Kitabı oku: «Петербург. События и лица. История города в фотографиях Карла Буллы и его современников», sayfa 3
Лучше Императорского!
Конечно, несчастные царедворцы, о которых вы прочитали на предыдущих страницах, не были спортсменами, для них катание на лодках было лишь отбыванием государевой службы. Зато некоторые старинные историки смогли утверждать, будто бы устраиваемые Петром регулярные воскресные испытания были доказательством существования первого столичного яхт-клуба – родившегося на берегах Невы уже в 1718 году, на два года раньше самого старого клуба в Англии!
Правда, и скончался этот наш яхт-клуб вместе со смертью Петра I. Понадобился век с лишним, чтобы подобное общественное образование появилось в столице вновь…
С чувством искреннего слова
Возглашаю тост-привет,
Чтоб друзьями должно-чтимый
Клуб наш добрый, клуб любимый
Процветал на много лет!
Эти простенькие строчки петербургский литератор, теперь уже забытый, Алексей Иванов-Классик посвятил С.-Петербургскому речному клубу.
Среди немалого числа подобных клубов на невских берегах Речной клуб был, пожалуй, самым известным и массовым. Известней даже, чем элитный и гораздо ранее появившийся в Петербурге Императорский яхт-клуб, членами которого были исключительно титулованные лица.
А Петербургский парусный клуб или Петербургский парусный кружок, Петровский яхт-клуб или Гаванское парусное общество, Сестрорецкий, Шуваловский, Невский, Териокский и остальные даже не пытались равняться с Речным ни по значению, ни по популярности.
Официальное рождение С.-Петербургского речного яхт-клуба состоялось 14 марта 1860 года. Но на самом деле (как было доложено участникам Первого Всероссийского съезда любителей и деятелей яхтенного и вообще водного спорта, состоявшегося в 1897 году) начало клубу было положено двумя годами раньше.
Тогда несколько приятелей объединились под шуточным девизом «Jack of all trades» (в прямом переводе – «мастер на все руки»). Быстро нашлись у них и сторонники: уже в 1859 году в этом собрании состояло 40 любителей ходить под парусом, и они стали именовать себя Невским яхт-клубом.
Теперь можно было утверждаться официально, и на свет появился устав, а клуб получил новое название – Речной, свой знак, форменную одежду и даже высокого покровителя – генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича.
Чем был привлекателен Речной клуб, в отличие от уже существовавшего тогда Императорского? В него могли вступить петербуржцы различного достатка и общественного положения. Тот же Иванов-Классик, чьи стихи здесь процитированы, вышел из семьи крепостных, торговал в Гостином дворе, сотрудничал в газете «Петербургский листок»… И вместе с ним тут – один из князей Белосельских-Белозерских, которым принадлежал Крестовский остров, где клуб обосновался. И известный архитектор Цезарь Кавос, и сыновья художника Федора Бруни, и В.И. Тайвани, владелец пароходиков, возивших пассажиров по Большой Неве…
Дело все в том, что членам этого клуба совершенно не обязательно было иметь собственные яхты и лодки: клуб приобретал их за свой счет. Да-да, лодки тоже, потому что первые годы члены Речного яхт-клуба много занимались гребным спортом. Даже по случаю своего рождения первую гонку в конце июля 1860 года провели они на гребных судах. Правда, сами выступали лишь как рулевые, а гребцами наняли профессиональных яличников и матросов. (Кстати, любопытный факт: в программе этих гонок обозначены были также соревнования на лыжах по воде, на дистанции в версту туда и обратно. К сожалению, подробностей, как именно это происходило, газеты, писавшие о гонке, не сообщили.)
А первая парусная гонка состоялась только через месяц после гребной. Участвовали в ней восемь яхт, которые один из пароходиков, принадлежавших Тайвани, на буксире доставил к Северному маяку. Участники должны были обогнуть
Южный маяк и вернуться к точке отправления. У победителя этот путь, как писала газета «Русский инвалид», занял три часа.
К сожалению, победители первых парусных гонок определялись приблизительно, и бывало немало обид. Естественно, со временем стала видна необходимость выработки определенной системы в организации соревнований. В клубе начали делить суда на разряды, и соответственно им состязаться, определили специальные правила «для оценки в баллах гоночной силы яхт» и предложили таблицы учета времени… А в 1898 году и все петербургские яхт-клубы приняли Общие правила парусных гонок…
Уже одна только спортивная работа С.-Петербургского Речного яхт-клуба тех времен заслуживала добрых слов.
