Kitabı oku: «Молодость Мазепы», sayfa 27

– Да, да… вот это действительно, – развел руками Варавка.

– Этого никогда быть не может, – воскликнул уверенно Андрей. – Тамара не такой, чтобы свои планы и свои тайники доверять глупой бабе, и, клянусь Богом, что она сидит в каком-либо погребе или в яме, думая только о своем спасении, а не об интересах Тамары.

– А что думаете, и это верно! – согласился с Андреем Варавка.

– Положимся во всем на Бога, да и конец, – заключила Марианна. – А теперь позаботимся о наших товарищах, да и сами хоть минутку соснем.

До рассвета поднялась вся команда. Сделали последние распоряжения и, разделившись на четыре группы, ободренные и веселые, все тронулись по принятым направлениям и скоро скрылись в лесу.

LIII

Дождь уже не шел; небо прояснилось от разорванных прядями туч, обещая тихий и светлый день, но воздух полон был резкой сырости, и густые ветви дерев постоянно обдавали путников холодным дождем. В лесу же было пока совершенно темно, и нужно было пробираться без пути шагом, рискуя каждое мгновение или напороться на какой-либо сук, или угодить в какую-либо «колдобыну» или в овражек. Лужи в иных местах были так глубоки, что приходилось бресть в них коням по брюхо. Но через час, через два совершенно рассвело, и верхушки деревьев зарделись ярким румянцем. Лес весь осветился золотистым блеском и ожил; но, несмотря на это, трудно было прибавить шагу коням, так как лесная чаща становилась все гуще, а прямого направления пути совершенно нельзя было держаться.

Уже время клонилось к вечеру, когда наши путники выбрались из этого бесконечного леса, выбрались и очутились в совершенно пустынной местности, на которой во всю ширь горизонта не было видно не только никакого жилья, но и ни одного человека – ни пешего, ни конного… Куда девались соседние команды, Андрей и Марианна не могли понять, но их не было и следа. Они послали направо и налево вдоль леса разъезды, но и разъезды не принесли им ничего: степь была ровна и гладка, как скатерть, но на этой пожелтевшей скатерти, покрытой во многих местах блестящими пятнами озерец и луж, не было видно ни одного движущегося человеческого существа. Прождавши еще несколько времени, Марианна решилась, наконец, двинуться вперед наугад.

Разъехавшись на известное расстояние, но, не теряя из виду друг друга, путники припустили крупной рысью коней, чтобы успеть пробежать степью мили полторы, две и успеть отыскать к ночи какое-нибудь жилье.

Эта безлюдная степь, это исчезновение соседних команд навели опять на душу Марианны тяжелые думы: очевидно было, что они снова сбились с пути и выехали в другую сторону леса. Тоска и приступы отчаяния сжимали ей сердце, а неизвестность раздражала до бешенства. Марианна горячила своего коня, пускала его вскачь, взлетала на небольшие пригорки, чтобы окинуть взором окрестность, но глаз ее, кроме неизменной глади да ближайших спутников, не находил ничего нового.

Заходило уже солнце кровавым шаром, окрашивая ярким багрянцем часть горизонта, а никакого жилья еще не встречала Марианна; степь, впрочем, стала немного волнистей, и в некоторых местах показались растущие в одиночку деревья. Хотя конь Марианны и шел еще бодро, игриво, но он покрыт был уже клочками густой пены и тяжело дышал; легкой рысью спускался он по широкой отлогости балки, где неясно виднелась при наступающих сумерках какая-то заросль. Марианна безучастно глядела вперед, обводя усталыми глазами силуэты деревьев, как вдруг она заметила, что среди них легкой синей струйкой подымался дымок, – она вздрогнула, ударила шпорами коня и, выстрелив из пистолета для сигнала товарищам, помчалась вихрем к этому спасительному дымку. На ее выстрел раздались издали еще два-три ответных выстрела. На этот раз ей опять посчастливилось. Среди небольшой группы деревьев стояла хата, а на пороге ее замерла перепуганная выстрелами молодая еще женщина.

– Не заезжал ли сюда, молодица, – огорошила ее сразу вопросом Марианна, не слезая с коня, – молодой всадник, с маленькими закрученными усиками в крытом кожухе?

– Заезжал, пане, – ответила молодица дрожащим от перепуга голосом.

– Боже мой! Где же он? Давно был? Куда поехал?

– Да был не так что и давно, под полудень, а поехал он туда прямо на «гайок», что мерещится вдали пятнышком… Так… так… молодой, в белом кожухе, а одежа на нем шляхетская, дорогая…

– Спасибо тебе! – вскрикнула охваченная восторгом Марианна и бросила несколько золотых к ногам растерявшейся вконец хозяйки.

Послышался топот; это съезжалась на зов своей атаманши команда.

– Напала на след, едем сейчас в погоню! – обратилась к показавшемуся Андрею смеющаяся от радости Марианна.

– Где, куда? – остолбенел тот.

– За мной! – скомандовала, вместо ответа, Марианна, пришпорив своего коня, и пустилась вскачь по указанному молодицей направлению. За нею понеслись вслед и ее спутники.

Медно-красный, слегка приплюснутый месяц подымался над горизонтом и с каждым мгновением освещал больше и больше окрестность. Марианна ехала по ясно отпечатавшимся на влажной почве следам, которые, впрочем, чем дальше, тем становились слабее, так как полоса дождя видимо здесь близко кончалась, но «гайок» был уже недалеко, а след вел на него: только перед самым ним след вдруг совершенно исчез, или стал незаметен; но искать его было некогда.

Путники переехали небольшой «гайок» и понеслись дальше. Потянулись какие-то овраги и глубокие балки, покрытые мелким кустарником. В каждую такую балку заезжали наши путники и, проскакав ее вдоль и поперек, продолжали путь дальше.

Месяц стоял уже высоко и серебристым светом обливал всю окрестность; но нежные переливы его тусклого света все-таки не могли смягчить какого-то дикого характера царившей кругом глуши.

Дорога, или лучше сказать, единственно возможный проезд среди излучин оврагов, рытвин и перелесков, становилась чем дальше, тем более неудобной. Переехали путники еще какую-то речонку вброд, поднялись на крутой берег, и за ним потянулась вновь пустынная неприютная равнина.

Разъехавшись снова на известное расстояние, шесть путников двинулись по этой равнине с удвоенной внимательностью, но совершенно уже без пути, наугад. Марианна и до переезда через реку почти не говорила, а теперь она умышленно отъехала подальше от Андрея, боясь, чтобы тот не нарушил молчания. Расположение ее духа становилось мрачнее и мрачнее: неожиданная, счастливая находка места стоянки Тамары подняла было сразу в ней всю энергию и зажгла уверенность и надежду, что враг будет настигнут немедленно; но с исчезновением следов его коня, с потерей за лесом всякой путеводной нити, надежда ее рассеялась и погасла среди диких, безлюдных пространств, а вместо нее закралось в душу отчаяние. Ничего, почти не делая и не соображая, панна полковникова ехала машинально, без цели, куда-то в туманную, безмолвную даль, давившую ее своим мертвым однообразием. Усталый конь ее не чувствовал ни шпор, ни удил, то бежал ленивой рысцой, то шел даже шагом. Луна стояла почти в зените. Время было за полночь.

Углублясь в самое себя, Марианна не заметила, как конь ее пошел, словно бы, под гору и зачастил рысью; но когда он неожиданно остановился и как-то особенно захрапел, обнюхивая с тревогой воздух, она вдруг очнулась, натянула удила и осмотрелась. Местность представляла чуть заметную котловину, с какой-то зарослью, вырисовывавшейся темными пятнами в глубине; справа и слева двигались к ней две тени; в них Марианна угадала своих спутников и ободрилась, а ободрилась главным образом тем, что не сбилась с пути и удержала взятое направление. Она ударила «острогамы» коня, и благородное животное двинулось вперед, но не покорно, а с какой-то мятежной горячностью, то бросаясь в сторону, то подымаясь на дыбы.

При приближении к зарослям Марианне почудились какие-то странные звуки: они походили не то на храп, не то на какое-то ворчанье. Она насторожила свой слух, но конь не стоял, не давал ей прислушаться, а метался и пятился назад, приседая на задние ноги. Больших усилий стоило ей сдвинуть его с места, да и то конь рванулся только тогда, когда и другие всадники к нему подскакали. С пистолетом в руке, с кинжалом в зубах вылетела первой Марианна на небольшую прогалину, казавшуюся белым пятном среди темных кустов. При ее появлении несколько теней шарахнулось испуганно в ближайшие кусты; но большинство их осталось неподвижными пятнами на всем протяжении этой площадки. Марианна всмотрелась в эти пятна, и ужас оледенил ее члены: перед ней в беспорядке лежали полуизглоданные, полуразложившиеся тела убитых…

Подъехали ближайшие спутники и начали осматривать эти трупы. Оказалось, по сохранившейся одежде и оружию, что меньшая часть их были казаки, а большая – московские стрельцы; очевидно было, что московский отряд, по всей вероятности многочисленнейший, напал на небольшую кучку казаков и истребил ее в неравной битве до единого.

– Это бывший отряд Мазепы, – произнесла глухо Марианна, оглядывая с гневом эту страшную картину.

– Да, – согласился Андрей, – я вот по этому несчастному, – указал он на один обезглавленный труп, – узнаю, что это была команда Мазепы. – Еще в замчище пана полковника поразил меня его странный наряд – желтые штаны и зеленый жупан с синим поясом… вот они, видите?… Покойник был не простой казак, а приближенный Мазепы…

– Нет сомнения, что это отряд Мазепы, – продолжала после некоторой паузы убежденно Марианна, – и нет сомнения, что Тамара действовал через воеводу и от него получил отряд для поимки Мазепы. Вот почему он и в Гадяче сейчас же, после нашего ухода, бросился не к гетману, а к воеводе… Но Мазепа жив, его пощадили в этой резне… Смотрите, ни на одном трупе нет такой блестящей, роскошной одежды, какую носил посол Дорошенко, да и спешный выезд Тамары убеждает меня тоже, что он жив; но вместе с тем он доказывает и то, что Мазепу и не думали доставлять в Гадяч, а порешили сразу отправить в Москву. Тамара и бросился, вероятно, задержать его высылку, так как мое предсказание сулило ему всякие блага лишь при одном условии, чтобы и Мазепа был с ним.

– Все твои думки совершенно верны, – подтвердил мнение Марианны Андрей, – только вот что: коли Тамаре нужно было поторопиться «перейняты» Мазепу, то ему следовало удариться сразу на Московский шлях, а не делать крюка.

– Об этом я и думала, – сказала Марианна, – но вероятно какое-то обстоятельство задержало высылку Дорошенковского посла: либо он ранен был и так сильно, что хворого везти не решались, либо сам воевода хотел с него снять здесь на месте допрос… Во всяком случае я убеждена, что Мазепа находится до сих пор в том же самом заточении, в какое он попал после этого разгрома… и заточение это должно быть, по-моему, где-то недалеко от этого кладбища; вот потому и Тамара сюда отправился.

– Так-то так, панна полковникова, – заметил печально Андрей, – но где искать его? Ведь он может быть и там, и там, – кругом… В какую же сторону броситься?

Все призадумались. Броситься наугад, – значило не только отдаться случайности, но потерять совершенно и этот центр, и остальных сотоварищей.

– Вот что пока пришло мне в голову, – заговорила снова Марианна, – ведь, наверное, от большого отряда конного остались какие-нибудь следы, куда он удалился; по этому направлению я и двинусь; а вам всем советую остаться здесь и подождать других наших команд, даже послать четырех наших казаков на розыски их, а когда соберетесь все вместе, тогда и двинетесь отсюда же на четыре стороны поискать какого-либо хутора, либо укрепленного наскоро городища.

Все согласились с мнением Марианны; один только Андрей стал просить, чтобы она одна не ездила, и получил разрешение сопровождать ее.

По обеим сторонам за прогалиной тянулся кустарник, достигавший вышиною почти человеческого роста, а потому при лунном освещении решительно не было возможности рассмотреть чьих-либо следов.

Андрей с Марианной объехали кругом по опушке весь этот оазис, но и на окружности его не было ими замечено ничего. Удаляться при таких обстоятельствах вглубь было бы полным безрассудством, а потому Марианна, хотя и с крайним нетерпением и досадой, но должна была подчиниться советам Андрея. Они возвратились снова к оставленному кладбищу и нашли своих товарищей безмятежно спящими подле трупов. Расседлав и спутав своего коня, Марианна тоже прилегла, положивши голову на седло, чтобы хоть размять свои кости и дать некоторый отдых усталому телу.

При утреннем солнечном свете вся команда принялась разыскивать следы неприятельской конницы и сразу нашла их. Масса оттисков от копыт приближалась с севера к этому месту, здесь же оттиски переходили уже в глубокие, выбитые ямки и взрытые сплошные пространства, а потом с этого пункта направлялись уже другие, более покойные и слабые оттиски на восток, пролегая через кустарники, и виднелись еще за ними, хотя и слабо.

Теперь уже Марианна могла отправиться спокойно по приблизительно видному направлению. Времени она не теряла и двинулась вперед с Андреем, придерживаясь едва заметных следов. Вскоре, впрочем, они совершенно исчезли, и путники снова должны были отдаться на волю случая. Было уже около полудня, а они еще ровно ничего не находили. Кругом лежала выжженная солнцем однообразная ровная степь, без всяких примет. Глаз утопал и терялся в этом пустынном, как мертвое море, просторе.

– Я думаю, нам бы лучше возвратиться назад, – попробовал, наконец, прервать упорное молчание Марианны Андрей, – здесь ничего нет, и мы удалимся только от стоянки и потом не найдем ее.

Марианна молчала, она ехала давно уже шагом, наклонивши бессильно голову и опустивши поводья.

Андрей повторил свой вопрос и не получил ответа. Он тоже отпустил поводья коню, осунулся поудобнее в седле и, незаметно для себя, погрузился в легкую дремоту. Долго ли шел его конь и куда, – он не сознавал, покачиваясь равномерно в седле, и был разбужен лишь окриком: к нему навстречу несся казак из их команды и кричал: «Нашли, нашли!»

Андрей встрепенулся и полетел к нему тоже навстречу.

– Что нашли, кого нашли?

– Нашли хату в байраке, окруженную частоколом; наши спрятались и сторожат, послали за вами.

Оглянулся тогда Андрей поискать глазами Марианну и увидел, что она была, по крайней мере, на милю впереди. Пока нагнали ее и поворотили коней назад, – прошло немало времени.

Солнце уже было на закате и садилось за подымавшуюся тучу. Обрадованная, ободренная новой надеждой, Марианна понеслась вихрем вперед. Путники едва успевали поспевать за ней; но все-таки, несмотря на эту бешеную скачку и быстроногих коней, они только в глухую ночь, проколесивши вдоволь по оврагам, напали на тропу и нашли своих товарищей в затерявшейся среди дикой окрестности балке…

LIV

Времени терять было нельзя, да и нетерпение Марианны доходило уже до экстаза. Посланы были тотчас «пластуны», они сделали со всеми предосторожностями и хитростями разведку, которая показала, что никакой стражи наружной у частокола нет, и что даже ворота как будто не заперты на болты и засовы. Подошли тогда все к ним смелее и прислушались. За частоколом, внутри двора, царило глубокое безмолвие, даже видимо не было там обычных сторожей у поселян – псов, иначе бы они давно отозвались… Это обстоятельство озадачило всех и особенно поразило Марианну, терпевшую в своих лихорадочных поисках фатально неудачу за неудачей; словно судьба издевалась над нею, то дразня неожиданно вспыхивающей надеждой, то сменяя ее мрачным отчаянием.

Команда тогда дружней навалилась на ворота, и под давлением ее они заскрипели и распахнулись.

В дворике было совсем тихо и мертво-спокойно: при входе их ни одно живое существо не пошевелилось, кроме двух крыс, шмыгнувших испуганно под «повитку»; но зато везде были следы насилия и беспорядка, многие хозяйские вещи валялись, а иные были разломаны на куски: или хозяева отсюда торопливо бежали, или здесь произошел кровавый грабеж.

Марианна вскочила в пустые сени и затем в хату; там тоже поразила ее сразу картина разорения, и пахнуло в лицо затхлой сыростью, как от нежилой «пусткы».

– Кто тут? Есть ли кто живой? – крикнула она в отчаянии, не ожидая, конечно, на свой вопрос ответа.

Но, к изумлению ее, кто-то забарахтался на печи и слабым, старческим голосом ответил:

– Есть еще… подыхаю.

Марианна подскочила к «запичку». Из-за кучи тряпья она увидела при тусклом лунном освещении приподнятую косматую голову какого-то старика.

– Вы, диду, один здесь в этой «пустци»? Что «сталось»? Кто вас ограбил?

– Хе, добрые люди, – заговорил глухо старик, – слуги нашего гетмана, либо скорей московские гости… Теперь таких гостинцев жди от тех и других вдосталь… Завелась по всей нашей Украине такая поведенция… вот только негаразд, что меня не добили… – почти задохнулся он от такой длинной речи.

– Гей, сюда! – крикнула, отсунув оконце, Марианна. – Тут лежит умирающий.

В одно мгновение Андрей был в хате, а остальные казаки остались «вартовымы» на дворище.

– Воды скорей дай из бакляги, – приказала Марианна, поддерживая старика за голову, – и добудь огня!

Несколько глотков влаги освежили деда и облегчили его страдания. Ни ран, ни переломов у больного не было; изнемогал он от старческой немощи, усиленной до смертельного истощения голодом. По словам деда, – он не ел уже ни крохи дней пять и не имел сил слезать с печи за кухлем воды…

– Я и до этой «прыгоды» ходил плохо с клюкой, – шамкал он с передышкой, – а как придавил меня голод, так я и залег на печи… спокойно уже ждал смерти, когда вельможный паныч нашел меня.

– Да неужели вы, диду, при вашей слабости, один тут жили, в этой пустыне? – допрашивала Марианна.

– Эх, любые мои, – пустыня-то не страшна, пустыня, может, теперь беспечнее, чем местечко… С диким зверем можно еще ужиться… а жил я не один… была у меня дочка и внучка… хорошая, трудящая… смотрели за мной, холили, – и дед вдруг заплакал, без гримас, без усилий, как плачут иногда дети, – словно слезы сами, помимо его воли, побежали из глаз по рытвинам его щек.

У Марианны сжалось до боли сердце; перед таким бессильным горем она забыла гнетущую ее тоску. Андрей зажег стоявший в печурке «каганець» и подошел тоже с участием к заброшенному, несчастному деду.

– Где же они? Умерли? – спросила дрогнувшим голосом Марианна.

– Не знаю, панку, не знаю… либо убиты, либо завезены.

– Да кто же? Когда? Какая сталась «прыгода»? – обратился и Андрей к деду.

– А вот, ясный лыцарю, – с остановками и передышками начал дед, – жили мы тут тихо, спокойно и лихого человека не видали… как вдруг это в первый раз… недели две, три тому назад.

– Недели три, говорите? – вспыхнула Марианна и превратилась вся в слух.

– Так, так будет… коли горе мне памяти не отбило, – продолжал старик. – Слышим мы ночью «гвалт» и стук, и конский топот… «перелякалысь»… мои меня не пускают к воротам… там грозят, слышу, разгромить все… Прислушиваюсь – не наша «мова», другая, не понимаю… «Отворяй! – кричат, – олух!» А я не разумею… Так кто-то и по-нашему гаркнул: «Одчыняй ворота»! Ну, как же его христианского слова не послухаться – я и «одчыныв».

– Боже мой, сердце у меня замирает – проговорила от волнения Марианна, – все это похоже… московское войско и один наш – это, конечно, предатель Тамара… Диду, – обратилась она к старику, подавая ему фляжку со старым венгерским, которую она с собой постоянно брала в дорогу, – выпейте хоть несколько глотков, в вас силы прибавится, а потом и съедите чего-нибудь… Ну, а когда это войско ввалилось, не слыхали ли вы из их разговоров про какую-либо сечу?

– «Гомонилы» они дуже и лаялись, и перевязывали раны, да я ихней-то «мовы» добре не знаю, понять не мог, а вот молодой и пышный шляхтич, дак тот по-нашему лихословил все одному связанному пану.

– А был ли связан еще молодой шляхтич? – перебила деда возбужденная донельзя Марианна.

– Было связанных два – один молодой, пышный, а другой старик, слуга видно…

– Они, они! Слышишь, Андрей, Господь опять нас привел на путь… а я еще роптала, а Господь «обачнише» нас, слепых, – повторяла, обращаясь ни к кому, вне себя от радости Марианна. – Да, да, диду, это они лаялись, разбойники, что досталось и им добре… Это они вырезали отряд казаков… Но куда же они дели связанного шляхтича?

– Повезли куда-то… подночевали и до света повезли… а молодой атаман так все грозил связанному, что теперь-то он поквитует за все старое, – и сам натешится над ним, и пошлет еще на расправу в Москву…

– Верно, верно, диду, как с книги читаешь, – и тогда-то исчезла вместе с этими «розбышакамы» и ваша дочка, и внучка?

– Нет, ох, нет, мой юначе, – покачал тоскливо головой дед, – тогда-то мои родненькие перележали в «льоху» и их никто не тронул, но дней пять тому назад опять в глухую полночь стала ломиться эта ватага… видимо везли назад пленных казаков… я был хвор и лежал тут, а дочка и внучка выскочили на «гвалт», ну, они сразу выломили ворота и ворвались с руганью, с прокленами… хотели все «спалыть»… да не знаю, отчего не подпалили и меня бы успокоили… Вот только все пограбили, даже с хат все вытаскали, меня только почему-то не нашли, а с той поры ни дочки, ни внучки не вижу… Убили, верно, либо на муку взяли… Уж, коли бы живы были, давно бы навестили дида…

– Господь, может, их, сирот, помилует, – вставил тронутый дедовым горем Андрей. – Трупов-то ни на дороге, ни кругом нет… у них, наверно…

Дед печально кивал головой и прикладывал высохшие до костей руки к запавшей груди.

– Диду, – спросила тревожно Марианна, – а не проронили ль они слова, куда «намирялысь» ехать? Мы бы проследили, да может быть и вашу дочку с внучкой, нашли.

– Ох, не дождать мне того счастья, – встрепенулся конвульсивно старик, – а говорили, как же, говорили свободно и два каких-то пана по-нашему… Что им нужно этих послов Дорошенковых припрятать горазд… да в Москву… а теперь пока засадить их в «льохы» Рашковские: и льохы, мол, надежные, и «окопыще» кругом доброе: не выскочат и не перелезут.

– А где же это, где? Можете ли указать нам путь, дорогой диду?

– Да как же не могу, могу. Местечко Коломах всем известно, а то с милю за ним, на горке.

– Так вы, диду, может, с нами поедете?

– Куды мне, «хырному»? Я вам расскажу «доладно» дорогу: от моего хутора поедете балкою, что на заход солнца, до самой дубровы, она на всем степу одна… «маячыть» – не ошибешься… а за дубровою по той стороне тянется «шляшок» на Рашковку… Вот вы и поедете этим «шляшком» в «ливоруч» до корчмы, а там снова влево рукою подать Рашковское городище… Корчмарь, коли что, тоже покажет, а то и на око видны «окопыща»…

– Спасибо, спасибо, диду, – волновалась Марианна, – не знаю, чем и «дякувать» вас… Мы здесь всяких припасов и воды оставим… а из Рашкова «зараз же» пришлю вам гонца и про ваших известие: коли поправитесь, то к нам перевезут вас, диду.

– Спасенная душа у тебя, пышный юначе, пошли тебе Господь… – захлебнулся даже от подступивших слез старик и, откашлявшись, продолжал: – Только ночью не советую выезжать, а то заплутаетесь: подождите света, отдохните…

Как ни жгло нетерпенье Марианну, но она вынуждена была подчиниться благоразумному совету деда и осталась. Подкрепившись пищей и давши ее с осторожностью старику, наши путники на рассвете двинулись бодро в надежный уже путь, который они нашли, наконец, после долгих неудач и скитаний. Марианна теперь ехала совершенно спокойно и уверенно; одно только обстоятельство тревожило ее смутно, не опоздала ли она со своей помощью? Не увезли ли пленных из Рашкова? А потому все ее желания слились в одно пламенное – застать Мазепу в «льоху», а о том, как его спасти оттуда, она и не думала.

Без особенных приключений наши путники добрались в тот же день вечером к длинной корчме, что стояла уединенно, между группой высоких осокорей. Выбежал к ним навстречу, растопырив руки от радости и от прилива радушья, жид, и – о, диво! – Марианна узнала его сразу: это был тот самый жид, что сообщил им прежде о Тамаре и о «Дубовий» корчме, куда тот направился.

– Что же это? Мы опять приехали в «Обидрану» корчму? – вскрикнула она от изумления.

– Ай, это ясный грабя! – засуетился, закашлялся еще больше жид. – И пышное панство! Ой, какое для меня счастье! Только, ясноосвецоный грабя, это не «Обидрана корчма», а это тоже моя аренда, только зовется «Пидрашкивською» корчмой… Там-то корчма на Роменском «шляху», а эта на Рашковском, за «Дубовою» корчмой, только не в лесу, а в поле…

– А, так вот почему мы не нашли нашего приятеля, – обратилась Марианна к Андрею, – он, значит, обманул нас: бросился в лес, а оттуда в противную сторону.

– Как лис старый, – засмеялся Андрей, – спутал следы, а мы и прорвались через лес и пошли колесить…

– Но постой, – остановила его Марианна, – а молодица на хуторе в степи видела же Тамару и следы были от копыт…

– А может, то другой кто был в кожухе?…

– Милости прошу, вельможное панство, сделайте ласку, – просил между тем, умильно гримасничая и потряхивая пейсами, жид. – До «господы» прошу… все, что панство желает, все, что панству угодно…

– Ты вот что скажи мне, – отвела его несколько в сторону Марианна, – только по правде, за правду я заплачу тебе щедро… ты же меня знаешь?

– Ой, знаю, верю… Ц-ц… Ц-ц…! – зачмокал губами «шынкар».

– Ну, так вот что: не знаешь ли ты досконально дороги к Рашковским «льохам»?

– До городка? Как не знать – знаю: вот недалечке тут… оттуда у меня завсегда и пьют, и ночуют…

– О? Вот и отлично… Теперь там, верно, никого нет, так ты нам все и показать можешь… Говорят, – важные окопы и «льохы» и вплоть до самого Рашкова.

– Ох, ох, грабе… льохы там, так «хай его маму морду», а окопища… Только, ваша ясновельможность, теперь там не пусто, теперечки в льохах какие-то важные пленники и в городке «дозор» московской стражи, у меня каждая смена бывает, добре пьют, нечего жаловаться, добре, только вот, как они говорят, денег не любят платить, а все в долг, – «на борг», как и важная шляхта…

– Так пленные, говоришь, тут еще? – переспросила Марианна, едва скрывая охватившую ее радость.

