Kitabı oku: «Земля, одержимая демонами. Ведьмы, целители и призраки прошлого в послевоенной Германии», sayfa 3

С одной стороны, либеральные гуманисты, например философ Карл Ясперс, и бывшие изгнанники нацизма, такие как Томас Манн, доминировали после войны в публичном пространстве и делали заявления, не только признававшие вину Германии, но даже связывавшие с подобным признанием возможность демократического обновления и трансформации. С другой стороны, верно и то, что «неистребимая культура молчания» позволила немцам сохранить чувство достоинства. Соблюдать молчание означало оставаться преданным, верным своему истинному «я»¹⁰⁰. Историк Томас Кюне утверждает, что холокост и военные преступления были настолько токсичными, что связали всех сопричастных в «преступное сообщество»¹⁰¹.

Тем не менее как бы крепко потрясение из-за катастрофического разгрома, унижение оккупации и страх перед несмываемым пятном вины не связывали некоторых немцев, они же и вставали между ними. Разоблачения продолжились после войны, когда местные жители писали чиновникам союзников доносы на соседей – то ли из искреннего чувства справедливости, то ли чтобы втереться в доверие к оккупантам¹⁰². Немецких изгнанников и беженцев из Восточной Европы заставили остро почувствовать свое положение чужаков. Прибывающие в огромных количествах в страну, растерзанную войной и нищетой, они были, как правило, нежеланными, иногда встречали очень недоброе обращение, и сородичи-немцы обзывали их паразитами, ворами и «иностранцами»¹⁰³. Беженцы, многие из которых потеряли даже больше остальных немцев, задавали обескураживающие вопросы. Почему мы лишились всего – не только дома или семьи, но даже родины? «Почему мы» – но, подразумевается, не вы – «расплачиваемся за Гитлера»?¹⁰⁴ Отчуждением была отмечена и семейная жизнь. Солдаты-мародеры изнасиловали сотни тысяч немецких женщин и девочек практически любого возраста. Поскольку родственники-мужчины во многих случаях пропали или погибли в лагерях для военнопленных, у женщин было мало времени прийти в себя после пережитого, потому что им нужно было в одиночку тянуть домашние обязанности¹⁰⁵. Даже семьи, которым посчастливилось довольно быстро воссоединиться, обнаружили, что жизнь проще не стала. Возвращение мужей домой могло приветствоваться, а могло и не приветствоваться. Некоторые возвращались и избивали жен или видели, что дети их не узнают. Одни вернулись без рук или ног, слепыми или глухими. Кто-то был нетрудоспособен. Третьи мучились кошмарами, вспоминая, что совершили или повидали¹⁰⁶.

Отречение и замешательство сопровождались имплицитными вопросами вины. «Снится мне все это, что ли? – шептал своему психиатру после войны бывший солдат. – К чему все эти жертвы и утраты? Все напрасно»¹⁰⁷.

* * *

Противодействие денацификации в западных зонах Германии со временем усилилось. Те, кто подвергся этому процессу, жаловались на произвольность сроков интернирования, неравные пайки и чувство, что иные, погрязшие в грехах сильнее других, несли меньшее наказание. К 1949 г. многие требовали полного отказа от денацификации, все чаще раздавались голоса за нечто большее – всеобщую амнистию, полное списание преступлений эпохи нацизма. При такой амнистии, надеялись многие, данные о подвергшихся денацификации будут уничтожены¹⁰⁸.

В мае 1949 г. была принята конституция новой Федеративной Республики Германия – Основной закон – и создан парламент Западной Германии, бундестаг. Впервые с начала оккупации немцы в западных зонах получили определенную власть над собственными законодательными и другими мероприятиями. Страна стала полностью суверенной лишь в 1955 г.; до того Оккупационный статут от сентября 1949 г. оставлял верховную власть за западными странами в вопросах, касающихся экономической жизни, внешней политики, торговли и военной безопасности Западной Германии, а значительное иностранное военное присутствие сохранялось в стране еще несколько десятилетий. Однако, когда текущие правовые и политические вопросы были вновь переданы в руки немцев, поддержка амнистии переросла в заметную политическую силу. Ряд земель Германии рассматривали собственные планы амнистии, надеясь в то же время на широкомасштабное, на федеральном уровне, помилование¹⁰⁹.

