Kitabı oku: «Неохазарус», sayfa 7

За плечом Иосифа раздалось шуршание, и осторожный голос произнес: «Устал парень, все ходил, мотался – домотался, на Салима нарвался». Иосиф оглянулся, увидев одного из охранников. «Да-а-а» – протянул Иосиф и вы-шел. «Скорее, Салим на него нарвался» – думал Иосиф о способности Сали-ма найти торпеду и, тяжело дыша от выпитого, поднимался по лестнице на второй этаж клуба.

– Ну ты где, Паганель? – пошутил спускавшийся в обнимку с мило улы-бающейся высокой девушкой Салим. – Поехали в каморррку папы Карло, дело делать, Диночка прекрасна. – произнес Салим, озарив лицо своей луче-зарной улыбкой.

– Что, одну? – удивленно вылетело из Иосифа.

– А тебе что, батальон подавай? А так – одна на двоих: и Диночке хоро-шо, и нам по кайфу. Правильно я говорю? – спросил он, заглядывая в непро-ницаемое лицо Дины, одарившей его дежурно-любезной улыбкой с легкими признаками мления. – А как мы ее поделим ? – не унимался Иосиф. – Что как, очень просто как всегда тебе верх, а мне низ. – – А…аааа, опытная… – ртутно вздохнул Иосиф. «Он думает, обрадовал меня, – слабо возмутился он. – Отказаться? С ним не пройдет: он пьян и будет упорствовать в своем же-лании угодить мне, но в два смычка, позвольте, сударь, на фиг, на фиг, я ус-тал.»

Через час он лежал на кровати в номере гостиницы «Южная» в тусклом свете ночника, зажмурившись и притворяясь, что сильно пьян. Для правдо-подобия бубнил себе под нос в надежде, что Салим, сжалившись над ним, оставит его в покое.

– Давай, давай, детка, сделай, Йосе хорошо. – и Иосиф услышал испол-ненный фальши женский шепоток:

Я тебя возбуждаю?

А ты что, не видишь? – пьяно отвечал Иосиф.

. Она что-то кричала, стонала и тихо, но как-то остервенело, с завыва-ниями, выкрикивала, но Иосиф уже через несколько минут ничего не слы-шал, а, вытянув губки, словно просил у мамы конфетку, исполнял симфонию художественного храпа, – Хы – Ху, Хы – Ху… Бррррр Усссс Хуууу- полно-стью отдавшись во власть сна, подсвистывал Иосиф.

– Нет, это надо же, я стараюсь, а он так сладко дрыхнет.  – произнесла удивленная Дина. Салим рассмеялся.

16

ВСТРЕЧА

Светло-зеленая майская листва нежилась под легким прикосновением те-плеющего с каждым ясным днем ветра, и Тимуру казалось, что свет, поде-ленный на дольки, проникнет в такой день даже в самые потаенные блинда-жи и землянки, а в его комнату уж тем более. Утренняя гимнастика сделала его тело гибким и легким, как облака, живущие в высоком прозрачном небе.

И чтобы не думать об отъезде Умы, и особенно Исламчика, Тимур решил загрузить свой день под завязку, решив все же пойти на прием в мэрию в ка-честве гостя со стороны друга семьи политика Гаджи Рамазанова, с которым Тимур был заочно знаком. Утром того дня позвонил Алихан и попросил его поприсутствовать на встрече и поприветствовать Гаджи от его имени. Выхо-да не было. Тимур озаботился просьбой Алихана и по причине обязательно-сти в отношении поручений старших, и из уважения конкретно к Алихану. Он нехотя, скрипя всеми фибрами души, но все же собрался, влезая в такой ненавистный ему своей теснотой, выходной костюм, а особенно галстук, представляя, что приблизительно так же затягивается петля на шее само-убийцы, и раскрываются сфинктеры. «Фигурейшен не стандарт, шея корот-кая… Слушай, вах, как они эти галстуки носят?» – злился Тимур, не нравясь себе.