Но имелась еще одна, и очень важная сторона его деятельности, о которой сейчас, возможно, не все и знают.
Во-первых, клуб много способствовал развитию судостроения. Если в самые первые свои годы он покупал шлюпки и яхты за границей или заказывал их на Охтинской верфи, то уже в 1866 году основал собственную шлюпочную мастерскую. И слава ее оказалась потом такова, что суда, сходившие со стапелей мастерской, заслужили не одну высшую награду на выставках в России и за границей.
А во-вторых, клуб и обучение мореходному делу взял на свое попечение. В 1876 году были основаны при нем Мореходные классы, позже преобразованные в Училище дальнего плавания Императора Петра Великого – для подготовки штурманов и шкиперов коммерческого флота. Между прочим, и потом оно стало широко известно – как Высшее инженерное морское училище имени адмирала С.О. Макарова.
…В июле 1910 года С.-Петербургский Речной яхт-клуб устроил большой праздник по случаю своего полувекового юбилея.
Запечатлевал на фото торжества такого рода в Петербурге обычно Карл Карлович Булла. Прибыл он со своим трехногим аппаратом и на Крестовский проспект, 92.
Заснял гостей, участников юбилейных гонок, здания клуба и его интерьеры, отдельно – набор роскошных серебряных призов, приготовленных для победителей.
Обратите внимание на снимок, сделанный им у клубного бона (причала). Видите отходящую от него моторную лодку? Тогда такие лодки являлись большой редкостью в северной столице. Тем не менее соревнования в день рождения клуба были устроены и для них. По словам газеты «Новое время», «от шума и дыма некуда было деться».
Окно на Зимнюю канавку
Перед вами на снимке уголок, уж конечно хорошо знакомый. Зимняя канавка уходит к Неве, и арка там, в ее конце, одним своим крылом упирается в здание Эрмитажного театра.
Сто, без малого, лет назад именно это место весьма занимало ученых Академии наук и Министерства императорского двора: оба этих учреждения были озабочены увековечением места смерти Петра Великого.
Объявление о том, что Министерство императорского двора организует по этому случаю всероссийский конкурс на проект памятника, попалось мне в 13-м номере журнала «Зодчий» за 1914 год.
Последующая же информация оказалась на удивление скудной. Журнал «Аполлон» в мае поиронизировал над условиями конкурса, которые требовали, чтобы «все, даже малограмотные, могли понять, что памятник поставлен Петру Великому». Над тем же посмеялась «Речь». А «Новое время» устами своего обозревателя Н. Кравченко заявило, что премии авторам-победителям установлены слишком малые – 500, 300 и 200 рублей, чтобы кого-нибудь соблазнить на участие…
Срок конкурса истек в сентябре, но столичная пресса о том как будто забыла. Только «Зодчий» с «Речью» и упомянули. Первый написал в октябре, что в Кунсткамере открыта выставка проектов. Вторая в отчете о собрании Академии художеств сообщила: «В заключение состоялось присуждение премий по конкурсу проектов для увековечения места кончины Петра Великого. Первая и вторая премии присуждены скульптору Грузенбергу, а третья – г. Малашкину».
Так что же это была за акция, которая не привлекла большого внимания тогда и о которой прочно забыли потом, так что даже мои попытки навести справки у знающих людей – в Эрмитаже, Академии художеств – не принесли результатов?
Ответ нашелся в документах, хранящихся в Российском Государственном историческом архиве и петербургском филиале архива Российской Академии наук. Это переписка, которую на протяжении нескольких лет вели по упомянутому вопросу секретарь Императорской Академии художеств В.П. Лобойков, директор Музея антропологии и этнографии имени Императора Петра Великого В.В. Радлов, начальник канцелярии Министерства Императорского двора А.А. Мосолов, начальник Дворцового управления генерал-лейтенант С.И. Сперанский и другие официальные и неофициальные лица. Во всех подробностях мне ее тут за недостатком места не пересказать, но историю так и не появившегося в столице памятника могу вкратце изложить.
