Kitabı oku: «Эпизоды 2», sayfa 2
Он никогда не говорил об этом напрямую, и в жизни не признался бы в полной зависимости от семьи. Я это просто поняла.
Да, он работал в фирме отца, которая занималась запчастями к КАМАЗам и подобным машинам, но это была лишь фантазия. Он просто получал зарплату и делал вид, что помогает вести бизнес. На самом деле, он мешал отцу и раздражал сотрудников. Думаю, что он до конца мог и не понимать, что он – никто, и существует лишь, как придаток к родителям.
Мне стала понятна патология и объяснения не требовались. Родители до сей поры оплачивали его футбольные бутсы, бензин в баке машины и даже трусы – значит, его задница принадлежит им!
Я понимала, что в жизни ему ничего и никогда не совершить, не создать, не сделать. Не принять ни одного судьбоносного решения, не вынести никаких последствий оного. Он до бесконечности будет все согласовывать с папой и замерять с мамой. А в случае чего, спрячется «под крышей» родительского опыта и состояния. Когда-то ему сосватают нужную невесту, подходящую по экстерьеру и размеру приданого, родятся дети… А, он все так же будет ездить на BMW, сменит кроссовки на дорогие ботики, футбол на сквош или что-то другое, и будет изображать ту жизнь, которая для него запланирована. Так что зачем ему какие-то решения и поступки? Ужас, да? С одной стороны – еще какой! А с другой…
Деньги родителей делали его вполне респектабельным. Он был не по возрасту спокоен, рассудителен и даже мудр. Все это обеспечивали безграничные средства, в которых он вырос. Они придавали ему уверенности, силы и даже какой-то незыблемости.
Кстати, есть огромная разница между теми, у кого «золотая ложка во рту» с рождения и теми, кто «колотится» всю жизнь сам. Ему все было даровано после появления на свет. Поэтому, да не своим горбом заработанное – оно давало ему возможность быть тем, кем он был. МГИМО, английский, французский, испанский – свободно, 7-значный пополняемый счет в банке, дорогая одежда, BMW, манеры, мозги и наконец – внешность. Природа не отдохнула ни минуты. А еще, если говорить об энергии и прочих тонких вещах – у него, в отличие от меня, была целая «оболочка». Ни разу не порванная, не штопанная и ничем не замутненная. Вот, пожалуй, именно эта нетронутость говном и притянула меня к неожиданному роману с человеком, о котором надо было забыть сразу после знакомства.
Не смотря на все вышеперечисленное, я хотела быть с ним. И была.
Через год нашего романа, мать с помощью слежки или материнской интуиции выяснила, что ее отпрыск встречается с дамой бальзаковского возраста.
Вечером, краснея после каждого слова, он сказал, что мама про нас знает и желает со мной познакомиться.
– С удовольствием. – Ответила я. – Когда и где ей удобно?
– Она не сказала. – Сказал он.
– Ну, так спроси.
Переговоры с мамой и со мной в параллели, привели к договоренности о встрече.
– Я поеду с тобой. – Заявил он.
– Защищать меня от мамы? – Меня разобрал смех. – Даже не думай. Когда взрослые тети разговаривают, хорошие мальчики не мешают. – Я погладила его по плечу.
– Не хочу, чтобы этот разговор что-то изменил. – Сказал он.
– У меня он ничего не изменит. Возможно, у тебя?
– Никогда. – Он взял мою руку и поцеловал ладонь.
Во вторник мы встретились с Ириной Адреевной.
Она была старше меня на пару или тройку лет. Импозантная, ухоженная блондинка, очень ровная и сдержанная. От ее облика, манер и даже взгляда веяло холодом операционной. Кстати, по профессии она оказалась врачом.
Мы безошибочно узнали друг друга в кофейне по первому взгляду, я – от входной двери, она – от столика. Это секундное сканирование друг друга на расстоянии, помогло нам понять общую диспозицию, и упростило начало общения.
Нам было не комфортно только первые 10 минут, пока мы делали заказ, обмениваясь своими полными именами, видами профессиональной деятельности и светскими фразами об интерьере кофейни. Потом, я спросила ее без всяких преамбул:
– Ирина Андреевна, Вы хотели посмотреть, с кем спит Кирилл?