В ходе парламентских дебатов по этому вопросу в декабре того же года законодатели жаловались на «массовое смятение», охватившее страну в то время. Они говорили о пережитых «апокалиптических годах» и «периоде зла», через которые прошла нация. Смятение, апокалипсис и зло, имевшиеся в виду, – это не беззакония гитлеровских лет. Они подразумевали испытания последующего времени: годы оккупации и денацификации. Всеобщая амнистия, узаконенная наконец в последний день 1949 г., распространялась на похищение людей и причинение телесных повреждений, «деяния, направленные против жизни», а также кражи и повреждение имущества, совершенные против евреев, например во время «Хрустальной ночи»¹¹⁰.

Жители Западной Германии, независимо от политических пристрастий, поддержали амнистию – даже политические партии, противостоящие нацизму, многие члены которых заплатили за это противостояние жизнью. Почему? Почему политики, несмотря на воззрения и собственный опыт в период Третьего рейха, разделяли общее чувство «необходимости», если применить формулировку, изобретенную одним парламентарием в ходе дебатов по поводу амнистии, – «прикрыть прошлое забвением»? Разумеется, здесь присутствовали определенные политические соображения, но, что более важно, как доказал историк Норберт Фрай, амнистия подарила всем жителям Западной Германии полный разрыв с прошлым и былыми преступлениями не только в юридическом, но и в психологическом смысле¹¹¹.

К началу 1950-х гг. протестантский еженедельник Christ and World обратится к Федеративной Республике Германия с призывом еще больше расширить предоставляемую амнистией защиту по сравнению с гарантиями, данными в декабре 1949 г. Лишь еще более всеобъемлющее списание былых долгов могло бы покончить с «гражданской войной», по выражению журнала, назревающей в Западной Германии. Эта гражданская война проявлялась, поясняли редакторы, в постоянно присутствующей возможности «споткнуться» о какого-нибудь знакомого – соседа, сослуживца или бывшего единомышленника, – решившего донести властям о твоей «былой политической жизни», о том, что ты сделал «в самом недавнем прошлом». «Пока эта неприятность не устранена подлинной и широкой амнистией, в нашем обществе никогда не будет мира», – предупреждал Christ and World¹¹².

* * *

В первые послевоенные годы духовенство отмечало, по его же выражению, «фантастический апокалиптизм», пронизывающий массовую культуру, и призывало паству сохранять верность «истинной библейской эсхатологии»¹¹³. Немалое число видений было проникнуто страхом возмездия и наказания или требованием искупления. В католической Баварии лозоходец и копатель колодцев Алоис Ирльмайер во время войны приобрел среди местных жителей специфическую славу, успешно предсказывая, куда упадут бомбы и как от них спастись. После войны стала востребованной его способность описывать судьбу пропавших людей в загробной жизни: если мертвые прихожане в его видениях поворачивались спинами к алтарю, он знал, что они в чистилище или прокляты¹¹⁴. В 1947 г. Леон Хардт, астролог и телепат, появился перед огромной толпой собравшихся в мюнхенском отеле «Регина-Паласт» с предупреждениями, что политическая и экономическая ситуация будет «очень мрачной», если не состоится «духовное возрождение человечества». «В наших силах сделать небеса или ад реальностью», – сказал Хардт¹¹⁵. Тем временем редакторы журнала Der Ruf, посвященного вопросам культуры и литературной критики, сетовали на приходившие к ним горы статей и писем от «целителей всех мастей», заявлявших, что способны «решить практически любую послевоенную проблему – от коллективной вины до колорадского жука». Один, называвший себя «специальным консультантом по культурному восстановлению, религиозному и политическому согласию и всем сопутствующим жизненным и нравственным вопросам», объяснял «экстремальную засуху и вызванные ею лесные пожары» 1947 г. тем, что «психическое истощение немцев неуклонно усиливается»¹¹⁶.