Прием мало интересовал Тимура с точки зрения извлечения выгоды. Его интересовала сама атмосфера приема, которую в результате он хоть и хотел, но познал не полностью, благодаря своей нелюбви в кавычках, к халявному, и отнюдь не дешевому, спиртному, и оказанному уважению знакомому конь-ячнику, с которым он накачался так, что отдельные нюансы вечера  напрочь ускользали от его погорячевшего взгляда. После седьмой рюмки коньяка, Тимур оживился и полностью забыл, что из вежливости необходимо подой-ти к Гаджи Рамазанову, а вместо этого,  с удвоенной силой принялся знако-миться с молодыми, как он в последствии узнал, чиновницами и журналист-ками.  Светский прием, необычная атмосфера фальши и лицемерия, официоз, не спадающий с лица даже в сильном подпитии. Из кинофильмов, книг и га-зет он знал, что попал в мир света и светского великолепия, лоска, фальши и интриг.

Прекрасные дамы и элегантные мужчины плыли по залу с высокими, как небо потолками, и вокруг лики, полные высоких и благородных мыслей. Ти-мур переживал, сможет ли он говорить членораздельно и убедительно после недельного молчания из за ссоры с Умой, вспомнит ли стремительно ме-няющуюся динамику звуков. Коньячнику предстояло вручать заместителю мэра хрустальную саблю с коньяком, а от этого он мандражировал, и в отли-чие от Тимура, совершенно не пьянел.

Тимур несколько раз ловил на себе заинтересованный взгляд Рамазанова. «Подойти, не подойти, подойти. Обязательно, надо – гадал Тимур. – П-поп-по-о-озжи, еще рано.» И все откладывал и переносил момент знакомства. Коньячник неожиданно исчез из поля зрения Тимура и затем также неожи-данно объявился рядом с Рамазановым. «Вот подхалимская ро-ожа. Любят они перед шишками пре-есмы-ыкаться.» – думал Тимур. «Ну и что Рамаза-нов? И что там мэ-э-эр? Подумаешь, такой же из крови и плоти, как и я чело-век, и что в нем такого, один пафос, легенда, сочиненная придворными ру-баистами, а для горца нет выше авторитетов кроме отца, матери и старших братьев и ВСЕВЫШНЕГО», – прозрев от коньяка, рассуждал Тимур.

То, что затем происходило с ним, Тимур отнес к мистическим процессам, прямым ответом ему самого ВСЕВЫШНЕГО и доказательством, что он есть: «Вот он ответил на мою просьбу именно тогда, когда я попросил, и не позже и не раньше» радовался он. И поэтому, вдохновясь, Тимур впервые в своей жизни зафиксировал на бумаге то, что с ним вступили в контакт тонкие ма-терии, коснувшись его своими неровными влажными марлевыми краями в тот вечер, как следствие его настойчивых просьб к высшим силам. И далее, будучи в дурном настроении и опрометчиво проклиная день, когда встретил Киру, он все равно предпочитал перечитывать написанное своей рукой еще и потому, что больше никогда после  не порывался что-то написать, а напи-санное казалось чем-то недостижимым, как уходящая молодость, догадыва-ясь и надеясь, что пишет скорее в психотерапевтических целях.

Он представил ее как пьесу, назвав себя железным человеком с живым сердцем. Ума – жена-мулатка, Кира – прекрасная дама с белым лицом гей-ши, ее подруга Роксана с красным лицом испанки. В пьесе также присутст-вовал Мексиканец – пожиратель времени, брат мулатки, также в пьесе долж-ны были присутствовать карликовые слоники, мифические существа, убла-жающие прекрасную даму с белым лицом Гейши.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Железный человек входит на светский прием и подмечает про себя: «Я на приеме, и что за дело средь вельмож, людей чиновных, здесь стоять, гру-стить. Чему все это может научить? Вот замглавы, все смотрит с умным ви-дом на картину. Поверить не могу, что он творец в душе, как я, и вот, вме-шайся я – ценительство его пропало б сразу, смущенный отошел бы он, не зная, с кем имеет дело, ранг и чин (во мне отсутствие его в глаза бросалось) Пуглив чиновник ныне и заносчив, взятками живет он испокон веков. А вот мои друзья. Друзья ль, не знаю? Встану к ним, пожалуй, а куда еще? Хотят они главе рог изобилия преподнесть. А я здесь, чтоб поприветствовать от Алихана политика и человека, но еще пока не парохода  Рамазанова. И вот я здесь, – задумываясь. – Эка честь! И закрутилась карусель. Бокал мне нали-вают. Чокаемся. Я пить готов, есть настроение, и закусить есть чем, вне вся-ческих похвал рулетик, черная икра, и хмель в душе запел ветрами жарких стран. Они ж все наливают для храбрости себе. – он говорит. – Уж голова хмельная закипит, и ни до друга Алихана мне, ни до чего уж дела нет, коль в танце полыхала моя душа, желая даму сердца лишь найти, чтоб от мулатки отличалась, и чтобы никакого мексиканца за версту. Я не хочу гремучий Молотов-коктейль опять испить.

