Kitabı oku: «КИФ-5 «Благотворительный». Том 4 (в двух частях) «Для мудрых», часть 2», sayfa 3
Надо отдать профессору должное, наши «туловища» он также прикрыл со всех сторон. От репрессий участники эксперимента были избавлены, а результаты опыта официально зафиксированы.
Тело похоронили без торжеств и церемоний.
После бурного обсуждения условий дальнейшей «посмертной жизни» наш профессор вернулся в отдел, завис над своим рабочим столом (где теперь сидел я) и несколько дней что-то обдумывал. Раздумья прерывались визитами репортёров от совершенно сумасшедшего количества разноцветных изданий и телеканалов, которые донимали и его, как непосредственный объект эксперимента, и меня, в качестве участника и руководителя. Сомов показывался всем, хоть и не без раздражения, позировал для фото и видео, отвечал на вопросы. После пятидесятого за неделю интервью я позорно сбежал и заперся в лаборатории, куда через час явился всепроникающий призрак.
– Вот что, – распорядился он, – установку и приборы чините побыстрее. И попроси кого-то из лаборантов помочь мне информацию собрать. Я ведь теперь не могу ни страницы листать, ни на компьютере работать!
Отказать ему я не мог, потому что сам подал идею об изучении ранее неизвестного состояния. Хотя и чувствовал, что всё это не к добру.
Приставил я к Сомову Леночку, которая его боготворила и всё предшествующее событию время прорыдала. Естественно, именно она и помогла ему провернуть последующую грандиозную операцию, тщательно продуманную и разработанную.
Через месяц наш призрак скомандовал:
– Попробуем опыт повторить. Присоедините генератор, чтобы в нужный момент вместо молнии пустить ток. Доброволец есть. Начальство разрешило.
Я за волосы схватился. Ибо сказано: «Не умножайте сущностей». Во что я вляпался?!
– Не боись, Сашка! – добавил он вдруг ехидно. – То ли ещё будет!
Душа у дедушки явно помолодела. Даже тридцать лет назад он меня Сашкой не называл.
Лёг к нам ещё один товарищ «на грани». Между прочим, крупная величина в ядерной физике.
Мы к его срокам установку наладили, примерную силу тока подсчитали. Ждём, как Судного дня.
Что вы думаете – вышло. Один раз. Второй. И так далее. Друзей-то у Владимира Михайловича было море, практически все – научные глыбы, основатели школ. Поднимавшие советскую науку и до сих пор не принявшие её краха. И, главное, – ровесники. Со всеми болячками, присущими возрасту.
Через год у нас уже был не институт, а замок с привидениями. Которые не гремели цепями, не завывали, а плавно перемещались по кабинетам и лабораториям, наблюдая за работой сотрудников. Большую часть времени сущности проводили, сбившись в стаю и что-то обстоятельно обсуждая. Периодически они навещали родичей, а если забывали, то приходила Евгения Васильевна и им сердито выговаривала.
Паломничество продолжалось, только теперь приезжали из серьёзных журналов и всевозможных институтов. Однако, похоже, несмотря на открытость экспериментов, никто в них полностью так и не верил.
Дальнейшие исследования показали, что призраки практически неуязвимы. На них не действовали никакие из известных излучений, равно как высокие и низкие температуры. Они не рассеивались в вакууме и не сплющивались при давлении в 1000 атмосфер. А вылетая из барокамеры, довольно хихикали, вгоняя лаборантов в дрожь. Леночка торжествовала.
Директор института уволился от греха, предварительно сделав всё, чтобы я занял его место.
– Нет уж, Александр Николаевич, избавь меня. Неспроста он это затеял. Шепчутся, шныряют – замышляют что-то, не иначе. Ты ситуацию породил – ты и расхлёбывай.
Я согласился. По секрету – потому что доверял Леночке. Сомову, впрочем, тоже. Почти.
Юрка, соответственно, стал заведующим отделом. Спокойствия это ему не прибавило. В день служебных перемещений мы с ним надрались, как когда-то в юности, ибо предчувствовали глубокие перемены в наиближайшем будущем. Спать свалились прямо в лаборатории. Правда, не на ложе, к которому теперь мало кто рисковал приближаться без нужды.