Она нисколько не смутилась и сразу ответила:
– Мне нравится Ваша откровенность. Давайте по именам, так проще.
Я кивнула.
– Да. Я хотела Вас увидеть, чтобы понять Рюсика.
Боже! Рюсик! Впервые слышу такое производное от Кирилла.
– Понять, чего ему в жизни не хватает и нет ли опасности для семьи?
– Вы правы. Папе Рюси я ничего не сказала об этой встрече. Он бы не позволил, он очень самонадеян. Я хотела сама разобраться.
– Что ж, смотрите и спрашивайте. – Я отпила кофе и приготовилась отвечать на вопросы.
Но мне не пришлось. Ирина сама начала говорить про Кирилла, мужа, свекровь, которая полностью избаловала мальчика своими деньгами и покровительством.
– А ему мало денег и покровительства от отца?
Так, там еще и бабуля есть!
– Бабушку не переубедить. – Ирина вздернула левую бровь и, улыбнувшись, продолжила рассказ о том, что они люди небедные (так называют себя долларовые миллионеры) и не хотят ненужных связей для своей семьи.
– Я не собираюсь в вашу семью. – Сказала я. – Неразберихи мне в своей хватает. Да, и побыла я дважды замужем, поверьте, обратно совсем не хочется. В статусе «свободна» мне легче и понятнее жить. А Кирилл мне просто нравится. Чистый, и пока что неиспорченный, хотя, уже вполне мог бы превратиться в мажорного упыря. Если Вы хотите спросить, надолго ли это у нас? Я не знаю. Пока не надоест. Мне от него – кроме него самого – ничего не надо.
– Я это вижу. И я успокоилась отчасти… Но, знаете, он к Вам привязан очень, даже влюблен, наверно. – Сказала, в раздумье Ирина. – Если Вы раньше наиграетесь, он будет страдать.
– Наиграюсь я, как Вы выразились, раньше – статистика моей жизни говорит об этом. Что ж… Сердечные переживания и раны мужчинам тоже полезны.
– Он еще мальчик. – Ирина сложила ладони, как будто собралась помолиться.
– Он мужчина. Я проверяла. Простите.
Разговор затянулся на три моих американо и четыре ее эспрессо. В переводе на время – примерно, полтора часа.
Монолог Ирины сменился диалогом. Мы говорили о жизни, о мужчинах, о браке, о сексе о том, чего же хотят женщины – о самых простых и самых глубоких вещах, хотя видели друг друга впервые, изначально находясь, как будто, в жесткой оппозиции разных сторон игрового поля. Но я этого не чувствовала, она тоже – мы просто болтали. В конце нашего продолжительного разговора мы вернулись к Кириллу.
– Вы – женщина прямая и даже жесткая, это сразу видно. – Начала Ирина. – Поэтому, прошу Вас, расстаньтесь с моим мальчиком поаккуратнее. Даже не верю, что говорю Вам об этом, ведь шла я сюда совсем с другими намерениями – отшить Вас…
– Я понимаю.
– Быть деликатной, Вам и сейчас-то ни к чему, а когда он вам наскучит, деликатничать совсем не будет смысла, но я прошу Вас.
У меня это вызвало улыбку. Но я пообещала Ирине не живодерить, когда придет время расставания с Рюсиком.
Через 5 месяцев слово я сдержала.
Уходи
Уходи, я тебя прошу.
Если можешь, то прямо завтра.
Я не выпью так много крафта,
Чтоб раздать себя по грошу.
И без жертвы на алтаре
Эти дни наполнялись солнцем,
По воде разбегались кольца,
Листья падали в сентябре.
Я любила тебя тогда.
Как история показала:
Уезжают всегда с вокзала,
Возвращаются – не туда.
Вот и я не вернулась вдруг.
Почему? Разве кто-то знает?
На подножке в пустом трамвае
Захотелось на новый круг.
Я не стану тебе чужой,
Но забуду тебя сегодня.
Это все – благодать Господня,
Видно, грех на мне небольшой.
Парфюм
Так странно носить на себе чужой парфюм. Когда на твоем теле или постельном белье остается запах любимого человека – это всегда приятно. Как будто он все еще немного здесь. Но я имею ввиду чужой аромат. Посторонний, никак не связанный со мной эмоционально.
