Kitabı oku: «Япония. История и культура: от самураев до манги», sayfa 5

 
Замечательна страна,
Что зовется Сануки,
Где склоняются к воде
Водоросли-жемчуга,
Оттого ли, что страна
Блещет дивной красотой, –
Сколько ни любуйся ей,
Не устанет жадный взор.
Оттого ль, что боги ей
Дали жизнь на земле, –
Люди свято чтут ее.
Вместе с небом и землей,
Вместе с солнцем и луной
Будет процветать она,
Лик являя божества.
Там, из гавани Нака,
Что известна с давних пор,
Я отчалил в дальний путь,
И когда по морю плыл,
Я, качаясь на ладье,
Ветер,
Что в прилива час набегает, –
Налетел,
Нагоняя облака.
И когда взглянул я вдаль, –
Встала за волной волна
Бесконечной чередой…
Я на берег посмотрел –
С диким ревом волны там
В белой пене поднялись.
Море мне внушало страх,
И на весла я налег,
Ударяя по волнам,
С этой стороны и той
Много было островов,
Но известен среди них
Славный остров Саминэ!
На скалистых берегах
Я раскинул свой шалаш,
Оглянулся я вокруг
И увидел:
Ты лежишь,
Распластавшись на земле,
Сделав ложем камни скал,
Вместо мягких рукавов,
Изголовьем для себя
Выбрав эти берега,
Где так грозен шум волны…
Если б знал я,
Где твой дом,
Я пошел бы и сказал,
Если знала бы жена,
Верно бы, пришла она
И утешила тебя!
Но, не зная, где тот путь,
Что отмечен был давно
Яшмовым копьем,
Вся в печали и слезах,
Верно, ждет еще тебя
И тоскует о тебе
Милая твоя жена!³⁶
 

В целом этот период характеризуется созданием централизованного японского государства, которое, с одной стороны, организовывало себя по моделям с континента, а с другой – развивалось на основе собственных внутренних предпосылок. Следующие поколения императорского рода старались усилить свою власть при помощи внедрения норм и правил, позаимствованных у китайских династий: установления придворных чинов, основания постоянной столицы, кодификации системы наказаний и административного права, введения экзаменов на административные должности. Однако местные традиции не давали реформам развернуться слишком широко: для элит – членов удзи – сохранялись наследственные привилегии, а идея Божественного мандата, который может быть отозван у императорской семьи, наоборот, была отвергнута. Другим способом укрепить свою власть было покровительство и официальная поддержка буддизма – религии, защищающей императорскую семью и весь японский народ. В результате появилась широкая сеть храмов, включая блистательный Тодайдзи в Наре. Поэзия и исторические хроники этого периода также отражают дуализм исконных традиций и континентального влияния: если «Кодзики» и «Манъёсю» написаны на японском языке с использованием китайских иероглифов только для передачи фонетики, то «Нихон сёки» и «Кайфусо» полностью написаны на классическом китайском языке.

Дальнейшее чтение

Batten, Bruce L. Gateway to Japan: Hakata in War and Peace, 500–1300. Honolulu: University of Hawaii Press, 2003.

Batten, Bruce L. To the Ends of Japan: Premodern Frontiers, Boundaries and Interactions. Honolulu: University of Hawaii Press, 2003.

Carr, Kevin G. Plotting the Prince: Shotoku Cults and the Mapping of Medieval Japanese Buddhism. Honolulu: University of Hawaii Press, 2012.

Como, Michael. Shotoku: Ethnicity, Ritual, and Violence in the Japanese Buddhist Tradition. New York: Oxford University Press, 2008.

Farris, William W. Daily Life and Demographics in Ancient Japan. Ann Arbor: University of Michigan Center for Japanese Studies, 2009.

Farris, William W. Population, Disease, and Land in Early Japan, 645–900. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1985.

Hall, John W. Government and Local Power in Japan, 500–1700: A Study Based on Hizen Province. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1966. Reprint, Ann Arbor: University of Michigan Center for Japanese Studies, 1999.

Lurie, David. Realms of Literacy: Early Japan and the History of Writing. Cambridge, MA: Harvard University Asia Center, 2011.

Ooms, Herman. Imperial Politics and Symbolics in Ancient Japan: The Tenmu Dynasty 650–800. Honolulu: University of Hawaii Press, 2008.

Piggott, Joan R. Capital and Countryside in Japan, 300–1180: Japanese Historians Interpreted in English. Ithaca, NY: Cornell East Asia Series, 2010.