В начале 1949 г. волна новых настойчивых слухов о небесной расправе и земном бедствии внезапно захлестнула западную часть оккупированной Германии. Разносимые газетами и молвой, они предупреждали, что зло множится, и пророчили расплату и хаос. Распространялись зловещие домыслы: скоро мир будет поглощен наводнениями или расколется надвое. Планета Земля будет уничтожена атомной войной или самолетами со смертоносными лучами. Звезды столкнутся, и их части упадут на землю, вызвав цепную реакцию, которая уничтожит мир. Самым ужасным было пророчество о снеге, таком густом и непроницаемом, что погребет под собой все живое.

Слухи являлись важнейшей формой коммуникации для немцев, пытавшихся разобраться в том, что творилось во время катастрофического завершения войны. Кроме того, люди поручали ясновидцам, хиромантам и нумерологам помочь им понять происходящее, уберечься от падающих бомб, узнать, что случилось с пропавшими близкими, и выяснить духовную судьбу тех, кто погиб. Однако новая мощная волна слухов о конце света накатила на фоне очевидных признаков восстановления. К 1949 г. завалы были разобраны, а груды камней и щебня по большей части свалены в колоссальные насыпи на окраинах городов или на задворках тщательно расчищенных улиц. Открывались восстановленные или заново отстроенные школы и университеты. Образовывались новые, демократические политические партии. Возобновилось транспортное сообщение. В 1948 г. в западной оккупационной зоне была введена новая валюта – немецкая марка, с целью положить конец незаконной торговле и стимулировать экономику. Благодаря надежной денежной единице в обращении товары быстро вернулись на полки магазинов, а журналы и газеты – в киоски. Жизнь налаживалась.

Что же вызвало столь резкий повторный всплеск перешептываний о неминуемой катастрофе и смерти почти через четыре года после войны, а также после «Большого взрыва» денежной реформы, которая во многих курсах ранней истории ФРГ считается основополагающим моментом перехода от послевоенной обстановки к восстановлению и демократическому обновлению?¹¹⁷

Задача проследить источники такого эфемерного явления, как слух, по всей видимости, выходит за пределы возможностей историка. Однако содержание пророчеств о конце света в 1949 г. говорит о том, что, несмотря на постепенное улучшение условий жизни, ясность по многим самым насущным на тот момент вопросам не была достигнута. Будущее виделось не только безрадостным, но и полным духовной опасности.

Мы хоть что-то знаем об этих слухах лишь потому, что один человек не пожалел времени изучить их и опубликовать результаты. Ученый Альфред Дик занимался доисторическим периодом, этнологией и фольклором. За своим столом в университетском Гёттингене Дик фиксировал каждый слух, помечал, как он распространялся, и кратко описывал удивительные трансформации, происходившие с ним в процессе многократного пересказа. Ученый размышлял о социологии слухов: кто какого рода историю передавал и кому? Было ли это сказано женщиной мужчине, лавочником ученому или горожанином фермеру? Россказни всплывали в самых разных местах, отметил он: в промышленных городах, торговых и университетских центрах, в старинных католических городках и протестантских деревнях. Однако Дик обращал особое внимание на слухи, возникавшие возле Гёттингена и в регионе вокруг Ганновера. Он слышал самые невероятные вещи на улицах и читал еще бо́льшую дикость в газетах: например, о том, что его паникующие сограждане тратят последние деньги на спиртное или массово принимают христианство и крестятся. Другие, шептались люди, в ужасе бегут в горы или совершают самоубийство¹¹⁸.

