени, Разины, плешь прогрызли ужо! Корнила злодей! Корнила казачьи законы попирает! Во-первы′х, не атаман решаеть, а Круг. И Круг со мной в согласии. А во-вторых, що мени таперича? Усех казаков с передовых отозвать? Сяк енто аль царь сам к намо с войной явитьси, али ляхи царя побьють да тож к нам прибудуть! Оно надобно?
– Дык пусть приходють! Казак всем дёру задаст!
– Ты, Степан, в войне толков, да в хозяйстве худ! Що, вот найдут со всяких сторон и царь, и ляхи, и крымчаки, и турки, и ногаи. Сяк жо усех и побьём?
– Надо будеть – побьём!
– Гей, не трынди понапрасну! Токмо покуда казаки с царём вместе, усем добро будеть. Дружбу с Москвой вести треба!
– Кому дружба, кому служба. Не лизать жо ног боярам!
– А мы, поди, и не лижем! Слухай, Степан, вот Христом-богом покаюсь, грешен, не сберёг брату твого, не вступилси за правду. Но не с того, що трухаю, а с того що о донском казаке пекусь!
– Пекись дюже в пекле сатановском!
– Ну, довольно, крестник! Повякал и паче будет! Не хошь полюбовно, буде по приказу! На турку идтить я тебе воспрещаю, аки атаман твой! И делу тутова конец!
– А коль не послухаю?
– А коль не послухаешь, не обсессудь! У мени близ Черкасс сотня стругов и пушек у стен полсотни! И тобе посрамлю и голытьбу твою перебью к чертям собачьим!
– Вот токмо казачей крови тобе и не хватало пролить!
– А сие будеть не казачья кровь, но кровь отступников да мятежников! Смотри сам Степан! Ужо давай-ко во ладу жить!
– Катись кобыле под хвост, атаман сраный! Ужо тошно гутарить с тобой!
– А вот ентих слов, Степан, не забуду! Треба тобе и меру знать! Придёть час, не посмотрю, що крестник! Проучу аки сучьего пса! – Яковлев быстро удалился из светёлки, набросил на плечи тулуп, одел папаху и вышел на балясы.
– Вот и погутарили… – прошептал под нос Степан.
В светёлку вошла его мать. Уже не такая гордая, дерзкая, какой встречала Яковлева, а просто маленькая сутулая старушка. Со вздохом она села на лавку рядом с сыном и стала гладить его по голове:
– Ох, Степанушко, сыне моё, чую недоброе ты дело затеял…
– Уж полно, матушко, що ж мени с крёстным посчитатьси таперича.
– Того крёстного дюже глядеть не желаю! Он к нам в курень ужо не ходок! Не пущу! Про другое кручинюсь…
– По що жо, матушко?
– Тимофея Иваныча, голубчика мого, отца твого родного потеряла, Ивана сынко мого, кровинушку, потеряла, а таперича и ты, Степанушко, кормилец, бросить нас хошь? На що жо мени оставишь? На що жо жинку, деток? Да исчо и Фрола с собой тянешь…
– Сяк-то от сяк, матушко, дык ведь я жо казак, а не холоп, да не боярин. На що жо казаку жить без войны? За Корнилку не пойду боле! А добром то разжиться надобно! На то я и кормилец, и тобе, и жинке! А про Фрола… Самой жо зреть треба: непутёвый он! Що его оставить, токмо Разиных двор позорить! Отмутузят его аки щенка за дерзость аку-нибудь, вот и весь те Фрол! Пущай со мной идёть, мож хоть казаком сносным станет…
– Правду ты, Степанушко, баешь, да вот тоскливо мне токмо…
– На то ты и матерь! Но идь исчо ты и казачка донская! Так що гордись за мени, матушко, коль со славой вернусь!
– И пойдёшь таки?
– Пойду! Благослови!
– Ох, ты сыне мой… А що ж мени делать исчо?.. Благословляю тобе! А куды ж пойдёшь то? Не пустит ведь Корнилка-то! У него силища во Черкассах.
– А Корнилка наш не умней гуся, – усмехнулся Разин, – Вот тронетси лёд, уйду на стругах, да и оставлю его с голой жопой!
