Kitabı oku: «Либелломания: Зимара», sayfa 5
Скважина обнаружилась, когда я, наклоняясь, чтобы вставить ключ, упала в Гертруду. Лужа захлестнула мне лицо. Ключ утонул. Я вынырнула и поняла, что Мильтон стоит на четвереньках и держит меня за волосы. Мой взгляд остановил его, и вот так, стоя на карачках, с волосами, намотанными на его кулак, я отпихнула Гертруду и достала запасной ключ. Он провернулся в скважине. Оставила волосы с затылка Мильтону и кожу с мозоли на пятке Гертруде и вывалилась. Куда-то. Да в тот момент я бы обрадовалась даже Скрибе Кольщику!
У меня остался последний ледяной ключ. Я ступила куда-то босыми ногами. Это был не туалет, слишком мало было света. И не лифтовый холл. Значит, отсек 2. На стенах зелёные цилиндры отбрасывали тень на чёрные квадраты и манипулировали серыми, чтобы те казались разного оттенка, хотя на самом деле были одинаковы. Вместо гамака в углу напротив высилась груда кружек, чашек, стаканов, бокалов. Из некоторых торчали карандаши.
– Параноидная шизофрения, – Дъяблокова сидела в одиночестве и болтала ногой. – Так написано в моей карте. А знаешь, что написано в минус двадцать пятой главе?
Я помотала головой и сглотнула. Дъяблокова была настолько сильно психической, что с равной вероятностью могла кликнуть санитаров, загрызть или помочь. Она указала на груду в углу.
– Вон там посмотри.
Я послушалась. Побоялась спорить, не удостоверившись прежде, что она агрессивна не сильнее, чем обычно. На дне каждой пыльной кружки цвела развесистая плесень. Ни одна микологическая лаборатория не сравнилась бы с этим садом по разнообразию расцветки, форм, вони и пушистости. Приглядевшись, я разобрала в комках плесени очертания чайных ложечек и блюдец. Кое-где среди кипучих грибков проглядывали остатки чего-то бурого, блестели капли коричневых потёков. Через пару лет там могла появиться жизнь настолько разумная, что дописала бы за хозяйку роман.
Блокнот, который вечно торчал у Дъяблоковой из кармашка пижамы, тоже был там. Я вытащила его из винного бокала, край которого служил закладкой, чихнула, вдохнув горько-пряные споры, и отбросила плесневую колонию на сотни поколений назад в развитии. На обложке блокнота, в длинном ряду перечёркнутых вариантов названий, последним значилось «Тайна секретной загадки». Но и оно стояло под вопросом. В блокноте было сорок четыре страницы. Первую занимал пролог. На двадцать шестой была «Глава -25», в которой значилось малоразборчивое:
«Она устраивает побег».
– Дъяблокова, – раздражённо выдохнула я, – из-за того, кто у меня санитар, эту гипотезу до тебя только ленивый не высказал.
– Тогда открой эпилог.
– Послушай, мне некогда.
– Он короткий. Хватит смелости?
Я сделала вид, что пролистала блокнот до конца. Роман заканчивался словом «стаканчик». Если это был стаканчик кобравицы, он не помешал бы мне прямо сейчас. А не в эпилоге.
– У меня ключ тает, – сглотнула я. – Ещё минута, и придётся тебе переписывать сюжет главы двадцать пять, или как её там. Ты дашь мне пройти?
– Ты же не собираешься назад?
– Только не в первый отсек. Норман выяснил, что отсюда можно попасть в туалет в хвосте.
– В хвосте? – переспросила Дъяблокова. И я поняла, что не каждый сумасшедший в мире видел стрекозу на пространной схеме.
– Между вторым отсеком и туалетом есть минипорт.
Дъяблокова повертела меня на месте, цапая за пижаму, всю в ошмётках Гертруды. Словно оценивала, можно ли пускать главную героиню на волю в таком виде. Было непонятно, на моей она стороне всё-таки или нет. Её манера поведения больше напоминала эксперимент по изучению всех вокруг. От затхлого, наполненного спорами воздуха её отсека меня мутило. Казалось, что косые стены падают мне на маковку, и я повторила, чеканя каждый слог:
– Ты дашь мне пройти?
– Сюжет обязывает, – она пожала плечами, и вдруг глаза её вспыхнули нездоровым блеском. – На моей планете жил один древний философ. Платон. Так вот, Платон считал, что икосаэдр символизирует воду. Эта находка феноменальна! Воду, понимаешь, Эмбер?