Перемены сии начались с момента прибытия всё с той же печальной целью – кого бы вы думали? – известнейшего экстрасенса. И эту разновидность рода человеческого настигает смертный час. Было это тем более странно, что Сомов, убедившись в наличии души, магов и целителей всякого рода так и продолжал почитать шарлатанами.
Но похоже, именно этот шарлатаном не был. После его «воспарения» наш «сонм» исчез на пару месяцев. Евгения Васильевна и Леночка были невозмутимы.
Значит, что-то знали.
Масштаб катастрофы обрисовался по возвращении. Экстрасенс, как выяснилось, был не так себе экстрасенс, а усмиритель полтергейста. И после перехода в новое состояние приобрёл свойства этого самого явления. А ввиду особой остроты восприятия смог их транслировать и за время отсутствия обучил плохому всю компанию.
И теперь наши призраки, сохранив свою прежнюю выносливость и способность к преодолению препятствий, стали контактировать с материальными объектами. То есть манипулировать предметами, перетаскивать тяжести и даже наносить довольно чувствительные удары.
Напомню, что к тому времени они представляли собой команду личностей, весьма осведомлённых почти во всех отраслях науки.
Довольные до невозможности призраки немного поразвлекались, жонглируя канцпринадлежностями и инструментарием. Профессор даже прокатил на себе кокетливо визжащую Леночку. Затем приник к компьютеру и принялся отправлять письма уже самостоятельно, выясняя, собирается кто-то ещё из его многочисленных знакомых покинуть этот мир или все пока находятся в добром здравии.
Я обречённо наблюдал за шалостями своего резвящегося учителя. Он даже засветился ярче и, казалось, подрос.
– Ну, Санёк, – торжественно сказал он наконец, – удаляемся опять на какое-то время.
– Неужели предупредить изволили? – не удержался я от сарказма. – И куда же теперь?
– Мир спасать, – без тени шутки бросил профессор и исчез в стене.
Зная его, я даже сомневаться не стал. Спасёт и разрешения спрашивать не будет. Осталось выяснить, что он под этим подразумевает.
Некоторое время было тихо. На этот раз жёны и подруги наших призрачных друзей некоторое беспокойство всё же проявляли. Обидно даже как-то стало – меня ввести в курс дела и не подумали.
А через несколько дней в институт пришли три человека в одинаковых серых костюмах и с одинаково невыразительными лицами. Предъявили документы и очень вежливо попросили показать протоколы исследований и видеозаписи экспериментов.
Я показал. А кто бы не показал?
Люди в сером неделю изучали документацию без единого слова. От кофе деликатно отказывались. Против присутствия Евгении Васильевны не возражали, хотя она смотрела на них крайне осуждающе. Я попросил Леночку насушить сухарей.
Закончив, они так же молча удалились, даже не конфисковав записи. Я выдохнул и стал грызть сухари, запивая кофе.
Призраки не возвращались. Мы уже было решили, что их аннигилировали неизвестным нам способом. Но тут мир содрогнулся от ошеломляющих новостей.
Президент США выступил с внеочередной речью, в которой провозгласил немедленное снятие с России всего пакета санкций и внес предложение в ООН о запрете применения к ней каких-либо санкций вообще, поскольку эта страна является ближайшим другом и союзником Соединённых Штатов в борьбе с терроризмом, всемирным злом и агрессией инопланетян. На следующий же день председатель Совбеза, давясь слезами, поддержал это предложение. Европейские лидеры, преодолевая нервный тик, заявили, что готовы увеличить объём торговли с Россией в 10 раз и что они всегда к этому стремились, но их порывы были неверно истолкованы. Английская королева невпопад выразила желание вернуть Индии сокровища, вывезенные колонизаторами, а Ирландии – независимость. Испания решила не отставать и предложила признать результаты референдума в Каталонии. Пошли слухи, что Папа римский собирался возражать, но по неизвестным причинам выступить не смог. Индия, Пакистан и КНДР скромно промолчали. Президент Украины срочно подписал указы об отказе от территории Крыма, окончании военных действий на юго-востоке и проведении в областях страны всеобщего голосования на предмет выбора государственной принадлежности, после чего ушёл в очередной запой и скончался, не приходя в сознание.