* * *

Погружение немцев на дно мрачных настроений в 1949 г. было, можно сказать, проектом, словно специально созданным для Альфреда Дика. У него был нюх на все сверхъестественное и потустороннее. Еще подростком он перевел на немецкий и опубликовал «Принцессу Марса» Эдгара Райса Берроуза. В 1930-х гг. написал диссертацию о «болотных людях» – останках главным образом людей железного века, сохранившихся без доступа воздуха в трясинах Северной Европы. Многие из них погибли насильственной смертью и могли быть жертвами, пострадавшими от рук других людей. В начале войны Дика отправили на фронт, где ученый был ранен и попал в лагерь для военнопленных. Он понимал, что такое крушение и гибель. Хотя в дальнейшем Дик много публиковался по разным темам, его научная карьера после 1945 г. так и не восстановилась. По его собственной оценке, он «вышел из войны на 80% поврежденным человеком»¹¹⁹.

Дик относительно мало вникал в истинную сущность слухов, которые записывал, или в анализ их эмоционального или религиозного резонанса, а предпочитал просто каталогизировать их появление и трансформацию. Однако он высказал мнение о том, что именно вызвало панику, охватившую многих его сограждан. За четыре года оккупации, признавал Дик, настроения в стране стали мрачными, упадническими и тревожными. В этом он винил оккупантов. Его жалобы были многочисленными и конкретными. Дик ругал союзников за то, что те не предложили убедительной замены громадной вере немцев в Гитлера – словно это была их обязанность. Он отвергал многие аспекты политики оккупационных властей, например «демонтаж»: упразднив армию страны, союзники приступили к свертыванию отраслей промышленности, которые могли бы осуществлять производство вооружения. Демонтировались заводы, добытые ресурсы вывозились в качестве репарации. Дик проклинал оккупантов и за запрет торговли со странами, имеющими избытки продовольствия, в то время как немцы, отмечал он, голодали. Он с удовлетворением наблюдал за эскалацией напряженности между американцами и Советским Союзом. К тому же, Дик был убежден, всевозможные «безвкусные» и «извращенные» продукты американской популярной культуры, например радиопостановки, заполнившие эфир того времени, замещают «ужасом» немецкое «почтение к величию жизни и смерти»¹²⁰.

Он обвинял и немецкие газеты. Оккупанты строго контролировали прессу после краха Третьего рейха, и, чтобы публиковаться, нужно было запросить и получить лицензию. Однако после денежной реформы 1948 г. распределение бумаги уже не нормировалось. «Новые газеты появлялись как грибы», – вспоминала статья в Foreign Affairs от 1954 г.: с начала 1949 г. до середины 1950-го их число увеличилось со 160 до 1000¹²¹. Бурное развитие послевоенных новостных источников создало высококонкурентную среду, причем, по мнению Дика, жаждавшую сенсации. То, что печатают некоторые газеты, замечал он, можно расценить как гадания наряду с новостями или даже гадания, поданные как новости. Дик ссылался на заметки о громадном смещении земной оси, а также намеки на то, что деятельность на Южном полюсе приближает «новый Потоп».

Действительно, пророчества о близящемся конце, появившиеся в 1949 г., возникли изначально из слухов, а затем усилились и дополнились газетными публикациями. Одни журналисты гонялись за сенсациями, другие с тем же усердием подшучивали над населением, которое сами и будоражили. «Апокалипсис!» – кричал один заголовок. Другие предупреждали: «Семнадцатого марта миру придет конец!» Или весьма проницательно замечали: «Семьи хотят быть вместе, когда настанет конец света»¹²². Мюнхенская Süddeutsche Zeitung сообщала о подготовке к неотвратимому концу света. Мясники якобы отдавали мясо даром, попрошайки вдруг стали грести деньги лопатой, и множество «бывших нацистов» снова видели надевшими эмблемы своей партии¹²³. Страшилки о надвигающейся буре были, похоже, просто розыгрышем, над которым предлагалось посмеяться, – во всяком случае для прессы. Между тем Дик слышал, как люди повторяют все услышанные ими пророческие высказывания, хватаясь за малейшие предзнаменования. Раз появившиеся в газетных репортажах, эти обрывки информации проделывали обратный путь в слухи, чтобы снова всплыть в газетах уже по-новому: мрачные пророчества совершали полный оборот.

