Kitabı oku: «Куда ведут наши следы», sayfa 3

Гусману от Жванецкого

Дорогой Юлик Соломонович!

Своим 60-летием ты нас не испугаешь, хотя, конечно, неприятно…

Ну, ведь и все другие туда ползут.

А некоторые ползут дальше и быстрее.

Мы все на постоянном расстоянии друг от друга.

Так и ползём от «Ники» до «Ники», от колита до гастрита, от компромисса до ишиаса.

С горячей закуской и остывшей любовью.

В этом состоянии нас радуют только результаты анализов.

Держи взгляд и береги юмор!

Остального не жалко.

Обидно, что это настигло тебя как раз в расцвете духовных и растрате физических сил.

Внезапность даты потрясает.

Ты один из немногих, с кем хочется говорить и у которого, отфильтровав шутки и ужимки, можно выцедить смысл.

Вот скажи мне, кто следит за балансом в нашей жизни?

Сейчас, когда столько всего в магазинах, стало не хватать взгляда, слова, тёплого рукопожатия и простого: «Ты где пропадал?» – чего было так много, когда не хватало еды и одежды.

Видимо, засыпаны мы последними известиями, которые никак не становятся последними.

И опять возникли очереди.

Чтоб просто подойти к другу…

К тебе, Юлик, и, разгребя бессмысленность, ухватить твою руку и сказать:

– Поздравляю, мой дорогой!

Будь всегда неподалёку.

Как и я.

Твой

Жванецкий.

Цель

Все оглядываются.

Воробей сядет на балкон и оглядывается.

Ест и оглядывается.

Пьёт и оглядывается.

Летит – не оглядывается. Потому что надо лететь.

А сидит – оглядывается, чтоб не напали, не сожрали… Кто? Да любой…

Он же маленький, а все большие.

И орёл – большой – тоже оглядывается… Зачем? А чтоб сожрать кого.

Кого? Да любого.

У него в глазах: «Где тот воробей?»

А воробей: «Где тот орёл?»

«Где тот кот?», «Где тут все?»

Человек оглядывается часто и подолгу. Разбогател – оглядывается, чтоб не украли. Обеднел – оглядывается, чтоб украсть.

Олигарх оглядывается всегда и везде. В машине, в постели – везде оглядывается и переспрашивает: любит или врёт? Предан или предал? Купил или продал? Кому доверять? Где прокуратура? Где таможенники? Откуда ждать силовика?

Прокуратура оглядывается: где? кого? куда? А за что – это наша забота.

Власть оглядывается: кто хочет меня? Кого хочу я? Какая сволочь претендует? Кто с полным желудком? Все голодают… Допросить, чтобы быть в безопасности.

Оглядывайся, чтоб прибить.

Оглядывайся, чтоб уцелеть.

А чтоб цели добиться – не оглядывайся.

Иди прямо и смотри прямо.

Если есть цель – уставься и всё делай.

Ешь, не отрывая глаз от неё.

Это как за рулём.

Когда в узком месте на цель идёшь – пройдёшь в миллиметре.

Когда просто оглядываешься без цели – себя подставишь.

Иди прямо и смотри прямо. Ты глаза не отрывай. А руки сами работу сделают.

Я за жизнь без цифр

Жизнь прекрасна без цифр. Всё, что выражают цифры, – всё мне не нравится. Это конфликты с друзьями, с соседями.

Это тайные вздохи и ваша внезапная мрачность.

Это пересчитывание ночью шёпотом.

Это килограммы на весах, это минуты на часах.

Это дроби гипертонии, это пульс, диоптрии, анализы, растраты, долги и проигрыши в казино.

Это зарплаты, пенсии и продолжительность жизней, это штрафы, нарушения, цены на базаре.

Что вам из этого нравится?

А часы приёма, время работы и количество взятки?

Всё, что в цифрах, чревато скорым концом или крупными неприятностями.

Есть и радости, конечно, но они такие скоротечные, такие мелкие и, главное, втягивают вас, приучивают, развивают привыкание к цифрам.

Вы от своих цифр перебрасываетесь к чужим, мечетесь между своими и чужими цифрами.

И они вас убивают – и свои и чужие. Вас убивает сравнение.

А тот, к чьим цифрам присматриваетесь вы, тоже присматривается к чьим-то цифрам.

Ну, казалось бы, ему-то зачем, а тоже не спит, тоже переживает, свои сравнивает, страдает, губами во сне шевелит, проценты, доли во сне делит-вычитает.

Разве успокоится он когда-нибудь?

Когда-нибудь? От чего-нибудь?

Тот, кто ушёл в цифры, разве перейдёт к жизни слов, снов и прикосновений?

Не перейдёт он.

Мир цифр – мир наркотический.

Зависимость обоюдная.

Ты страдаешь от них, они страдают от тебя.

Господи! Да война – это цифры.

Война – это война цифр.

Человеческие крики за цифрами.