Рекомендованные фильмы

«Жар-птица», глава «Карма» (1986) – аниме-сериал по манге художника Осаму Тэдзуки, демонстрирует идеи кармы и перерождения. В этом эпизоде рассказывается о постройке храма Тодайдзи через историю соперничества скульптора и бывшего разбойника, занявшегося ваянием.

«Храм Хорюдзи» (1958) – короткий документальный фильм режиссера Сусуму Хани, показывает сокровища храма Хорюдзи и способы их сохранения.

3 Царство вкуса

ЖИЗНЬ АРИСТОКРАТОВ В ЭПОХУ ХЭЙАН

794–1185 ГОДЫ

Период Хэйан (794–1185 гг.) назван в честь новой столицы страны Хэйан-кё (впоследствии Киото). Этот город оставался столицей Японии до 1868 года, когда молодой император Мэйдзи переехал со своим двором в Токио, чтобы возглавить новую систему управления и по-новому устроить национальное государство. Эпоха Хэйан известна как классический период Японии – время, когда эстетика и придворная культура достигли вершин утонченности. К 1000 году сложилась, концентрируясь вокруг Императорского двора, весьма развитая собственно японская аристократическая культура, но одновременно продолжали бытование и заимствованные из Китая традиции, к примеру поэзия или геомантия. Это был период плодотворного творчества в литературе, искусстве и религии. Жизнь аристократии эпохи Хэйан строилась вокруг эстетических практик. Живя в столице в праздности и беззаботности, придворные тратили все свое время на уход за собственной внешностью, романтические отношения, культурное времяпрепровождение, а также ритуалы и церемонии. В этой главе подробно описаны подобные аристократические занятия. Однако важно помнить, что элита составляла абсолютное меньшинство населения – всего несколько тысяч человек из 5,5 миллиона жителей. Изобилие записей, касающихся придворного быта, – включая дневники, стихи и романы, написанные знатью, – иллюстрирует образ жизни, о котором более низшие сословия не могли и мечтать.

Политическое и социальное развитие

В ранний период эпохи Хэйан придворные аристократы под предводительством целеустремленных императоров продолжали активно осваивать китайские культурные и административные модели, введенные в ходе реформ эпохи Нара. В 794 году император Камму (737–806, прав. – 781–806 гг.) перенес столицу из Нагаока (была столицей с 784 по 794 г.) в Хэйан-кё, чтобы избежать влияния мощных институций буддийского монашества и обустроить свой дворец поближе к союзникам – влиятельным кланам переселенцев с Корейского полуострова. Камму постарался сохранить многие практики централизованного управления, введенные в эпоху Нара, но ликвидировал военные части почти во всех провинциях. Место для новой столицы выбрали при помощи геомантии: Императорский двор должны были защищать горы и водные преграды. Улицы, как и в Наре, образовывали правильную сетку.

Однако через полвека на смену сильной императорской власти и централизованному государству рицурё пришла придворная политика. Один клан, Фудзивара, использовал матримониальную тактику, чтобы добиться влияния на государственные дела, и успешно держал под контролем императорскую канцелярию на протяжении более двух сотен лет. Они разработали схему, которую мы потом многократно увидим в последующие века: император или иной символический лидер царствует, но не правит, а реальная власть находится в руках других людей, которые управляют императором, как марионеткой, оставаясь при этом в тени трона. На этот раз управляющая рука принадлежала регенту Фудзивара; в дальнейшем это мог быть отошедший от дел император или сёгун. Такая схема, однако, не отменила самого института императорской власти: в течение всей истории императоры оставались мощным символом власти и национальной идентичности, основанным на мифе о божественном происхождении от богини Солнца Аматэрасу. При Фудзивара централизованность государства начала размываться: поместья все чаще возвращались к своим прежним хозяевам, усилилось влияние кланов на государственную политику. После 838 года японский двор больше не отправлял официальных посольств во вступивший в полосу кризиса Танский Китай – источник сведений для развития управления, религии и культуры, хотя буддийские священники продолжали путешествовать между Японией и континентом. Заимствование из Китая целых культурных сфер осталось в эпохе Нара; появляются собственные автохтонные классические формы. Это создаст еще одну важную для японской истории схему: японцы переходят от интенсивных культурных заимствований к изоляции и сосредоточению на самих себе, воспринимая и адаптируя чужие нормы и создавая на их основе собственные традиции. Мы увидим подобное еще раз в XVI веке, с приходом католических миссионеров, когда японцы охотно позаимствовали чужую моду и огнестрельное оружие, а потом запретили и въезд иностранцам, и христианство, а также в XIX веке, когда новое правительство Мэйдзи маниакально копировало западные институции и культурные практики, а после случился подъем национализма и ксенофобии, что в числе прочего привело к Тихоокеанской войне.