Выдержав многозначительную паузу, президент России озвучил ответное обращение.
– Буду краток, – произнёс он. – Это всего лишь начало восстановления дружеских отношений между Россией и мировым сообществом.
Мир ещё раз содрогнулся.
После этого в институт вернулись люди в сером и принесли с собой договор, гласивший, что в качестве государственного заказа нам предлагается расширить известную лабораторию до пропускной мощности несколько человеко-призраков в сутки, и на это выделяется фантастическое финансирование. В этот же день были оглашены два указа президента. Первым из них сообществу призраков официально придавался статус соответствующего социального института с узаконенными правами и обязанностями, в том числе возможностью заниматься любой деятельностью по свободному выбору. Перейти в иное качество можно было только добровольно. Родственникам таких граждан полагалась приличная пенсия. Во втором указе подчёркивалось значение дальнейшего освоения космоса и утверждалось начало развития новейшей Космической программы.
* * *
Через год мы – я, Юрка и Леночка – стояли на поле новёхонького космодрома и любовались серебристым силуэтом ракеты-носителя, запуск которой был намечен на ближайшие сутки. Сомов вместе с Евгенией Васильевной, недавно последовавшей за мужем, парили над нашими головами.
– Боеголовки, правда, тяжеловато размонтировать было, – делился профессор воспоминаниями. – Зато на их рожи потом любоваться – истинное наслаждение! А когда за Папой по Ватикану гонялись – умора! С детства так не развлекался!
Теперь из всех стран «Ядерного клуба» только у России существовало дееспособное оружие. Все остальные установки были необратимо выведены из строя, технологии – уничтожены. Вероятность их восстановления бдительно отслеживалась круглосуточно дежурящими командами. Рассматривался вопрос утилизации других видов вооружения.
– А наш-то – ничего, даже к кнопкам не потянулся. Посмотрел этак, вздохнул, и говорит: «Я знал, что именно при мне что-то подобное случится».
Да, российский ядерный чемоданчик пока ещё существовал. Но в ход он вряд ли когда-либо будет пущен – это также контролировалось.
– Всю жизнь мечтал в космосе побывать, да не вышло – габариты подвели, высоким вырос! Пришлось хотя бы где-то рядом… Зато теперь наверстаю!
Идеальный экипаж, не требующий еды, питья и воздуха, обладающий, к тому же, комплексом уникальных знаний, готовился к беспрецедентному путешествию. Судя по настроению, призраки рискнули бы его предпринять и без корабля. Но оказалось, что скорость их перемещения всё же ограничена.
– Посмотрим, как там и что – а потом и живые смогут. А не смогут сразу – подождут своего часа!
– Эх… И я бы с вами, – вздохнул я. – Тоже бы слетал…
– Ничего, дорастёшь до меня – слетаешь, – утешил Сомов.
И я понял – действительно, слетаю. Так тому и быть.
Юлия Рубинштейн
«Истинный грех»
– Сходи, – кивнул отец, – принеси… Там много такого, чего здесь нет. Ягоды бодрости… Мне Старик показывал, ещё там, в Саду, что куда упало, когда он первый раз сеял.
Сын поправил пояс штанов из кустарно выделанной овчины. На нём висел кисет с огнивом и трутом, ещё один – с солью, кремнёвый нож в кожаных ножнах. Мешок с припасами и бурдюк с водой надо было взять у матери.
Подошёл к матери сзади, обнял длинными сильными руками. Ощутил, даже сквозь штаны, мягкие полушария. А руками – другие, спереди. Она сразу высвободилась из объятий. Не первый раз. Обнимает так – значит, созрел для самостоятельной, семейной жизни. Пора парню проветриться. Она, да он, да папаша, да брат. И всё. На всю известную округу. Сестёр нет. То есть надо искать ещё кого-то. Она уже знала: Старик многое скрывает. Выставил их с Адамом сюда за то, что попробовали яблок. И за то, что без него сообразила: Адаму лучше ходить в штанах, а ей – в тунике. Почему не предположить, что где-нибудь, хоть бы и в Абиссинии, есть ещё такие, как они…
Помогла вскинуть на плечо связанные вместе бурдюк с водой и мешок с самым нужным – кроме провизии, запас верёвок, охотничьих дротиков, кремнёвый топор, скребок, костяное шило. Сын помахал свободной рукой – и в путь.