Чем больше пью коньяк, тем все ясней и проще, без наносного слоя вижу того, кто хочет меня выкачать, и увлекая танцем в паузах, пощечины мне раздавать из слов обидных, выдуманных обвинений, – а все она, мулатка.  А через это, свою никчемность словно плодородность преподнесть, подняться, стоя на плечах моих, и сверху всем показывая пальцем вниз, мол вот он тип, прелюбодей и грешный неудачник… ату его…

Мулатка же во сне, и вторит, повторяя, как будто не осознавая, что сине-вой ночей зимы сквозит в ее словах.

Ах, как обидно чувствовать сомнений соль на ране, которую в бою за хлеб насущный получил, себя не пожалев трудился, все же ради них, чтобы они сказали, что он празден был и в поте хлеб не добывал, за что же мне та-кая благодарность, свои ж копейки что делами и назвать нельзя они за под-виг и за миллионы выдают.  А Мексиканец, он Тэкилы друг, он пожиратель времени и сновидений, при нем ты правду говорить всегда готов, припом-нив, что был честным из честнейших, а для кого-то может быть и все наобо-рот. И что за дело, пусть вино хмельно, и ложной справедливостью полно, как будто на погибель. И вот уж я кружусь, и дама шепчет мне о перспекти-ве.

Прощай, жена-мулатка, что за грусть я вижу за тобой, в тебе, и в мире, ведь ты же так любима мною, ты была и есть, молчание весны, оревуар.

Я знаю, моих терзаний и падений ты не перервешь, хотя могла б, все бы-ло бы тебе по силам. Теперь же я кружусь один, со мною дамы светские, же-на главы подмигивает мне, а та, что я веду, все шепчет про успех, прекрасное ведь ты же вдалеке. Друзья забыты. Их ищет взгляд, но нет, они все испари-лись, узнав, что из железа я, но есть живое сердце. Я ж поспешу и кинусь провожать, и друга Алихана, и сына своего, и с ним жену-мулатку, к которой в страсти роковой в теченье стольких лет сгорал, а нынче, как весна пришла, неблагодарностью за все она мне отплатила, всем недовольная, схватила и держала Мексиканца знамя, а мое оказывается никогда и близко не держала, все притворство и коварство чернооких вдруг предстало.

Да, пусть я беден, пусть я разорен и те, кого спасал я сам не раз, меня предали, но я же не из стали, я всего лишь из фольги, мне б надо и коням моим живой воды испить и отдохнуть, готовясь к переправе, а в воздухе лишь молнии летали, плоды интриг и зависти цунами. Все разносило в щеп-ки к радости его, и вот как будто говорит он: вот смотри, к чему все привело, и как тебе, ну то бишь мне, мои друзья платили, добром ли за добро? Едва ли, они лишь словно крысы с корабля бежали, и что могли таскали, крича в запале: «Мы бедные, но гордые, мы слабаки, но мы трудяги, и это мы тебя, твой бизнес поддержали, прости нас мы устали, честность тяжела.» – наме-кая, что все делали они, а я лишь кровь сосал, капиталист.»

Вдруг все смолкает. Он прижимается к очередной партнерше.

– О пой, сирена, пой.-

И остается лицом к лицу с прекрасной дамой с белым лицом гейши.

– Вы откуда? – восклицает дама тихо. – О, я поражена увидев Вас.

Он в смущенье отвечает, но прочь смущенье, хмель вперед.

– А что я? Впрочем, ладно, хотели б вы со мной друзей моих искать, вер-ней отца? – .

– О да, наверное, об этом я мечтала почти всю жизнь, с мечтою засыпала. – тихо и нереально говорит она.

– Что, что? Я глуховат, когда я пьяный…

И не хочу мулатку провожать, а надо, все в мозгу свербит, а уж тоска вся наперед бежит, но знать мулатке я не дам свое горенье. Она не гейша, высо-ка япона мама, как погибель тянет.

– Ну что, решайтесь?

– Зачем, все решено уже давно, как только вас мы окружали с расспроса-ми о коньяке, тогда я все решила

– Ах да. Не помню, но.