В течение X и XI веков при дворе главенствовал могущественный клан Фудзивара – потомки Накатоми-но Катамари, помогавшего запустить реформы Тайка. Клан виртуозно использовал брачную политику, отдавая своих дочерей в жены или официальные супруги императорам, чтобы те родили наследников, которым с большой вероятностью достанется трон. Мальчики, рожденные женщинами клана Фудзивара, росли в материнском доме, что позволяло дедам и дядьям влиять на императорских потомков. Взойдя на трон, эти наследники, в свою очередь, тоже брали жен из клана Фудзивара – обычно своих же двоюродных сестер или теток, – далее у пары рождался отпрыск, императора убеждали отречься, а кто-то из Фудзивара становился регентом (сэссё) при ребенке, держа при этом в руках реальные рычаги управления. Первым, кто получил власть таким образом, был Фудзивара-но Ёсифуса (804–872), ставший регентом при внуке, восьмилетнем императоре, и правивший на благо монархии, пока царственный мальчик не достиг зрелости. Тем не менее, когда юноша подрос, регентство, хотя и в несколько иной форме, сохранилось, перейдя к другому члену клана Фудзивара – Мотоцунэ (836–891), для чего был создан пост канцлера (кампаку). В результате клан Фудзивара правил страной, не занимая трона официально, более 200 лет. Пик его могущества пришелся на X–XI века, когда Фудзивара-но Митинага (966–1027) более 30 лет успешно держал в руках бразды правления, контролируя трех императоров при помощи своих дочерей. Правление Митинаги совпадает с эпохой, называемой золотым веком классической культуры. Согласно распространенному мнению, именно этот человек стал прототипом Гэндзи из известного произведения «Повесть о Гэндзи» («Гэндзи-моногатaри»), хотя некоторые ученые предполагают, что главный герой романа на самом деле «анти-Митинага» – человек скорее чувствительный и красивый, нежели суровый и властный.

Тем не менее властолюбию клана Фудзивара иногда бросали вызов другие придворные. Случались периоды, когда Фудзивара не были регентами, и тогда их аристократические соперники или другие члены императорской семьи пытались взять трон под свой контроль. Так, в конце IX века одаренный государственный деятель, ученый и поэт по имени Сугавара-но Митидзанэ (845–903) завоевал расположение императора Уда (867–931, прав. – 887–897 гг.) и поднялся в придворной иерархии до Правого министра (удайдзин), став одним из двух наиболее доверенных советников императора. Две его дочери стали официальными супругами в императорской семье, и в течение ряда лет влияние Митидзанэ при дворе было сравнимо с прежним могуществом Фудзивара. Соперники устроили заговор против него, ложно обвинив Митидзанэ в измене императору, и в результате Митидзанэ отправили в изгнание в Дадзайфу на острове Кюсю, где он и умер от тоски по дому. Уезжая из столицы, он посвятил полное горечи стихотворение драгоценному сливовому дереву, которое ему придется покинуть:

 
Пролей аромат,
Лишь ветер с востока повеет,
Слива в саду!
Пускай твой хозяин далёко,
Не забывай весны!³⁷
 

После смерти все его враги погибли при невыясненных обстоятельствах, на столицу то и дело обрушивались опустошительные пожары, ураганы и эпидемии, а в Императорский дворец несколько раз ударяла молния. В этих несчастьях обвинили мстительный дух Митидзанэ, который постарались посмертно задобрить восстановлением и повышением в ранге и должностях и строительством в 987 году посвященного ему святилища Китано-Тэммангу в столице. Митидзанэ – первый из японцев, который императорским указом был признан ками и удостоен святилища. После он стал известен в качестве божества по имени Тэндзин, покровительствующего литературе и учебе. В наши дни по всей стране дети, сдающие вступительный экзамен в школу, приходят к святилищам Тэндзина и просят его о помощи. В святилище Тэммангу в Дадзайфу есть сливовое дерево, называемое «летающая слива» (тоби-умэ): по легенде, дерево так скучало по своему хозяину, что улетело за ним в изгнание. Легенда о Митидзанэ стала важной частью народной культуры. В XV веке этот сюжет лег в основу пьесы «Райдэн» театра Но, а в XIX веке адаптирован для кукольного театра и театра Кабуки под названием «Сугавара и тайны каллиграфии».