Человеческие раны за цифрами.

Кто управляет нами – управляет цифрами.

За цифрами стоят, сидят, лежат больные, здоровые, раненые, озверевшие и ставшие одинокими.

Да он разве видит?

Да он разве расстраивается?

А за кого переживать?

Там же цифра «один» встречается, только когда он говорит о себе.

О всех других пошли нули.

Количество нулей убитых и взорванных.

Эти нули строем идут, в грузовиках едут, в подлодках тонут и даже в театрах аплодируют. Пока…

Пока не загремел мир цифр, все мы стоим, лежим, любим и детей держим в строгости – для следующего поколения цифр.

Как цифры потоком – значит, война, значит, кончились личности, закончились арии, смыслы, метафоры и колыбельные.

Эй, нули, Родина вас зовёт вперёд!

Мы у них

Самая изощрённая фантазия иностранных режиссёров нашу жизнь воссоздать не может: они не знают грязь, покрытую толстым слоем лжи, или ложь, покрытую слоем грязи.

Настороженность и радость при виде того, что плохо лежит.

Или женщин, перетаскивающих рельс.

Или лёгкую немытость под смокингом.

Или грязный «Роллс-Ройс» с мигалкой.

В этом больше смысла, чем в многодневной поездке по Сибири.

Это туалет в огороде. Без задней стенки.

Мол, всё равно к реке выходит, то есть забота об окружающих, не о сидельце.

Как показать нас в виде прохожих, когда мы прохожими не бываем.

Мы ищем! Еду, деньги, справки, документы, одежду, лекарства.

Мы поём то, что наши музыканты заимствуют у них.

Как же их режиссёры выйдут из этого положения?

Что же – они будут показывать свою копию, превращённую в пародию?

Они думают, что мы над ними смеёмся.

А мы не смеёмся – мы так подражаем.

Это у нас такой джип, такой фильм, как у них, такая песня.

Это наше, хотя и ихнее.

Долго поливать грязью, а потом создать такое же, но хуже, и уже окончательно возненавидеть ихнее.

Как это всё показать, раскрыть, понять?

А будто в Советах мы не выкрадывали чертежи, формулы, изделия и, копируя, делали настолько хуже, что сам Сталин орал: не трогайте, копируйте все-все дырки, все трещины, потому что у вас работать не будет.

Так говорил кумир нации её элите…

Поэтому! Ах, поэтому, опять и опять – царские генералы, статские советники и что-то ещё, одетое не как все, дикое ретро в соболиных шубах.

И они, изображая нас, становятся абсолютно ненормальными.

У них в кино мы придурки.

И вроде даже их героев ловко преследуем и обманываем.

Мы там – они придуманные.

Так как, приступая к нам, они сами теряют человеческий облик и надевают на нас всех какие-то погоны, галифе – такие мы у них злодеи в сапогах от Диора и в гимнастёрках от Версаче.

То есть, изучая жизнь в России, ты или изучишь и подохнешь, или подохнешь, но не изучишь.

Повторяюсь.

Нам нужно жить отдельно.

Отдельно петь, пить, читать и говорить.

Что мы и делаем.

Пока мы не начнём медленное взбирание, которое когда-нибудь назовут восхождением.

На приёме у больного

Чтобы успокоиться, нужно говорить не с вашим лечащим врачом, а с его больным.

И сразу – то ли оттого, что он жив ещё, то ли оттого, что он не знает, что с ним, то ли оттого, что он не хочет знать и вообще рад видеть кого угодно, вы мгновенно успокаиваетесь и понимаете, что паниковать надо было раньше, и вспоминаете, что паникёры – очень здоровые люди, редко попадающие в пожар, наводнение, воровскую компанию или алкоголизм.

Так что ваша компания – не врач.

Ваша компания – его больной.

С вашим диагнозом.

Целую.

Такое состояние

Это я внутри произнёс с грузинским акцентом.

– Слушай! Я ехать дальше не хочу. И домой не хочу. И спать не хочу. И кушать не хочу. И пить не хочу. Ничего не хочу.

Вот такое состояние.

И здесь сидеть не хочу.

И там сидеть не хочу.

И читать не хочу.

И писать не хочу.

Я вообще устал хотеть.

Ничего не хочу.

Вот такое состояние.

Никуда не хочу.

Умирать не хочу.

И жить не хочу.

Вот такое состояние.

Что посоветуешь?

Какие лекарства?

Против чего?

Против меня?

Что – револьвер?

Умирать не хочу.

Я ж не идиот.

И жить не хочу – тоже потому что не идиот.

С кем встречаться?

С врачом?

Что он мне скажет?

То, что ты?

Лечиться не хочу.

И болеть не хочу.

Я же сказал, я не идиот.

Это такое состояние.

Телевизор смотреть не хочу.

Ты говоришь – не смотреть.

Я не смотрю.

Вот это твои советы?

Что ещё посоветуешь?