«Глаза ее пылают, еще сильней чем у мулатки, – сравниваю я. – Сомне-нья раздирают. Вот сын, живет во мне внушаемый мулаткой страх. А ладно, все пустяк, гуляем до утра.-

– Какой мужик, Наполеон, хмельной передо мной при Ватерлоо, я чувст-вую, я знаю, получу его…и вот уж рта трилистник заалеет и неминуемо пусть близорукое, но губ с друг другом столкновение, приблизимся по мил-лиметру лицами и вот уж носа – молния его и вот я испытала, счастье.

– Что ж, прошу Вас. – и она торжественно берет его под локоть, и они идут вокруг фонтана.

Чуть позже.

– Я не хочу нескромным быть, но Вас ли небо мне послало, чтобы укра-сить скучный быт.

– Пожалуй, почему бы нет, – заигрывающе. – Вы смело предлагайте, тем более я вами очарована.

Замолкает.

Он размышляет вслух: «Что ж, откладывать нет смысла, такой вот лако-мый кусок, просящий видом аппетитным, чтоб съел его, попробовал чуток. Поэтому ее я отпущу едва ли, такое бы себе я не простил, тем более, пока хмельной и смелости хватает, развязности, мне несвойственной, моря и океаны. Она ж, хоть и крупней меня, но есть в ней красота, и крупных форм объем я не умел ценить всегда, но вот пришел момент, разжечь костер, и сде-лав похотливый вид, атаковать видавших виды гейш, но разве я о ней. Ведь я мужик фольгированый, стучит во мне живое сердце, которому уж не указ пронзительный мулатки вскрик, испуг. Она идет в молчании, как будто на заклание, рабыня, ее имя.

– Хотел бы вам сказать, что я уйду сейчас, есть у меня дела. Вы разреши-те!?

Она вся внимание. Испуг в ее чертах, что не придет он больше. Спешит он успокоить:

– На час, не более. И если вы не прочь, зашел бы я на чай, что будет поч-ти ночью, и в праве вы ответить «нет», а вот мне неловко уговаривать.

– О, что вы, вся горю я. Нет, нет, нет, все хорошо, и буду ждать хоть ут-ром, хоть весь век. – сказала она вслух, а затем про себя: «Ах, знал бы он, насколько он желанен. Была бы моя воля, я б смогла без промедленья, здесь, средь парка вот у этого фонтана.»

Расстаются…

СЦЕНА ВТОРАЯ

Бегом, быстрей. Крики Железного человека из-за кулис. Он вбегает с че-моданами, за ним мулатка с дитем и Мексиканец, спокойно:

– Куда спешить, еще минутка есть, а если нет, то дерну я стоп-кран. Не-гоже так мужчинам суетиться. Этот же болван железный, каким движением сестру любимую очаровал, не знаю и до сих пор смирится не могу, ее люблю я братскою любовью. Пока не появился он, железный остолоп, и все пропа-ло, до этого она ж меня лишь только восхваляла, и я без восхвалений жить не мог, погладит, постирает, денег на дорогу даст, я в рае жил, пока она его же-ной не стала, дурака, колхозника, лоха, простолюдина в одном лице. Сейчас и я женат, но преданность сестры, в жене и не сыскать, жена строптива, а се-стра добра как мать, еще не скажешь ты, она уж угадала. Теперь же все мне вспять, и я делю с ним место в ее сердце. Она ж была слепа, не видя, что он не наш, что он железный, а любовь-то зла. Завязаны ее глаза, на них пелена, пропитана его речами. Чтоб ты заржавел, чурбан железный, сколько я желал, ты с сердцем нежным, баобаб, и пусть здоровы и умны вы, говорят, но мы все ж круче, мы из Рио-Гранде, мы есть мужчины и не умеем нежность мы дарить, мучачос, мачо, мучо – это мы, схватили и с огнем в глазах прижали, в глазах темнеет от желанья, мы слов любви не знаем, порвал бы словно. Сжимает кулаки, смотря на железного человека, улыбается, оголяя мелкие белые зубы на смуглом выжженном солнцем лице.

Мулатка спрашивает мужа:

– А будешь ли скучать по нам с дитем иль позабудешь?

– Конечно же, я сразу позвоню.

«С трудом, но верю почему-то, – говорит про себя, – твоему вранью.

– Ты провожать нас опоздал и это грустно.

– Не стоит вам грустить, я нарублю капусты к вашему приезду. И я же объяснял, что провожал друзей отца.