Императору Сиракаве (1053–1129, прав. – 1073–1086 гг.) также удалось оспорить власть клана Фудзивара. Его мать была из другого рода, и в 1086 году он отрекся от престола и формально удалился в буддийский монастырь, символически выбрив голову, в то время как на самом деле продолжал править вместо своего восьмилетнего сына, императора Хорикавы (1079–1107, прав. – 1086–1107 гг.). Эту схему, известную как «правление из молельни» (инсэй), продолжали использовать в эпоху последующих двух правителей, что позволило наследникам по линии (то есть императорской семье) отвоевать обратно власть над троном и в какой-то степени восстановить прежний уровень влиятельности и могущества, подорванных тем, что Фудзивара начали возвращать себе вотчины. Но поздний период Хэйан – XI–XII века – в целом был эпохой упадка могущества Императорского двора. По всей стране воцарилось насилие: в провинциях вспыхивали восстания, вдоль берегов орудовали пираты, а на столицу наступали вооруженные толпы под предводительством воинов-монахов. Изнеженная аристократическая жизнь все еще продолжалась в столице, но знать оказалась более зависимой от талантливых полководцев, которые поддерживали порядок в их провинциальных поместьях. К середине XII века некоторые из этих провинциальных военных кланов начали соперничать со столичной аристократией за богатство и власть, что привело к формированию двоевластия в период Камакура (см. главу 4).

Экономическая мощь элит базировалась на исключительном праве на владение землей и на доходе с частных поместий, называемых сёэн, которые обеспечивали аристократам возможность вести привольную жизнь при дворе. Они поставляли как самое необходимое, так и предметы роскоши: рис и шелк, лес и другие строительные материалы, оружие и лошадей, лак и воск, чернила и кисти для каллиграфии, рыбу и птицу. Излишки продукции доставляли из поместий по суше и по воде и продавали на столичных рынках. Согласно официальной государственной системе, установленной в период Нара, вся плодородная земля считалась налогооблагаемой императорской собственностью, которую император мог выделять придворным семействам, святилищам и храмам в качестве сёэн, то есть в пользование с освобождением от уплаты налогов на эту землю. Кроме того, поместья, устроенные аристократами на освоенных целинных землях, также не облагались налогами. В результате это приводило к серьезной конкуренции между богатыми семействами за освоение новых земель и привлечение крестьян с общественных угодий в частные поместья.

Еще одним способом увеличить свой доход была система патронажа. Она заключалась в том, что мелкий землевладелец передавал свое поместье в управление более сильному сюзерену – придворному аристократу, святилищу или храму – ради получения защиты и налогового иммунитета, оставляя при этом себе некоторую часть дохода. Новый сюзерен мог, в свою очередь, передать эту землю в управление еще более могущественному вельможе. Такая практика в результате привела к установлению формальной системы прав на часть дохода или продукции с земли. Эти права, называемые сики, можно было делить, продавать и передавать по наследству. При такой системе над крестьянами, непосредственно обрабатывавшими землю, было еще четыре-пять иерархических уровней, которые получали с этой земли доход: местный собственник, владевший этой землей до установления патронажа; управляющие поместьями, которые занимались делами вместо отсутствующих хозяев, живущих в столице; сами центральные собственники; главный патрон. И каждый претендовал на кусок того пирога, который давало поместье.

Еще одним источником дохода были официальные посты, в целом зависевшие от ранга в иерархии. Аристократия эпохи Хэйан делилась на девять разрядов, которые определяли, какие позиции при дворе мог занять их носитель. Три высших разряда, к которым относились примерно 20 самых богатых кланов, определяли центральную придворную политику. В четыре нижних разряда входили служилые семейства, специализировавшиеся в юриспруденции, медицине, геомантии и иных занятиях; эти люди имели очень мало шансов продвинуться в более высокие разряды. Младшие царедворцы и управляющие провинциями принадлежали к средним разрядам, что давало им возможность отличиться при дворе.

