Kitabı oku: «Либелломания: Зимара», sayfa 6

– Карбо – это ведь шахты в системе Дворфо? – уточнила Деус у Фибры, и тот кивнул. – Не думала, что там люди работают, даже не слышала, чтобы кто-то встречал шахтёра с Карбо. Чёртово местечко. Одно из немногих похуже Зимары.

– Да я привык. К холоду и вообще.

– И как вы там, довольны условиями труда?

– Не знаю. На Карбо разговоры лишние. И таблички есть: «Рой и рот закрой», «Захлопни пасть, чтобы не упасть», «Ля-ля – враг угля». Закончил смену – есть, спать. Побудка – есть, работать. Двадцать шесть витков.

– Так ведь это же лет тридцать по-здешнему, – присвистнула Деус, которой было куда меньше от роду. – Как в тюрьме.

– Они потом перевозят к себе, если план выполнишь.

– Они – заказчики? Управляющие шахтой?

– Можно и так. Они для нас – боги. Как боги. Контракт закончился – можно туда.

– Куда?

– Туда, к ним, – Фибра махнул рукой, не замечая, как Деус в немом диалоге пытается поймать взгляд Бритца, и как Бритц сверкает радужками в ответ и закрывает глаза. – Мы садимся в кротафалки, маршрут уже построен, в морозилке – пища в дорогу. Настоящая пища, а не шахтёрские капсулы. Хлеб там, мясо. И аптечка. Садимся и ждём своей остановки.

Их оборвал вскрик. Зеппе отшатнулся от проводов и выдернул кабели шлема:

– Аб-б-бляция! – выругался старик. – Плата стартера заражена перезаписывающим макровирусом! Я не стану подсоединять к ней узлы бардачопика, Деус.

– Зеппе, у нас нет другого вых…

– Он заразит малыша! Это же невосстановимая порча файлов!

– Чего там портить, у него три бита памяти?!

У них с Деус завязалась перепалка, и Кайнорт выскользнул наружу. Он расстегнул куртку, распахнул рубашку и прямо так, грудью наголо рухнул в сугроб. Антитела токсолютоза не давали ему замёрзнуть, но снег снимал боль лучше любого анальгетика. Объятия этого сугроба ощущались почти таким же счастьем и утешением, как и кольцо её рук возле орникоптера за баром «Таракалья». Лёжа ничком в снегу, Бритц задумался о словах Деус насчёт метеоспрутов. Зимара следила за ним, но Кайнорту не удалось выяснить, как именно. Но что, если потребуется свернуть с намеченного маршрута ради детей? Настала пора купить информацию.

Снег под ним таял. Вдали по отвесной скале Тылтырдыма карабкался Чивойт. Лёд и камень вокруг него крошился. Бритц поднялся из сугроба. Нахель, стоя на краю чёрного озера, целился в скалу и лениво разряжал в неё глоустер. На счастье бранианской кошки, близорукий Нахель промахивался с такого расстояния даже в треснувших очках, и Чивойт скакал по выбоинам, как по ступеням. Насколько переменился мир, с досадой думал Кайнорт, хотя и переменился в обозримом мире один только Нахель. Но, чёрт возьми, как!..

Вездесущий метеоспрут хлестнул небо щупальцем, и лицо Бритца присыпало снежинками. Несколько, не растаяв, отскочили и заплясали в воздухе. Кайнорт покосился на Нахеля и, пока тот прицеливался, перекатился за хрустящий сугроб и исчез за кротафалком. Торопиться было чертовски больно. Снег под ногами скрипел на всю долину. Выстрелы из глоустера прекратились. Не успел Бритц сделать шаг вниз по склону мёрзлой грязи, как с другой стороны в ухо ему прилетел ледяной ком. Такой большой и так шибко, что Кайнорт упал. При попытке встать его бомбардировал второй ком: снег, начинённый ледышками. На снегу остались капельки крови из уха и носа.

– Даже не думай! – пригрозил Нахель, скользя по льду и глине.

Комок заснеженной шерсти выкатился за ним из-за кротафалка и врезался в бедро. Чивойт сделал то, на что никогда не осмелился бы на Урьюи: со всего маху боднул хозяина. Нахель покачнулся, саданул кулаком в развороте, но ударил воздух. Чивойт набычился, расставив ноги, затряс бородой и опустил рожки. Из его пасти валил пар:

– Ме-е.