– Все правильно и все понятно, знаю я.

– Опять слеза, не надо.

Про себя: «Разжалобить желает, рядом мексиканец, его бы постеснялась, в нем же зависть».

– С тяжелым сердцем уезжаю, в надежде, что приедешь ты за нами. – и тихо: – Измены мелкие прощу, но только не влюбляйся, прошу тебя.

Уезжают, смотрят в окно, машут руками. Железный человек, скрипя, то-же машет.

– Спокойно отдыхайте, все будет хорошо– и думает: «Я провожаю вас без сожаленья, мне не на что сейчас и жить, мой бизнес в коме, я никто, ни-что меня зовут, по рельсам я б катался на дрезине, думая, что на коне, и тихо б жил. Цветы весною собирая, продажей их я б занимался, но нет, не то цве-тет в цене, но я же черный лом, не смазанный, к тому же весь поломками об-ременен. А уезжаете и слава богу. Чтоб с вами жить, я должен вновь вдох-нуть в себя свободу юных лет, и незнакомых с неудачами ландшафтов, я вспомню, как все начинал: и гнался не за тем, и не от тех бежал. Вот рядом мексиканец, свою жену и дочь он раньше отправлял на отдых в знойное Эль-Пасо. И сам как иностранец ходит здесь, неприветлив и угрюм, средь блед-нолицых, и нрав его все хуже здесь, чем дома: он замкнут, презрение в его глазах сквозит. Сомбреро не снимает и дома все сидит, мачете точит и в снег, и в дождь. Он регистрироваться не желает, гринго презирая. Милиция со штрафами его достала, а виноват во всем Железный человек, пещерный человек хоть с сердцем, но без мозга.

– Ну прощай.– хотел железный попрощаться.

– А дэньги будут, заходи. – шутил, вскочив он на коня.

И вот они расстались, почти друзьями. И подумал он: «И как бы я к нему ни относился, меня своим присутствием он вдохновил, он близкий человек мне, этот Мексиканец, хоть этого и недопонимает, а в наше время разру-шающихся связей и агрессивных сред ведь ничего нет крепче и желанней локтя иль близкого плеча, что мог бы он подставить и на спине мне винтик подкрутить, и мелочность обид забыв, пред большим, вечным достоянием и ощущением, что пальцы мы одной руки, пусть у меня он и железный…

СЦЕНА ТРЕТЬЯ, НЕДОПИСАННАЯ

Прекрасная дама ждет железного человека, ее окружают слоники.

– О, слоники мои, вы одиночества и вековой тоски друзья, когда я обми-рала, что опять одна. Вы хоботками меня дружно облепляли и подымали в космос в облака. На пик Победы, к самолетов магистралям, как будто в гости все они засобирались, и я их цель любви, и все они во мне, летали. Гостей я фруктами питала, которые вы в хоботках мне принесли, и взмахивая перьями жар-птиц, вы в жаркий полдень остужали, и кончиками задевая, вы нежно щекотали мои сны. До слез смеялась я, увы, неблагодарная, в блаженной ис-томе я кричала, не замечая, когда вы ушли, и так уж много лет подряд. Моя влюбленность в мир все ж вам не помешала меня любить. Вы преданны, как только вы могли, животные, мои. И вот вы, слоники мои, люблю я вас, вы есть со мной, и есть во мне начало, не брать, а взятой быть, раба я. Вот но-вость то, и нашелся искуситель, я знаю он меня возьмет железной хваткой и, скинув все с меня, решительно и не украдкой, навалится тяжелый, он такой и сильный.  Ох, придавит он меня, и сократив приток крови, он неземной мне мир представит, наслажденья. – разглядывая себя в зеркало, обмазывается благовониями. – Пришел бы только. – прихорашивается, трогает волосы. – Титановый ты мой, Наполеон, Железный Лев пустыни, как сбит он плотно, сварен весь на совесть,  хорошая машина… пусть будет «Порше» – закаты-вая глаза, вздрагивает от звонка в дверь. Обмирает и вытягивается в струну.