Я сама постоянно нахожусь в облаке собственных духов, поэтому редко слышу чужие запахи. Даже, отработав целый день, намотавшись по десяткам разных адресов и кофеен, вечером, садясь к себе в машину, я слышу от себя «свой» запах. Возможно, это связано с качеством парфюмерии или с тем, что запахи я покупаю всегда шлейфовые и шипровые.
Вчера приехала подруга из Франции. Не виделись несколько лет. Поехали в ресторан, просидели 4 часа – как нечего делать. Привезла ее к дому родителей (они все так же, живут в моем городе). Вышли из машины, прощаемся. Она:
– Я так рада была тебя видеть!
– Я тоже. Хорошо, что среди семейной суеты ты нашла время увидеться.
– Дай, хоть я тебя обниму. – Подруга обхватила меня руками и прижала к себе.
Я тоже обняла ее, и мы чмокнули друг друга, по обычаю, в щеку.
Тут же я ощутила ее парфюм – знакомый с давних времен. Ничего не изменилось, подруга верна себе в этом вопросе, как ни в каком другом.
Thierry Mugler Angel. Помню, давным-давно, еще на заре нашей дружбы, когда я впервые пришла в гости и попала в ее комнату, меня сразу окружил этот парфюм. Я еще не знала, что это, но на туалетном столике стояла единственная стеклянная звезда с духами. Догадаться было не трудно.
Прошло без малого «триста» лет, а пахнет подруга ровно так же.
Мы попрощались окончательно, пообещав поужинать вместе еще раз пока она здесь, а уж следующую весну встретиться втроем в Париже, прихватив в компанию еще одну «эмигрантскую» подругу из Германии.
Я села в машину и вдруг поняла, что «взяла» на себя парфюм подруги. Не мудрено – французский розлив. Пока я ехала до дома, кондиционер гонял по салону прохладный запах мандарина, пиона, яблока и еще чего-то древесного.
Оказавшись дома, я приняла душ, залезла в любимую футболку, сварила кофе и села на подоконник, подогнув под себя ноги – смотреть, как засыпает город. Живу я довольно высоко, и мне нравится усаживаться в этот своеобразный «кинотеатр». Смотреть, как мигают светофоры, мчатся по каким-то своим делам машины… Я всегда так делаю, когда хочу послушать себя, о чем-то поразмышлять или принять поворотное решение.
Прошло минут 15 прежде, чем я поняла, что отзвуки Thierry Mugler Angel все еще здесь.
Запахи способны управлять эмоциями и воспоминаниями, часто заставляя нас взламывать заблокированные файлы памяти.
Мне вспомнился вечер, когда мы втроем, тогда еще с не думавшими никуда уезжать девочками, сидели в комнате моей будущей «французской» подруги и пили красное вино или что-то очень на него похожее, лет 20 назад. Какие мы тогда были беззаботные и счастливые! Господи, как мы ржали… Слово «смеялись» не подойдет. Это было не хихиканье из вежливости или потому что в «это месте» всем смешно. Это было ржание на всю квартиру и во все горло.
Был декабрь, до нового года оставалась пара недель, и мы решаем провести вечер вместе до того, как грянут праздники и разного рода «отсидки» на мероприятиях – от родительских до рабочих.
За окном валит снег, шторы отдернуты, в комнате довольно свежо, а голубые обои на стенах и витающий в воздухе запах духов еще добавляют холода в атмосферу. Мы сидим в свитерах и джинсах на заправленных кроватях (действо творится в спальне подруги и ее, по счастью, отсутствующей сестры). На стуле, в проходе – бутылка вина и разломленная шоколадка. Нам хорошо. Наш уровень «счастливости» просто зашкаливает.
Откуда он? Не знаю. От нас самих. Той пошлости, которую мы перебираем и на рыло по две бутылки вина. От возраста и от того, что домой переться пешком по сугробам, падая через шаг. От того, что не видно никакого конца фантазиям, желаниям, намерениям… От того, что все бесконечно. Мы даже не думаем об этом. Мы просто в этом уверены.