Путь был долог. Много раз вставало и садилось солнце. Каждый раз всё ниже и ниже. И погода делалась всё прохладнее. Это было хорошо. Летнее солнце может высушить любого зверя за три дня так, что ни шакалу, ни леопарду будет не по зубам. Человека тоже. А зимнее – нет. Путник прошёл пески, россыпи щебня, морской берег, предгорья, ничем не отличавшиеся от родных голых холмов с сохлой на корню мелкой травой. И вступил в горы, где росли другие, чем на родине, деревья, где рычали леопарды и визжали обезьяны. Он точно знал, что обезьяны – ведь отец и дал им это имя. И рассказал, как они выглядят.
Тем не менее фигура, сидевшая на берегу ручья и мездрившая шкуру скребком, не могла быть обезьяной. Хотя подходила под описание почти точно. Руки, ноги, голова как у него самого, но вся в чёрной шерсти. Отличий от отцова описания было два. Обезьяна не работает, как человек. И у неё есть хвост. А тут хвоста не было. И работала она не менее ловко, чем его собственная мать.
Он подошёл ближе и сказал:
– Шалом!
Фигура полуобернулась. Женщина! Грудь, как у матери. Хотя не совсем. У матери – мясистые полушария, а тут упругие конусы. Спереди на теле шерсти нет. Кожа. Вся чёрная. Аж лиловая, как спелая фига. Лицо красивое, несмотря на черноту: правильных удлинённых очертаний, высокий лоб, гладкие, отблёскивающие на солнце щёки, тонкие брови, быстрые глаза с синими белками, небольшой подбородок и губы, которые так и зовут отведать. Молодая, не то что мать. У той в волосах седина, подбородок квадратный, потому что в углах рта и на щеках морщины, глаза всегда прищурены – видят не так хорошо, как у него самого. Вот добыча! А ягоды бодрости можно отложить на потом.
Сбросил на землю мешок и бурдюк, спустил с плеча шкуру леопарда, добытую в пути. Швырнул к ногам незнакомки:
– Хочешь?
Схватила. Хочет! Два быстрых шага – и его рука держит её руку выше локтя. Попробовала вырваться, да куда там!
– Каин, – потыкал пальцем в свою грудь. – А ты? – потыкал в её конусы, пощекотал, стараясь понежнее.
Засмеялась. О, а от неё ещё и пахнет не просто потным телом, а чем-то… как от сосны… или – нет, не от сосны. Какая-то смола, которой он не знает. Что-то сказала, да он не разобрал. Поцеловал в губы крепко, обнял изо всех сил, чувствуя, что штаны могут и лопнуть под напором его страсти. Оторвался с сожалением.
– Мы пойдём? – поперебирал пальцами, показывая ходьбу. – Вместе? – показал на неё и на себя.
Тут она поняла. Показала на него и на себя, потом в лес, потом на шкуры – подаренную и ту, что мездрила.
И был шалаш в лесу, и были похожие на неё – чернолицые, в шерсти со спины, большинство – сутулые и с тяжёлыми челюстями, старуха, дети и подростки. Один юнец чуть не продырявил его деревянным копьём, но отстал, увидев, что он оставляет старухе шкуру леопарда, недоделанную шкуру козы, нож и три дротика. Его напоили козьим молоком, а ягод бодрости сушёных насыпали целый мешок. Дали также свёрточек смолы, которой пахло от девушки. А потом девушка стала женщиной. Его женой. И всё. В обратный путь.
За время обратного пути он узнал наконец, что ягоды бодрости называются «каффа», что жену и смолу зовут одним словом «мирра», и много чего ещё. А напоследок, приближаясь к дому – что станет отцом.