– П-прости. Не понимаю. – Я в этом плесневелом, разрисованном шахматной клеткой аду уже с трудом разбирала собственные слова. – Это ты подкинула мне лёд?
Куски в туалете напоминали многогранники, но я плохо разбиралась в «аэдрах». По разочарованию в потухшем взгляде Дъяблоковой, ровно такому же маниакальному, каким было искрящее возбуждение до этого, я поняла, что она не лёд имела в виду.
– Тебе сюда, – розоволосая толкнула меня к скважине рядом со своим гамаком.
Поковырявшись в скважине, я вышла на свет дальнего туалета. Там было что-то не так. Не нашлось раковины. Не стояло унитазов. Ни со льдом, ни без. Куда это Дъяблокова меня выпихнула?
Зато с пола до самого потолка высилась башня из оригами. Из-за хлопка дверью сверху на меня обрушилось облако белой, сероватой, желтоватой бумаги. Лавируя среди мятых листков, по отсеку катался Сомн. Я обрадовалась ему, а он высоко хихикнул и послал в меня бумажный самолётик. Бумага скользнула по шее и больно ужалила: край порезал кожу.
– Осторожнее, Сомн, – шепнула я и приложила палец к губам.
Но он не ответил и не прекратил. Он подбирал новые самолётики и посылал, посылал, посылал их прямо в меня. Пальцы, которыми я ловила листки, уже все были в крови, но Сомн продолжал и мерзко хихикал.
– Сомн! Это же я! Прекра…
Его металлическая гусеница переехала мне ногу, я вскрикнула от боли. Сомн гнал на меня свою коляску! В его движениях не было той хрупкой деликатности. Старик проворно вертелся, направляя гусеницы мне в колени и в конце концов повалил на пол. Он рычал. Лиловые вены вздулись под жёлтой кожей. Я заметила, что у него в носу не хватало трубок, которые он поправлял на групповой терапии и днём в столовой. Казалось, что так поступал кислород, а что на самом деле? Лекарство от безумия? Я сдала назад, чтобы вернуться во второй отсек. Но обнаружила, что обронила ключ. Уворачиваясь от колюще-режущих самолётиков, в забрызганной кровью пижаме, я рыскала по полу среди кипы бумаги.
И тогда Сомн рыкнул опять и наехал на меня всем креслом. Старик весил не больше ребёнка, но его машина крепко прижала меня к полу. Рёбра стиснули лёгкие. Бумажный веер замелькал у меня перед глазами, кусал щёки, нос, губы… Я не удержалась и взвизгнула на весь бентос.
«Чиджи, маленький мой, помоги…»
В стыках зашипело. В отсеки пустили сонный газ. В сладковатых его парах последнее, что я услышала, был голос Сомна:
– Ох, бедная девочка, что ж ты так не вовремя… – продребезжал старик знакомым тембром, и я отключилась.
* * *
Меня разбудили сирена и системный вопль:
НАРУШЕНИЕ РЕГЛАМЕНТА ИНСТРУКЦИИ ПО ПРЕДПИСАНИЮ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ПОПЫТКАМ СРЫВА РЕЖИМА ИЗОЛЯЦИИ!
Снова в темноте. На сквозняке. Я решила, что меня обнаружили и бросили в карцер, но два голоса рядом бубнили наперебой:
– Что, проветрил? – спрашивал один. – Не запирай, ей всё равно уходить.
– Ладно, ладно, только убери этот самолётик, он слишком б-б-белый… – откликнулся кто-то.
Второй голос я узнала. Рыхлый парень, который паниковал от белого. Я приподнялась на локтях:
– Уё, это ты?
– Зачем ты забралась к Сомну, когда он не спал? Ты сумасшедшая?
Так и подмывало признаться, что, очевидно, да. Незнакомый голос объяснил:
– Сомн лунатик. Он безобидный, только когда спит, а когда просыпается – смертельно опасен. Он же везде ездит с этими своими трубками, чтобы не проснуться, не дай бог. У него там снотворное.
– А ты кто? – хрипнула я.
– Шампу, – из полусвета проступило лицо бледного эзера. – Когда ты там заорала, санитары пустили сонный газ, и Сомн пришёл в себя. То есть заснул опять. Вытолкал тебя к нам, в отсек 4. А мы вот… проветрили.
– Проветрили?..