Итак. В 1872 году исполнялось 200 лет со дня рождения Петра, и дату решено тогда было увековечить памятником на том месте, где он скончался. Однако точных данных об этом самом месте не имелось, поскольку первого Зимнего дворца, где произошло печальное событие, уже не существовало. Джакомо Кваренги включил часть стен дворца в возведенный им Эрмитажный театр. Так что от благой мысли пришлось тогда отказаться.
В 1903 году (по другой информации – в 1904-м) выступила с инициативой увековечить место кончины Петра I Академия наук.
Но снова дело уперлось в определение точного места. Решили его все-таки установить.
Осенью 1912 года на заседании историко-филологического отделения Академии наук был заслушан труд Ф.Н. Литвинова (по должности – делопроизводителя управления С.-Петербургского удельного округа, а по увлечению – историка) – «К вопросу в какой палате скончался император Петр Великий». Академики вполне одобрили изыскания Литвинова, доказывавшего, что «та часть стены нынешнего театрального здания, которая выходит на Зимнюю канавку, от угла набережной Невы до закругления Эрмитажного театра, полосою на высоте 13 футов от мостовой и выше до потолка антресольного помещения, несомненно принадлежала к искомой комнате». Они даже предложили приурочить увековечение к 300-летию дома Романовых.
Однако до февраля 1913 года, когда ожидались юбилейные торжества, со столь масштабным предприятием было уже не справиться.
Но и отказываться от планов не стали. Осенью 1913 года Николай II выразил свое «благоугодное согласие» на то, чтобы делу был дан ход.
«Особый памятник» решили ставить в нише окна, выходящего на канавку, в первом этаже театрального здания.
Определили условия конкурса и опубликовали их в марте 1914 года, в уже упомянутом мною 13-м номере «Зодчего»…
Но, как выяснилось из тех же архивных документов, на «всероссийский» конкурс поступило всего семь проектов. Ни один из них не удовлетворил жюри, состоявшее из членов Академии художеств и Министерства двора. Однако премии выплатить пришлось: петербургскому художнику Дмитрию Малашкину и «специалисту-архитектору, мещанину г. Екатеринослава» Сергею Грузенбергу (последний выполнял реставрационные работы в Кунсткамере, и В.В. Радлов ходатайствовал перед министром внутренних дел о продлении ему разрешения на право жительства в Петербурге, то есть за «чертой оседлости»).
Выдача премиальных 800 рублей победителям произошла в феврале 1915 года, и надо сказать, Министерство двора сделало это скрепя сердце – предупредив, что если последует объявление второго конкурса, то надо будет оговорить награждение только тех проектов, которые можно использовать.
Но второй конкурс не объявили. Приняли простое решение: обратиться к ректору Высшего художественного училища Академии художеств «с просьбою, чтобы последний взял на себя труд разработки памятной доски» для установки на месте, где почил Петр I. «Академик Л.Н. Бенуа изъявил на это свое согласие».
Но Россия уже была захвачена войной, и дело застопорилось окончательно…
Однако, слышала я, будто бы памятная доска на месте кончины Петра все-таки появилась – в феврале 2000 года. Ненадолго. Говорили, настоящее увековечение еще впереди. Пока что на углу Эрмитажного театра со стороны Зимней канавки прохожий человек может заметить маленькую табличку со стилизованной под старину надписью:
«1 // Ад: Час: 1 // Кварт:
Почтовая.
Potschtowaja.»
Что верно, то верно – зимний дворец Петра находился в Адмиралтейской части столицы.
Новой столице расти и расти
Колыбель нового града
Именно так определяли когда-то эту столичную местность старинные авторы в своих сочинениях о Петербурге – в частности, Александр Башуцкий в известной своей «Панораме С.-Петербурга», опубликованной в 1834 году.
«Колыбель Петербурга». «Зерно, от которого город пустил ростки во все стороны».
Да, город наш зарождался, начинался здесь – на Городском, на Петербургском острове, на Петербургской стороне, от Петропавловской крепости – во всем своем многообразии и богатстве.
Да вот судите сами. Первое жилище Петра, его бревенчатый домик был построен в 1703 году неподалеку от строящейся крепости. После крепостной, Петропавловской, первая городская церковь в 1710 году появилась на Троицкой площади, которая потом и имя свое получила от этой самой Свято-Троицкой церкви. Кстати сказать, прежде других в столице Троицкая площадь была вымощена камнем…
Разумеется, по соседству с царем стали селиться и кое-кто из его вельмож… Их палаты тоже пригодились новорожденной столице. Так в доме петровского дипломата Петра Шафирова, говорят, происходило самое первое заседание учреждаемой в России Академии наук. В шафировском же доме поначалу хранились и коллекции знаменитой Кунсткамеры.