Через 5 лет нас на тысячи километров растащила жизнь. Обе они уехали за своими мужьями заграницу, а я осталась в своем городе, продолжая упражнения в любви – как привыкла.
Видимся мы редко, точнее, невозможно редко.
Каждый раз теперь, встречаясь, мы почему-то тратим часть нашего – и так быстро «стекающего» времени – на светские разговоры и обмены любезностями. Только после двух часов бессмысленного трепа, мы начинаем общаться, как раньше.
Почему? Жизнь? Появившаяся привычка принимать позы? Нежелание показать, как соскучились и хотим, по обыкновению, перетирать «сиськи и письки», только уже под бокал дорого конька? Думаю, всего понемногу.
Главное, что мы сохранили наш дух дружбы. Пусть нам и требуется на разгон пара часов, зато потом никто не чувствует, что с того декабрьского вечера прошло больше 20-и лет.
В моей вселенной
Ты обитаешь в моей вселенной,
А я, наверно, в твоей живу.
Мы приближаемся постепенно,
И выясняем, по существу.
Уже не хочется быть «на страже»,
И я теперь рассказать могу,
Как на белилах рисуют сажей
И чинят весла на берегу.
Как остаются следы на коже
От поцелуев и от кнута?
О том, что с тобой не похожи,
Как крик истошный и немота.
Чем пахнет август в моей квартире?
О чем, то – порванное письмо?
И лапы красные, растопырив,
Кивает клен у каких холмов?
Куда истории сновидений,
И звуки джазовой хрипоты
Приводят рядности совпадений? –
Туда, где я и туда, где ты.
Библиотека
Когда я была совсем маленькой, бабушка работала в библиотеке. Оставлять меня дома по понятным причинам не было никакой возможности, поэтому бабушка забирала меня с собой. Вытерпеть целый день, сидя на стуле – задание для трехлетнего ребенка невозможное. Поэтому, бабушка, как могла развлекала меня среди книжных стеллажей, архивных ящиков с формулярами, коридорного полумрака, запах книг и тишины.
Мне нравилась библиотека. Там было страшно. И хорошо.
Мне даже сейчас не смочь объяснить – чем хорошо? Возможностью играть в непривычном месте? Ощущением какой-то «интимной» защищенности? Пожалуй. Тогда я понятия не имела о таком словосочетании. Но сейчас я думаю, что именно это чувство – абсолютной безоблачной и безусловной защищенности от всего на свете – так сильно нравилось мне.
А почему страшно? О, тут все просто. Бабушка говорила, что там – в самом мрачном углу библиотеки, в конце заплесневелого темного коридора у обтянутой черным дерматином двери (за которой, как я сейчас полагаю, размещались фонды) живет колдунья. Старая, страшная, сгорбленная. С одним глазом, который светит в темноте мутным зеленым светом. Она ходит в черном длинном платье, черном платке, натянутом так, что не видно лица. С крючковатой палкой вместо посоха и большим старым вонючим мешком в сморщенных руках. И если я буду шалить или бегать к той двери, она обязательно поймает меня, посадит в мешок и унесет с собой.
У бабушки была отличная фантазия! И у меня тоже, потому что я боялась этой колдуньи до одури.
– А куда унесет? – Спрашивала я.
– Не знаю. Никто не знает, где она живет и что она со своей добычей делает. – Отвечала бабушка.
– Добычей?
– Ну, тот, кого она добыла – достала, похитила, он – ее добыча.
День в библиотеке начинался суматошно. Много посетителей именно с утра. Возня, сдача и поиск книг, разговоры, заполнение карточек, телефонные звонки. Бабушка была занята по горло. И я тоже – бегала между стеллажами, кидалась под ноги посетителям, вскарабкивалась на стул, лопотала какую-то ерунду, открывала обложки книг, чтоб бабушка быстрее доставала карточки и что-то писала на них.
К обеду становилось спокойнее. Когда мы оставались совсем одни, то играли в прятки. Мне было гораздо проще из-за моего маленького размера, но трудно в плане стратегических решений. Бабушке – наоборот. Было весело. Когда бабушка понимала, что я ее сейчас обнаружу, она резко выскакивала из своего укрытия и говорила:
– Кто меня нашел? – Хлопала в ладоши и немного приседала, чтоб меня обнять.