Лёд в тысяча шестьсот шестьдесят седьмом году пошёл рано, в середине февраля, сразу после масленицы. Через неделю на берегах у Зимовейской было уже двенадцать стругов. Общее место сбора казаков Разин назначил у впадения реки Иловли в Дон; всю зиму он рассылал письма в верховья, зазывая казаков явиться туда с началом весны. Его же стругам, чтобы подняться до устья Иловли, нужно было миновать пять десятков вёрст против течения по воде, ещё кишащей льдинами. Людей у Разина собралось мало, сто двадцать человек. Пришлось срочно посылать весть к Усу, дабы отправил в Зимовейскую пару сот человек голытьбы на вёсла. Местные казаки ворчали, когда в станицу вошла орава оборванцев, но никто не посмел высказать недовольство Разину в лицо. Да и сам он не стал испытывать терпение своих соседей и отбыл на север через день, разместив на каждом струге по тридцать человек. При усердной работе на вёслах, он рассчитывал достичь Иловли через пару дней.
Голытьбу привёл странный казак, которого с издёвкой кликали Хмур Хмурович. Кликали вопреки его характеру. Грязный, измазанный, в рваной папахе, но с курчавым чёрным чубом и такими же усами. Казалось, что иного выражения на лице как улыбки у него просто не было. Он постоянно смеялся, сквернословил, задирал окружающих, за что отребье его просто обожало. Разин решил, что, неволен час, кто-то из оседлых казаков может и за саблю взяться. Он приказал Ивану Молчуну не спускать с Хмура глаз и всё время держать при стругах, не пуская в станицу. Ещё раз он с грустью признался самому себе, что в грядущем походе в большинстве его будут окружать именно такие казаки.
Зато кого Разин был искренне рад увидеть, так это Петро-Баюна. Он не просил Уса прислать к нему деда специально, но когда встретил того, сразу придумал ему особую роль в своём плане.
– В Черкассы тобе отправлю, деда!
– Казаком быть – не разиня рта ходить! По що ж мени в Черкассы-то, атаман?
– К Корниле Яковлевичу ступишь от мени со словом, що, мол, крестник здравья ему шлёть, да просит преград не чинить у Черкасс, кады мы на турку в Азов на стругах пойдём.
– Ыть ты! Добыть аль дома не быть! Так он мени и станет слухать!
– Станет – не станет, а то моё атаманово слово тобе! Да с казачка′ми в Черкассах потрепись. Погутарь що за що, що видел, скока стругов собралось, скока шашек…
– Без атамана дуван не дуванят! Що моё дело? Во мне ума, аки говна в комаре! Коль гутаришь, значить сполню!
– Ну, вот и ладно, деда!
– Эх, токмо погулять мени с вами взхотелось тож…
– Погулять нам вместе пока негоже! Как молву посеешь, назад вертайся. В курене моём у матушки да жинки завсегда кров найдёшь! И сыт будешь!
– Ишь ты! За акие жо заслуги-то?
– Гутарю ж тобе: сей молву! Вот що твоей заслугой станеть.
На второй день пути ударили морозы, и Дон опять затянулся ледяной коркой. Струги шли по полынье, теряя в скорости вдвое или втрое. К месту сбора прибыли через пять дней, вместо запланированных двух.
Но картина, которую узрел Разин у устья Иловли, заставила его на время онеметь от восторга. Ус собрал больше тысячи голутвенных казаков. Но самое главное, пригнал ещё три десятка стругов. Это было по-настоящему удивительно. Голодранцы, жаждущие приключений и наживы, давно заселили северные притоки. Но мало кто мог сколотить ладный струг. А тут их было целых тридцать!
Разин понял, что недооценил Уса. Уважение к нему поднялось, но и чувство опасения усилилось.
– Ну, що, атаман! Вот и свиделись снова! Гутарь, аки жив, аки здрав, аки жинка, детки!
Атаманом Разина стали называть ещё в Зимовейской, когда начал готовить поход. Круг его не выбирал походным атаманом, однако казаки изначально стекались к нему, как к командиру.
– Жив да здрав, аки поглядишь! А що до жинки да деток, так те в курени стались, и тобе то не касаемо!
– Полно, Степан Тимофеич, що аки сыч неприветлив?
А Разин хмурился оттого, что ему теперь стало необходимо сделать Уса одним из ясаулов, ибо удержать в узде такую ораву оборванцев одной своей волей он уже не мог. Нужен был авторитет Уса, или того же Хмура, любимцев голытьбы. Восторг прошёл, появились проблемы, которые предстояло решать…
Вечером Разин закатил застолье. Самый простой способ завоевать сердца оборванцев! Он поставил десяток бочек вина и двадцать жбанов сивухи из собственных запасов. На закуску вытащил солений, вяленой рыбы и мяса, всё из запасов, приготовленных в поход. Кормить такое количество ртов несколько месяцев всё равно не представлялось возможным. В скором времени предстояло, как можно скорее, разобраться в вопросе с продовольствием.