Культура аристократического образа жизни

Дворцовую жизнь эпохи Хэйан называют «царством вкуса», поскольку письменные источники свидетельствуют, что придворное общество ценило стиль и опыт переживания красоты не меньше, а возможно, и больше, чем моральные принципы, воплощенные в китайской учености. Литература этой эпохи свидетельствует, что аристократы предпочитали красоту и культуру абстрактным философским трудам. Все придворные, за редким исключением, занимались одним или несколькими видами искусства. Выражение «царство вкуса» относится не только к формальным искусствам, но и практически ко всем сторонам жизни высших слоев. Для буддизма эпохи Хэйан характерно превращение религии в искусство, а искусства – в религию. Это было особенно важно для создания романтических связей. Даже официальные правительственные посты включали в список обязанностей исполнение стилизованных танцев. Важным эстетическим стандартом было понятие мияби – должный уровень изысканности и утонченности. Другим словом, использовавшимся в последующие века для описания эстетики Хэйан, было аварэ – чувствительность к красоте, скрывающейся в видах и звуках природы или в обстоятельствах человеческой жизни. На протяжении веков страстное стремление к культу красоты в любом виде искусства, в природе и в обществе продолжало играть решающую роль в восприятии японской национальной эстетической идентичности.

Досуг, обеспеченный доходами от системы сёэн, позволял знати полностью предаться скрупулезному воспитанию вкуса. Особенно важным качеством для вкуса аристократа была чувствительность к смене времен года и к ее отражениям в состояниях природы. Этот эстетический код включал в себя мельчайшие детали: например, к письму нужно было приколоть не просто подходящий по сезону цветок, но даже оттенок этого цветка должен был гармонировать с цветом бумаги. Цветовая палитра была так широка, что мы даже не можем адекватно перевести некоторые названия цветов и оттенков. Более того, существовал специальный лексикон для обозначения оттенков, получаемых при накладывании друг на друга тканей разных цветов (касанэ): например, цвет сиреневой астры получался накладыванием светло-серой ткани на синюю; а светло-розовый – белой ткани на пурпурную. Такое цветоведение было особенно важным в женской одежде. Тяжеловесный женский официальный придворный костюм дзюни-хитоэ («двенадцатислойное облачение») был продуман до мелочей: он состоял из платья без подкладки, надетого поверх свободных штанов малинового цвета; на это платье надевалось еще несколько ярких одежд с подкладкой, потом роскошное шелковое верхнее платье со шлейфом в складку, и все это венчалось короткой накидкой. Края и рукава этого множества платьев укладывались так, чтобы были видны цветные полоски шелка выглядывающих друг из-под друга одежд.

Умение женщины подобрать привлекательные и нестандартные комбинации цветов считалось ключом к ее характеру и выражением эстетической реакции на смену времен года. В литературе и дневниках часто встречаются детальные описания таких ансамблей. Мурасаки Сикибу (978–1014?), создательница «Повести о Гэндзи», отмечала в своем дневнике: «На государе были обычные придворные одежды – широкие штаны-хакама. Государыня же поверх обычной алой накидки надела накидки цветов сливы, свежей зелени, ивы, цветов ямабуки. Поверх этого – накидка лиловая, а потом еще одна – бледно-зеленая с белым. Крой одежд и их цвета выглядели необычайно современно»³⁸. Обратной, уродливой стороной этого любования элегантностью и красотой в эпоху Хэйан была погоня за общественным признанием собственного чувства прекрасного, что видно из многочисленных соревнований, описанных в конце этой главы, которыми занимали себя аристократы той эпохи. Придворные жестоко сплетничали о тех, кто совершил эстетическую ошибку; нечувствительность к прекрасному могла даже стоить карьеры при дворе. Дневники и художественные произведения эпохи Хэйан изобилуют примерами нелицеприятных отзывов и порицания недостатка вкуса у других. Так, вышеприведенный отрывок из дневника Мурасаки продолжается замечанием, что две придворные дамы обнаружили погрешности в расцветке рукавов. Писательница Сэй Сёнагон (966? – 1017?), автор «Записок у изголовья» (о них см. далее), была мастером колкостей и высмеивала некрасивых, неловких и самовлюбленных людей, а также тех, кто не умеет себя вести – храпит, сморкается или оставляет дверь открытой.