А дом Романа Брюса, первого обер-коменданта столицы, после его смерти в 1720 году, занял Синод. Что же касается Сената, то он «присудствующее свое место» имел непосредственно в крепости.
В крепости, утверждают, обрела существование и первая петербургская аптека.
Близ Кронверка в 1706 году развернулся первый столичный рынок – обжорный и толкучий. Еще раньше, в 1705 году выстроили на площади, со стороны нынешнего Александровского парка, первый Гостиный двор. Он был деревянный и сгорел через пять лет в пожаре, после чего был заменен мазанковым, в два этажа. А позади Гостиного двора появилась в 1711 году первая столичная типография. И первые постоялые дворы – для приезжих попроще, и первая гостиница – Фартерная изба, для гостей рангом выше, и даже первый трактир – «Австерия», тоже возникли именно в этой «колыбельной» местности…
Как видите, слово «первый» употреблено мною многократно. Известно, что по первоначальному замыслу Петра Городской остров должен был стать центром новой столицы. Но жизнь очень часто переворачивает наши планы.
«Петербургский остров, некогда центр жизни и деятельности, – с печалью признавал Башуцкий, – ныне постоянное жилище беднейших…»
И в 1862 году вторил ему Михайлов в журнале «Северное сияние»: – «Несмотря на то, что основание столицы… возникло сперва на Петербургском острове, он в продолжение сташестидесятилетнего периода только все отставал от прочих частей города и, представляя когда-то С а н к т – П е-т е р б у р г, мало-помалу усвоил себе потом второстепенное название Петербургская сторона».
Увы – «прежняя колыбель столицы ныне почему-то считается ее окраиною»… Да, вот так оно вышло: зерно, дав ростки, на том свою роль будто бы и закончило. Уж потом о Петербургской стороне столичные жители долго говорили никак не в возвышенном тоне. Вы даже не представите себе, сколько чернил извели, сколько перьев, гусиных и стальных, сточили газетчики, критикуя тогдашнее ее состояние. На протяжении всего XIX века представляла Петербургская окраинная сторона местность пустынную, заброшенную и грязную.
«Обширные площади лежат в ней или впусте или под огородами, – писала «Северная пчела» в 1861 году. – За неимением мостовых и водосточных труб в весеннюю и осеннюю пору нет ни прохода, ни проезда… Тротуары – деревянные мостки, сколоченные кое-как, приспособлены как нельзя лучше, чтобы пешеходу сломать себе шею…»
Если вы думаете, что так выглядела какая-нибудь затрапезная Колтовская улица или Наличная (теперешняя Корпусная), то ошибаетесь. Откройте топографически точный роман Достоевского «Преступление и наказание», найдите, к примеру, сцену последней ночи Свидригайлова. «Он шагал по бесконечному Б-му проспекту уже очень долго, почти полчаса, не раз обрываясь в темноте на деревянной мостовой…»
Б-й проспект – это ведь Большой проспект, а деревянная его мостовая вовсе не сосновыми торцами, как перед Зимним дворцом, была выложена.
А как долго ждали здешние обыватели постоянных мостов, которые бы надежно связали их с центром столицы! Ведь до начала XX века Дворцовый и Троицкий были наплавными: весной их наводили, а осенью убирали. Так что часто получалось быстрее добраться по воде, наняв перевозчика.
«Бедные заречные театралы!» – сокрушался при этом один из современников в своих заметках. Каково им возвращаться после спектакля в Александринском театре ветреной ночью в лодчонке, скачущей по темным волнам!..
А как просили хозяев города осветить свои бедные улицы! «Царством тьмы» назвала однажды Петербургскую сторону газета «Голос». На дворе был уже 1911 год, а жители Малого проспекта Петербургской стороны все еще умоляли городскую осветительную комиссию заменить керосиновые фонари на газовые…
Для дорогих гостей
Вглядевшись в безлюдную эту картину, вы, конечно, узнаете и купольную башню Пушкинского Дома, спрятавшегося вдали, на набережной, и здание университетского истфака. Снимок, кстати, не очень и стар – сделан чуть больше полвека назад.