Не тут-то было! Я, визжа и хохоча от восторга, неслась от нее вдоль стеллажей. Она догоняла меня, брала на руки, прижимала к себе, и целуя в висок или щеку, всегда говорила:
– Ты моя звездочка.
Потом игра начиналась сначала. Бабушка ставила меня на пол и закрыв глаза, считала до пяти – но я этого не знала, только как можно быстрее пряталась или под большим письменным столом, или между стульями с высокими спинками, или за узкими торцами стеллажей – главное до слов «иду искать». И затаив дыхание, ждала, когда же бабушка меня найдет? Искала она меня долго. Это сейчас ясно – что специально, а тогда – из-за того, что бабушка не может меня найти и очень сокрушается по этому поводу – счастью моему не было конца.
После игр, бабушка всегда разговаривала со мной о каких-то вещах, терпеливо отвечая на мои вопросы. Например, почему ночью темно? Или, где хранится дождь на небе? Почему люди умирают, а когда их закапывают, им не холодно под землей?
Потом она кормила меня разогретым обедом и укладывала спать.
За стеллажами была оборудована небольшая коморка с чайником, маленькой плиткой, нехитрой посудой и старинной мягкой мебелью, где можно было спокойно поесть или просто передохнуть от посетителей.
Бабушка зашторивала тяжелые бархатные шторы и соединяла два массивных кожаных кресла сиденьями внутрь. Стелила старое байковое одеяло, устраивала красную плюшевую подушечку и укладывала меня, накрывая потертым «коралловым» пледом.
Библиотека располагалась в старинном особняке со сводчатыми потолками, маленькими окнами, похожими на бойницы и толстенными стенами. Там всегда было очень прохладно, а зимой – просто холодно, поэтому ни кофточка, ни плед, ни даже валенки – не бывали тут лишними.
Бабушка садилась на стул рядом с моей импровизированной кроватью, брала в руки книжку и говорила:
– Поворачивайся на бочок и закрывай глазки.
– А ведьма сюда не придет? – Спрашивала я, поворачиваясь к окну и засовывая сложенные ладошки под щеку.
– Не придет. – Успокаивала бабушка. – Спи спокойно.
Она начинала читать негромко и монотонно о заморских чудовищах, принцессах и удивительных превращениях, а я слушала ее, разглядывая заклепки в каретной обивке кресел. А еще, в узкую щель между незакрытыми шторами – фиолетовые куски витражного стекла. Мне казалось, что я вижу в его скошенных бликах и медных швах все волшебство, о котором читает бабушка. Через несколько минут я засыпала от ее тихого голоса, запаха духов, полумрака, отблесков витража и от того, что ведьма со своим мешком не придет сюда…
Может поэтому фиолетовый цвет остался для меня особенным на всю жизнь?
Жизнь «на потом»
С возрастом и пониманием (настоящим и зрелым) – куда катиться твоя жизнь, насколько она беспощадна и коротка – хочется жить сейчас. Не теоретически поддакивая, а на самом деле. Сейчас. Прямо, сию минуту. Не раздумывая, «перешагивать» то, что, в силу опыта, ты сразу оцениваешь, как скучное, тупое, бездарное, ложное, уродливое и просто неподходящее.
Идти, уже не оглядываясь на отстающих и не догоняя тех, кто впереди. Мой темп такой! Хотите идти рядом? Прекрасно. Нет? Тоже, прекрасно.
Не хочется больше ничего откладывать. До лучших времен, до субботней встречи, до хорошего настроения, следующего раза, до понедельника или полнолуния. Не хочется, потому что некуда. Когда тебе хорошо за 45, нет у тебя такой роскоши – откладывать. На самом деле, ее ни у кого нет, но в 25 о таких вещах никто не думает.
Время движется слишком быстро и, если ты не скажешь\не поцелуешь\не позвонишь\не сделаешь сейчас, завтра это может просто не понадобиться. Или ты сама утратишь у этому интерес, или так сложатся очередные обстоятельства. В общем, это не произойдет по любой – самой ничтожной причине, а может быть и совсем без нее.