Отребье гуляло, провозглашая тосты за своего атамана. Филька в самой гуще распевал песни:
Да у марте месяцу,
Да у марте месяцу,
Выпала порошица.
Казаки подпевали ему. Кто-то пустился в пляс.
Выпала порошица,
Выпала порошица,
Да не мала, не велика.
Разин собрал в стороне свой первый совет, на который явились названные ясаулы. Вокруг огня расположились Харитонов, Черток, Шелудяк, Щурый, Ус, Хмур и брат Фрол. Последних двух Разин не слишком желал видеть при обсуждении важных дел. Но за несерьёзного Хмура попросил Ус. Пришлось посчитаться с его мнением. Фрол же сам упросил брата. «Да и деж мени разуму учитьси, коль не на советах ваших толковых?» – вопрошал он. Разин счёл подобный подход разумным. «Авось и усвоит що нить ладное!»
– Ну, що ж, браты, погутарим ноне, – взял первое слово атаман.
Да не мала, не велика,
Да и ко′ню по копыта,
Воробьюшко по колени…
– продолжало доноситься с казацкого гульбища.
– Давай, бай нам, Степан Тимофеич, аки собираешься мимо Черкасс пройти! Слухи ходють, не взлюбил тобе Корнилка! – начал Ус.
– Не слухи-то, Василий, правда – то! Обещает бес притворный сотню стругов да пять десятков пушек поставить супротив нас!
– Ить ты! А стоко бывает? – удивился Хмур опять же со дурацкой улыбкой.
– Ну, рот прикрой! – гаркнул Ус. – Не время шутки шутковать!
Воробьюшко по колени,
Да коню по щёточку,
Воробьюшко по глоточку
– во время пауз в разговоре Фильку было слышно особенно хорошо.
– Я тобе баял ужо, атаман, – спокойно продолжил Харитонов, – Кумовья с Черкасс вертались, усё аки и исть! Собирает аспид! Трухает тобе!
– Так що ж нам делать-то? А? Гутарь жо, Степан Тимофеич, казачков я ладных привёл, но Черкассов труханут оне. Им жо Дон волю дал! Войной на Корнилку не пойдуть… – Ус был спокоен, но насторожен. Разин же внутри себя посмеивался над всеми. Он уже давно заготовил совершенно иной план… А ясаулы спорили…
– Дык, и не пройдём мы Яковлева, пушки да сотня стругов – не хуй собачий! – Щурый был верным, но дерзким и резким на словах казаком. – Давай, атаман. Обещал поведать – поведай! Аки на турку-то пойдём?
– А що нам на турку-то идтить! Не пойдём на него! – спокойно ответил Разин.
– Енто аки сяк не пойдём? Всю ж зиму нам баял, що на турку идтить надо! – удивился Шелудяк.
– Затем и баял, що б молва пошла, – атаман усмехнулся, – Простите, браты, ежели сим обидел вас, що правду утаил!
– Правду? – переспросил Черток.
– На море Хвалынское12 идтить надобно! Перса пошугаем!
– Ай, Степан! Ай, голова! – хлопнул себя по ноге Харитонов, – Ить и я ж дажо поверил, що на турку идём!
– А коль ты поверил, то и прочие поверят! Корнилка то с кавуном замест башки и подавно! – продолжил Разин. – А у нас Волга-матушка свободная, да Царицын неприкрытый. А прознай Черкассы заране, сяк царю бы грамоту ужо б послали. Що б те нас со стрельцами ждали.
– А аки ж на Волгу выйдем? – спросил Василий.
– Волоком струги попрём, а то голытьба твоя налетела, да усе сяк и хочуть наживы без труда. Пущай сначально привыкают! Спуску никому не будеть…
– А я що, вол що ли? – прыснул Хмур, – Тащите коль надобно, а мени и аки любо.
Резким движением руки подскочивший Разин схватил его за горло и изо всех сил сжал пальцы. Хмур обеими руками пытался ослабить хватку, но потягаться силой с Разиным не смог. Атаман увидел страх в глазах дерзкого шутника.
– Що ж не смехочешь боле?
– Пусти… а..та… ман… – еле-еле прохрипел Хмур.
Разин отбросил его в сторону на мокрый снег.
– А таперича слухай меня, змеёныш! Я тобе ясаулом сделал, я ж с совету и сгоню! Ты мени поартачься тутова исчо. За аким хреном увязалси? Казачье войско енто тобе – не кабак, да не шутовской сброд! Войну вершить идём! Пикнешь исчо що нить поперёк мени, снесу саблей твою вшиву головёнку! Усёк?