А вот век назад этот уголок города имел у петербуржцев иные приметы: Таможня, Старый Гостиный двор, Новый Гостиный двор…
Как там у Пушкина – «все флаги в гости будут к нам»? Гости ведь, по-старинному, это купцы, ведущие торговлю с заморскими странами. И они были среди первых, о ком позаботились в родившейся российской столице, ставшей окном в Европу.
Для купцов и строились «дворы» – лавки со складами. Прежде всего Гостиный двор появился на Петербургской стороне, на Троицкой площади. А в 1722 году было приступлено к строительству еще одного, на Васильевском острове. Как докладывалось, уже в начале XX века, на общем заседании правления Общества архитекторов-худож-ников и членов совета Музея старого Петербурга, строили его на средства купцов и горожан, по плану Пьетро Трезини. Но строительство шло медленно, с остановками – видать, по причине недостатка денег. Между тем, купцы в помещениях нуждались, так что был повод еще раз их потрясти, чтобы строили своим коштом. Они же плакались: мол, и так терпят убытки от пожаров да иностранных торговцев… Как бы то ни было, но в 1740-х годах здание того Гостиного двора было все-таки закончено, правда, уже по планам Трезини-сына, звавшегося Джузеппе, при участии Михаила Земцова.
Гостиный двор на Васильевском надолго стал в столице главным, таможенным – здесь сосредотачивались «отпускные», то есть предназначенные на экспорт отечественные товары и привозные, импортные. Очень скоро его амбаров и лавок стало не хватать: в 1763 году портовая таможня доносила, что в ожидании разгрузки корабли иногда вынуждены устанавливаться вдоль набережной в несколько рядов.
Прижимистое купечество раскачивалось долго, но деваться было некуда: пришлось приступать к строительству нового Гостиного двора, по соседству со старым, и эти два слова – «новый» и «старый» – с тех пор прочно прилепились к их названиям.
Новый Гостиный двор вырос на площадке между старым двором и Таможенным сквером в первых годах XIX века. Автор, Джакомо Кваренги, спроектировал замкнутое по периметру участка здание в два этажа, разбитое на изолированные отсеки, с галереями в первом этаже снаружи и по обоим этажам во дворе. Предназначено же оно было не для продажи товаров, а лишь для их «складки». Но и Старый Гостиный не был забыт: в 1820-х годах его перестроили, а в 1873-76 годах несколько амбаров в верхней галерее, со стороны нового двора, переделали в «роскошные залы» для Таможенного музея: «с целью доставления таможенным чиновникам возможности ознакомиться близко с привозными в Россию и отпускными за границу товарами».
Однако с годами старый двор стал терять свое «гостиное» значение. Таможенное ведомство, последний его хозяин, стало постепенно раздавать его строения и участки. К 1912 году один из четырех его углов застроило Главное управление неокладных сборов, другой приобрело Министерство торговли и промышленности.
А возникшие планы снести строения на третьем, юго-западном участке, ради возведения там Библиотеки Академии наук, предвестили конец Старому Гостиному двору как таковому.
Художественная общественность столицы поднимала громкий голос в его защиту, но потерпела поражение.
Библиотечное здание встало там в начале 1910-х годов. Старый Гостиный двор остался лишь на старых картах Петербурга…
А здание Нового Гостиного двора уцелело. Уже в советское время его помещения долго использовались по прежнему назначению – как склады. Пока не возникла идея приспособить строение для Ломоносовского института Академии наук. В 1932 году архитекторами Я.Я. Кетчером и К.И. Кашиным был составлен проект. И даже к работам успели приступить. Но Академия переехала в Москву.
Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 16 мая 1934 года о восстановлении в ЛГУ имени А.С. Бубнова исторического образования оказалось очень кстати: здание Нового Гостиного двора было передано Университету под исторический факультет.
Строительные работы возобновились, естественно, с некоторою переделкою проекта. Они продолжались, по мере освобождения складских помещений, еще и в 1941 году. Хотя уже 1 сентября 1934 года 150 первокурсников нового факультета заняли здесь аудитории.
«Серое, неприглядное снаружи здание исторического факультета сегодня ожило», – писала тогда университетская газета.
Оно давно перестало быть серым и неприглядным. Но Кваренги своего творения не узнал бы. Здание выросло на этаж, уничтожены арочные галереи во дворе, никаких тебе отсеков внутри. Да ведь и не склад товаров же – кладезь знаний!