Если понаблюдать за жизнью – хотя бы немного, можно с легкостью убедиться в том, что все «отложенное» – не случается никогда. Точнее, оно никогда не случается в том виде, в каком должно было бы случиться именно в тот момент, когда ему надо было произойти.
Можно, конечно, говорить о том, что завтра – совсем не хуже, чем сегодня. Хуже! Потому что «завтра» – это будущее, которое определяется сегодня. Прямо, в это самое мгновение. Но то, что должно быть сейчас, мы с легкостью откладываем. Значит, будущее – будет искаженным, несвободным, нагруженным этими незакрытыми «гешальтами» несостоявшихся разговоров, поездок, встреч, секса, обещаний и дел.
Какой была бы наша жизнь, если бы понимание бесценности и необратимости текущего момента пришло бы в голову лет на 15 раньше?..
Как верится
Как верится рассветным снам,
Уже исписанным страницам,
Холодной боли, черным птицам,
И незабытым именам.
Бездонной влажности небес,
Губам твоим, что дышат рядом,
Случайным незаметным взглядам,
Что вызывают интерес.
Историям каким-то вслух,
Простым цветам, бездомной кошке,
Конфете в маленькой ладошке
Девчонки рыжей на углу.
Тому, кто заполняет сам
Пробелы «между» – запятыми,
Кто не стреляет холостыми,
Не колесит по адресам.
Как верится сегодня мне
Среди зимы – воде с лавандой,
Всему, что было контрабандой,
И приводило к седине…
В поезде
Мне было лет 20. Я ехала на актировку щенков ньюфаундленда в другой город. Не слишком удаленный, потому что путь на поезде занимал 5 часов. Ехать предстояло в воинскую часть, где и проживала мама-ньюфаунлендлиха со своим выводком из 12 щенков.
Владелец собачьего семейства – молодой лейтенант, с которым мы созвонились и договорились, что я приеду в ближайшую субботу, чтобы осчастливить его выдачей документов и метрик на щенков, должен был встречать меня по прибытию на вокзале.
Купив билет в плацкартный вагон, и не сильно заморачивалась верхней полкой с соседями по отсеку, смахивающими на «одичалых», я улезла наверх, и устроившись на боку, с пакетиком фундука и книгой, наскоро купленной в вокзальном киоске, прекрасно докачалась до пункта назначения.
Поезд прибыл без опоздания, и я, из-за отсутствия багажа – кроме небольшой сумки, быстро вышла из вагона. Через минуту ко мне подошел высокий худой молодой человек в военной форме с двумя маленькими звездочками на погонах. Он – подумала я.
– Алексей. – Представился он. – А вы – Наталья?
Я молча кивнула.
– Пойдемте, у меня машина вон там стоит – Алексей махнул рукой куда-то в сторону здания вокзала.
– У меня билет на обратный путь не куплен. – Сказала я.
– И не надо. Я вас так отправлю, без билета. – Алексей немного замедлил шаг, видя, что я за ним не успеваю.
Я не стала спрашивать, каким волшебным образом меня засунут в вагон по дороге домой, но мой спутник, видимо, прочитав мои мысли добавил:
– У нас есть свои военные линии – льготы, если на гражданском языке говорить. Вот я такой линией и воспользуюсь.
Мы добрались до машины. Это был открытый военный уазик. Если говорить на гражданском языке – козел «кабриолет». Для летней поездки – то, что надо, тем более, на таком транспорте я еще не каталась.
Быстро перескочив через борт, я села на пассажирское сиденье. Мы рванули с места и были перед воротами воинской части через 10 минут. Промчавшись мимо казенных построек, постриженных газонов, побеленных деревьев, плаца и флагштоков, мы, наконец, оказались в квартире.
Нас встретила улыбающаяся жена лейтенанта Аня и огромная черная сука ньюфаундленда с очень уставшими глазами. Надо думать – кормить и воспитывать 12 «детей» сразу.
Процедура по распознаванию в черных меховых комках, щенков породы ньюфаундленд, их взвешиванию и присвоению имен, вскорости завершилась. Алексей, пока я была занята, звонил куда-то, договариваясь о моем безбилетном возвращении. Потом он, рассчитавшись со мной за каждый щенячий документ и за выезд на дом, сказал:
– До поезда еще полтора часа. Давайте пока пообедаем, а потом я вас отвезу к месту посадки.