Пшолл зыркнул на бранианскую кошку. Кошка зыркнула на него:

– Ме-е-е-е-е.

Чивойт ощерился и напустил на себя такой клочковато-придурковатый вид, что с ним расхотелось связываться. Нахель поправил очки и бросил третий ком льда себе под ноги. Кайнорту показалось, что жук собирался схватить его за шкирку, но Пшолл за секунду до броска отдёрнул руку, будто, раз программа по предотвращению побега господина была выполнена, он более не имел права касаться его. Бритц хотел сказать что-нибудь глубокомысленное и злое, но чихнул, выпустив фейерверк микроскопических капель крови. Она замёрзла в воздухе между ним и Нахелем.

– У тебя что, жорвел дери, глаза на затылке?

– А как, жорвел дери, не заметить? – голос Нахеля бряцал металлом, будто его начинили булавками. – Снежинки станцевали прямо у тебя на носу!

– Ты не мог этого видеть.

– Зимара видела.

– Это как? А ты при чём? – Кайнорт подобрал ледышку и приладил к разбитому носу, чтобы не гнусавить, а то это портило всю манипуляцию. – Послушай, Нахель, я не помню, чтобы эта помешанная запрещала тебе говорить. Может, для моего же блага стоит посвятить меня в подробности? А то в другой раз ты мне хребет перешибёшь.

– Просто не нарывайся.

– Я просто шёл в туалет.

– Ты подозрительно шёл, – прорычал Нахель.

– Я подозрительно шёл в туалет?

Нахель помолчал и, по здравом размышлении взвесив шансы Бритца на реальный побег против нелепой смерти в уборной, сдался. Просто потому, что нелепая смерть в тот момент была написана у него на лбу.

– Когда снежинки метеоспрута касаются тебя, Зимара видит твоими глазами. Каждая снежинка – пиксель. Чем гуще снег, тем лучше видимость. Вместе с Зимарой вижу и я. В общих чертах.

– Ясно. Теперь ты дашь мне закончить то, ради чего я подозрительно укрылся здесь?

– Используй эту информацию для своего блага, лорд-песец, – сухо посоветовал Нахель и потёр висок, на котором блестел след поцелуя Зимары. – Это значит, не совершай резких движений. И не считай себя умнее шамахтона, это просто смешно. Или хитрее Деус. Или сильнее меня. Ты – фигура номинальная, как шахматный король. А королю главное что? Ограничить, не спускать глаз и не давать рыпаться. Потому что ты ни в чём не превосходишь любого из нас, кроме… ну, разве что бардачопика. Просто не пытайся взломать эту игру – и всё будет хорошо.

– Хорошо, – нейтральным эхом отозвался Бритц.

Потом он остался один. Естественно, не собирался он никуда бежать. Но в этих местах разменной монетой в торговле сведениями служила кровь. И, по мнению Бритца, Нахель сильно продешевил. Может быть, жук и вызубрил правила Зимары-шамахтона. Но Кайнорт знал порядки Зимары-планеты целиком. Умбрапсихолог привык разбираться в помешанных куда лучше, нежели они сами в себе, человек ли это или чудовище. Пусть не физически, но ментально Бритц начал приходить в форму. Он шёл напролом, как в старые добрые времена, даже если ломать приходилось себя самого.

Ветер заносил сухим снегом гладь чёрного озера. Кайнорт забрался на пригорок и всмотрелся в лёд, как на жидкокристаллический экран. Нахель уже покинул берег, метеоспруты исчезли. А в чёрной воде проступил узор. Или не в воде? Разобраться в такую погоду было сложно. Бритц сделал фото на комм, чтобы перенастроить яркость и резкость, после рассмотрел поближе:

Игроки Клуба и раньше находили следы древних нохтов. Геоглифы, петроглифы, окаменелые механизмы угасшей цивилизации. Иногда фигуры выдалбливали прямо во льду, тогда их назвали глезоглифами. В основном нохты воспевали песцов на разный лад. Но изображения на ледяной корке озера – чёрного озера Зимары – Бритц увидел впервые.

Переведя дух, он вернулся в кротафалк в поисках съестного. Холодильная камера нашлась рядом с аптечкой. Будто после обеда непременно понадобилось бы противоядие. Зеппе и Деус так и не пришли к общему знаменателю и бодались у дохлого стартера, так что Бритц достал из морозилки свёрток. Там остались ещё несколько.