Во дворе дома выстроили флигель. В свой срок родился сын Енох. Ещё через год – Мафусаил. Потом пошли девчонки: Двойра, Шера, ещё кто-то, ещё какие-то пацаны… Видел их Каин всё реже, так как приходилось уходить из дому всё чаще и всё дальше. И на охоту, и пахать. Ведь поле требовалось всё больше. Свои отец и мать, папаша Адам и матушка Ева, помогали, но разраставшаяся семья сжирала все силы. Брат-пастух пропадал месяцами. И затурканный заботами молодой отец всё чаще путал детишек и всё меньше хотел Мирру.
Саваоф Яхве принимал утренний рапорт. Первый докладчик – Михаил. Остатков люциферовских настроений не обнаружено. Дальше – херувим-ключарь, сторож Сада. О борьбе со змеями. Реинтродуцировано с Земли, с Индостана, десять голов мангуст, с побережья Балтики – двадцать голов ежей. Хорошо. Херувим – регент хора: как идёт разучивание новой программы. Деятели искусства всегда многословны, Саваоф даже задремал, но очнулся вовремя, отослал кивком головы: молодец, дуй дальше. Последний – дежурный серафим, пункт «разное»… Да ну? На усадьбе отселённых на Землю объектов эксперимента – такое прибавление семейства? Как, Люцифер разрази, когда генная модификация должна была обеспечить рождение потомства только мужского пола плюс практическое бессмертие – профилактика перенаселения?
Снимки были неопровержимы. Новая постройка из камня – жилой флигель. Новые глинобитные сараи. Видимо, хлева. Поля. Вон сколько запахано – квадратики, квадратики… И последний снимок. Сделан, видимо, в сумерках, все фигуры кажутся чёрными. Больше десятка. Обоих полов. Подопытная женщина оказалась умна прямо-таки по его образу и подобию, введение в быт гендерно различной одежды – почти гениально, таким могучим умам нечего делать на дармовых хлебах в кондиционированном климате Сада, пора осваивать пригодные к тому космические тела. А мужчина-то! Какого сына воспитал. Социальное наследование – это ароморфоз…
– Кто снимал?
– Ангел-доброволец. Скаут. Постоянное место – третье слева сопрано в хоре.
– Подать сюда. Выслушаю лично.
– В данный момент вне связи. Выйдет на связь – вызовем.
– Задействуйте срочный вызов!
– Разрешите исполнять?
Привычно величественным жестом отпустил серафима, тот вылетел из чертога стрижом, только крылья – фррр.
Всё тело у Каина гудело. Ноги, руки, спина, рёбра. И голова – от солнца. Целый день мотыжить. Тут и каиново терпение не впрок, сдохнешь. Он почти ничего не видел – пот застилал глаза. И когда чьи-то мягкие руки отёрли его лоб и поднесли воды в глиняной чашке – только тогда увидел своего благодетеля. Благодетельницу. Прекрасное белое лицо, нежный румянец, синие глаза, глядящие из-под русых сросшихся бровей, как васильки из пшеницы. И ангельский золотой нимб над замечательным, выпуклым лбом. Россыпь золотых густых волос, облаком стоящих вокруг гордой головы, стройной шеи, покатых плеч. Сидел и смотрел. Больше ни на что не было сил. И слов. И мыслей.
– Илона… Шалом… – наконец смог произнести.
– Как ты сказал?
Голос тоже был ангельский. Как пение моря далеко за холмами. Как мелодия ветра в траве. Как птичий гимн на рассвете. Нет. Даже отдалённо – нет. Ангельский голос. Вся музыка мира. Но он снова набрался духу и повторил:
– Илона…
Почему-то ему показалось, что её зовут так. Осенило.
– Нет, меня никак не зовут. Я третье слева сопрано в хоре.
– Ты не третье. Не среднего рода. Дева, Луна, золотая, как она… Ты не третья, ты единственная. Как можно никак тебя не звать? У тебя есть единственное на свете, только твоё имя, Илона… Моя единственная… – он сам не знал, откуда пришли все эти слова: то ли оттого, что часто говорил ласковые речи Мирре, то ли с голоса девы-ангелицы.
