Kitabı oku: «Канатоходка», sayfa 6
Специализация
Всё, пока хватит о дурачках, «простачках» или под них подделывающихся!.. Продолжу о жизни в благословенные времена учёбы в цирковом.
На первом курсе мы освоили азы во всех жанрах, прошли положенную программу по каждому предмету и сдали экзамены. Но «азы» – на самом деле достаточно серьёзная подготовка: при необходимости мы могли бы уже работать на арене или на эстраде.
По гимнастике, например, мы делали довольно сложные трюки – на трапеции, на кольцах, на брусьях, на канате, на шведской стенке. Ну, например, висели на носках или пятках на сильно раскачивающейся трапеции, делали всякие флажки, обрывы. Или быстро взбирались по верёвочной лестнице под самый купол. Крутились в зубнике…
По акробатике у нас были упражнения на гибкость, растяжку, трюки на подкидных досках, на батуте, прыжки на дорожке, парная акробатика и многое другое. Я научилась делать сальто даже с места – год назад я и мечтать об этом не могла!
По проволоке мы должны были ходить, бегать – вперёд или спиной, делать танцевальные шаги, пируэты – с балансом, с веером и без…
По жонглированию мы бросали булавы, мячики, кольца (3, 4, 5 и больше). Держали на лбу баланс, одновременно с этим жонглируя…
На втором курсе начиналась специализация – в выбранном жанре, чтобы подойти к подготовке номера.
Я более всего преуспевала в гимнастике и очень её любила. И всё шло к тому, что я буду работать в воздушном полёте, который собирался выпускать Юрий Гаврилович Мандыч… Я уже мечтала о том, как я буду летать, парить как птица…
Но случилось непредвиденное: утром до начала занятий, видимо, я не размялась как следует, потому что на пятом «выкруте» на кольцах у меня возникло ощущение, что меня кто-то довольно сильно стукнул кулаком по плечу. Спрыгнула – никого… Я опять подошла к кольцам, подняла руки – вернее, одну подняла, а вторая – упала плетью. Я надорвала мышечную ткань плеча…
Полгода я носила правую руку на перевязи. Меня лечила знаменитая врач Миронова (великая женщина!). В сустав плеча мне вводили очень болезненные уколы и новокаиновые блокады…
Я научилась всё делать левой рукой: записывать лекции, гримироваться, умываться, одеваться, рисовать, есть…
Я и сейчас многое делаю левой рукой, особенно если это связано с нагрузкой. Наверное, всё-таки я от рождения была левшой, но в пору моего детства левшам не потакали – всех заставляли писать и работать правой. Ну ладно – отбросим лирику. Ничего смертельного со мной не произошло, но о воздушном полёте пришлось забыть…
А ведь осуществление мечты было так близко. Я сникла: что делать дальше?..
И опять судьба смилостивилась надо мной – ко мне подошёл Зиновий Бонич Гуревич и предложил начать репетировать номер.
«Воздушный эквилибр на штейн-трапе с музыкальными инструментами»
Зиновий Бонич был в прошлом очень известным эквилибристом – верхним в групповом номере на переходных лестницах и шестах (или першах, как иногда называют этот снаряд в цирке).
Попробую объяснить, что такое этот род эквилибра. «Нижний», то есть самый сильный, поднимает и держит огромную лестницу, по которой на верхнюю площадку взлетает «средний». Ему на лонже, в свою очередь, тоже поднимают лестницу или шест, на которую взлетает – начиная с нижней лестницы – «верхний» и начинает на площадке верхней лестницы (шеста) выполнять трюки, от которых сердце в пятки уходит. Потом барабанная дробь – и инспектор манежа торжественным голосом объявляет: «Исполняется рекордный трюк…» – ну и так далее…
В общем, «верхним», выполняющим невероятные, рекордные трюки, и был Зиновий Бонич, а «средней», что удивительно, была его жена, совсем некрупная и даже изящная женщина. К тому же, держа этот непосильный, с точки зрения нормального человека, груз на голове, она пела что-то очень красивое сильным сопрано!..