– Лорд-песец, не надо! Не открывай! – оживился Фибра и замахал тремя руками.

– Ты что здесь, расчленёнку хранишь? – буркнул Бритц.

– Положи!

Эзер устал с дороги, нос ещё кровоточил после беседы с Нахелем, и ко всему прочему они теряли время на препирательства. Кайнорт уже знал, что Зеппе не внемлет доводам рассудка, и что они, вероятно, опоздают на Маскараут Карнаболь. Так ему ещё и поесть теперь не дают! В ответ на невинную шутейку о расчленёнке Фибра уронил три руки, как плети, и так побагровел, что Кайнорт склонил голову набок. Как терьер, взявший след. Он немедленно развернул пакет.

Там была женская кисть. С нетрудовым маникюром, холёной ладошкой, колечком и всем таким прочим. Бритц моргнул. Потом ещё раз моргнул.

– Фибра, Фибра, – он зацокал языком. – Не знаю, огорчаться ли по поводу того, что растерял хватку и посчитал тебя единственным нормальным на Зимаре, или радоваться, что теперь наконец нам есть из чего сварить мясной суп.

– Это не!.. – ошарашенно задохнулся шахтёр. – Это не мясо! Это Зая.

Деус и Зеппе прервали спор. Следующие пять минут Деус вытаскивала свёртки из морозилки и разворачивала. Пол кротафалка, словно в анатомическом театре, устлали останки пышной красотки.

– Зайчатина ненатуральная. Это секс-бот, – хмыкнула Деус, сминая в руках левую грудь и правую ягодицу. – Фибра, зачем ты её распотрошил?

– Раз в сезон всякому, кто выполнил план, полагается два часа на утехи. У нас было три бота на всех. Лапочка, Душечка и Зая. Я… я всегда перевыполнял план на всякий случай. Тогда можно было даже выбирать, кого… Зая была со мной ласковее двух других.

По лицу Фибры, в которое вмёрзла покорная сосредоточенность, теперь блуждало смущение. Когда пришло его время покидать Карбо, он выкрал секс-бота и разобрал, чтобы втиснуть в морозилку. «Зая должна увидеть курорт!» – повторял он. Чтобы спрятать безбилетницу, Фибре пришлось пожертвовать припасами. Он освободил холодильник, а чтобы не умереть с голоду, запасся старыми пищевыми капсулами.

– Вот, – он нежно подобрал голову Заи, разжал ей зубы, пощекотав за ушком, и достал блистер с капсулами.

Кайнорт взял блистер с намерением отобедать, пусть даже Фибра хранил бы капсулы у Заи в филе. Шахтёр заворачивал части тела любимой обратно в кульки и пихал в морозилку. Голова тем временем открыла голубые глаза и закусила нижнюю губу, полнокровно-румяную среди живых бледных:

– Фибра, ненаглядный, а мы скоро приедем?

– Вот ужо починимся, и на курорт… – приободрил её Фибра, гладя по щеке.

– Почему ты так долго меня не навещал?

– Милая, я… ты же в таком виде… Как бы мы бы…

– Глупости. Мы могли бы сделать это, и не собирая тело целиком!

– Ух ты, Зеппе! Зеппе! – Деус ткнула в висок Заи коготком и от волнения раздула лимонный капюшон за ушами. – Ты смотри-ка, здесь у неё типовые порты. Примерь свои кабели.

Зеппе попробовал и возликовал. В голове у Заи вирусов не водилось. Используя её порты в качестве переходника, старик подключился к бортовой системе кротафалка. Машина взревела, на подножку вскочил Нахель, за ним юркнули Сырок и Чивойт. Поехали. Деус брезгливо косилась на Бритца, который выколупывал пищевые капсулы и глотал с таким наслаждением, будто дегустировал слабосолёную икру:

– Как ты можешь это есть? Да в её глотке чего только не побывало.

– Да что ты говоришь, – невнятно пробормотал Кайнорт, раскусывая капсулу. – Чтобы дама – да использовала рот не по назначению? Ты хочешь сказать, она в него ещё и ела? Фу.

– Я бы попросила, уважаебая, за гигиеной своего языка следить! – огрызнулась из морозилки голова Заи.