Предложенные Диком объяснения зловещих сценариев, циркулировавших в его стране, по сути, не помогают нам понять, почему через четыре года после завершения войны на истребление немцы, жившие в западных оккупационных зонах, стали ждать конца света. Конечно, мог сыграть свою роль начинающийся конфликт с СССР. Советский Союз усмотрел угрозу во введении в 1948 г. новой немецкой марки и в июне того же года ответил перекрытием доступа по земле и по воде в Берлин, бывшую столицу Германского рейха, которую четыре силы оккупировали совместно. Блокада, в свою очередь, привела к организации Берлинского воздушного моста: союзники совершили тысячи авиаперелетов, снабжая город по воздуху. Это был переломный момент начального периода холодной войны.

Однако к тому времени, когда Дик предпринял свое исследование, воздушный мост действовал уже несколько месяцев, да и в любом случае сам ученый едва ли считал его фактором. Для него все эти россказни и предсказания были свидетельством более общего «нервного кризиса», по его же выражению, слишком доверчивых и легко пугающихся людей, хрестоматийным примером «массового психоза». Он помнил, какие дикие слухи сопровождали в 1940 г. вторжение Германии во Францию. К тому же совсем недавно, в феврале 1949 г., в Эквадоре массовая паника вылилась в бунты после трансляции по «Радио Кито» романа «Война миров» на испанском языке¹²⁴.

Рутинное описание Диком «массового психоза» не признавало (или не могло признать), что этот «нервный кризис» послевоенной Германии плохо поддавался обобщению и имел несколько причин. В конце концов, слухи свидетельствовали о страхах быть проклятым или наказанным – о том, что поглощало мысли людей с последних лет войны. В этом смысле апокалиптические сообщения 1949 г. становятся важным историческим свидетельством.

Если вчитаться в то, что присутствует в этих свидетельствах между строк, обращая внимание не только на то, что источник говорит нам прямо, но и на то, что подразумевается, сразу цепляешься за постоянно повторяемые уверения Дика, что его соотечественники и соотечественницы «считали себя практически неповинными» и «лишь в минимальной степени ответственными» за последствия войны. Преступления Третьего рейха, «о которых почти никто ничего не знал», писал он, противореча действительности, почти не являлись «предметом разногласий». Большинство людей, по его наблюдениям, продолжали верить, как верили многие годы, что Вторая мировая война стала в большей или меньшей степени продуктом Первой мировой – войны, навязанной Германии «известными американскими финансовыми кругами» (читай: евреями). Дик утверждал: «никто ничего не знал» о преступлениях нацистов, кроме того, многие его сограждане продолжали верить, что евреи несут ответственность за войну, разгром Германии и ее послевоенные невзгоды. Серьезная задача – вскрыть эти вереницы вымыслов и умолчаний, не в последнюю очередь потому, что предложенное Диком объяснение внезапного всплеска апокалиптического страха сразу сменяется утверждением, что никто не чувствовал ответственности за войну или ее «последствия»¹²⁵.

Даже предполагая, что его сограждане ощущали себя невиновными, Дик игнорировал определенные выводы из собственных открытий. Например, согласно некоторым записанным им слухам, только грешникам предстояло утонуть в грядущем Потопе. Другие предсказывали, что выживут лишь дети до двух лет – по-настоящему невинные. Утверждалось, что ангелы позаботятся о детях, оставшихся после уничтожения мира¹²⁶. Эти предсказания, как и те, что иногда циркулировали во время войны, больше сосредоточивались на суде и наказании, проклятии и вине – ужасах, которые, по убеждению Дика, никого особенно не беспокоили. Похоже, не все были столь же оптимистичны.