Вот в таком номере выступал Гуревич, предложивший мне начать репетировать номер – в ту минуту, когда я уже собралась отчаяться. Удивительно, кстати, что, ни разу не сорвавшись с высоты во время выполнения трюков в своём опасном номере, Зиновий Бонич, выйдя на пенсию, свалился однажды с табуретки на кухне, пытаясь достать что-то с верхней полки, и сломал ногу и руку. Когда он мне это рассказывал, я изумлялась. А сейчас бы не удивилась – сама часто падала и падаю на ровном месте…
Когда уходишь из цирка, координация и внимание нарушаются – увы!..
Мы начали репетировать номер. И это тоже сложно описать, но попробую. В кинофильме «Мистер Икс», где играет замечательный эстонский певец Георг Отс, его герой летает под куполом, сидя на стуле, стоящем на трапеции, и при этом играет на скрипке! Так вот, по замыслу моего режиссёра-педагога, я должна была так же летать и играть на скрипке. Поэтому со мной сразу же дополнительно стал заниматься скрипач из оркестра Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко – молодой, лысенький и в очках – по фамилии Руколь…
Прозанимавшись почти год, я сделала определённые успехи и что-то даже заиграла, но… на земле. Под куполом, балансируя на качающейся трапеции на стульчике, я очень быстро поняла, что моего скрипичного мастерства не хватит – скрипка визжала, хрипела, скрипела. Но петь отказывалась…
Пришлось заменить её на более покладистый музыкальный инструмент – концертино, который мне тоже пришлось осваивать. Концертино – это такая маленькая эстрадная гармоника, с которой обычно выходят куплетисты. Но я на концертино под куполом играла «Осеннюю песнь» Чайковского…
Я взбиралась на установленную на качающейся трапеции лесенку и, балансируя на ней, играла на флексатоне (такая металлическая пластина с молоточками, издающая звуки «музыкальной пилы») мелодию песни из фильма «На семи ветрах».
«Сердце, молчи – в снежной ночи – в поиск опасный уходит разведка…» – пел в картине красавец-актёр Вячеслав Тихонов…
А я и подумать не могла, что наши жизненные пути через какое-то время удивительным образом пересекутся…
Затем, раскачиваясь на трапеции поперечно, я делала па из испанского танца под музыку из балета Глазунова «Раймонда», при этом балансируя на одной ноге и не держась руками, так как в руках были кастаньеты, которыми я лихо щёлкала, отбивая ритм…
Балетную часть номера ставила Елена Стефановна Ванке, балерина Большого театра. В театре она часто выступала в разных балетах в партиях королев, цариц, принцесс, фей. Она такой и была – прекрасная и царственная, с прямой балетной спиной, длинной шеей, и – очень не люблю это выражение, но другое трудно подобрать, – с красивым и очень породистым лицом…
Она была прекрасна – тонкая, интеллигентная, с замечательным чувством юмора… Елена Стефановна не только поставила «танцы» на трапеции, но и мой выход на арену в начале номера и поклоны в конце…
А это, между прочим, очень важная часть выступления артиста. Серёжа Курепов, мой сокурсник, но взрослый молодой человек, так как он учился на отделении клоунады и эстрады, мне потом говорил: «Ты так выходила, что можно было бы потом не работать – хотелось ещё и ещё смотреть этот великолепный выход, так это было артистично и гармонично».
Конечно, это благодаря Елене Стефановне…
Я выходила на арену в балетной пачке. У меня их было две – голубая и розовая, сшитые и великолепно расшитые в мастерских Большого театра. Под музыку из балета «Щелкунчик», с гладко зачёсанными и собранными в пучок волосами, сияя счастливой улыбкой, я выбегала и делала, раскинув руки, «комплимент», затем несколько балетных шагов и па с пируэтами. Потом подходила к трапеции, бралась за троса, разбегалась, вспрыгивала на неё на ходу, поворачивалась боком, балансируя на одной ноге, и, отпустив руки, опять раскидывала их в стороны… Трапеция раскачивалась всё сильнее, взмывая под купол цирка… Я летела высоко, как птица… Ради этого стоило жить!..