Из-за особенностей настройки секс-бота бур кротафалка почему-то тянуло налево. Он заурчал, вгрызаясь в обледенелый кряж, и втянул гусеницы, как шасси. Сытый Кайнорт блаженно откинулся на металлическую стену. Радужки светили сквозь тонкие веки, на коже проступали сосуды. С самого первого вечера в хибаре Зеппе он только раз ещё пил кровь. Хотя это было неудивительно: ведь после крушения он больше не мог превращаться и тратил меньше энергии. Но всё-таки раньше он жаждал крови сильнее.

– Я тут обнаружил кое-что, – Бритц вспомнил про глезоглифы и передал Деус изображения песцов из чёрного озера. – Это может иметь отношение к игре шамахтона.

– Ай, молодец! Думаешь, нам достался кусочек загадки? Дай-ка подумать… Это может быть частью карты, которая ведёт к алмазной жиле. К сердцу Зимары. Тогда мы уже на шаг впереди Клуба.

– Мы ещё не знаем, кого они выставят против нас. Вряд ли девчонку, старика с кальмаром на голове, секс-бота и кошку на катафалке. Мы точно проиграем в силе, Деус, так что надеюсь, ты разберёшься в карте быстрее, чем команда других сумасшедших. Чтобы убить их всех, как того пожелала Зимара, нужно опередить их и встретить там, куда они придут уже измотанными и в неполном составе.

Он опять прикрыл веки, греясь между клубочками Чивойта и Сырка. Глядя на него, Деус в который раз подумала, что правду ей частенько говорил Зеппе: феноменальная память и острый ум – совсем не преимущества на Зимаре. Лимонная обезьянка была ещё слишком молода. Драный и раненый, лорд-песец был опасен и живуч, как крыса в углу. А опыт, полученный его путём, был актуальней и упорядоченней, чем тот, что черпался из справочников. Практика, вечно недооценённая теорией тонких материй, была лучше приспособлена к реальной жизни. К тому же Деус помнила, что за цветными носками и дурацкими шутками скрывался доктор наук. Гуманитарных, фыркнула про себя лимонная обезьянка, но всё-таки. Его труды неспроста категорически запретило Бюро ЧИЗ. Деус знала количественно больше фактов, да. Но эзер видел насквозь всё, что знал. Деус его побаивалась. Она понимала, что неплохо бы ей заиметь свой собственный вариант плана, который исключал бы творческие флуктуации идей Кайнорта Бритца, как всякому уравнению идёт на пользу исключение нестабильной частицы. Потому что Бритц в её модели мироустройства был квантом: выпустишь из поля зрения – и гадай, кто он, что он, как он и где он.

Глава -27. Скриба Кольщик

В карцере было темно, душно и пахло страхом. Тем сортом холодного пота с букетом крепкого адреналина, который ни с чем не спутать. Я лежала, распятая ничком на стальной паутине. На этот раз не одна. От тревоги, провальной досады и ожидания неизвестного я не чувствовала даже боли от переплетений гамака. Язык, присохший к нёбу, прикусывали клацающие зубы. Меня не избили, не отвели на анимедуллярный ляпискинез. Наказанием стал Скриба Кольщик. Вот уже пять минут он возился в самом тёмном углу, но я, как ни выворачивала шею, не видела, что он там делает.

Я вдруг поняла, что чувствуют букашки на булавке энтомолога. Послышался шорох, потом лязг, и на свет вышло нечто. Обёрнутый в клеёнчатый фартук дылда с серой, бугристой кожей. Сосудистые звёздочки густо покрывали его лоснящееся влагой тело. На лбу у Скрибы гноились швы, а на вскрытом затылке блестел купол отполированного до зеркального блеска камня. Гладкий булыжник занимал место целого мозга. Выточенный по форме полушарий, испещрённый сверкающими бороздами и прожилками. Так вот как выглядели жертвы ляпискинеза. От ужаса я охрипла, осипла и не смогла даже пискнуть. А Скриба наклонился и стал изучать мою спину. Я сжала зубы.

Скриба Кольщик промычал что-то, и влажная холодная ладонь прокатилась по моей коже. Тогда я закричала так, что воздух в карцере растрескался. Закричала, зная, что никто не придёт, никто не ответит. Вспомнились лапищи эзеров на краю кратера у разбитого эквилибринта. Меня стошнило желчью сквозь прутья гамака, но заплакать не получилось. Жаль, мне казалось, что стало бы легче от слёз.

Что-то взвизгнуло и зажужжало сзади.

А потом обожгло.