До вечера они лежали в объятиях друг друга, в шалаше, который он построил в поле, чтобы начинать мотыжить с первыми лучами зари. А в сумерках она светила ему своим золотым нимбом. За ночь он закончил обработку поля и утром вернулся домой. Покоритель природы, победитель – в победном сиянии Солнца и кудрей второй своей жены, Илоны.
Дома дети по очереди гладили её крылья. Белейшие и мягчайшие, как пух хлопка. А старшая дочка Каина, Двойра, сшила ей юбку и передник – выше пояса любая одежда стесняла бы вольный крылатый размах.
Конечно, Мирру не очень радовало появление Илоны. Но работать при свете её кудрей, не в дневную жару – это было здорово. Каин меньше уставал, и Мирре тоже перепадали его ласки. А однажды дети увидели на полу несколько больших белых перьев.
– Ой, крылышки линяют! – пискнул кто-то из детишек.
Илона вся зарделась, но сказала:
– Наверно, это потому, что у меня будет ребёнок.
И посмотрела на Мирру, довольная.
Перья теперь осыпались каждый день, как листва у садовых деревьев по осени. Потом пожухли и отпали сами крылья. Обозначился животик. Посмуглело лицо. Илона тосковала – красота потеряна, не уйдёт ли с красотой и любовь Каина? Однако нет. Волосы её и голос оставались прекрасны, Каин окружал её такой заботой, какой только мог, и в положенный срок родился младенец. Девочка. Вылитая мама – белокожая, синеглазая и златокудрая уже от рождения. А на следующий год ещё одна такая же. И ещё. Илона совсем перестала бояться. Пропала и ревность Мирры.
И только Саваоф Яхве, несмотря на то, что жил и рассуждал в категориях вечности, никуда, следовательно, не спешил – иногда всё же недовольствовал. Так, слегка. Ну, где-то несильное землетрясение, где-то шторм баллов на шесть, на семь. В пределах обыденного. Почему никак не выходит на связь третье слева сопрано хора. Ни по обычному каналу связи, ни по срочному. Потребовал в чертоги херувима-регента:
– Что у нас сегодня в программе?
– «Слава в вышних богу» на двенадцать хроматических ладов.
– На сколько бы ни было. Недорабатываете! Нет у вас, маэстро, равновесия сопрано и теноров. Тенора перевешивают, как гири. Что отнюдь не ласкает слух. Мой слух! Будто одного сопрано не хватает.
– А таки не хватает, ваше вышество! Третье слева-то на задании. Доброволец-скаут.
– И что ж, вечность на выполнение нужна?
– Никак нет, вечность – ваша прерогатива, ваше вышество.
– Так доставьте её сюда, Люцифер разрази! Мой слух истосковался по равновесию!
Топнул домашней туфлёй – на Кавказе и в Альпах сошло несколько лавин – и выгнал маэстро жестом посоха. Херувимские закрылки раскрылись сами. Соприкоснулся с опорой прямо у караулки дежурного серафима:
– Сам на грани гнева, знаешь ли. Срочно нужно… скаута нужно обратно в хор.
– Что, не подобрать никого на замену?
– Ты, что ли, петь сопраном будешь?
Херувим-регент раскалился до поросяче-розового, и дежурный серафим понял, что дальше испытывать терпение собрата опасно. Оставалось одно. Личный розыск. Слава в вышних, район известен. Серафим раскрыл все шесть крыл и оттолкнулся.