Через несколько лет Юра Хилькевич увидит меня в этом номере на арене Одесского цирка и, потрясённый, пригласит в свой первый фильм «Формула радуги»… Но об этом я расскажу позже…
А пока вернусь к моменту, когда я ещё учусь на втором курсе и только начинаю репетировать свой номер…
Зиновий Бонич очень хотел, чтобы под куполом я пела – как его жена, как пела, идя по канату, одна из сестёр Кох (это знаменитые на весь мир три сестры-канатоходки). Но я даже и думать об этом не могла, памятуя своё «коронное» пение при поступлении в музыкальную школу…
Какое пение – не умереть бы от страха и волнения!.. Да! Напоминаю ещё и о моей панической боязни высоты!..
На втором курсе свой номер полностью я отрепетировала на высоте ОДИН МЕТР. На третьем – меня подняли на четыре метра от земли. Я сидела на трапеции, прицепленная на две лонжи: одна – местная, прикреплённая к трапеции, вторая – в руках моего педагога, – и дрожала как осиновый лист. Какое там встать?! Какое там раскачаться?! Какое там взять в руки музыкальный инструмент?!. Но меня никто не торопит…
Постепенно я привыкаю к этой высоте. Потом начинаю, как будто заново, репетировать свои трюки. И потихоньку – по метру, по полтора – меня поднимают на 10-метровую высоту. Я привыкаю и к ней…
А дальше – невероятное счастье от взятой высоты, от обретённого, желанного, долгожданного чувства полёта…
Но сразу оговорюсь: всё это – до первого перерыва, первого переезда, до смены цирка, купола, высоты, другой подвески аппаратуры. А там снова всё как будто бы заново. Всё сначала…
И так всю жизнь – утром репетиция до седьмого пота, вечером трепет и жуткое волнение… Вы думаете, что это с опытом проходит? Ничего подобного…
Да и сейчас, перед каждым выходом на сцену я всегда, как в первый раз, волнуюсь!..
Свой цирковой номер я репетировала два года…
Выпуск
В 1965 году мы сдали все экзамены, и у нас начались выпускные представления. Наверное, дней десять подряд мы выходили ежедневно, вернее, ежевечерне, на учебную арену в представлении, которое в программке и на афише называлось: «На манеже – юность».
В эпилоге Лена Камбурова пела «До свидания, до свидания, студенческий город Москва…», а мы, подпевая, выходили на поклон. (Лена училась параллельно на отделении клоунады и эстрады.)
Ковёрным клоуном в нашем представлении был Женя Майхровский. На церемонии вручения дипломов нас приветствовал Олег Попов…
Я получила диплом с отличием… Мама, папа, Ирина – сидели в рядах. Мама плакала…
До слёз щемило сердце от мысли, что переворачивается и эта счастливая страница нашей жизни. Предстоит расставание с сокурсниками, педагогами…
Впереди самостоятельная взрослая жизнь. И никто не мог знать, какой она будет…
В конце выпускных экзаменов я отметила своё восемнадцатилетие. На Суворовском бульваре у нас дома собрался почти весь курс – мы жили дружно, без интриг…
Слегка подвыпившие сокурсники признавались в любви моей маме – она всегда была очень молодой, красивой и, как тогда говорили, «пикантной»!..