Невероятно, но спустя минуту я почувствовала облегчение, когда поняла, что на самом деле происходит. Скриба Кольщик татуировал меня. Не насиловал. Не сдирал кожу. Просто рисовал. Да, это было больно, садняще и жгуче, но лучше многих, многих зол. Да, я научилась сравнивать муки, взвешивать горе, ранжировать страдания. Я попыталась не трястись слишком, чтобы Кольщик реже исправлял одни и те же линии. На пол закапали кровь и чернила. Ночь продолжалась. Только холод обезболивал художества Скрибы. Я несколько раз теряла сознание, а может, просто засыпала, но ни разу машинка не перестала жужжать.

По крайней мере, я знала одного, кто за два года в тёмном подвале всего лишь капельку сошёл с ума. Теперь я знала кое-что ещё: если переживу эту ночь, никому уже не будет дела, стану ли я чудовищем. Скриба отстранился, выбирая место для нового рисунка. Духоту карцера разбавило его кислое кариозное дыхание:

– Што-о-о ищо-о-о наколо-о-оть?

– Чёрную стрекозу, Скриба, – продребезжал мой голос. – Стрекозу.

* * *

Шчеры не умели инкарнировать. Но наутро я могла поклясться, что была убита и восстала из мёртвых. Или не я… Кто-то вроде меня шёл, продираясь сквозь молоко пространства, по коридорам бентоса. На ком-то вроде меня была чистая пижама, она липла к спине из-за проступавшей крови. Наверное, у кого-то вроде меня всё болело после карцера. Наверное. Но мне это было безразлично. Как безразлично всё, что наколол Скриба Кольщик, будь то купола или таблица интегралов. Я только знала, что больше не выдержу в этой тюрьме из людей, где ненормальные, как частокол, сжимали меня в кольцо.

– На первый раз ты легко отделка, – сказал Гриоик. – Обдел… О-т-д-е-л-а-л-а-с-ь. Второе нарушение карась ляпискинезом.

Санитар привёл меня в комнату групповой терапии. Думать было так тяжело, будто мозг уже заменили на полированный булыжник. На этот раз вместо ледяных кубиков для нас расставили пять мольбертов. Из-за двух выглянули Эстресса и Сомн. Эстресса уронила кисточку, вскочила, села и опять вскочила. У бедного Сомна повлажнели глаза и задрожал подбородок. Только воображаемый Вдруг не удостоил меня вниманием. Вион-Виварий Видра уговаривал его поучаствовать в арт-терапии. Невозмутимо и тщетно. Возможно, Вдруг не считал акварель методом доказательной медицины. Я подошла к своей палитре, окунула кисточку в красную кошениль и направилась к последнему мольберту.

– Ты нарочно вытолкнула меня в отсек к Сомну, когда он не спал, – прошептала я нетвёрдо, но зло.

– Один бранианский художник говорил, – Дъяблокова выводила жутковатый портрет, как будто её не касались мои слова, – что сон разума рождает чудовищ. Наш Сомн олицетворяет эту метафору буквально наоборот. Сон этого чудовища разумен и прекрасен. Знаешь, – бормотала она, любуясь смешиванием алого с кирпичным, – чем выше разум, тем сильнее его чудовища. Чем глубже сон, тем они безумнее. Получается, когда бог спал – появились динозавры. И бог, должно быть, умер, – раз появились люди.

Она подняла взгляд карих глаз:

– И если уж мы заговорили о чудовищах, Эмбер, эту красную кошениль, что на твоей кисти, делают из насекомых. Ты рисуешь их кровью. Так не смей упрекать меня.

Я взмахнула кисточкой и послала кровавый шлепок на её мольберт. Розоволосая, вся в брызгах кошенили, вскочила:

– Ты!.. Испортила мне обложку!

– Молчать! Сидеть! Прекратить! – Видра оказался прямо за мной, я развернулась и прежде, чем он забрызгал бы меня слюной, выпалила:

– Ведите меня на вашу процедуру.

– Эмбер! – воскликнула Эстресса. – Нет! Доктор Видра, она не в себе, она в шоке! Не надо!

Я оттолкнула её кисточкой:

– Я больше не… не могу, не хочу! Ничего не хочу!!!

– Гриоик, в отсек 7 её, – отрезал Видра. – К хирургу.

К Эстрессе и Сомну подлетели их санитары и скрутили, чтобы те не бросились на выручку.