– Вскрыли дверь в столовую, а она проходная, и газ рассеялся.
– Но как же вы вскрыли дверь? Я… у меня были ключи, но я растеряла два, а третий растаял.
– Сомн так перепугался за тебя, что дал свой ключ. Ему очень стыдно. Он хранил его для себя, но, когда увидел, что натворил, даже заплакал.
Шампу протянул мне ключ, выточенный из… зубов. Они были аккуратно обрезаны в форме гребня и скреплены магнитной проволокой. Откуда Сомн достал магнит? Наверняка из какого-нибудь движка на своём кресле.
– Ребята, я так вам благодарна. А это не вы случайно передали для меня лёд?
– Не случайно, – ухмыльнулся Шампу. – Трюфель вчера попросил Сомна, чтобы Сомн попросил меня колупнуть лёд на тренинге. Трюфель сказал, что это для тебя. Ради него-то я бы не стал рисковать.
– Но ты же эзер. А я же убийца минори.
– И я, – улыбнулся Шампу. – Я пью кровь эзеров. Насухо их высасываю, как тряпочки!
Вот почему он был такой бледный и чахлый.
– Постой, а второй кусок льда, в другом туалете – тоже ты?
– Ка-Пча меня попросил, – скромно поправил розовые очки Уё. – Мы с Шампу не знали, в какой туалет ты пойдёшь, и бросили в разные.
– Так это что же, – опешила я, – вся психушка была в курсе?
– Э… Ну… Кроме Гертруды и Мильтона.
– Только, боюсь, ключ уже не поможет, – я сглотнула ком. – Слышите? Вибрации нет. Грузовая гломерида улетела. Поздно…
– Да нет же! – возразили хором Уё и Шампу. – Давали сигнал тревоги. Санитаров вызвали наверх, в Загородный Палисад. Они там все кого-то ловят по всей Френа-Маньяне. Гломериду не выпустят, пока тщательно не обыщут.
Значит, Трюфель сбежал. И системное упреждение касалось его, а не меня. Я поднялась, шатаясь. Лицо и руки жгло от бумажных порезов. Я, наверное, оставляла за собой кровяной след, но в потёмках спящего бентоса капли не были видны.
– Спасибо, Шампу, спасибо, Уё. Передавайте привет Сомну. Пусть не переживает, я не в обиде.
Я скользнула в столовую, где витал сладковатый запах рассеянного сонного газа. И заперла за собой дверь зубным ключом. Он был гибкий, но идеально входил в скважину, не чета ледяным. Пройдя столовую насквозь, я заглянула во второй лифтовый холл, из которого сбежал Трюфель. Там на полу валялись куски фольги и стоял Вион-Виварий. Он весь дымился от злости и распекал санитара Трюфеля, саблезубую рыбу. Над ними порхал незнакомый санитар-скат, который методом исключения отвечал за Гертруду.
Зато в первом холле было пусто. Я тяжело прокралась туда по-пластунски, со странным ощущением после обморока, будто пол поднимался в гору. Планируя побег, я вовсе не предполагала, что маршрут обернётся вот так:
Зубной ключ с клёкотом пережевал штифты в замочной скважине. Лифт откликнулся на вызов и приветливо отвёл дверь. Внутри я из последних сил сфокусировалась на сенсорах и выбрала кнопку со стрелкой вверх. Поехали. На полу подрагивали обрывки фольги. Такое создалось впечатление, что Трюфель убежал голым. Когда лифт остановился, я прижалась к стене, готовая юркнуть в незнакомый коридор. Дверь открылась.
И я оказалась лицом к черепу с Видрой во втором холле бентоса.
Но я ехала вверх! Вверх! Я ничего не перепутала, рядом ещё горела та самая кнопка со стрелкой. Видра был ошарашен не меньше меня, с разницей лишь в знаке сюрприза: плюс и минус.
– Так-так! – Вион-Виварий шагнул в лифт и распахнул жёсткие крылья скарабея. – А ну-ка, Эмбер, иди сюда!
Следом механический скат спланировал в лифт и хлестнул меня хвостом.
Бз-з.
* * *
Иногда (ах, Эмбер, не лги себе, с тобой это постоянно…) задним умом невероятное сознаётся очевидным. Что касалось меня, смело можно было поменять голову и задницу местами, никто бы и не заметил, да и соображалось бы лучше. А главное, своевременно. Я лежала на железной паутине карцера лицом вниз. Дъяблокова поняла, что я не понимаю. И нарочно отправила к Сомну, чтобы избавиться от глупой шчеры.