Было весело и сумбурно. Только предчувствие расставания омрачало праздник… Надо сказать, курс у нас был не только разновозрастной (я была одной из самых юных в момент поступления, а самый взрослый был старше лет на десять), но и многонациональный: у нас учились и монголы, и азербайджанец, и эстонцы, и украинцы, и молдаванка, и армянин, и евреи, и белорусы, и немец, и татары – и т. д. Никогда в то время не возникало такой глупости, как «национальный вопрос», – в страшном сне не приснилось бы! Это была одна страна. В каждой республике были свои обычаи, свои традиции и культура…
И все ездили друг к другу в гости. И везде радушно и хлебосольно принимали друзей…
«Друзей моих прекрасные черты…»
Друзей на курсе у меня было много. С «самыми-самыми» я дружу и сейчас, хотя в силу разных обстоятельств (да и возраста!) видимся мы нечасто…
Аркаша Бурдецкий из Одессы сейчас живёт в Америке. Мы перезваниваемся. Изредка он прилетает в Москву – и тогда мы обязательно встречаемся…
А в цирковом училище мы были закадычными друзьями. Мы знали друг про друга всё, делились нашими радостями, горестями, рассказывали о своих влюблённостях, «плакались в жилетку», когда это было необходимо. Аркашуля (мы звали друг друга «Натуля» и «Аркашуля») часто был первым слушателем или читателем моих стихов… Мы забирались на верхний ряд зала, где был большой манеж, и открывали друг другу души…
Когда мы уже выпустились и ещё были живы Аркашины родители, я ездила к нему в гости в Одессу, в его гостеприимный дом, где его маленькая добрая мама закармливала меня своими вкусными кулинарными изысками… Я знала обеих его жён. Знакома и с его дочкой, красавицей Иринкой… А сейчас Иринка и сама уже мама…
Из Америки он прилетал на юбилеи – Славы Борисенко и мой… Аркашуля выпускался с двумя номерами – верхним в «Эквилибре на першах» под руководством Рубена Манукяна и верхним в «Парных акробатах» – со Славой Борисенко…
Слава тоже мой добрый друг. Хотя он живёт в Москве, мы и с ним видимся редко. Да и перезваниваемся не так часто. Славка чаще летает в Америку к Аркашке – они всегда были неразлейвода. Но иногда всё-таки мы пересекаемся в Москве. Ездим ко мне на дачу… Славка удивительно добрый и верный человек, очень мягкий, отзывчивый и исполнительный. Поэтому часто окружающие его нагружают просьбами и обязанностями, хотя у Славки уже и проблемы с сердцем были, ну, и вообще, почему вместо привычного «надо Славку попросить» не сделать самому…
Впрочем, лезу не в свои дела. Когда-то мне сказал один друг: «Если человек так поступает, значит, он сам так хочет…» Но… просто я помню, какие у Славы были светящиеся голубые глаза! Жаль, потом погасли…
Когда он выходил в манеж – невозможно было глаз оторвать: не красавец и ростом невысок, но море обаяния…
Наш Юрий Гаврилович всё время «намекал» мне, чтобы я «обратила внимание на Славку»… Ну, я «обращала», но влюблялась-то в других. Да и у Славки «личная жизнь» развивалась совершенно в другой от меня стороне. Ну и хорошо: зато мы с Аркашулей и Славиком на всю жизнь остались друзьями…
А вот с моей Лидкой, закадычной подружкой, мы, к сожалению, потеряли друг друга…
А ведь были как двойняшки. И внешне были похожи – нас всегда спрашивали, не сёстры ли мы. Да ещё одевались специально в почти одинаковую одежду. И косу носили, перекинув на правое плечо – по моде, пришедшей из кинофильма «Прощайте, голуби!» – как у героини Светланы Савёловой. И думали одинаково, и высказывались синхронно – так бывает у близких людей. Мы почти всё время проводили вместе – просто не могли друг без друга. А когда летом разъезжались по разным дачам – писали друг другу длинные, подробные и смешные письма…
Однажды Лидка написала мне, что всё, мол, у неё хорошо, но «очень хочется курить, а купить негде…». Тогда я, «как настоящий друг», пошла в сельмаг, купила сигареты «Луч» без фильтра за 7 копеек, две штуки вложила в конверт с письмом и отправила Лидке. Но прежде, чем попасть в Лидкины руки, оно попало в руки её мамы. И мама, прощупав его, нашла письмо подозрительно толстым…