Мы пообедали вчетвером: я, Алексей, Аня и Бэлла – так звали собаку, которая положив свою слюнявую морду на стол, и не думала никуда уходить, потому что постоянно получала от Ани какой-то кусок из тарелки.
После еды, мы пили кофе и болтали о собаках. Алексей и Аня наперебой рассказывали мне разные истории про маленькую и взрослую Бэллу, а потом про ее щенков. Не смотря на довольно короткую их жизнь – 40 дней, биография по порче вещей, у них была уже обширная.
Немного погодя, Алексей заявил:
– Наталья, нам надо ехать.
– Не рано? – Спросила я. – До поезда почти час, а мы с Вами долетели за 10 мин.
– Нам не на вокзал. – Ответил Алексей. – Поедем дольше. Я же Вас по военной линии буду отправлять.
– На ходу в проезжающий вагон закинете?
Аня засмеяла и сказала:
– Нет, конечно. Он Вас на перегоне посадит.
Слово «перегон» мало что объяснило, но мне почему-то стало лень спрашивать. Пусть будет перегон.
Я собралась и, попрощавшись с Анной, вышла из квартиры. Мы с Алексеем сели в машину одновременно и, промчавшись по территории воинской части, выехали за ворота, повернув в другую сторону – не на вокзал.
Немного попетляв по узким улицам, мы выбрались за город, асфальт сменила накатанная грунтовая дорога. Мы ехали по каким-то прилегающим деревням, садовым обществам, по лесу, мимо большого озера и наконец, выбрались в поле. Всю дорогу Алексей мне рассказывал про службу. Про то, чего хочет достичь, про солдат, неписанные законы армии, сложности и радости военного быта. Мне было не интересно, но я понимала – он хочет быть вежливым и развлекает свою вынужденную гостью.
По полю, точнее – по двум накатанным колеям, извивающимся среди высоких колосьев и синеющих васильков – мы ехали так долго, что мне в какой-то момент показалось – так я буду ехать до утра. Наконец, мы остановились у характерной длинной насыпи.
– Приехали. – Алексей посмотрел на часы. – Поезд через 10 минут.
Я вылезла из машины, и подцепив с заднего сиденья сумку, повесила ее на плечо.
– Поезд здесь пойдет очень медленно, шагом идти быстрее – вот увидите. – Сказал Алексей, доставая сигарету и прикуривая. – В этот момент вы и сядете в 11 вагон. Точнее, я вас посажу. Проводник обо всем знает, так что все в порядке.
Я улыбнулась, вспомнив, как сказала дома у Алексея про «закинуть в вагон на ходу».
Поезд не заставил себя ждать. Я не видела его, но услышала довольно отчетливо – сначала он жалобно прогудел где-то вдалеке, а потом я услышала характерный свистящий лязг колес.
– Нам пора. – Алексей бросил окурок.
Обежав машину, он подхватил меня под руку и потащил к насыпи. Поезд приближался медленно, и чем ближе он становился, тем медленнее он ехал.
Поравнявшись с нами, поезд поехал еще медленнее. Было ощущение, что он хочет остановиться. Но он, действительно, всего лишь, замедлился до самого тихого хода. И на самом деле, если бы я пошла рядом – то двигалась бы быстрее.
– Восемь…девять… – Отсчитывал Алексей. – Вот тот ваш. – Он махнул в сторону рукой.
Когда 11-ый вагон приблизился к нам, распахнулась дверь тамбура и брюнет в форменной одежде, не мешкая поднял верхнюю платформу, открывая лестницу. Алексей повел меня, все так же поддерживая за локоть, параллельно движению поезда.
– Сейчас сядем. – Сказал он тихо мне в ухо и чуть громче проводнику:
– Это Наталья.
Тот молча кивнул Алексею, а мне сказал:
– Давайте сначала сумку, а потом руку.
Я сделала, как было сказано. Через две секунды, я уже была внутри тамбура. Оглянувшись, я помахала Алексею рукой и крикнула:
– Спасибо большое.
– Приезжайте еще – Ответил он.