Придворная жизнь четко делилась на мужскую и женскую. Оппозиции мужского/женского, публичного/приватного и китайского/японского часто накладывались друг на друга. К примеру, общественные здания – государственные учреждения или буддийские храмы – воспринимались как мужские владения и были построены с использованием китайских архитектурных элементов: черепичных крыш с загнутыми краями, черепичных же или каменных полов в соответствии с китайской геомантией. Для частных резиденций, где жили женщины, были характерны тростниковые крыши и деревянные полы. Мужские и женские эстетические и эмоциональные идеалы богато отражены в литературе и изобразительном искусстве. Идеалом мужской красоты было круглое лицо, выбеленное пудрой, крошечный рот, узкие глаза и небольшая бородка. Мужчины щедро умащивали свою одежду и волосы благовониями. По литературным свидетельствам, идеальный мужчина также должен быть чувствителен к красоте и не бояться плакать, расставаясь с возлюбленной или будучи тронутым красотой природы. Мускулистые же мужчины, заросшие волосами, наоборот, считались непривлекательными. Идеал женской красоты во многом похож на мужской: то же густо набеленное лицо, тот же аккуратный округлый рот. Белая кожа была знаком принадлежности к аристократии, а для достижения должной степени белизны использовали пудру. На эту основу женщины обычно наносили румяна и красили губы, брови выбривали и рисовали густые черные брови выше естественной линии (см. илл. выше). Существовал также обычай чернить зубы при помощи смеси железа и уксуса; эта практика под названием охагуро в последующие эпохи продолжится среди замужних женщин и куртизанок. Тех же, кто пренебрегал этими процедурами, считали отвратительными, поскольку их зубы ужасно блестели. Важной составляющей женской привлекательности были волосы – прямые, блестящие, разделенные пробором и очень длинные, в идеале до пола. Мелькнувшей вдали изящной прически часто бывало достаточно, чтобы возбудить интерес потенциального любовника. В одном эпизоде «Повести о Гэндзи» герой безнадежно влюбляется в девушку, которую видел только мельком со спины.

В период Хэйан аристократки пользовались довольно высокой степенью свободы и безопасности, что не так часто встречается в японской истории: они имели юридическое право вступать в наследование и владеть собственностью, так что у дочерей высокопоставленных родителей обычно был независимый доход и собственный дом. Как видно из брачной политики клана Фудзивара, императорские жены и в замужестве могли продолжать жить в своем родном доме, избегая таким образом тирании свекровей. Девочки были желанными детьми, поскольку путем их удачного замужества можно было продвинуться в придворной иерархии. За руку прекрасных аристократок шли целые баталии, поскольку те могли родить не менее красивых дочерей. По сравнению с мужчинами-аристократами, которым все еще приходилось выполнять общественные обязанности, у женщин благородного происхождения было больше свободного времени, которое они посвящали литературе и художествам. В результате почти все заметные авторы расцвета эпохи Хэйан – женщины. Более того, иногда мужчины даже писали стихи или дневники от женского лица: например, так сделал писатель Ки-но Цураюки (872? – 946?) в своем «Дневнике путешествия из Тоса» (Тоса никки).

Возможной причиной для таких ухищрений было то, что женщинам разрешено было использовать фонетическое письмо кана, известное под названием «женское письмо» (оннадэ), что позволяло им свободнее выражать свои чувства и мысли на родном языке. В отличие от них, «серьезные тексты» о государстве, религии и философии составлялись мужчинами – учеными, священниками, государственными деятелями – на классическом китайском языке. Хотя многие аристократки знали классический китайский, но, чтобы иметь возможность выражаться на родном языке, женщины эпохи Хэйан использовали слоговую письменность кана, произошедшую от упрощенных китайских иероглифов. Китайскую каллиграфию можно разделить на три стиля: кайшу (яп. кайсё) – иероглифы прописываются четко и разборчиво, написание близко к печатному; цаошу (яп. сосё) – с легкими, изогнутыми, элегантными знаками; и синшу (яп. гёсё) – нечто среднее между ними. Курсивный сo, или так называемый травяной стиль, трансформировался в письмо кана, и с его помощью можно было писать по-японски. Обратите внимание, что все три стиля по сей день широко используются в других формах японского пространственного дизайна, например в устройстве садов и цветочных клумб. В результате на кана писали как женщины, так и мужчины. Они создали множество разнообразных текстов, включая стихи, дневники вроде «Дневника путешествия из Тоса», «Дневника эфемерной жизни» или «Дневника Мурасаки Сикибу», сборники заметок о всякой всячине, как «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон, народные сказки и длинные художественные нарративы, как широко известная «Повесть о Гэндзи», о которой мы поговорим подробнее далее в этой главе.