Апокалиптизм 1949 г. показывает, как чувство вины и даже ее резкое отрицание в сублимированных формах проложили себе путь во многие измерения послевоенной жизни. Некоторые люди допускали возможность вселенского гнева или испытывали экзистенциальную тревогу. Витало чувство неловкости, от которого нелегко было избавиться. В тот памятный день в Лемго чей-то голос заявил, что немцам следует ждать Божьего гнева за то, что они послали на смерть остававшихся в городе старых евреев. Кто-то впоследствии вспомнил об этом. Однако люди могли чувствовать себя виноватыми и из-за того, что проиграли войну и увидели, что все их жертвы ни к чему не привели. Не было ли поражение само по себе грехом?

* * *

Апокалиптическое мышление часто ассоциируется с кризисом, но мыслить апокалиптично не значит просто мыслить в понятиях катастрофы. Апокалипсис означает раскрытие – как при демаскировке – вида, спрятанного за завесой, взгляд на трансцендентную истину. «Здесь мудрость»¹²⁷, – говорится в «Откровении». Апокалипсис – это о знаках, но также и об интерпретации, об экзегезе знаков. И в иудейской, и в христианской пророческой традиции апокалипсис обещает финальное воскрешение, новую эру чистоты для избранных. На вопрос взыскующего «Что станется с нами?» – имеется в виду, с немцами – уже упомянутый баварский ясновидец Алоис Ирльмайер предсказал сожжение церквей и убийство многих священников. Затем, однако, как сообщило ему виде́ние, папа римский коронует трех королей, всем будет хватать пищи и люди станут возделывать столько земли, сколько пожелают. Климат станет теплее. Баварцы начнут выращивать виноград и тропические фрукты¹²⁸. Толкование знаков необходимо, чтобы знать, кто будет избран в насельники искупленного и счастливого рая тропического садоводства, а кто – проклят и какая космическая битва за этим последует¹²⁹. Слухи о грядущем Армагеддоне в 1949 г. заключались именно в таком поиске – ясности и понимания, когда вокруг царят смятение и непредсказуемость.

Подходит ли мир к концу? Выживет ли кто-нибудь? Эти вопросы, возможно, не были на уме у каждого в те годы, но многие лежали ночами без сна, одолеваемые мрачными мыслями, представляя невообразимое. «Ситуация в мире тревожит меня, все выглядит беспросветным», – сказал один человек сотруднику, проводящему опрос общественного мнения. Другие респонденты того же исследования отвечали, что, ложась спать, думают об утраченной родине, погибших родственниках или тех, кто до сих пор числится пропавшим без вести. Они беспокоились из-за денег, работы, здоровья и потери сбережений. Беспокоились из-за чужаков. Из-за «цыган» – слово, обозначавшее в данном случае практически любых «иностранцев», – и преступлений. «Я все время боюсь, – сказала одна женщина, – но сама не знаю чего»¹³⁰. Откуда любой человек мог узнать, кому можно доверять? «Нам, жителям Германии, довелось жить во времена, когда большинство людей уже не знают, что правда, а что ложь», – заявила таинственная группа из Касселя, называющая себя «Союз воинствующих противников нигилизма», на печати которой изображался Геркулес, убивающий гидру¹³¹. Когда в 1949 г. в ходе социологического опроса выясняли, какие намерения, добрые или злые, имеют большинство людей, лишь треть респондентов выбрала первый вариант ответа¹³². Неудивительно, что люди продолжали высматривать знаки в небесах.

Если не в небесах, то хотя бы в заголовках газет. Альфред Дик продолжал свое исследование, отметив новый всплеск слухов о конце света ближе к февралю 1949 г. Последним днем человечества на Земле, согласно массовым пророчествам, должно было стать 17 марта. Вероятно, рассчитывая извлечь из этого момента выгодный для себя драматический эффект, «Северо-Западное немецкое радио» транслировало пьесу, в которой миру угрожал громадный метеорит¹³³. Если этот момент сколько-нибудь напоминал, как в 1938 г. Орсон Уэллс читал по радио «Войну миров» американской аудитории, то следует отметить: очень многие слушали тогда пьесу, затаив дыхание.