Где жить?

За границей – не хочу.

Здесь не хочу.

И сидеть на месте не могу.

И ехать никуда не хочу.

Музыку? Где? В консерватории или в больнице?

Всюду не хочу.

От любой музыки у меня синяки.

Я не знаю, куда выйти, чтоб там музыки не было.

Они все поют, чтоб выйти замуж.

Ты думаешь, это не слышно?

Вышла замуж и опять поёт.

…Хиты…

Хиты слушать не хочу.

Бренды видеть не могу.

Полемику слушать не могу…

Лучше жить не хочу.

Хуже жить не хочу.

Умирать не собираюсь.

Пусть поют дальше.

Хиты. Из трёх букв.

Машину? Для чего?

Часами стоять – хиты слушать?

Полемику слушать?

Для чего машину?

Радио слушать?

Я уже не знаю, где полемика, где диспут, где демократия, кто прав, кто неправ.

За что он хочет, чтоб его избрали?

За голос? За шутки? За пиджак?

Куда я за ним пойду, если он сто лет на месте камнем сидит.

Он выборы выиграл – пропал, проиграл – пропал.

Он всё равно пропадёт, зачем я ему нужен?

Купить машину, чтоб его слушать?

Не хочу. Ни видеть его, ни слышать его, ни знать его не хочу.

Вот такое состояние.

И к врачу не хочу.

Я только что от врача.

Он сам в таком состоянии.

Кому, говорит, отдать твои двадцать долларов, чтоб меня успокоил?

Он меня спрашивал, что я ему посоветую.

Я просил его пока деньги взять.

Он взял.

Хотя расстроился.

Потом ещё взял и нашёл у меня крупное недомогание, которое лечится только у него, но в Англии.

Я ему обещал.

Он не поверил.

Хотя мне в глубине души кажется, что моё здоровье его не волнует.

Он тоже сказал, что ничего не хочет.

Вот такое состояние.

Может, близких предупредить?

Не могу сказать, что у них другое состояние.

Женщины более живые, поэтому живут дольше и в это состояние приходят позже.

Но многие также сели за руль и стали торопиться, хотя их там никто не ждёт.

Они всё от нас боятся отстать.

А я боюсь, как бы они раньше не приехали.

Очень как-то рьяно они жить взялись.

Уже не знаю, кто нас провожать будет.

Очень хочется чего-то захотеть и ради этого чего-то сделать.

Может, он сверху нас наконец увидит и какое-то задание даст.

Без задания мы уже ничего делать не будем.

Спасибо! Как ты догадался выключить свет? Я бы не догадался.

* * *

Жить в доме, зная, что ты для кого-то невыносим, – это демократия.

Выгонят – диктатура.

Морду набьют – кровавый режим.

Посадят – тоталитаризм.

Законопатят дверь – душат свободу.

Слушай, а кто-нибудь пробовал исправиться?

* * *

Кого-то слушают.

А к кому-то прислушиваются.

* * *

Умеешь ли ты писать интервалами, паузами, безмолвием и тишиной?

Научись и будешь любим.

* * *

Покрытое грязью животное погибает.

Только человек может отмыться.

Лошадь, собака, кот

Я сегодня взял лошадь под уздцы и держал.

Она ткнулась мне в рукав.

Пососала пуговицу.

Ещё ткнулась…

Переступала, вздыхала, трогала мою пуговицу, и я такое доверие почувствовал.

Обидь её при мне…

Попробуй…

Становятся всё ближе – лошади, коты, собаки.

Я доверяю им, они – мне.

Мы вместе.

Маленькая собако-кошечная компания во главе со мной и лошадью.

Мы идём куда-то.

Только я, один я должен их накормить.

Я должен.

Они защитят меня.

Всё остальное должен я – приютить, объяснить, вылечить.

Они же душу занимают доверчивостью своей.

Мы прижмёмся и согреемся, и они уснут.

Я не смогу.

И у большой лошади, и у маленького кота никого нет, кроме меня.

Как же я усну?

Я буду лежать и думать.

Кот Макс

Я знаю кота, который содержит довольно крупную научную семью.

Он очень породистый и красивый.

В общем, к нему приносят для любви разных кошечек.

Он их любит и за это берёт ровно 200 у. е.

Но случился скандал: вносили одну кошечку и тут же выносили другую.

И они встретились.

Хозяева Макса долго извинялись.

Хозяева Ксюшечки были возмущены.

– Это что, публичный дом? Это безнравственно! Это аморально и не по-человечески. Стыдно так таскать одну за одной. Что это за чудовище такое? Грязный пахарь! Ксюша – девушка.

Но оставили их наедине.

Затем, ворча, забрали.

Кот, кстати, равнодушно отпустил, забыл, уткнулся в миску…

А где взять силы – такую семью тянуть?

После скандала заработок слегка упал – среди людей есть сволочи, есть завистники.

Но популярность возросла.