Хотя женщины эпохи Хэйан пользовались известной степенью уважения и независимости, конфуцианские и буддийские доктрины вообще не ставили под вопрос мужское превосходство и подчиненность женщины. Буддийское учение утверждало, что женщина, будь она сколь угодно добродетельна, не может получить перерождение в более высшее существо, прежде чем переродится мужчиной. Конфуцианские «Три послушания» предписывали женщине подчиняться отцу, братьям и мужу. Несмотря на все свои привилегии, аристократка, не вовлеченная в непосредственные придворные обязанности, была вынуждена проводить жизнь взаперти. Находясь дома в присутствии посторонних, за исключением ближайших родственников и слуг, она должна была прятаться за ширмой или занавесом, проявляя свой тонкий вкус только краешком рукава, как бы случайно показавшимся из-за ширмы (см. илл. выше). Женщине высших сословий редко разрешалось покидать дом, а когда она все-таки выезжала, ей постоянно приходилось скрываться от чужих глаз. В экипаже она пряталась за занавесями; если же выходила пешком, то набрасывала на голову тонкую накидку, дополнительно закрывая все это низко посаженным головным убором с широкими полями. Не испытывая недостатка в прислуге, аристократки эпохи Хэйан были освобождены от домашних забот, включая воспитание детей, и посвящали себя поэзии, каллиграфии и музыке, проводя таким образом время в ожидании письма или визита супруга или возлюбленного.

Литература этого периода изображает высокопоставленных дам буквально помешанными на отношениях с мужчинами, как будто от этих отношений зависит вся их жизнь. Как и многие сферы придворной жизни эпохи Хэйан, любовное и брачное поведение имело свои законы и предписания. Общество Хэйан было полигамным, причем существовало три основных типа взаимоотношений. Старших жен выбирала семья жениха с учетом социальных, политических и экономических соображений. Поскольку количество подходящих кандидатов внутри конкретного придворного ранга всегда было ограниченным, допускались также кросс-кузенные браки и союзы тетки и племянника. В среднем девочек обручали в возрасте 12 лет, а мальчиков – 14; при этом жены были часто на несколько лет старше своих мужей. Старшие жены обычно оставались жить в своей родной семье; муж при этом либо посещал своих жен в их семье (так называемый дуолокальный тип проживания брачной пары), либо сам переселялся в дом жены (уксорилокальное поселение). После смерти отца мужа главная жена обычно переезжала в имение своего супруга.

Младшие жены, или наложницы, имели официальное признание и принимали участие в тех же самых любовных и брачных ритуалах (о них см. ниже), что и старшие жены. Ограничения по классу и рангу для них были менее жесткими, однако этим женщинам все-таки предписывалось принадлежать к аристократии: дворянин категорически не мог взять официальной наложницей крестьянку. Если старшая жена оказывалась бесплодной, она обычно усыновляла ребенка наложницы. Третьим, самым распространенным типом отношений была обычная любовная связь – как правило, с придворной фрейлиной или с женщиной еще более низкого сословия; при этом обе стороны могли состоять в браке с кем-то другим. Целомудрие не считалось особенной женской добродетелью, поэтому незамужние аристократки, многие из которых владели собственными домами, могли спать с кем хочется, отклонять знаки внимания неугодных им мужчин и завершать отношения. Тем не менее, поскольку женщине полагалось сидеть дома, аристократкам приходилось ждать мужчин, которые пожелают к ним приехать. В результате одной из самых частых эмоций, зафиксированных в литературе, была ревность, которая порой толкала женщин к истерии и помешательству. Ревность, в свою очередь, связывалась с идеей публичного унижения: отвергнутая женщина теряла свой статус в глазах других. В «Повести о Гэндзи» такая ревность побуждает одну из любовниц принца, обернувшись духом, прийти и убить соперницу. «Дневник эфемерной жизни», созданный безымянной младшей женой властительного царедворца Фудзивара-но Канэиэ (929–990), описывает страдания и унижения, которые ей пришлось пережить в связи с многочисленными любовными связями своего супруга, когда ей приходилось в тревоге ждать его дома, не зная, когда он вернется и вернется ли вообще. Писательница злорадствует, когда одна из ее недавно родивших соперниц теряет расположение Канэиэ из-за смерти новорожденного ребенка: «И вот теперь он ее бросил. Такая боль, должно быть, еще сильнее, чем моя. Я довольна»³⁹.