«…Платон считал, что икосаэдр символизирует воду».
И я, и Норман спотыкались, переходя из комнаты в комнату. Думали, из-за гипнотической расцветки пола.
Норман обнаружил связи между комнатами, которых там не должно было быть. А я списала их на минипорты. Умная дура.
Переползая из коридора в холл, я чувствовала, чувствовала же, что двигаюсь вверх. Но не верила ощущениям. Я всё-таки была чуть менее сумасшедшей, чем думала.
На самом деле схему бентоса следовало не расправить, а скомкать. Потому что череда пирамидальных комнат складывалась в икосаэдр:
Во втором лифтовом холле я оказалась практически вниз головой относительно поверхности клиники. Поэтому кнопка, которую я приняла за выход наверх, вела туда, куда и указывала. На дно. Дверь карцера отворилась и хлопнула. Под занавес самобичевания Видра объявил:
– Скриба Кольщик!
Кай… помоги…
Глава -26. Пыхлёбка из полымяса
Днём у хибары Зеппе виднелись стелющиеся кустарники, сонные, окаменелые от мороза деревья, холмы с лысыми макушками, а вдали – полосатые скалы. С жилами грязи, гранита и снега. Но всё было исключительно в оттенках белого, серого и чёрного. Впервые оказавшись на улице после болезни, Бритц даже решил, что у него повредилось цветовосприятие. Он просто слишком долго не был на Зимаре. Дёргая дверь на себя, Кайнорт обернулся к оврагу в последний раз. Он совершил туда семь походов за двое суток. Одаривая презрением эмалированный шлем помойного ведра, спускался в овраг и вынимал из твердокаменного наста меч, сучковатый и губчатый от влаги. Без крепкой палки в руке нечего было и думать справлять нужду там, где вились охочие до голой задницы песцы. Зеппе и Нахель собирали кинетическую повозку – кинежанс – для выезда. Когда Бритц вернулся в хибару, то застал Деус колдующей над химическим эксикатором. Она держала за хвост пекловастика.
– Подкреплюсь и отправляемся, – Деус стряхнула слизь с пекловастика на пол. – Будешь пыхлёбку?
– Господи, разумеется, нет. Я надеялся, мне прибредилось, что вы этим питаетесь.
– Тогда жуй снег. Ты приел все пищевые капсулы. И не стоит недооценивать пыхлёбку. Я готовлю её так, что тысячи лет назад древние нохты устроили бы здесь резню, чтобы заполучить меня в жёны.
– В последнюю фразу следовало бы добавить «не», причём даже не принципиально куда…
Но оторвать взгляд от эксикатора было невозможно. Деус вылила туда минеральную воду и бросила пекловастика. Он крутился, нырял и в целом прекрасно себя чувствовал. Лимонная обезьянка мизинцем сняла с поверхности плёнку всплывшей слизи, и Бритц порадовался, что в этот миг Деус не видит его лица.
– Для пыхлёбки нужен щелочной бульон, а если в минеральной воде невысокий водородный показатель, то и умереть недолго.
Следом к пекловастику отправилась жирная зелёная…
– Химидия, или экспложаба, – пояснила Деус и заметила, что любопытство подтащило Кайнорта прямо за её плечо. Тем временем под крышкой эксикатора разыгралась битва. Пекловастик искусал экспложабу, а та в ответ слопала его целиком.
– Хорошенько покусанная экспложаба впитает ароматы бульона.
– Это ты придумала или Деа?
– А давай договоримся, песец, – резко обернулась Деус, – что ты не шутишь насчёт Деа, а я не выдираю тебе ноздри.
– Только наступи мне на ногу, и я пожалуюсь Нахелю.
Бритц нащупал выгоду своего дерьмового положения, которая заключалась в том, что из-за Нахеля его тут никто, за исключением Нахеля, не смел обижать. Женщина от природы мудрая, Деус решила бороться с раздражением путём просвещения:
– Рецепт придумала я, что бы это ни значило. Сытную пыхлёбку легко готовить без костра. В брюшке у пекловастика резервуары с гидрохиноном и перекисью. А в специальных железах – каталаза и пероксидаза. Когда экспложаба глотает пекловастика, содержимое его брюшка смешивается, выделяет хиноны, атомарный кислород – и мгновенно кипит. Желудок экспложабы растворяет нежные оболочки пекловастика, и кипяток выплёскивается наружу. Вот… вот сейчас. Сейчас!..
Она покрепче прижала крышку эксикатора, и внутри прогремел взрыв. Экспложаба всплыла кверху брюхом. Она стала розовой.
– Минута, и полымясо готово, – объявила Деус. – Щёлочь в минералке нейтрализовала побочные продукты реакции. Пыхлёбка не раз спасала мне жизнь.
Она спустила вонючий газ и налила себе бульона в тигель. Потом выловила фаршированную мерзость и шлёпнула туда же. В последнее время Кайнорт старался не менять позу без острой необходимости, хотя Деус и предупредила – да он и сам понимал – что боль внезапная сильнее боли, притуплённой привычкой. Но его обонятельные рецепторы были слишком чувствительны, вкусовые сосочки слишком капризны, а фантазия слишком развита. И, пока Деус наслаждалась пыхлёбкой, он не вытерпел вида и запаха и вышел наружу.
Зеппе пригнал кинежанс, который передвигался по ландшафту почти любой сложности. Летать на Зимаре стало невозможно. Ещё бы: магнитные поля свихнулись вместе с шамахтоном, который за них отвечал. Тогда Зеппе собрал кинетический механизм со множеством суставных сочленений, эдакий комплекс взаимосвязанных трубочных ходулей с рулевыми парусами. Уж чего-чего, а ветра на Зимаре было предостаточно. Над шагающим механизмом помещалась лёгкая кабина на четверых. Простенький стартер приводил в движение систему ходулей, они перекатывали коленки одна за другой, ступали хоть по камням, хоть по глубокому снегу. Паруса заталкивали ветер в пневматические накопители, а те корректировали направление поворота и помогали на подъёме. Кинежанс почти невозможно было завалить, а ходули шагали тем быстрее, чем сильнее бесновалась метель. Зеппе в своём в давленом, потёртом шлеме погладил кинежанс и похлопал по крупу, словно скелет крылатого коня.
– Пора. Пора… – он постучал по древним часам, которые болтались на впалой груди. – Пока солнце не сорвало снежную шаль с острия кряжа Тылтырдым. Иначе она зашорит нам обзор.
– Странный циферблат у тебя, Зеппе. На нём сразу все цифры.
– А-а, – хрипло усмехнулся старик и погладил часы. – Это древний, аналоговый. Сейчас уже никто не ориентируется по стрелкам. Но знаешь, так время видится шире: и вперёд, и назад… можно остановиться и подумать о прошедшей минуте, или о будущей. Время течёт медленнее, особенно когда есть секундная стрелка. Для старика лучше нет аналогового циферблата. Стрелка касается тебя, гладит на каждом витке. Когда времени уже осталось не так много, хочется острее прочувствовать его ход. А что электронный циферблат? На минуту отвлёкся – и пропала минута, будто и не было её никогда.
– Я думал, мои инженеры самые талантливые, – сказал Бритц, делая себе пометку научиться определять время по стрелкам, если, конечно, ему посчастливится заиметь это время. – Но твой кинежанс восхитителен, как живая сказка.
– Это ещё что. Вот была у меня одна машина… Он… это был он, так вот он был мне как сын. Мой лучший проект. Я собирал этого робота пятнадцать лет, отрывал от себя лучшее. Как же его… никак не вспомню, как же я его называл… В честь… в честь… нет, не помню. А потом его забрали у меня. Потому что он был слишком правильный робот.
Лица Зеппе не было видно, но его голос дрожал гордостью и горечью. Деус прикончила пыхлёбку и растряхивала свою шапку-дуршлаг на пороге хибары:
– Давайте все на борт. Нам предстоит добраться к самому узкому месту кряжа Тылтырдым, где ждёт Фибра со своей машиной. Это наискосок градусов на двадцать во-он туда. А прямо – зона экстремально низких температур. Хоть там и экватор, но это аномально холодное место даже для Зимары. Так что путь лежит через пустыню Манырсу. Важно пересечь её до того, как небо закроет шаль, потому что ориентироваться придётся только по звёздам. Приборы шалят.
Она взглянула на Кайнорта, который был так бледен, что даже волосы из жемчужных, какие преобладали у минори, стали призрачно-ледяными. На фоне снега казалось, что он стоит вовсе без головы.
– Манырсу? Там полно ориентиров.
– Н-да? Насколько мне не изменяет эйдетическая память на карты, пустыня гладкая, как койка новобранца, и пустая, как…
– Как пустыня? – сквозь зубы подсказал Бритц. – Ты ошибаешься.
Деус подошла и нацепила на мраморного истукана тёмные очки, пока он не ослеп. Альбедо на Зимаре достигало ста процентов.
– А давно это у тебя с глазами?
– Красные?
– Нет, светятся. Прямо сквозь очки видно.
Кайнорт сорвал их и заглянул в отражение на линзе. Дело было не в когтях Зимары. Ему ещё дома казалось, что белые радужки стали ещё белее. Он смутно представлял, что это могло значить. Как и оттенок кожи, похолодевший полгода назад. Изменившийся аппетит на кровь и много чего ещё. Кайнорт до последнего откладывал звонок дяде Нулису, чтобы расспросить… Но теперь это было так не вовремя!
– Это чтобы тебя лучше видеть, деточка, – буркнул он.
Они вчетвером погрузились в кинежанс, а ящик со всем необходимым для ремонта шагал в кинежансе поменьше. Вдвоём большой и малый кинежансы напоминали лосиху и лосёнка, которых Бритц видел на Бране. «Детёныш» – Зеппе называл его бардачопик из-за того, что его ходули соединялись дюбелями – был лёгок для своего паруса и время от времени вырывался вперёд, прямо как любопытный зверёк. На его рёбрах позвякивал чудесный инструментарий Зеппе. За бардачопиком крался Сырок. Кайнорт только на третьи сутки заметил, что у ручного песца не было задних ног. То ли перебили, то ли таким уродился. Что ж, это кое-что объясняло: песец на четырёх лапах ни в какую не дал бы собой командовать. Сырок рыхлил наст со скоростью снегохода, волочил юркое тело и загребал хвостом, словно белёк. Чивойт, не будь дурак, вспрыгнул в кабину прямо на колени Бритцу, чему тот был не очень рад.
– Что за ориентиры, которые ты обещал, Бритц? – спросила Деус километров через двадцать. – Небо затягивает. Снежная шаль уже скрыла треть. Как бы нам не промахнуться.
– Слева, во-он там, зелёная куча, видишь?
Деус настроила окуляры. Пустыня Манырсу была страшно холодная, но абсолютно голая. Сухая. Ни снежинки не упало на её дроблёные камни с тех пор, как триста лет назад Кайнорт впервые выслеживал там маньяка. Тучи сгущались, вращались, грозились, но проходили мимо.
– Вижу кучу. Отбой, это мертвец. Всего лишь труп валяется.
– Чиканутый Димус, – Бритц кивнул останкам, будто проезжал мимо доброго приятеля. – Лет сто назад он тут сцепился с добычей и проиграл. Он не эзер, вот так и остался лежать. Приглядись, его макушка указывает точно на север. Здесь некому его тревожить, песцы так далеко в Манырсу не лезут. А там дальше новая роза ветров.
– Опять трупы?
– Просто замечательные трупы.
Но полсотни километров спустя их ждали неприятности. Снежные наносы, паутиной устлавшие пустынные булыжники. Невидаль для Манырсу в любое время года. И дальше снег становился только гуще.
– Проказы шамахтона, – донеслось из-под шлема Зеппе. – Раньше метеоспруты облетали Манырсу по длинной дуге.
– Шпионы Зимары, – сказала Деус и покосилась на Кайнорта. – Точно тебе говорю. Зимара привязана к чёрным озёрам и выходит наружу только сквозь них, вот и завела соглядатаев. Они за тобой так и следуют, Бритц.
Бритц промолчал. Впрочем, он тоже заметил, что видит этих тварей что-то уж слишком часто. Нахель при упоминании метеоспрутов подобрался и едва заметно закусил щёку, что также не ускользнуло от Кайнорта. Но расспрашивать отморозка было не с руки. Тем временем Зеппе остановил кинежанс, потому что никто не знал, куда их теперь занесло. Сырку приказали ворошить снег, и Чивойт с удовольствием к нему присоединился. Через час Нахель что-то заметил. Он спрыгнул с кинежанса и расшвырял наст рядом с местом, где бранианская кошка почуяла мороженое мясо:
– А это не может быть ориентиром?
Снег почти укрыл тела, но над сугробом корчились гримасы. Один труп кусал другого за нос. Бактерий в Манырсу водилось примерно две штуки на квадратный метр, поэтому синий нос иссох, но остался на месте, да и зубы противника не пострадали. Двое провалялись здесь с самой первой игры Клуба. Нахель осторожно расковырял снег поглубже, обнажая пару. Мужчину и женщину. Мужчина, которого кусали, сжимал треснувший корпус линкомма. За него-то пара и подралась, обвивая друг друга руками, ногами, хвостами, рогами. Да так и замёрзла.
– Никто уже не помнит, как их звали, – сказал Бритц, – но с тех пор, как они служат компасом, какой-то бранианец в Клубе нарёк их Гордон и Труди. Антенна линкомма направлена на запад с точностью до миллисекунды. Я сам её настроил, когда наткнулся на тела двести лет назад. Мне показалось тогда, что это кому-нибудь пригодится.
– Какой ты заботливый, – съязвила Деус. – Если сдохнешь здесь, я уложу твой хер строго на юг.
– Да хоть на луну. Я равнодушен к собственному трупу. А если серьёзно – ведь хоронить в вечной мерзлоте невозможно, а тащить трупы до Френа-Маньяны на себе – большой риск. Любой, кто забирался в пустыню Манырсу так глубоко, и сам еле стоял на ногах, а чаще был в большой беде. И, кстати, я нарушаю одно из правил Клуба, рассказывая добыче об ориентирах.
– А я открыла тебе рецепт пыхлёбки. Баш на баш.
Они преодолели большую часть пути до кряжа Тылтырдым без приключений. Кряж опоясывал Зимару по экватору. Давным-давно, когда здесь процветали древние нохты, у планеты были ледово-гранитные кольца. Со временем гравитация победила их, и кольца рухнули. Так образовался Тылтырдым. Покрытая туманами и тысячелетней пургой, Зимара из космоса выглядела как мороженый вареник. Ближе к концу пустыни повалил такой снег, что пришлось взять Сырка в кабину. Переболев песцовым токсолютозом, Бритц совсем не мёрз в холодной кабине в одном капюшоне. Хотя прядь, упавшая на лоб, оказалась покрыта льдом. Да ещё доставали снежные блохи. Шея от них покрылась мурашками. Комм нелегко было выковырять из-под куртки не теребя иглёд в грудных мышцах, но по яркому солнцу и ползучему туману он полагал, что температура воздуха рухнула под третий десяток ниже нуля.
– Минус двадцать шесть! – прозвенело из-под шлема Зеппе. – Если бы не антитела к токсолютозу, мы бы и до Чиканутого Димуса не добрались.
– Вас всех тоже искусали? – Бритц знал: даже короткая встреча с песцами заканчивалась кровью.
– Нет, мы с Деус давно привились. Но твой иммунитет сильнее. Легко переживёшь минус тридцать пять голышом.
– А Нахель?
– Зимара его в висок клюнула, – Деус наклонила свой лимонный капюшон к капюшону Бритца и понизила голос. – Я знаю наперёд, что ты зондируешь, Бритц. Нет, тебе от него не избавиться. Нахель мёрзнет, но она не даст ему умереть, – и добавила, помолчав: – Кажется, он уже больше машина, чем все машины Зеппе.
Бритц кивнул, как Деус показалось, удовлетворённо. Это ей не понравилось. Пшолл дремал с тех пор, как откопал для них Гордона и Труди. Сложил руки на груди на манер мумии и только изредка прерывал храп, чтобы взглянуть на господина. Кончик его носа стал фиолетовым, а ногти бордовыми. Бритц взглянул на свои руки без перчаток: как всегда белые с прожилками вен, но тёплые.
– Сигнал! – встрепенулся Нахель.
В пурге у подножья Тылтырдыма мерцали фонари. В бугре изо льда и мёрзлой грязи застряла носом машина Фибры. Конусный бур три метра в основании и семь метров в длину. Внутрь вела круглая дверь, крепкие лопасти с твердосплавными напайками обвивали корпус частой спиралью. Спереди и сзади к буру крепились гусеничные траки, короткие и довольно хилые по сравнению с машиной. Зеппе затормозил кинежанс, сложил его паруса, кабину и ходули, как пляжные зонтики, и с помощью Нахеля поместил в походный рюкзак. Бардачопик отправился в сумку поменьше. Эмбер обалдела бы от таких чудес кустарной механики, подумал Кайнорт и почувствовал, как от этих мыслей мозг превращается в пыхлёбку. Им пришлось карабкаться на возвышение, где валялся бур. Кайнорт взмахивал крыльями, подтаскивая себя наверх. Полноценно лететь мешала боль от игльда. Нахель тащил на себе Зеппе и его багаж. Три фонаря впереди плясали, дрожали, выписывали зигзаги, но вдруг погасли, и три варежки ухватили Кайнорта за крыло. Дёрнули, потянули, втащили в капсулу.
– Ты – лорд-песец Зимары? – прогудел голос, хозяин которого прятался в лучах мощного электрософита.
– Лорд-песец? – хрипло переспросил Кайнорт. – Допустим…
У громадного детины было три руки, две правых и одна левая. Одет он был в клочковатую шубу из песцовых шкур или, скорее, из целых песцов, подогнанных один к другому жилами вкривь и вкось. Тут и там из шубы торчали рваные уши, чёрные языки и когти. Бритц хотел расспросить детину, но наглотался снега, и в тепле у него сел голос. Кофе хотелось просто нестерпимо. Горячего. С ядом чёрной вдовы.
– Я Фибра. Пойду. Помогу там.
Капсула Фибры была аскетичным убежищем: глухой, подсвеченный аварийным красным короб с гладкими стенами, обшитыми тёмным металлом. Кайнорт оживился, увидев септаграмму с одним обрезанным углом, символ, который на метаксиэху – универсальном межзвёздном языке – означал медицину. Такие нашивки носили Изи и Верманд. Панель открывалась без ключа, и Кайнорт очень надеялся на обезболивающее. Впрочем, только оно там и было. Здоровенный автошприц с одной дозой, вот и вся аптечка. Вместо надписи – графическая формула: опять межгалактический стандарт. Штука казалась одноразовой. Что за организм был у этого Фибры? Жорвелов усыпляли такой концентрацией. Бритц принялся ощупывать автошприц, но так и не разобрался, как снизить дозу. Он тяжело опустился у стены прямо на пол, потому что больше сесть было попросту некуда, и огляделся. Кроме аптечки других пометок и символов в капсуле у Фибры не нашлось.
Снаружи щёлкнуло, повалил густой пар, в его клубах возник Фибра, подпиравший старика, и Деус. У всех с бровей сыпался лёд, по щекам и шеям текло. Фибра расстегнул шубу и выдохнул целый туман с мороза:
– Перевезу вас через Тылтырдым насквозь, если заведёте кротафалк, – пробасил гигант. – День пути. А потом я домой.
– Нахель там снаружи натянет гусеницу, а мы займёмся электроникой, – сказала Деус.
В кряже были готовые туннели чуть выше, но ближайший располагался так далеко, что одна только дорога туда на кинежансе заняла бы неделю. Деус и Зеппе попытались вскрыть обшивку, чтобы добраться до коммуникаций или пульта управления, но не нашли ни стыка в литом корпусе. Только аптечку да ещё холодильник. Теперь Кайнорт подумал о Юфи и улыбнулся: вот уж кто разобрал бы кротафалк играючи.
– Карбонитрид гафния, – щупала стены Деус. – Фибра, а что, вы в жерле вулкана копали эти ваши шахты?
– На Карбо вечная мерзлота.
– А зачем в кротафалке жаропрочные стены? В нём же можно красные карлики бурить!
– Я не инженер, – в скупой и невозмутимой манере отвечал Фибра. – Я шахтёр.
– А откуда знаешь метаксиэху? – спросил Кайнорт скорее на автомате, чем из интереса, но Деус послала ему красноречивый кивок за хороший вопрос.
– Кто это – метаксиэху?
– Универсальный язык торговцев, рабочих, туристов.
– Нет. Это мой родной язык. На Карбо мы сроду на нём говорим.
Деус переглянулась с Бритцем, но тот ответил пустым взором, опять затуманенным болью и собственными проблемами. Усилиями трёхрукого Фибры удалось оторвать кусок обшивки рядом с аптечкой. Гигант был силён, как скала. Наружу проступил слой замотанных в клубки проводов с узлами датчиков. Топорщась в разные стороны, они напоминали змеиные головы. Зеппе закатал рукава и полез в проводку, как хирург в кишки. Кабели его шлема шуровали внутри, словно живые. Бардачопика выпустили из сумки, и он подавал инструменты, как заправский паж-оруженосец. Старик прижимался щекой к дорожкам микросхем, обогревал дыханием платы, слушал ток и ворковал с предохранителями. Снаружи послышался скрежет: Нахель устанавливал гусеницу на трак.