– Еть! Казачки′, да що ж творитьси-то!!! – Хмур вскочил на ноги и заорал, что есть мочи, желая привлечь внимание прочих казаков. Он удачно выбрал момент. Филька как раз перестал петь, – Мы за нимо пошли, а он почище царя-мучителя будеть! Я тобе тутова не на каторге! Пошёл ты в сраку чортову! Я тобе не холоп!
Люд вокруг замер. Казаки, ещё недавно беззаботно гулявшие и певшие песни, теперь безмолвно наблюдали за картиной. Прочие ясаулы, что пришли с Разиным с Зимовейской тоже не подали голоса. Но Разин знал их, а они его. Видимо, знали зимовейские казаки и то, что должно было случиться дальше.
Сабля атамана описала полукруг, и голова Хмура полетела в сторону, оставляя красные брызги на грязном весеннем снегу. Кровь запачкала Фрола, и тот вскрикнул.
Разин оглядел безмолвствующую голытьбу.
– А таперича послухайте мени, казачки′! Откель вы прибились, я смекаю! Вы усе аль холопы, аль колодники бёглые. Вы пришли на Дон усе за волей, и ноне волю обрели. И я не царь вам, да не боярин! Для тех, кто не сведущ – я атаман! А идём мы не на гульбу, а за зипунами, и тутова слово первое – моё! Ежели кто не желаеть, я не неволю! На Дону хоть в бедноте, да в ладу и мире пожити – усё можно! Но коль собрались до походу, то слухайте мени да ясаулов! Усё! Уходите, кто желаеть!
Казаки стояли в тишине. Никто не проронил ни звука. Разин оглядывал их лица, где читались испуг и трепет перед грозным атаманом. «От бояр тикали, що пороли их! Токмо такову кровь и видали!» – понимал Разин. Понимал он и то, что большая часть этих людей не умела воевать и не умела убивать. Но именно ему нужно было обучить их войне. Других людей для похода не досталось. «Но аки ж мени сдержать их, коль оне и труда, и крови трухают?» – задался вопросом атаман.
Разрядил обстановку Филька.
Аки у нас на Дону
Жизнь была весёла.
– заголосил он.
Чернява моя,
Черноброва моя,
Черноброва, черноглаза,
Раскудрява голова!
– поддержали его несколько голосов, а потом все постепенно снова пустились в пляс.
Жизнь была весёла,
Атаман хороший.
Атаман хороший,
Ясаулы бравы.
– выводил певец, дальше в хоре слилось уже больше сотник глоток.
Чернява моя,
Черноброва моя,
Черноброва, черноглаза,
Раскудрява голова!
Разин повернулся к огню. Ус, предваряя события, развёл руками и сразу же сказал:
– Ну, що хошь, Степан Тимофеич, токмо енти человеки, нема других.
– Да, я-то ведаю, Василий, вот токмо акого ж чорта ты мени ентого Хмура в ясаулы навязал?
– Навязал с того, що чернь его любить!
– И що ж таперича чернь? Тикать станеть?
– Ясен хрен! – усмехнулся Шелудяк, – Да тамо ужо кто-то в портки надристал, покудова ты сабля блистал.
– Тьфу! Второй дед Петро мне тутова нашёлси! – сплюнул Разин.
– Вот кто тады от атаманова виду дриснул, тот ночью и в бега сдристнет… – вздохнул Черток.
– А, поди, сяк и краше! – заметил Харитонов, – Нема будеть ртов лишних!
– То-то оно верно! – настаивал Шелудяк, – Да кому струги-то переть?
– Рано плачетесь, ясаулы! – перебил Ус, – Ну, стикает четыре аль пять десятков. Иначие хоть трухают, да пойдуть дале! Послухайте, вот углядите завтра ж сами!
– Слухаю я тобе, Василий, да що-то дюже много худого ты гутаришь! – сурово глянул на него Разин, переведя после взгляд на убитого Хмура, – Фролка оттащи ужо енту тушу отсель!
– А що я?! – удивился Фрол.
– Що ты прогутарил!? – грозно отозвался Разин.
Фрол побледнел.
– Лады, брате, лады… – он тут же вскочил, подхватил обезглавленный труп подмышки и потащил в сторону.
– Не веруешь мени опять, Степан Тимофеич, – с грустью вздохнул Ус.
– Прекрати плакатьси! Но слово твоё мени ужо худым советом значитси!
– Давай по делу, атаман, – перебил Харитонов, – Аки скоро думаешь струги до Волги доволочим?