На высоте семи миль стал невидим, сориентировался по местным предметам и пошёл на бреющем, проницая рентгеновским взором стены жалких построек. Низкая, длинная – внутри одни четвероногие. Нет, вот человек. Женщина. Человек? Со спины покрыта шерстью и черна, как люциферово порождение. Возраст – юный. Мужчину пока не знала. Ещё такая же. Третья… Одеты в плетёную из растительных волокон материю, намотанную на талию. Их же не должно быть столько, эксперимент прекращён на первой паре, женщина может быть только одна. А их пруд пруди. Собирают молоко четвероногих в сосуды из жжёного грунта. Серафим дал ещё круг. Каменные постройки – для обитания человека. Вот эта используется дольше прочих, крыша более серая от метеовоздействий. Внутри четыре человека. Одна женщина зрелых лет, знала мужчину, родила и выкормила более одного потомка. Две ещё растущие особи женского пола. Чёрная, шерсть на спине, и белокожая, светловолосая. И одна особь мужского пола, тоже белокожая, но глаза и волосы чёрные. Ещё не умеет передвигаться на двух конечностях. Лежит в долблёном деревянном лотке, устланном шкурами таких же животных, что живут в низкой постройке. Серафим ничего не понимал. Если это дети зрелой женщины, то почему одна особь чёрная? Меланизм? А те, с сосудами – тоже? Не согласуется с исходными данными эксперимента. Может быть, потому он и прекращён…
Серафим заглянул сквозь стены второй жилой постройки, более новой. Там находилась ещё одна женщина, белокожая и светловолосая, скручивавшая шерсть животных в нить. И на её спине чётко просматривался под одеждой след апоптоза крыльев! Серафим был её собратом. Он спикировал, в диффузном состоянии, методом «золотого дождя» пробил крышу и предстал перед ней.
– Если не ошибаюсь, третье слева сопрано ангельского хора?
– Было. Теперь у меня есть имя. Илона, – ответила она, слегка порозовев.
– Тебя ждёт твой долг. Во-первых, доклад Самому, во-вторых, возвращение в хор.
– Мой долг здесь. Я замужем. Если ты давно в земном облике – наверно, проголодался? – она пододвинула серафиму чашку с молоком и сдобную лепёшку.
– Ты воспитываешь чёрное люциферово отродье! – поперхнулся серафим от возмущения. И никак ему было не унять кашель. Он так раскашлялся, что взлетел и реактивной силой, спиной и всеми шестью крыльями вперёд, был вброшен в небесную канцелярию.
Донесение произвело взрыв. Ангел, отказавшийся от сверхчеловеческого среднего рода в пользу женского! Не Люцифер, жаждавший прав начальника проекта. А жена заурядного самца-гоминида, к тому же имеющего ещё одну жену, из этих, на «питек». В крайнем случае из неандертальцев. Не прошедшую ни эпиляции, ни геномодификации, ни гипнообучения. Ещё более опасный прецедент. Прекратить. Срочно. Но как?
Небесная канцелярия тоже живёт и мыслит в категориях вечности. Пока шла переписка между её подотделами и службами, Земля неутомимо наматывала обороты вокруг своей звезды, которую Адам назвал Шемеш – Солнце. А в семье его прибавилось ещё пяток внуков, и общее их число превысило два десятка. Наконец там, наверху, было принято решение. И однажды Глас Небес спросил Каина, где его брат Авель.
Брат был со стадом на пастбище. Каин так и ответил – мол, я своему брату не сторож.
Стадо пришло без пастуха. И не в полном числе. Потому и поняли: беда. Авеля искали три дня и нашли мёртвым, больше всего было похоже, что боднул баран – и очень уж неудачно. А потом началась жуть. И Адам, и Ева, и Мирра, и старшие дети – те, кому уже исполнилось тринадцать – видели пыльные смерчи и слышали голоса, вещающие из них. Про то, как братья решили принести жертвы богу. И когда Авель бросил в огонь кусок бараньего жира, пламя весело затрещало и рвануло ввысь, а когда Каин бросил горсть зерна – присело, порскнуло в стороны. После чего Каин вбил себе в голову, что, дескать, богу пришлась по душе жертва убоиной, но не зерном. Раззавидовался и убил брата.
Само собой, ни Адам, ни Ева в это не поверили. Во-первых, они никогда не приносили никому никаких жертв. Кому – Старику? Бок о бок прожили много лет. И за что? За то, что выгнал из Сада? И дети тоже – никогда и никому. Во-вторых, все знают, что если бросить в огонь жир, то будет лучше гореть. Скорее всего, Авель и хотел разжечь пламя посильнее. В-третьих, опять-таки все знают: хорошо горит только сухое. И конечно, Каину надо было узнать – готово ли зерно к уборке. Горсточку и поджёг: как будет гореть? А в-четвёртых, Илону видения не донимают. Значит, хитрая небесно-канцелярская братия знает: своего не проведёшь. И нечего на бобах разводить. Тем более что сам Каин твёрдо говорил: не было ничего. Ни обеда вдвоём в поле, ни жертвы, ни знака с небес, ни зависти, ни убийства.