17

ГУЛЯКА-ВЕТЕР

 С опозданием заметил исчезновение Рамазанова и Гасана, но зная от того же Гасана, что Рамазанов уезжает на поезде в двадцать один тридцать решил, что пойдет провожать. «Какие проблемы, браток?» – спрашивал он у себя, когда гербовый зал начал пустеть. Роксана, наговорившая Тимуру комплиментов, хоть и была рядом, но не грела электрогрелкой его ноющую суставами душу. «Какой у нее сахарный язык. – восхищался он. – Надо же умеет убедить. Значит, я вызываю в ней такие ассоциации. Круто, она, не зная меня и пяти минут, верит в мою звезду, а мне же только этого и надо, я ради чьей то веры в мои силы, горы сверну. Моби Дик, и как она, такая умница, во мне увидела мощнейший потенциал, и большое будущее. Нет, это, вероятно, у женщин врожденное, но не у всех, а только у таких. Вот ей, Роксане, бог дал, мурчит, ластит-ся, и надо же, есть женское предчувствие. Роксаночка, и прямо в точку. Лесть – страшное оружие, а как мне нужно, это доброе слово поддерж-ки! В десятку, как знает, что действительно добьюсь, и добьюсь же, только в том вопрос, каких высот и как, но обязательно, упрусь рогом Ко-зерога и упрямством прошибу.

Тимур вспомнил об отъезжающей на летний отдых жене с ребенком. Его успокаивало, что Ума ехала не одна. Отношения с ней не давали повода рассусоливать и лить слезы по поводу предстоящей двухмесячной разлуки. «Вот только Исламка,он так любил бесится перед сном и я ему разрешал, а она запрещает.» – сжимая хрустнувшие пальцы в кулак, думал он. И снова: подарок судьбы, встретить в такой момент Роксану, с надеждой, что сможет на что-то рассчитывать в отношении ее. Было конечно чувст-во, что ее слова – словно звон крыльев комара и пьяные обещания, но, ка-жется, она трезва. С отъездом первых лиц и важных гостей вечер закончился, и центробежные силы, иссякнув, переместили всех на улицу. С первым вздо-хом вечерней прохлады Тимур заметил явное охлаждение со стороны Рокса-ны, но все равно питая чувство благодарности за ее веру в него, следовал за ней. Белая служебная «Волга» вместила Роксану, Тимура и еще одну да-му, на которую Тимур не обратил внимания но судя по тому что Роксана и шофер с ней поздоровались она была из них.

 Машина под общее молчание тронулась, и Тимур только сейчас ощутил, как тяжел его язык, словно молот на наковальне, или словно бе-жал по песчаной, осыпающейся горке стараясь пробраться за здравым смыс-лом в ставший липко-сладким, мозг. «Ну вот.» – думал он. Легкость испарилась вместе с абсурдом и импровизацией через уши, и еще откуда то, и вдруг понял, что в одиночку будет затруднительно, почти невозможно, провожать Рамазанова.

Тимур помнил себя таким неожиданно глупым, неловким, с трудом вы-говаривающим совершенно очевидные слова прощания, а так, без меткого дротика словечка, она, а тем более Гаджи, его не воспримут, и тем более не запомнят, да и что выдумывать, если разобраться, его предки были такими же чабанами, как и предки Тимура, ну может еще немного разбойниками. Роксана внутренне сжалась, взгляд ее стал острым, обстановка накалялась огнем непредсказуемости, и в тот момент, когда уже молчать стало неприличным, Тимур плеснул чистой, ледяной водицы, на раскаленные добела камни тишины, попросив водителя остановиться в районе железнодорожного вокзала.

– Ну что, пойдем провожать Рамазанова, – озорно улыбаясь, предложил Тимур Роксане, словно и не сомневался в ее согласии, а на самом деле, все же догадываясь какой услышит ответ.

Роксана ожидаемо засомневалась, застыла, понижая громкость и, робко посмотрев куда-то вскользь Тимура, где сидела невидимая, но ощущаемая им попутчица, отетила:

– Извините, мне домой надо. Я не смогу… У меня…

Тимур, подняв брови и округлив глаза, старался показать удивление, но в душе был рад, что отказалась. «Не мой контингент, слишком хит-рая. Да и другого качества посыл, который мне не потянуть – подтвердил догадку Тимур. – Да и зачем мне Рамазанов? Делать нечего за ним бегать. Уехал с Гасаном и флаг ему в руки. Пусть Гасан его и провожа-ет, и коньяком упаивает.

– Не хочешь? – разочарованно спросил Тимур.

– Извини, пожалуйста, домой. – пояснила Роксана.

– Понял, понял, ретируюсь. Было приятно.

И неожиданно.

– А хотите я пойду… – услышал Тимур из-за спины звонкий жен-ский тембр.

«Так, так, это еще кто? Вот это ближе,и теплее. Так вот это мой тембр…» – думал он.

– Если Вы, конечно, не против

Услышанный Тимуром голос звучал уверенно и солидно и принадлежал, явно, не менее развитой и гармоничной, чем Роксана, личности. Тимур обер-нулся и окинув попутчицу взглядом, усомнился:

– Вы?

Держа паузу, оценил ситуацию, представил себя, мечущегося по горо-ду в поисках подружки на лето.

-Отлично! – сбросив груз предстоящего одиночества с плеч и же-лая укорить Роксану, ответил Тимур.

Спутница, изъявившая желание присоединится к проводам Рамазанова, оказалась высокого роста, хорошо сложенная дама с прибалтийскими черта-ми лица.

– Познакомимся? – предложил он.

– Да, конечно, обязательно. – смущенно засуетилась она, ожидая, что он назовет свое имя первым, но он, вероятно, не знакомый с правилами этикета, молчал, любуясь прозрачностью ее холодных северных глаз.

– Кира. – произнесла она.

Тимур вспомнил, что пару раз видел на приеме ее блуждающий, заинтересован-ный взгляд, и вспомнился бокал с красным вином в белой руке.

– Тимур. – представился он. – Сейчас проводим Рамазанова. Вы его знае-те?

– Нет, – улыбнувшись, отвечала Кира.

– Да вы что, я познакомлю. – пообещал Тимур. – Он отличный чело-век и талантливый политик. – не скупился Тимур.

Кира загадочно улыбалась, и эта улыбка сулила Тимуру большие пер-спективы. По ней он понял, что понравился. Они шли к составу, стоящему на первом перроне. Тимур понимал, что Гаджи поедет в СВ, и найдя один из таких вагонов, прямо спросил у растерявшейся проводницы:

– Рамазанов здесь?

– Да. – ответила проводница, не успев сообразить, что, быть может, не стоило об этом говорить первому встречному.

– Пойдем, я познакомлю. – предложил Тимур.

– Да нет, извини, как-то нехорошо. Вы идите, а я вас здесь подожду. – смущенно отвечала Кира, продолжая мило,улыбаться.

А Тимур подумал, как бы Ума удивилась, увидев его здесь с девушкой, когда он должен быть дома, чтобы через час проводить с этого же во-кзала ее и Исламку.

– Хорошо, подожди, пожалуйста, здесь, я счастливого пути пожелаю, салам кину и вернусь.

– Хорошо, хорошо. – восхищенно замотала головой Кира.

«Да, друг, чего ты только не сделаешь, чтобы поразить и восхитить.» – и Тимур смело взлетел в вагон.

Гаджи Рамазанов уже расслабился и мирно лежал, почитывая газету. Ря-дом сидела его немолодая попутчица. «Старовата» – подумал Тимур и, ре-шительно протянув руку, приветствовал:

– Асалам алейкум.

– Валейкум салам.– словно солдат по тревоге подскочил Гаджи.

–– Желаю тебе счастливого пути, Гаджи, и извини, что не уделил должного внимания на приеме. – выпалил Тимур, совершенно забыв о Али-хане.

– Спасибо, хорошо, спасибо.

И Тимур, наклонившись к нему, зачем то тихо сказал:

– Все нормально, Гаджи, она клюнула, она у меня на крючке, мы ее по-имеем. – и заметив, как переменился в лице удивленный Гаджи,  выпалил «Нух Битайги», и ушел.

Также как встретились, также неожиданно и расстались, легко и не-принужденно. Тимур спрыгнул на перрон, так и не вспомнив про привет пе-реданный Рамазанову Алиханом. «Вот Гаджи озаботился, ничего, теперь счет один-один, и нечего своих преданных сторонников, на коньяч-ников менять.» –смеялся в душе Тимур, понимая, что с коньячниками ему и сыт-нее, и спокойнее будет, чем с такими как он. Гаджи не знал, что думать, со-ображая, «Вот баламут» не зная, что Тимур иногда по пьянке может ин-триговать, также как и он сам в молодости любил вспылить.

Кира ждала. В ней плескалось сладостное нетерпение. Но, не успев встре-тится, он поспешил расстаться, обещая ровно через полтора часа вер-нуться, элегантно взяв номер ее домашнего телефона, написанный ею на обрывке газеты. Через два часа, проводив семью, он на-шел ее дом поднялся в лифте на пятый этаж и позвонил в дверь. Открыла смущенная, в домашнем халате, и он сразу обнару-жил в себе способности к танго, а ее в своих объятиях посреди спальни, в главной роли спектакля. У нее захватило дух от мысли, что он через мгно-вение узнает, что под халатом ничего кроме ее наготы нет.

Под стук колес и скрежет вагонов Ума, с отсутствием всякого предчувст-вия, уговаривала не желавшего спать Исламку. «Впереди двое суток. – напряженно думала она, стараясь не думать о Тимуре, чтобы лишний раз не злиться на его опоздание перед отъездом, и, наконец, честно себе при-знаться, что ей почти все равно: – Где то шлялся, гуляка-ветер.-

18

АЭЛИТА

После встречи с Тимуром Кира перестала замечать, как змейки дождя осенним одиночеством ползут по окну. На следующий день и каждый день, сгорая пересохшим от волнения горлом, она в ожидании его прихода, не терпеливо кружила по комнате, почти не отрываясь от единственного окна. На второй день знакомства она ждала, стоя в охапку с велосипедами, у продовольственного магазина «Копейка» в пред-вкушении прогулки. Он пришел, как и договаривались, ми-нута в минуту, и они без лишних слов сели, крутанули педали и поехали по улицам. Он ехал, медленно приноравливаясь к рулю и педалям, ехал вторым номером, вслед, ловко минующей дворы и оживленные улицы. Миновав въезд в парк, они, наездниками вздрагивающих на кочках двухколесных лошадок, подъехали к берегу маленького паркового озера. Ни о чем не разговаривая, словно у них еще не было в багаже мышеч-ной памяти, общей ночи, и они только что познакомились и приглядываются к зубам, к друг друга, словно в одном лице были и лошадьми, и покупателя-ми. Желание не страдать пунцоволикой отдышкой одиночества скрепило их давно уже нечистые листы и сшило невидимой саморассасывающейся хи-рургической нитью, и дальше несло в заоблачные дали, навстречу марсиан-ской Аэлите, подальше, от насущных проблем. Она вытащила из па-кета небольшое узорчатое покрывало и расстелила поверх заросшего клоч-ками травы песчаного пляжа. Рядом, метрах в десяти, на лотке, Тимур при-купил по бутылке пива и фисташки, без удивления замечая, что Кира не сво-дит с него глаз: «Влюбилась? Осторожней, я женатый краб и у меня есть ре-бенок. А если я сейчас ей скажу – она уйдет, и вернуть я ее не смогу и не бу-ду – я не из тех, кто может, а скорее хочет, кого-то вернуть. Я знаю, что могу незаметно подавлять, а поэтому никого не удерживаю насильно. Скажу зав-тра, послезавтра, после, после, когда нибудь. Да какая вообще разница?» Ки-ра смотрела прямо в лицо, а Тимур, подыгрывая, смущаясь ее навязчивой пристальности, недоверчиво косился на стайки подростков. Разговор не кле-ился, но после бутылочки пива начали появляться общие темы, и Кира осто-рожно рассказала про помощницу Рамазанова.

– Она такая надменная дама. Мне пришлось с ней пообщаться. Говорят, доходит до того, что она заставляет помощника чистить свою одежду и обувь и вообще она перебежчица: где выгодно, туда и бежит, любит власть. А кто ж ее не любит? – выдав свои устремления, хихикнула Кира и, сразу замерев, глотнула пива. – Она очень-очень высокого о себе мнения.

Тимур улыбнулся, уловив в Кириных словах нотки личной неприязни и понимая, что ей удалось вызвать и в нем неприязнь к помощнице Рамазанова и зародить сомнение в самом Рамазанове. «Раз у него такая помощница, злая-презлая помещица, то, возможно, и он недалеко ушел, несчастный че-ловек, раб сомнительных компромиссов в мире профессиональных лжецов. Хотя несчастным его трудно назвать, он просто светится от счастья. Ай, го-рец! Ай, чабан! Как скакнул, как прыгнул! Бихинчи…» – думал Тимур, до-пивая прохладное пиво и вытягивая подбородок в стремлении придать себе благородства, как ему показалось, необходимого от него, Кире. «Она удив-лена и любуется, вычисляя своим логически-прагматическим умом, откуда я такой взялся, а сама недооценивает себя, считая, откуда ей такое везение.