По комнате арт-терапии каталась банка красной кошенили и заливала кровью чёрно-белый пол.

* * *

Меня забросили в отсек 7, как мешок с котятами в пруд. В затылке сверкали молнии, перед глазами маячил полированный булыжник мозга Скрибы Кольщика. За плотной ширмой кто-то рявкнул:

– Санитар, вон из смотровой.

Отсек 7 был совершенно белый и просто звеняще, скрипяще чистый. Вдоль стены напротив тянулась кишка глухой капсулы для бог весть каких манипуляций. Во мне забесновались кошки. Первая в жизни настоящая истерика закончилась, и я испугалась того, что наделала, и того, о чём умоляла. Ляпискинез! Я сорвалась с места и заколотила в запертую дверь. Мне снимут скальп, а после станут пугать мною других пациентов. Хирург приглушил основной свет и, врубив прожекторы над смотровым креслом, вышел из-за ширмы. Я прокричала в скважину:

– Я больше не буду!

– Тихо! – сзади меня ухватили за шиворот двумя руками и тремя чёрными крючковатыми лапами. – А ну-ка… уймись, иначе придётся тебя усыпить.

Пузырьки, инструменты и капсулы посыпались с этажерок. Огромный хирург сам зацепил их, пока тащил меня в кресло. Пристегнул автоматическими браслетами, как в медицинском триллере. Свет прожектора застило красным с чёрными пятнами:

– Тебя ещё не режут!

Ага, «ещё»!

Голова хирурга перекрыла свет, меня обволок аромат земляничного мыла. Глаза напротив расширились, крылья божьей коровки взбаламутили воздух:

– Боже мой. Эмбер Лау… Боже мой!

– Доктор Изи?..

От удивления из меня дух вышел вон. Я обмякла. Изи мигом отстегнул браслеты и, крикнув: «Секунду!..», метнулся обратно за ширму. Он чем-то там звенел, бряцал. Потом вернулся с лиловым чаем и, видя, что я не могу разжать кулаки, сам разогнул мне палец за пальцем, чтобы вложить в них чашку.

Тогда меня и прорвало. Слёзы ливнем покатились в чай. Я бормотала что-то бессвязное про Остров-с-Приветом, Альду и Кайнорта…

– Так ты и есть та убийца минори, о которой говорят наверху? И Кай мёртв? Это правда?

– Правда. Я его убила, я убила… – вдох, чтобы выдержать это имя, не захлебнуться им. – Я убила Кайнорта Бритца. Не в равном бою, не из холодной мести, не случайно… убила, когда он сильнее всего нуждался в помощи. Когда, будь он на моём месте, не сделал бы этого, пусть и ценой своей жизни… Но я не хотела!

– Как много я пропустил, – бормотал Изи, и я понимала, что он, конечно, ничего не понимает.

О кровной вражде между Лау и Бритцем знали все. Но наша битва с Каем все эти годы проходила внутри нас двоих. В умах, сердцах. И закончилась там же.

– Всё давно стало вверх тормашками, доктор Изи. Даже не пытайтесь разобраться, я сама разобралась, только когда убила. Вы… теперь должны провести ляпискинез?

Он подтолкнул мою чашку к губам и проводил осторожный осмотр.

– Успокойся, успокойся, Эмбер… Напротив твоей карты стоит пометка Альды Хокс, запрещающая любые манипуляции с мозгом. Она желает, чтобы её враги страдали, если так можно выразиться, в здравом уме. Вот только имя новенькой было засекречено! Ох, ну и дела… Да, Гриоик сказал, ты была в карцере. Тебя били?

– Нет.

– А что с рукой?

– Вион-Виварий Видра… – промямлила я, неуверенная, что вправе жаловаться тому, чьего друга убила. – Проверял на диастимагию…

– Видра урод. Эмбер, да у тебя вся спина в крови!

– А, это Скриба Кольщик.

– Скидывай всё и забирайся в «Терапайтон», вон капсула у стены. Не бойся, это терминал, который буквально вторую жизнь даёт! Я бы в нём спал. Ха-хах, если бы помещался.

Изи обрызгал руки жидкими перчатками и помахал ими в воздухе. После высыхания они стали на ощупь как латекс. Я сняла пижаму и забралась в терминал для скорой терапии и дезинфекции, устроившись спиной вверх. Изи снаружи рассмотрел татуировки на экране, а потом соскочил с места и, откинув крышку «Терапайтона», стал щипать и мять мои синяки пухлыми, но проворными пальцами, прямо как патологоанатом. Совсем некстати припомнилась его основная специализация.