Я помахала рукой еще раз и, забрав сумку из рук проводника, пошла в вагон, который тоже оказался плацкартным. Проводник, быстро захлопнув дверь вагона, пошел за мной.
– Занимайте любое место. Вагон пустой. – Сказал он. – До конечной пустые поедем.
Я дошла до середины вагона и поставила сумку на одно из нижних боковых мест, которое как раз было сложено в стол и два сиденья.
– Буду здесь. – Сказала я проводнику.
– Чаю-кофею вам принести?
– Кофе было бы хорошо. Сколько денег?
– Да, нисколько. Я вам своего налью. – Улыбнулся проводник и зашагал по вагону в сторону служебного купе.
Я скинула ветровку, достала из сумки недочитанную книгу и устроилась за столом. Через пару минут проводник принес мне стакан с кофе и молча удалился. Я поблагодарила его вслед, на что он мне крикнул:
– Если что понадобится, говорите. Меня Сергей зовут.
Я взялась за ручку металлического подстаканника, и поболтав ложечкой внутри напитка, отпила. Вполне себе приятное питье, по вкусу на настоящий кофе не тянет, но похоже на него запахом и цветом. А в дороге многое «прощается», да, и привередничать я не хотела. Сама же просила кофе – в военном вагоне есть только такой. Пей!
Поезд набирал ход, я сидела, пила мой кофе и смотрела в окно. Иногда прочитывая абзац или два в открытой книге. Мне нравилось в этой размеренной вагонной качке смотреть то на плывущий, то на несущийся пейзаж за окном. Думать о каких-то простых вещах, вдыхать запах дерматиновых сидений, слушать легкое подрагивание ложки в стакане и чувствовать себя удивительно спокойно.
Так прошел час, может быть, больше. Мне было очень приятно ехать вот так – в тишине и одиночестве с этим кофе, аккомпанементом из стука колес, солнцем, нагревающим мою кожу через стекло, своими мыслями и книгой, которую я скорее всего дочитаю… Я углубилась в чтение.
Не знаю, сколько прошло времени. Поезд ненадолго останавливался несколько раз, потом быстро набирал ход и мчался дальше.
Начинался ранний вечер. Освещение изменилось, солнце начало опускаться, заливая с пола до потолка насыщенным желтым светом весь вагон. Стала видна каждая пылинка, мельчайшая царапина, ничтожная складка – все, даже колебания воздуха, стали осязаемы до такой степени, что их можно было потрогать. Пространство изменила возникшая из ниоткуда прозрачность и «призрачность» одновременно.
Я всегда знала, что предзакатные часы – главенствующее время суток. Каждый раз – когда умирает день – именно в эти минуты наше сердце, независимо от нас самих, готово искренне говорить и слушать. Оно открывается совсем ненадолго – с момента, когда солнце уже утратило свою дневную силу до тех пор, пока его – все еще раскаленный – диск не коснется линии горизонта.
Поезд в очередной раз начал сбавлять ход небольшими рывками. Интересно, в поездах тоже есть пониженные передачи? Когда поезд встал, я услышала, как Сергей вышел в тамбур и открыл дверь – он делал так на каждой стоянке. Я положила книгу на стол, чтобы на страницу падало больше света и продолжила читать.
Я услышала мужские голоса. Сергей с кем-то говорил. Я посмотрела в окно. Никого не было видно. И мало ли, кто там? Вокруг чистое поле, никакой станции – перелесок, трава, наверно, по горло – спустись я в нее.
Голоса замолчали, дверь в тамбуре закрылась, поезд тронулся. Я погрузилась в последние страницы книги, но через минуту услышала над головой:
– Вы позволите?
Боковым зрением я увидела слева от себя чьи-то ноги в серых брюках и синих кроссовках, и еще – висящий в жилистой руке длинный сморщенный рюкзак. Я задрала голову вверх. Передо мной стоял 30-32 летний улыбающийся бородач.
– Меня зовут Борис, а вас – Наталья. – Сказал он. – Мне проводник ваше имя назвал. Мы же тут вдвоем едем, вот я и поинтересовался, как зовут моего попутчика. Оказалась попутчица. Так, вы позволите, Наталья?
