«Взятие Измаила» kitabının incelemeleri, sayfa 2

Лет десять назад держала в руках восхитительно толстый томик, аннотация любезно сообщала о "Русском букере" романа, фото автора распологало к себе приятным благообразием, все предрекало обстоятельное пиршество духа. Книга называлась "Венерин волос", автором был Михаил Шишкин. Странно, но напрочь стерлось из памяти, как плевалась ядом, начав читать и поняв, что жестоко обманута - истории здесь не расскажут. Сплошь фрагменты, куски и обрывки в духе постпостмодерна с мутными потоками неопрятного чужого сознания.

Того сорта литература, которую никто не читает, совсем никто не понимает и совсем-совсем никто не любит, но все, кто есть кто-то, договорились считать гениальной и горе простодушному. который осмелится возвысить свой голос в защиту интересов читателя (а литература не кантова вещь в себе, она процесс и процесс взаимообратный, предполагающий непременное участие читателя). Так я злилась и досадовала на себя, но читала: отчасти надеясь, что прихотливо разбросанные волей автора линии, сплетутся таки в рисунок; отчасти очарованная языком, великолепие которого опровергало незначительность нарратива.

А потом как-то само собой оказалось, что роман дочитан, в сухом остатке смутное воспоминание о девушке, которой врач со "Скорой" сказал, что если кто хочет не быть, тот режет вены вдоль, а не поперек. Да определение красоты, любви и осмысленности, как тонких волосков невесомого мха, пронизывающих ткань реальности, которое и озаглавило книгу. Как ни странно, этого достаточно, чтобы послевкусие, спустя десяток лет, оказалось самым благородным. Исполненным терпкой дымной сердоликовой горечи.

И чтобы гипотетические интересы читателя (см.выше) оказались менее значимы, чем возможность снова прикоснуться к литературе, оставляющей такое послевкусие. Снова Шишкин, на сей раз "Взятие Измаила", почти столь же обласканное критикой и увенчанное всевозможными лаврами. Еще более бессюжетное и неряшливо-потоковое, с еще более яростно декларируемым нежеланием трафить низменным вкусам читателя ("Смыслу захотели? Ужо я вам задам такого смыслу, что мало не покажется!")

Снова продираешься сквозь бесконечное горе-злосчастие, претерпевание которого составляет смысл и пафос существования героев - Андрей Платонов, возведенный в квадрат, а то и в куб. Снова тихо звереешь от пристрастия автора к эпитетам, связанным с мерзостью запустения и всеми сортами разложения, как морального, так и физического, ткань романа кишит ими, как разбухший на солнцепеке собачий труп, опарышами. Но парадоксальным образом, физиологичность этой прозы лишена плотскости, не поднимает волн омерзения, словно бы вычищена и заморожена.

Отчаявшись измерить автора общим аршином, строишь ужо его гороскоп и многое проясняется. Сильное влияние Сатурна, который именно отвечает за все сорта горя-злосчастия, болезни, одиночество, потери, бедность и всякого рода стоки. Но он же заботится об очищении ран, дает крепость каркаса, способность противостоять немыслимому давлению, несокрушимую крепость фундамента, прорастающего в плоть земли мириадами тонких волосных корешков, почти невидимых глазу, как ниточки мха по имени "венерин волос".

Интерес к темной неприглядной изнанке не от желания сплясать на костях поверженного ящера и половить рыбку в мутной воде, но язык писателя, сфера глубинных интересов, удивительным образом совпавшая с чаяниями общественного бессознательного. Случается иной раз и такое.

И перестаешь подозревать Михаила Павловича в пристрастии к чернухе, заодно уж отчаявшись вычленить из разноголосицы и черезполосицы нынешнего повествования хоть какой-то смысл: кто удавил младенца, кто оставил замерзать старуху-мать, кто отравил жену директора гимназии, вправду ли рука из облаков пырнула заточкой директора клуба и что стало с его некрасивой еврейкой любовницей и в кого после вырос мальчик Павлик, которого пришпиливали к школьной доске, и зачем был убит несчастный, похороненный в колодце. Просто он так видит, так пишет, в такт собственному дыханию и биению своего сердца. А что уж отстоится после этой книги через десяток лет - время покажет. Сатурн - планета не скорая и как раз временем управляет.