Дежурный серафим, понукаемый принципалом первого ранга, рассылал стратисов – из хора отвлекать было больше нельзя, оставались только михайловы ребята:
– Во-первых, точную картину! Единственный ли прецедент. Или были ещё брачные связи между питеками и объектами эксперимента. Между объектами и нашими. Лётом марш!
Улетали с осиным жужжанием. Маховик принятого решения раскручивался.
Через пару-тройку дней, когда у Адама на усадьбе уже устали от смерчей, от голосов, от похоронных хлопот и разговоров, в ворота вошёл осёл, погоняемый женщиной. Женщина шла рядом и была закутана в плащ с головы до ног. А у осла по бокам были приторочены две корзины, и в них сидели два ребёнка. Такие маленькие, что ещё не умели говорить.
Её провели к огню, дали лепёшек и похлёбки. Малышам тоже. И она сказала:
– Я Белевира, жена Авеля. А это наши дети Ниссон и Шифра. Где мой муж?
– Случилось несчастье…
– Как будет с наследством? – и это было первое, что спросила Белевира после того, как главное и самое тяжёлое было рассказано.
Илона внимательно посмотрела ей в лицо. А потом, так же внимательно, на ребят. А потом попросила Еву помочь ей принести в дом воды.
– На неё дети не похожи. И всё время молчат. Да и есть не стали, – сказала она, когда они с Евой остались вдвоём. – А на Авеля?
– Нет, – помедлив, сказала Ева.
– Ты поняла, мам? Ей не нужно ни стадо, ни земля. Ей нужно наше горе. Это не человек, это посланница… из моих собратьев. Они, – и кивнула на небо, – хотят наказать нас всех за то, что мой муж живёт со мной и с Миррой, что у нас большая семья и все дружат.
Ева нахмурилась, а глаза блеснули так, как будто сейчас ударит молния. Но не успела ничего сказать. Илона продолжала:
– Если она сделает вам с папой что-нибудь плохое, я уйду.
– Ты с ума сошла? А как же Каин? На него и так клевещут – так теперь ещё и это на бедную голову!
– Мы уйдём вместе.
И лицо у Илоны стало такое, что Ева поняла: спорить бесполезно. Ангелов на своём веку навидалась во всех видах, и уж точно знала: если у ангела делается лицо, как блеск Луны или Солнца – разве что от дохлого осла уши получишь.
– Половина стада в любом случае ваша. Если что, если я к тебе приду такая же нищая, как сюда пришла из Сада…
– …то наш с Каином дом – ваш дом! – закончила Илона, и сверкали её глаза, как Луна в самую ясную ночь полнолуния.
И они ушли. Собрались в один день – Каин, Мирра, Илона, два с лишним десятка душ детворы, из которых четверо-пятеро были уже вполне помощники, навьючили семь ослов из полутора десятков имевшихся, и, гоня перед собой половину Адамовых овец и коз, затерялись в лиловатой шалфейной дали. Куда и когда исчезла Белевира с отпрысками – никто так и не заметил. Усадьба опустела.
В следующем году у Адама и Евы родился ещё один сын, его назвали Сиф. И Ева перестала бояться, что ещё раз навлекла проклятие на семью.
А спустя много-много лет, когда Земля обежала Шемеш-Солнце ещё не менее чем триста раз – так говорят древние, а скептики говорят: тридцать, но ведь и это много! – в ворота усадьбы постучал молодой, очень смуглый, чернобородый человек, одетый во всё кожаное, и кожа скрипела. Адам и Ева не умели так выделывать кожу. И тележка, с которой соскочил гость, странно позвякивала – ничто в адамовом хозяйстве не издавало таких звуков.
– Я внук Каина, – сказал гость. (Древние поправили бы: он сказал – праправнук, но не будем повторять небылиц.) – Вот вам подарки, – и стал выгружать из тележки топоры, вилы, мотыги, ножи, шилья, лемеха, подковы, всё из настоящего железа, даже настоящей стали. – Я кузнец, дедушка Адам.