Разразился жуткий скандал на две семьи. Каждая из наших мам считала, что её непорочную дочку «развращает испорченная подружка»… Скандал, конечно, потом утих, но родительская насторожённость не убавилась, что, в свою очередь, ещё больше увеличило нашу с Лидкой бдительность и значительно уменьшило доверие к родителям…
А годы-то какие – самые опасные. Когда мы поступили в училище, мне было четырнадцать, Лидке – пятнадцать. Мы были одними из самых юных и действительно неиспорченных девчонок на курсе…
Большинство наших сокурсниц жили в общаге, которая находилась на Трифоновской улице. Я там никогда не была, но там же, кажется, было и общежитие студентов театральных вузов… Короче, дым стоял коромыслом – в буквальном смысле слова…
Тогда в моду входило курение – все героини западного кино красиво курили, все герои Хемингуэя, которым зачитывалась молодёжь страны, – не только курили, но и без конца пили…
Ну, в общем, комментарии излишни. Почти все сокурсницы покуривали. А надо мной и Лидкой – посмеивались: мол, маленькие наивные дурочки! Вот мы и решили «набраться опыта», чтобы казаться взрослее…
Однажды летом, когда обе наши семьи уже уехали на дачу, а мы ещё сдавали летнюю сессию, поэтому были в Москве, – мы купили в киоске пачку самых дешёвых сигарет и бутылку белого сухого вина «Людмила» в кулинарии ресторана «Прага» и решили «кутить». Но деньги на этом закончились, а закусывать было нечем. Тогда Лидка предложила ехать к ней: в их дворе на Селезнёвке росли шампиньоны. Мы их набрали и зажарили. Правда, они немножко подгорели, но тут уж ничего не поделаешь – больше есть было всё равно нечего…
В общем, «стол ломился от яств». Мы поставили нашу любимую пластинку – арии из итальянских опер в исполнении Марио Ланца – и, усевшись, «приготовились к разврату»…
Сухое вино показалось нам слишком кислым, и мы насыпали в него сахар…
В общем, когда одна сторона пластинки закончилась и её нужно было перевернуть, ни одна из нас не смогла подняться со стула… Головы были относительно нормальными, но ноги приросли к полу, а попки – к стульям…
Вот такой нам был преподан урок!.. «Картина маслом» – обездвиженные, мы с Лидкой хохочем, а на пластинке бедный Марио Ланца, заикаясь, всё повторяет и повторяет фразу из никак не заканчивающейся арии…
А вообще, мы очень любили фотографировать, а ещё больше – печатать фотографии. В ванной комнате на Суворовском бульваре мы ставили ванночки с проявителем, закрепителем и чистой водой. Ну и всю громоздкую аппаратуру для печатания, красный фонарь, чтобы не засветить фото…
Мы с Лидкой упоённо проявляли, закрепляли, печатали и при этом пели арии из наших любимых опер, которые знали наизусть: например, из «Травиаты» Верди. Партии Альфреда и Виолетты мы с ней пели по очереди: сегодня Лидка исполняет партию Альфреда, а я – Виолетты, а завтра – наоборот: я – Альфред, Лидка – Виолетта. И – в полный голос…
Обе самозабвенно любили Робертино Лоретти (я уже рассказывала, что благодаря этой любви я учила итальянский язык под руководством Елизаветы Зиновьевны Пешковой).
Мы бесконечно слушали пластинки с его песнями, знали их наизусть… Его нежный полудетский голос с какими-то нездешними обертонами «зачаровывал, околдовывал»… И мы заочно были влюблены в прекрасную страну, где он живёт «на берегу изумрудного моря под голубым небом и ярким солнцем»! И так хотелось туда, в Италию!.. А ведь ещё это было время рассвета итальянского неореализма в кино!.. Сколько прекрасных фильмов мы посмотрели! Как восхищали нас своей игрой и красотой Марчелло Мастроянни, Софи Лорен, Антонелла Луальди, Джина Лоллобриджида, Альберто Сорди… Как потрясала Анна Маньяни… А потом вышел фильм «Рокко и его братья» с Анни Жирардо и Аленом Делоном…
А потом – «Шербургские зонтики»… И мы начали увлекаться французскими фильмами…
Конечно, мы были совершенно девчонками – наивными и романтичными, но далеко не глупыми, очень любознательными и жаждущими знаний – совсем не поверхностных. Слава богу, время предоставляло нам такие возможности – У ВРЕМЕНИ БЫЛ ХОРОШИЙ ВКУС.
Самой «страшной попсой» того времени (хотя самого понятия «попса» тогда ещё не существовало!) были милые и светлые песенки: «Ландыши» и «Чёрный кот», которые сегодняшняя (уже существующая!) «попса» с аппетитом перепевает, а в ту пору их ругали за «легковесность и примитивность»…
Мне очень жаль, что наши пути с Лидкой – моей дорогой подружкой Лидой Коновой – разошлись. Но случилось это не враз, они расходились постепенно. А началось это просто и банально…
На 4-м курсе ко мне прикрепили для репетиций музыкальных номеров концертмейстера Славу Гурьянова – длинноносого, нагловатого, ироничного, но в целом достаточно обаятельного молодого человека и хорошего пианиста. По замыслу Зиновия Бонича, отрепетировав со мной номер, Слава (хотя бы на первых порах) должен был ездить со мной по гастрольным городам и во время моего выступления сидеть в оркестре и вести партию фортепиано… Мы начали репетировать, и почти сразу он предпринял попытку за мной поухаживать. Но мне он ну никак не нравился, я вообще взрослых мужиков не рассматривала как потенциальных кавалеров… Он вроде бы не обиделся и тут же переключился на Лидку, которая его ухаживания благосклонно приняла, и их отношения стали стремительно развиваться. Я за них только порадовалась…
В первом же из гастрольных городов я поняла, что Гурьянов, грубо говоря, спит с цирковой наездницей – тощей, вульгарной, ярко накрашенной литовкой…
Мне даже и в голову не пришло, что я могу не поделиться своими соображениями с Лидкой: не было тем, которые бы мы с ней обходили; мало того, я сочла «своим долгом» её предостеречь…
Лидка, конечно, устроила Славе «допрос с пристрастием». А тот (непостижимо – прямо средневековое коварство!!!) заявил, что это наглая ложь. Мало того, оговорил меня, сказав, что как раз всё наоборот – это я начала на гастролях сразу к нему «клеиться», а он, верный Лидке, меня отверг. Тогда я обиделась и из мести ОКЛЕВЕТАЛА ЕГО! Никакой наездницы, никакой литовки в помине не было – мир, дружба, любовь!!! – но есть Варлей-завистница!..
И Лидка, моя любимая, закадычная подруга, с которой мы дышали одним воздухом, с которой знали друг про друга всё – от увлечённостей до мыслей! – СРАЗУ ПОВЕРИЛА СЛАВЕ И НЕ ПОВЕРИЛА МНЕ!.. Мне, которая никогда её не обманывала и не подводила… Что это?!. «Любовь зла?..» Или наша дружба для неё оказалась детской блажью?.. Я была ошарашена такой несправедливостью и «торжеством лжи»… Я пыталась объясниться, но… ничего не получилось…
Наша дружба резко оборвалась… Сейчас-то я понимаю, что Лидке НЕОБХОДИМО БЫЛО самой поверить человеку, которого любила. И из нас двоих она выбрала его. Я стала «жертвенной коровой» (или ягнёнком, неважно!).
Они поженились. Лида родила дочку…
А потом он начал (вернее, продолжил!) изменять… Лида узнала и попыталась выяснить отношения. За это он так жестоко её избил, что у неё начались проблемы с головой, и она наполовину потеряла слух… Сотрясение мозга, инсульт…
Так до конца и не восстановилась речь. Когда мы с ней разговаривали по телефону, она говорила с затруднениями – спотыкалась, заикалась… Она рассказала мне, что в цирке она всё ещё работает. Славу не простила… Позже он с кем-то подрался и зарезал человека ножом… Его посадили надолго в тюрьму, где он и умер…
Вот такая история… Лидка была вполне весела. Сокурсники рассказывали, что видели её в «Союзгосцирке» и она замечательно выглядит… Мы с ней договаривались встретиться, но как-то сразу не получилось…
А потом, наверное, каждая по-своему усомнилась в необходимости такой встречи. И мы потеряли друг друга из виду совсем…