И на Очаков, на Измаил С победой войско своё водил.

Честно говоря, первой ассоциацией к названию романа у меня была другая детская хоровая песня о военных игрушках, которую процитировать по дополнительному заданию "Долгой прогулки" не смогу. Возможно, на уроках музыки в начальной школе наш класс разучивал обе песни в один год, или подвела музыкальная память на бодрые маршевые мелодии, но пришлось проверять тексты и удивляться, что песни действительно разные. А роман Шишкина оказался совсем не о Суворове и даже не о 18 веке. Иногда аннотации не обманывают.

Дальше главный спойлер книги.

Что не говори, постмодернизм способствовал окончательнему раскрытию таланта писателей за последние 20-30 лет - то, что казалось невозможным и нецелесообразным, ныне представляется стандартом, а в кои-то веки и masterpiece. Сюжетная канва "Взятия Измаила" по-хорошему должна быть расчеленена на две - три повести, или энное количество интересных рассказов "за жизнь", но воля автора всегда когерентна с пульсом эпохи, и Шишкин не мог от этой самой эпохи отстать - связанное неведомым образом бессистемное повествование порой пудрит мозги в стиле Айлетта, порой ударяется в игру в "классику", какой нам оставил ее Короленко, Достоевский, и другие творцы благородного уныния. Роман затягивает с таким же успехом, как и запутывает. Шишкин явил народу тот случай, когда реализация идеи удачна на все сто процентов. В качестве постмодернитских изысков нас ожидает россыпь пословиц и поговорок по ходу текста, незыблемая связь времен и вполне годный язык изложения. После прочтения этой книги Измаил будет взят - вы прочтете ее, утрете лоб и вздохнете: "Как хорошо я живу Господи, оказывается лучше некоторых" тех, кто еще не читал эту книгу. Шутка, конечно, но много потеряете, если не прикоснетесь дланью к страницам этой книги, и не познаете настоящее искусство.

Совсем непросто покорить эту книгу. Слишком много намешано и витиевато сплетено. Самое первое испытание: разобраться и вчитаться в сплошной текст, не делящийся на главы. И на одной странице зачастую смешиваются разные стили и разные персонажи. Только начнешь отслеживать кого-то одного, вдруг раз, и речь совсем о другом, и даже не замечаешь перехода.

О наслоении старославянских слов можно просто песнь сложить. В одном кусочке текста соседствуют слово современное и что-то такое старинное, пришедшее из прошлых веков. Читаешь старославянизмы и ощущаешь, что все это живет в нашей крови, хранится в нашей памяти. Мы не используем такой язык, мы не читаем такие тексты в повседневной рутине, но все понятно на каком-то неосознаваемом уровне.

Совершенно головокружительные предложения размером с печатную страницу в первой половине книге (праздник для филолога) вдруг сменяются отрывочными предложениями в одно-два слова во второй половине книги. Образные поговорки разбавляют обычное суховатое повествование. Под конец за нагромождением присказок, прибауток и намеков стало чудиться что-то юродивое. У автора есть какая-то своя правда, скрываемая за всем этим словесным танцем. У Шишкина есть персонаж – сумасшедший старик, описанием занимающий лишь пару страниц, но у него проскальзывает мысль, в которой и есть суть книги, на мой взгляд. Как слова, преследуя свою цель, опутывают и запутывают читателя в свои сети.

Время тоже перемешивается, скачки из эпохи в эпоху: то царское правление, то середина или конец двадцатого века, но всегда четко ощущается русский характер и русский след. Книга была написана в другой стране, но национальная принадлежность автора – это сквозная линия всего текста. И так близко и понятно, когда герои вдруг садятся в поезд и сбегают от себя или других, тут же мимолетно знакомятся с кем то, выслушивают истории попутчиков, потом сходят с этого поезда, чтобы все забыть и в то же время верят, что что-то изменилось за время поездки. И почему-то меня не удивил подавленный настрой и депрессивное состояние от мелькающих мрачноватых картинок. Думаю, не стоит читать такую книгу в плохом настроении, станет еще хуже. Но все же мне не хочется давать оценку: хорошая или плохая эта книга. Для нее требуется настрой, готовность вникать в паутину языка и довольно вязкую смесь содержания. Часто появлялась мысль, что не понимаешь, не до конца улавливаешь сюжетные линии, кто кем кому приходится. Состояние безысходности угнетало. Но автору хочется выразить свое восхищение за мастерство и виртуозное владение словом.

Это выдающийся текст: в русской литературе, похоже, очень немногие могут так работать со словом. Истории разных героев переплетаются, перетекают из одного времени в другое, но при этом как бы застывают: несмотря на скачки из эпохи в эпоху, довольно быстро становится понятно, что в мире "Взятия Измаила" времени попросту нет. Сегодня земский деятель Д. лежит убитым в парке в 1910-х, но при этом рассказ о его жизни разворачивается то ли в 1930-х, то ли в 1950-х. Но всё, что с ним происходило и будет происходить, на самом деле происходит здесь и сейчас - со всеми и каждым, от сотворения мира и до начала 21 века. Одновременно со временем меняется и язык: то церковнославянский, то благородный дореволюционный, то пролетарский. Я уже написал, что со словом так работать, как Шишкин, мало кто не умеет? Напишу ещё раз! Порой это даже кажется избыточным: где-то к середине книги ты осваиваешься в этом мире, становится понятна механика сюжета (насколько это слово тут вообще применимо), и ты задаешься вопросом: ладно, тут всё уже понятно, осталось лишь выяснить, чем всё это закончится - а оно всё не заканчивается и не заканчивается. Как бы ни скакало время, пространство романа остаётся неизменным - это исключительно Россия, роман о ней (даже исход евреев из Египта - это Россия). И от этого при чтении становится тошно и тоскливо - пожалуй, главное отрицательное впечатление в этом. Да, в конце автор пишет, что все уродства прекрасны, но эта оговорка в финале ничего не меняет в моём восприятии этой истории как беспросветной.

Такой знаете ли затейливый текст, Шишкин писатель для перечитывания, и к этому нужно быть готовым. По порядку если, на что там сразу внимание обращать? Если собрался читать роман ради повествования, и пытаешься следить за сюжетом, то вот сюрприз, нихерушки непонятно, это как в калейдоскопе только глаз напряжешь, а стеклышко соскочит и вот тебе новый узор, не напрягайся. Что угодно ставь во главу угла, вот про то и роман.

Это роман про время. Которое существует независимо от человека, только нам кажется, что наша эпоха отлична от предыдущих, да нет же, комо бояхи, без роду без племени, собралося тут, ну у каждого века своё средневековье и прочее. Знаете, что тут получилось просто прекрасно? Не объяснять читателю такую очевидную вещь, а дать её на своей шкуре прочувствовать, протащить сквозь строки это измерение пространства и влить в мозг растерянному читателю.

Это роман про отношения со своими героями, которые вот только что на страницах жили и непонятно, как выглядели, а вот уже рядом сидят, попутчиками в поезде и ложкой о край стакана осторожно позвякивают. И ты вроде бы о своем собрался переживать, меланхолично мелькающие верстовые столбы смаргивая, а вот уже в мат-перемат извозчика вслушиваешься и от забот попутчика как от надоедливой мухи отмахиваешься. И ресоры скрипят, и не дай бог в такую слякость ось сломает, эк как погоняет, до постоялого двора еще ехать и ехать.

Это роман по неотделимость тебя от жизни других, как волнами жизнь эта в тебя вливается, это как вот пишешь этот текст, и дедлайн и планируешь вот еще чашечка кофе и подите все вон, я занят, цейтнот, ребята, да, по работе, у меня отчет в понедельник, надо кучу таблиц заполнить, врешь конечно, просто не трогайте. Вот так себя настроишь, с мыслями соберешься. И напротив сидит коллега, и она говорит по телефону, звонит врачу, мама в больнице, а почему мне не сообщили? как еще в шесть утра? а это на территории бсмп? а справка когда? да да, я понимаю, все что могли. И понимаешь, что жизнь она мимо никогда не идет, она всегда тебя за горло держит, иногда по касательной цепляет, а иногда сдавливает клыки на самом дыхальце, пиши не пиши, мимо точно не пройдешь.

Кто-то на здесь написал, что это выдающийся текст, и я хочу согласиться с таким выбором определения. Вообще выбор слов - самая сильная сторона этой книги. Удивительно, правда? :) Пока другие авторы занимаются не пойми чем, Шишкин ваяет ТАКОЕ. 

Я пасую и поднимаю лапки в попытках описать, рассказать, пересказать. Это вам не Гэлгут. И даже не Саша Соколов на максималках, это больше, шире, тяжеловеснее.

Сюжета как такового нет и в то же время есть события, которые автор пересыпает в разные стороны, как в калейдоскопе, - нет-нет, да и встретится та же деталь, те же камушки, только в другом обрамлении. Персонажи мелькают, как микродеревни в окне поезда, только что был - уже нету. Россия предстает огромной, бесконечной во времени и пространстве, родной, страшной, любимой, больной, неизменной в своем духе.

Какой там Евгений Онегин? Вот вам энциклопедия русской (не)жизни.

Это как будто классика, переработанная в постмодернизм и что-то еще чисто шишкинское, как мы любим, - щемящее, прекрасное, поэтическое, остро болезненное, прозревающее до мелких частичек души.

Это русский язык во всей его красе, древней и современной, от церковнославянского, в котором половину не понимаешь, но по-прежнему сложно оторваться, до советского, до языка наших дней. Это собрание пословиц и поговорок, которые явно собирал в разных регионах очень упорный диалектолог. Это, наконец, истории, которые нарочно не придумаешь, - сняты с чьего-то языка, подслушаны в поезде, модифицированы из собственных дневников и воспоминаний. 

Я в восхищении. 

"Эту жизнь, Мишка, нужно брать, как крепость!" 2012 год. Далеко от родного края, осенняя меланхолия, темный и холодный ноябрьский Хельсинки. Случайно натыкаюсь на объявление о презентации книги современного русского писателя Михаила Шишкина. Именно тогда я впервые услышала об этом писателе. Последнее, что можно было приобрести в русском книжном магазине, это «Взятие Измаила», все остальные произведения уже распродали. Ну, и что! Мне же для автографа! Лекцию Шишкина ждала с нетерпением и волнением. Никогда до этого мне не удавалось бывать на таких мероприятиях, а уже тем более в иностране в добавок на русском языке. Народу собралось немало, несколько раз меняли аудиторию, чтобы поместиться. Прочитав информацию о самом писателе и некоторые рецензии на его творчество, мне почему-то показалось, что встреча обещает быть интересной и...я не ошиблась. Это такое непередаваемое ощущение, когда автор, произведение которого ты держишь в руках, так просто всего в нескольких метрах от тебя читает свое эссе. Голос и тон автора всегда звучали в моей голове, когда я читала его романы. «Взятие Измаила» - моя первая книга Шишкина. Сложное, но увлекательное произведение. Этот роман как маленький ребенок – берется за одно дело, бросает и начинает другое, говорит мысль и обрывает, приводя этим всем к какому-то беспорядку, бессмыслице, заставляя сесть и более вдумчиво вникать в вопрос «О чем он сейчас вообще говорит?». Нелегко читать о жизни, о каких-то выворачивающих наизнанку деталях. Шишкину же удается увлечь читателя, заставить думать, сопереживать и показать, что ты счастливый человек и все не так уж плохо в твоей жизни. И, если до этого у вас не было коллекций ощущений, а может вы просто не знали о ней, после романа вы, вероятно, обнаружите ее в своей копилке жизненных ценностей. «Взятие Измаила» - роман о жизни, написаный бесподобным русским языком.

Дальше...

Написано в рамках игры "Несказанные речи".