– Тутечки, тут… их недавно привезли.

– Господи! Прибежище наше! В деснице Твоей лишь спасенье, – промелькнула в мыслях Марианны горячая молитва и погрузила ее душу в радостное умиление.

Все замолчали. Андрей обдумывал, как воспользоваться новыми обстоятельствами. Жид ждал распоряжений.

– Слушай, жиде, – прервала, наконец, молчание Марианна, – нет ли у тебя отдельной комнаты и доброго чего пополоскать горло, так мы бы выпили и не «на борг», а на чистые дукатики…

– Как не быть отдельного покоя для такого ясного панства! – вздохнул от восторга «шынкар». – Есть, есть и все, что только угодно для панских потреб… Милости прошу! – и он повел своих ясных и дорогих гостей в темные огромные сени («заезд»), где слышно было ржание коней, где стояли посредине повозки и буды, где навалена была кроме -того и всякая дрянь: колодки, дрова, седла и упряжь.

Ощупью, натыкаясь то на то, то на другое, пробирались Андрей и Марианна за жидом и наконец вошли вслед за ним в какую-то конуру. Жид потом побежал за вином и за «свитлом», а Марианна шепнула Андрею, чтобы он привел сюда и товарища хорунжего, Чортовия, дошлого и опытного казака во всякой «справи».

Оставшись одни, наши путники начали обсуждать меры, какие нужно было предпринять для спасения заключенных. Прежде всего, нужно было узнать, как велика в городке стража, и есть ли возможность проникнуть в это городище, или придется его добывать силой? Но их было всего-навсего шесть человек, а Варавка и прочие команды исчезли; если они съедутся где-либо, то, во всяком случае, сюда не поедут. Положение казалось отчаянное; но этой мысли никто не хотел допустить, после стольких передряг и испытаний было бы страшным ударом потерпеть неудачу у порога заключения несчастных. Был призван сюда для разъяснения многих вопросов жид. По его показаниям, стражи в городке было не больше пятнадцати человек, потому что ежедневно у него бывает человек семь, восемь, т. е. полсмены, а столько же, вероятно, остается в городке; ну, если прибавить еще двух, которые, как начальство, остаются там, то всех больше семнадцати, восемнадцати быть не может. Против такой силы, да еще в укрепленном месте, число освободителей было уже чересчур ничтожно; а жид еще, как нарочно, расписывал страшные рвы, высокие насыпи с грозным частоколом, железные двери у каменных подземных темниц.

Все приуныли и мрачно задумались; Марианна бледная, со сверкающими глазами, сидела во время всех этих расспросов отдельно в темном углу и не принимала никакого участия в беседе. Вдруг она, во время наступившего молчания, быстрым движением подошла к жиду.

– Слушай, жиде, – заговорила она взволнованным голосом, – я заплачу тебе так, как ты и не ожидаешь, если ты мне поможешь пробраться в тот лех и спасти моего друга, который невинно захвачен… или, по крайней мере, хоть увидеться с ним.

– Ой, трудно, ясновельможный грабюню, – замотал головою жид, и пейсы затрепали его по щекам, – трудно, вей мир, как трудно… Я для пана и перерваться готов… потому что грабя меня б не обидел… Разве вот подкупить их? Они любят пить и все такое… а деньги все на свете, все! – поднял он торжественно вверх два пальца, – с деньгами можно весь свет вывернуть наизнанку, дали-Буг!… Так отчего же не попробовать? Можно, грабуню, можно! Хороший гешефт, добрый гешефт!

– А ты говоришь, что они, – эта стража, добре любят пить?

– Ой, мамеле, как любят! Если им поставить бочонок, так будут пить до дна.

– Ух, добре! – потер руки с особенным удовольствием Чортовий, – можно «смыкнуть» и уложить их покотом…