– Скриба Кольщик? – доктор был ошарашен. – Вот это вот Скриба тебе начертал? Вчера ночью? И он вот это вот всё сам придумал?

– К-к-кроме стрекозы – всё сам, – внезапная перемена тона смутила и напугала меня.

Изи выпустил меня из «Терапайтона» и бросил новую пижаму. Пока я одевалась, он то подскакивал, то крутился по отсеку и бормотал. Спине было прохладно от обработки, но уже не больно. И рука больше не горела.

– Ах ты ж факус! – заорал Изи на свой рабочий комм. – Ты ж моя пропердиназа!

– Простите?

– Я… я не знаю, можно ли об этом вслух… честно говоря, это галактически важно, но я здесь никому не доверяю. А молчать не могу! Подойди-ка.

На экране крутилась объёмная модель моей спины. Скриба наколол белые, льдисто-голубые узоры, перья, ажурные разводы, словно разрисовал инеем стекло. И ярче, чем всё остальное, добавил чёрную стрекозу, крылья которой покоились у меня на плечах, а хвост спускался вдоль позвоночника. Внутри шлифованного камня бедного Скрибы томился гений. Изи увеличил стрекозу: на самом деле её хвост состоял из витиеватых цифр и других стилизованных символов.

– Это пароль от учётной записи доктора Кабошона, – пояснил доктор полушёпотом. – Славного психиатра, который работал в этом кабинете до меня. Я не был знаком с ним лично, как я считал, но…

– Славного? – переспросила я. – Это же он выдумал анимедуллярный ляпискинез.

– Да, и проводил его исключительно сам! Дослушай же, не перебивай! Кабошон добывал иглёд, уникальный тип льда, который водится только на Зимаре. Если нагреть его совсем чуть-чуть, иглёд становится крепче алмаза. Такой сосулькой можно проткнуть хромосфен. После серии опытов Кабошон выяснил, что при температуре кипения воды иглёд всё-таки плавится. А если затем опять заморозить его, а потом опять чу-у-уть-чуть нагреть – например, взять такой лёд в руку…

– Будет взрыв, – догадалась я, вспомнив, как Нахель и Кай обсуждали смерть лидмейстера. – Тебя разорвёт на кусочки и упакует в камушки, потому что взрыв притягивает свободные диастимины.

–Это в дикой, так скажем, природе. Да. Но при определённых условиях – не буду вдаваться в подробности давления, влажности, различного излучения… – мозг, над которым работал Кабошон, оставался невредим. Кристаллическая решётка не разрывала его, а срасталась с нейронами. После этого больные участки можно было исправить лазером, направляя луч внутрь минерала. И пациент выздоравливал. Успех операции составлял невиданные доселе в психиатрии сто процентов.

– Это не так. Со Скрибой у него не вышло.

– Доктор Кабошон не оперировал Скрибу Кольщика. Кабошон – и есть Скриба!

Я выпрямилась в кресле, будто проглотила игледяной кол целиком:

– Вион-Виварий твердит, что доктор Кабошон уволился.

– Он пропал. Я теперь понял почему. Ответ в его учётной записи, – Изи обернулся к экрану и опять ко мне. – Кабошон прознал, что в «Закрытом клубе для тех, кто» используют его технологию в качестве идеального оружия. От которого нет спасения и нет улик, если не знать, что внутри минералов… Когда одного из игроков, который что-то пронюхал, убили при помощи игледяной бомбы, доктор выкрал часть его тела и выслал на Урьюи. Но сразу после исчез.

– Его застукали, когда он отправлял посылку с Аббенезером Кутом новому лидмейстеру, и решили избавиться?

– Сначала от одного, – закивал Изи. – Потом от второго. Это значит, доктор Кабошон раскрыл опасный заговор. Военный, политический, не знаю… А Вион-Виварий, должно быть, подверг его ляпискинезу по приказу Клуба. Но у Видры руки из задницы! Я сегодня же подробно изучу, что ещё Кабошону удалось выяснить. Какая удача, что часть его личности, которая помнила пароль, взыграла в карцере!

– Помогите мне отсюда выбраться, доктор Изи, – прошептала я.

– Увы! – похолодел он. – Это не в моих силах, Эмбер.