Ближе к началу как-то между прочим происходит сотворение мира, а так как творим мы, разумеется, Россию, творят Сварог, Перун, Велес и др., ставшие постепенно участниками обыденной нашей действительноти, участниками нескончаемого судебного процесса. Это совсем посторонние персонажи, но перед нами проходит жизнь этих людей, начавших творить убогую, красивую Русь из окна поезда. Именно такую, какой мы из окна поезда ее и видим посейчас. И вот они - крупные юристы и правоведы, а вот они - умирают, каждый в меру своих способностей. Автор болен болезнью крестословицы (см. Павича), но не ради слов и пустых образов, у него это способ как-то организовать саму жизнь, судьбы, эпизоды, радости и несчастья. Времени, четко структурированного, у него нет. Все, что было, что есть, что будет, происходит сейчас. Ты частица всеобщего узла, но ты и тот Сварог, что по дороге творит мир. При этом в той же дороге ты можешь просто потеряться, забыть кто, где, когда ты теперь. Самое подкупающее во всем – доброта. Много жестокого, нехорошего, неприятного, но краска не черная, нет ощущения антисанитарии, такого привычного в последнее время. «Посмотри, это лужа – в ней солнце, а там, вверху, между листьев, - там Бог». Все истории не имеют конца: плохие – плохого (не оставляют ощущения безнадежности или сентиментальной грусти), хорошие – хорошего (ощущение радости «без конца»). Тема неучастия, непричастности, неоказания помощи. Всё это лекция по процессуальному кодексу, которую он диктует машинистке, вспоминая по ходу дела разные истории, приводя примеры. А история человека, диктующего лекции, тоже вплетается в общую ткань, с нее все начинается, а где-то в конце мы узнаем, с чего началась она и что из этого вышло. Началось все с неучастия (говорят, надо, на удивление взяла и согласилась, напоили, не осознавал, испугался и т.п.), и вот, словно костяшки домино, падают одна за другой человеческие жизни. Эта история с плохим концом, но конец сам становится жизнью, судьбой, которая уже просто данность, в которой надо жить. Она превращается в счастливую и светлую историю, потому что человек в ней участвует. И вот конец, который в начале книги, – солнце внизу, Бог наверху.

Это моё первое знакомство с Михаилом Шишкиным, хотя слышала об этом авторе много лестных отзывов. Решила начать с романа, получившего Русского букера в 2000 году, т.к. питаю некоторую слабость к книгам-лауреатам и стараюсь знакомиться с ними лично. Могу сказать точно, я не пожалела... Книга не из лёгких, читать её было довольно трудно, понимать ещё труднее. Отсутствие сюжета как такового часто ставит в тупик и тормозит чтение – истории возникают внезапно, захватывают, увлекают, но также внезапно обрываются и заканчиваются на полуслове. Обрывки мыслей, судебных речей, журнальных статей и дневниковых записей, проникающие друг в друга судьбы множества людей... И вся эта многоголосица, полифония в конце сливаются в один голос – голос самого автора. Очень необычный стиль повествования. Всё перепутано – люди, жизни, эпохи, языки, вымысел и реальность... Начавшись как защитная речь на суде, история вдруг обрастает множеством бытовых и психологических подробностей. Герои действуют от своего лица: любят, ненавидят, страдают... По воле автора уже знакомые нам действующие лица через 100-200 страниц вдруг оказываются совсем в другом городе, в другом времени, в других обстоятельствах... Читаешь и думаешь: что это? Наброски к будущей книге? Множество вариантов одной и той же жизни? Но всё же главный герой этой книги – сам автор... Это его мысли, чувства, переживания находят отражение во всех героях. Они говорят его словами, думают, как он, снова и снова переживают события, произошедшие в жизни их создателя. Финальные страницы романа - пронзительная исповедь автора, наполненная любовью, грустью, надеждами... Книга написана удивительным языком... Можно сказать, что язык – это ещё один главный герой романа. Автор с лёгкостью переходит с современного русского на старославянский, виртуозно владеет словом и стилем. Читала и думала: неужели в наше время ещё так пишут?! Приятное удивление. Сильная книга сильного автора.