– Но вы же врач… У вас есть доступ наружу. Мне бы только пробраться на гломериду.

Он замотал головой, скривился и как-то сдулся:

– У меня нет доступа наружу без охраны. Я здесь нелегал. Понимаешь, после захвата Урьюи произошло кое-что… и я был крепко замешан. Честно говоря, слабо припоминаю в чём! Я был пьян вдрабадан, когда оперировал дистанционно, да ещё не по специальности, да ещё не в свою смену. Да ещё шчеру!.. В общем, в итоге сжёг дорогущую аппаратуру. И меня лишили лицензии, конечно. Чтобы избежать уголовного преследования, я написал Альде Хокс. Она по старой памяти прятала меня и давала какую-никакую работу. Наконец я оказался здесь. Но моё положение на Зимаре не много лучше твоего, Эмбер: у нас с тобою вон, – он постучал по стене, – даже перегородка общая. Один прокол – и я закончу как доктор Кабошон. Но ты успокойся и выдохни. Я обещаю, по крайней мере, сделать твою жизнь в бентосе более-менее… сносной.

По моим щекам опять потекло горячее. Изи пошарил на полу среди разбросанных капсул и протянул мне целую горсть:

– Выпей это. Всё сразу выпей без разговоров.

Я послушалась, потому что мне, в общем, было уже всё равно, что он там даёт.

– Спи, Эмбер, – голос Изи звучал глуше и глуше. – Я не психиатр, но сон – лучший план на вечер во Френа-Маньяне…

* * *

Снились чьи-то пальцы в волосах, чья-то ладонь на щеке. Меня казнили на Кармине… Во сне я хваталась за эту руку так судорожно, что на чужом запястье рвались кожаные браслеты. Почему-то я точно знала на ощупь, что они красные, и что я дышу, только пока тьма пахнет дымом, земляникой, кофе и бергамотом.

Проснулась в затхлом воздухе отсека 7, на смотровом кресле. Меня легонько и настойчиво трясли за плечи. Рядом с доктором Изи, выше его на полголовы, стояла Альда Хокс и распространяла аромат с удушающим захватом альдегидов.

– Сиди, – бросила Полосатая Стерва, заметив, как я напряглась и скукожилась.

Сначала я решила, что Изи, выслуживаясь, рассказал ей о попытке моего побега. Но что-то с Альдой было не так. Она хрустела пальцами, ковыряла сахарные когти. Кончик носа заострился и побелел, будто вся кровь, которая была в ней – своя и чужая – отхлынула к шпилькам туфель. Взгляд бегал по отсеку. Изи тоже выглядел потерянным, будто не ожидал визита Хокс. Я поняла, что была несправедлива к доктору, и что разговор будет не о моём поведении.

– Мы заключим с тобой контракт, – прокаркала Альда.

Любая перемена сделала бы моё положение лучше, чем на тот момент. Поэтому я осторожно кивнула.

– Это пришло вчера, – продолжала Полосатая Стерва, являя свету прожектора кусок льда. – Ежегодный привет от Зимары накануне дня полярного затмения, праздника под названием Маскараут Карнаболь. Вот это – письмо шамахтона. Такие доставляют песцы, и в этот раз пришло целых три копии. Смотри внимательно, Лау, эта последняя.

Неровная ледышка размером с кулак увлажнилась под прожектором. По белым стенам отсека и по склянкам на этажерках заиграли лучики, запрыгали блики, и вдруг что-то слабо зазвенело. Я впервые слышала голос солнечных зайчиков. Их свет журчал речью. Крупная капля скатилась по льдине, и в какофонии бликов послышался трескучий шёпот:

«Ваш голод до моих алмазов неутолим…»

– Это Зимара? – заволновался Изи. – Это голос шамахтона?

– Тише ты, – цыкнула Хокс.

«Вы алкаете сверх меры, а раз так – я тоже вступаю в игру. Ваши убийцы выйдут против моих. Сможете разыскать копи моего сердца раньше них – подымете столько алмазов, сколько хватило бы, чтобы устлать бриллиантовым ковром всю планету. А если нет – уберётесь отсюда на миллиард витков».

От слова «убийцы» я поёжилась и переглянулась с Изи. Бледнеющего доктора тоже смутил тон послания. Только для Хокс убийства были пустым и привычным звуком. Тем временем процесс разрушения кристаллов льда высвобождал новые слова, закодированные где-то в самом центре: