Kitabı oku: «Декорации», sayfa 3
Майя
Место прибытия было видно издалека. Последний месяц вертолеты доставляли уже собранные дома. Высотой в два этажа, общим размером в шесть на шесть метров, внутри которых было четыре комнаты с обогревом и полным набором для жилья. Крыша под небольшим склоном, окна со всех сторон, двери с замками. Кухня стояла отдельным зданием, неподалеку от этих скромных жилищ. Вокруг ходили люди – в основном это были сотрудники Саламиса. Кто‑то делал замеры, кто‑то занимался отделкой, доводя строения до полной готовности. Были так же и люди с Природных земель – в потрепанной, старой одежде, иногда с лошадьми, иногда целыми семьями, сновали туда‑сюда и озирались по сторонам, интересуясь у сотрудников об этом месте. Ещё бы установить ограждения, усовершенствовать дороги и улучшить охрану – почти будет напоминать пригороды. Но Майя хотела сохранить максимальную схожесть с естеством Природных земель, как минимум, на первое время, необходимое для усвоения.
Колоссальные траты ушли на подготовку встретить зимнее время, дабы люди могли пережить холода. Разумеется, никто не будет никого выгонять в более теплое время года, но именно через приближавшуюся зиму было решено дать людям возможность жить более цивилизованно, как решило вышестоящее начальство. Майя не особо была довольна таким подходом, но, как ни посмотри, такой вариант был не самым худшим, да и вступать в распри ей хотелось меньше всего. Такой безвозмездный шаг кажется проявлением лучших качеств тех, кто прячется за подписями и чековыми книжками – многие так считают.
Они вышли из транспорта, спустя несколько шагов Майю окликнул водитель, уточняя через сколько за ними приехать, на что последовал мгновенный ответ: «Я свяжусь с вами сама». Они уехали, Соломон проводил их взглядом и тут же получил ответ от Майи на свой удивленный взгляд: «Не беспокойся, они не далеко, а люди здесь мирные».
Ответ его явно не удовлетворил и не успел он что‑либо возразить, как заметил, что отстал от начальницы, смело шагающей в сторону домов.
– Приятно видеть и понимать, что это – начало чего‑то действительно большого и важного. Воодушевляет… – Соломон взглянул на Майю и, увидев её озадаченное лицо, дополнил, – вы так не считаете?
– Вот честно, не понимаю, откуда у тебя столько оптимизма. Возможно, это возраст, хотя будем надеяться, что нет, – закончила она со скромной улыбкой.
– Я просто стараюсь верить в то, что мы учимся на ошибках, ведь не случись Сбой, то мы бы не сделали так много, дабы мир стал лучше.
– Избавь меня от банальностей, пожалуйста. Поверь, я всё прекрасно понимаю – как устроен и мир, и жизнь. А все эти моральные наставления, что лишь используют теорию относительности и изменения точки отсчета, уже давно не для меня, – она промедлила, – важно помнить, мы пытались не мир сделать лучше, мы пытались сделать лучше людей.
– Вы правы, простите, если надоедаю. Лучше вот о чем спрошу: это, несомненно, может поставить под удар все наши труды… не знаю, стоит ли обсуждать это сейчас, но… – Соломон оглянулся, убедившись, что никого нет рядом, – кто‑нибудь здесь, кроме нас с вами, знает, зачем прилетели еще люди с дополнительным оборудованием, которым так и не объяснили конечную цель их работы?
– Только Кристина. Пока так оно и будет, – смотря в глаза Соломону, произнесла Майя несколько напряженно, – вот уж чего‑чего, а панику нам поднимать не стоит, уж точно не сейчас. В ближайший месяц надо всё достроить и подготовить к заселениям. За это время мы успеем обустроить лабораторию и наладить процесс работы с жителями – сбор анализов и составление анамнезов. Кстати, это хороший предлог, чтоб тебе остаться здесь подольше.
– Слишком много предлогов набирается в пользу этого решения.
Майя посмотрела на Соломона. Оба прочли в глазах друг друга понимание того, насколько главная причина, может обернуться еще большей трагедий, чем Сбой.
– Здравствуйте! – Позади неожиданно раздался голос. К ним, опираясь на палочку, направлялся старик, закутавшийся в старое пальто, давно видавшее стирку. Сам же старик, был худощав, что заметно по впалым щекам, а редкие волосы на голове лишь подчеркивали, покрытую рытвинами, кожу.
– Добрый день, сэр, чем можем помочь? – подойдя к нему ближе, спросила Майя.
– Да какое там, «сэр», что вы, можно по‑простому, я же не какой‑то там большой человек, – по‑доброму ответил старик. – Скажите, пожалуйста, если не секрет, эти дома, они же для людей? Я имею ввиду, для таких, как я.
– Именно для вас. Холода скоро, зиму никто не отменял.
– Хм, благодатный дар, ничего не скажешь. А вот мне интересно, что если я не захочу жить здесь? Неужто силой старика‑то заставят?
– Нет конечно, что вы, – Соломон ответил с большим вниманием и заботой, – мы никого не заставляем, всё добровольно. А у вас есть дом или ночлег, для того чтобы переждать холода или, к примеру, непогоду?
– Ну, что же вы юноша, принижаете‑то меня. Я хоть и старый уже, но жить умею, без крыши над головой разве доживешь до моих лет.
– Уже через месяц всё будет готово, если захотите, вы знаете, где найти это место.
Майя не спеша стала двигаться в сторону домов, Соломон последовал за ней.
– Вот мне интересно, если, конечно, позволите высказаться, а почему эти дома строятся лишь сейчас? – они остановились, не успев ответить, а старик продолжил, глядя на постройки, – Столько лет в этих лесах и полях, в болотах и дебрях живут люди, целые семьи, между прочим. Те, кто выбрали жизнь без всего неестественного, ну, вы меня поняли. Многие смеялись, мол, дураки, живут как звери. Хотя, поди отличи человека от зверя, большая что ли разница, нужды‑то у всех одни и те же. Но всем было плевать и, знаете, ведь это многих устраивало. Никто никого не трогал, каждый занимал свою территорию, тратя время и ресурсы на свои жизни, не на чужие. Мда. Сначала дома, потом связь, потом контроль и снова условия, а как я уже сказал, разницу между людьми и зверьём найти сложно, и выходит же, что ничего и не меняется.
Соломон и Майя переглянулись, заодно бросив взгляд по сторонам, подозревая, что монолог не вызван простым желанием быть услышанным.
– Мы – «природные люди», или как вы там нас называете, жили своей жизнью, никому не мешали. Но потом пришло известие, что появилась программа помощи тем, кто страдает душевными недугами. Тем, что нельзя просто заменить, как ногу, руку или что‑то еще, вы меня поняли. «Приходите, мы все исправим» гласила реклама со всех сторон. Люди пришли, людям помогли, как же не помочь, ведь обещали… Такие овации были, такой шаг в новое, наступившее будущее, которого никто и не требовал из тех, кто понимал естество жизни. Прошло меньше года, как аплодисменты сменились криком… лекарство от болезни, стало лекарством от жизни… такое не забыть…
Соломон отошел на несколько шагов в сторону, пытаясь связаться с кем‑либо через коммуникатор. Майя с обостренным любопытством подошла ближе к старику, оставаясь на безопасном расстоянии.
– Вы считаете, что имеете власть над нами? – Старик вступил с Майей в зрительную борьбу. – Ведь вы там, высоко, смотрите на нас, тех кто внизу, и вдруг решаете, вмешаться в работу самой природы, посягнуть на жизнь… Сначала даете надежду, потом калечите деяниями, а теперь, пытаетесь загладить вину подсунув утешительный приз. Лицемерие доселе невиданного масштаба, с этим не поспоришь… с этим не поспоришь… Но вы забыли, что все те, кого вы считали слабыми и жалкими, все те, на чьи страдания вы ставили ярлык «вынужденные жертвы», могут сплотиться… объединенные горем, движимые возмездием.
Грохот разнесся по округе, заставив всех и каждого, вздрогнув от испуга, а после обернуть свой взгляд в сторону строений, ныне ставшими пленниками огня. Старик же молча смотрел вперед на результат мощного взрыва одного из домов. Огонь без промедления охватил часть травы и потянулся к лесу, следуя направлению усилившегося ветра. Дым от домов стал захватывать воздушные просторы, запах гари добрался до каждого. Дома горели, один за другим, следуя всем законам цепной реакции, остановить которую уже, казалось, невозможно. Пламя перебиралось всё дальше, жадно поглощая дома, обязанные стать убежищем, а не топливом для пожара, чьи границы становились все больше и больше.
Соломон пытался связаться хоть с кем‑то, но попытки его были тщетны. Люди вокруг, как сотрудники, так и простые жители, убегали в ту сторону, где дым еще не обозначил свои владения, а огонь не оставил свой след. Они кричали, спасаясь бегством, попросту не зная ничего, кроме схватки за свою жизнь: настоящая паника, которая заражала Соломона своими симптомами.
Старик молча смотрел на это зрелище, игнорируя инстинкт самосохранения. Майя не знала, что ей делать, ведь перед ней, в буквальном смысле слова, всё было в огне, а чёрный дым добрался до самого неба. Практически повергнутая в шок, она не могла пошевелиться, чувствуя болезненный на физическом уровне страх и боль, проходящую сквозь все ее тело. Прошло совсем немного времени, а очертания строений уже скрылись за бушующим пламенем, напоминавшим огромную, неприступную стену, которая с каждой секундой поднималась всё выше и выше.
Майя взглянула на старика, его лицо выражало лишь смирение и покой.
– У всего есть последствия, – сказала старик, сунув руку под пальто.
Соломон подбежал к Майе, схватил её за предплечье и потянул назад, спасая от надвигающегося огня. Уже начиная кашлять от дыма, не чувствуя ничего кроме нестерпимого жара, она, увидев в его глазах отчаяние и страх, податливо следовала за ним. Треск и шум стали заглушать все звуки, единственным ориентиром для них оказалась нестерпимая температура, дышавшая им в спину. Неожиданно прогремел хлопок, еле слышный, но выделяющийся на фоне всеобщего безумия. Соломон и Майя оглянулись назад, старик, прямо у них на глазах скрылся в дыму и настигнувшем его огне.
Добежав до дороги, они глотнули свежего воздуха – ветер увлек за собой огонь в противоположную сторону. Пламя было неописуемо яркое, даже завораживающее, при взгляде на него уже через секунду болели глаза, а жар ощущался всем телом. Пока Майя, сгорбившись, откашливалась от дыма, продолжая прикрывать глаза, Соломон стоял рядом, придерживая её за плечи, поглядывая то на неё, то вокруг. Набирая свежего воздуха в легкие, она подняла голову и увидела бескрайний пожар, забирающий её работу и сотни жизней, как сотрудников, так и жителей. Скорбь и боль конкурировали с гневом и яростью, которые бурлили в ней силой равной неконтролируемой воле огня. Люди погибали прямо у неё перед глазами, крики смешивались с шумом разбушевавшейся стихии, в который раз рождая страшные образы в голове и возлагая всю ответственность безмерным грузом ей на плечи, доказывая её беспомощность и слабость. Майя сделала шаг вперед, освободившись от поддержки Соломона и всё смотрела, не щадя глаз, забыв обо всём, пока неожиданно не услышала незнакомый ей крик, который, как сразу же стало ясно, уже какое‑то время исходит из её горла, разрывающегося от смеси боли и гнева. Но даже он, не смог заглушить для нее треск деревьев, гул огня и голосов людей.
Соломон, поддавшись шоку, оставался скованным, позволяя только слезам стекать по лицу. Жар, страх и боль – это всё, что было доступно из чувств, разрывавшим его изнутри. Майя не помнит, как перестала кричать, возможно, это и не произошло. А он не знает, откуда у него силы не только идти самому, но вести Майю, поддерживая её за руку. Они не оглядываются, лишь идут вперед по пути, которым сюда и попали, уже одни.
– НЕТ! – срывая голос, прокричал Соломон. Майя подняла голову и, следуя его взгляду, увидела далеко впереди заслонивший всё небо черный дым. Лагерь, её лагерь, был объят огнём. Казалось, словно весь мир вокруг захлестнуло пламя, а там, где они находятся, – это последний островок жизни, центра урагана, открывающий вид на страшные события вокруг них. Связь не работала, спутники были недееспособны, помощь просить не у кого, да и никак, бежать так же некуда, как и негде укрыться, – они были одни. Майя сделала несколько шагов вперед, игнорируя крики Соломона, пытавшегося, в свою очередь, отбросить страшные мысли о судьбе Кристины… Она смотрела вперед, позволяя фантазии дорисовать в голове весь ужас, творившийся в Саламисе. Прямо сейчас работающие под её началом люди сгорали заживо или задыхались дымом, лишённые шанса на спасение, даже не понимая, почему это происходит с ними. Саламис, созданный как символ надежды и помощи, функционирующий, как часы, сменил статус – с «безопасной зоны» на жаровню.
Всё было кончено. Казалось, если бушующий огонь доберётся до неё, то она в мгновение вспыхнет, ведь внутри уже нет ничего живого, всё умерло, осталось лишь понимание: «я это заслужила».
Майя медленно подошла к могучему дубу в паре метров от них – его листьев уже касались парящие угли, больше напоминающие светлячков – и медленно опустилась на землю, облокотившись спиной о его ствол. Находясь в центре жестокого урагана, не оставляющего вокруг ничего живого, было ясно – всё кончено. Парализующая и сжигающая, не меньше, чем огонь вокруг, боль не могла изуродовать лишь одно – идеальную жизнь, существующую в далеких мечтах. Тогда череда событий, ещё годы назад, разъединила её с единственным человеком, которого она любила. С тех самых пор, как она, по своему выбору, осталась одна, у нее осталась лишь мечта – непоколебимая, честная, чистая и существующая вне времени и всего мира вокруг… сказать или сделать то, что изменит финал, позволив им отпустить прошлое и отправиться в будущее… Туда, где они вдвоем, на том, прекрасном, личном для них озере, далеко от всего.
Она закрыла глаза и нырнула в воспоминания, в те счастливые моменты, которым, казалось, не будет конца. Их маленький мир, где она была счастлива с ним, а он – с ней, и ничего им более не было нужно. Простая и размеренная жизнь, которую они заслуживали, преисполненная любовью и счастьем… Прямо как в её снах, где она, наконец, останется в них навсегда.
Соломон оглядывался по сторонам, в панике пытаясь связать мысли и взять контроль над чувствами, борясь со страшным, убивающим его сердце, образом умирающей Кристины… Но вдруг он заметил, как Майя сидит на земле, опершись спиной о ствол дуба. Между ними было метров пять, которые он преодолел под шум падающих деревьев и симбиоз треска и гула пламени. Он надеялся, что у неё есть решение или какое‑либо представление о том, что им делать дальше, как им быть, ведь сам он был на краю панической атаки, но увидел лишь устремленный вдаль взгляд, уставший и безжизненный. Сев перед ней на коленях, он что‑то говорил, пытался выйти на контакт, почти кричал и готов был схватить ее за плечи, пытаясь привести в чувства, как внезапно для себя вспомнил и в ту же секунду понял, тот странный хлопающий звук, когда они оставили старика…
Это был не огонь, не что‑то в лесу и уж точно не прихоти фантазии, всё было так же просто, как и страшно… Старик, тот самый, прямо перед собственной смертью, решил забрать ещё одну жизнь… Будто бы не был уверен, что огонь справится…
Соломон сел рядом, обняв её и позволив облокотиться на его плечо. Майя не выходила на контакт, не подавала признаков жизни. Она была далеко, в своих чудесном и последнем сне. Соломон же, повергнутый в шок, готовый последовать ее примеру, практически потерял связь с происходящим. Не было больше ни паники, ни страха, лишь болезненное смирение с несправедливостью. Игнорируя постепенно надвигающийся со всех сторон огонь, он не мог оставить ее одну…
День 4
Итан
Медленное дыхание выдавало скопившуюся в нём тяжесть, и это при достаточно крепком здоровье – как по заверению врачей, проводивших осмотр раз в год, так и по его собственным ощущениям. В здоровом теле – здоровый дух, так решил он для себя много лет назад. И дело было не только в возрасте, куда важнее для него был контроль и выжимка всех ресурсов его организма для максимальной работоспособности как сейчас, так и в будущем. Нет, со здоровьем у Итана Майерса проблем не было. И это, неожиданно для него, стало проблемой. В той же степени, с которой он понимал и регулировал работу организма, метко и почти без погрешности реагирующего на те или иные продукты питания, лекарства и физическую нагрузку, словно это некий механизм, где он – механик, Итан с каждым днем всё больше боялся потерять контроль над разумом. Это казалось ему парадоксом: тело и ум – это единое целое, но работа их, как показывает его личная практика, не позволяет держать темп работы в тандеме. Что ещё более забавно, как ему казалось, и от чего даже возникала некая усмешка над самим собой, так это то, что он, Итан Майерс, потратил годы на то, чтобы понять, как устроена работа ума и непосредственно человеческого мозга. Но ему так и не удалось найти путь к повышению собственного интеллекта, во всяком случае, без механического вмешательства. А ведь именно подобная практика – печально известная история с чиппированием – в итоге, и привела его в эту точку времени и пространства.
– Вы выглядите расстроенным, Итан, – произнёс мягкий женский голос, от чего не сразу, но он среагировал, подняв глаза, вернувшийся из глубочайших размышлений.
– Я это знаю, – тяжелым голосом произнес он, – но куда важнее то, что на самом деле это – не важно… Так же не важно, как и всё то, что мы представляем собой в жизни до тех пор, пока кто‑то этого не заметит, а чаще всего это происходит тогда, когда уже поздно что‑то менять…
– Вы считаете, что люди были несправедливы к вам и вашей работе, Итан?
– Смотря, что считать справедливостью.
– Определение справедливости крайне обширное, даже имея два основных типа уравнительная и распределительная…
– Но разве это практично? – Немного несдержанно вырвалось у Итана, явно нежелающего слушать факты, – когда человек что‑то делает, за этим стоит мотив, некая цель, которая определяет его место в окружении. Многие, крайне многие, следуют примитивному желанию доказать свою значимость, даже не думая, справедливо ли будет то или иное действие по отношению к другим людям. Каждый думает лишь о себе, таков удел человека и, как бы образовательная система ни развивала ответственность и дисциплину, всё равно, мы реагируем на обстоятельства, а не занимается структурированием перспективы!
– В вашем голосе много гнева и разочарования, Итан. Что же вызвало это у вас?
– Известно, что… зачем лишний раз повторять одно и то же, будто бы это что‑то способно изменить.
– И всё же вы здесь. Смею предположить, цель нашей беседы не в практике полемики.
Итан всё не мог сконцентрироваться, словно увиливая от темы, которая точно игла проходила сквозь его ум.
– Недавно умер близкий для меня человек… она… она была хорошим другом, хорошим человеком… теперь её нет. Сразу уточню – я знаком со смертью. К счастью или нет, но ещё в детстве я узнал, что это такое, как с этим жить и как не позволить себе сломаться под натиском боли. Но проблема в том, что в этот раз, смерть была неожиданной… несправедливой… она не должна была умереть, не должна…
– Это крайне трагично, я понимаю, – Итан проявил заинтересованность, – но смерть – естественный исход жизни, с этим, к сожалению, ничего не поделать.
– Я понимаю, если бы это случилось от старости, если бы просто пришло её время… понимаю, правда. Только это – не тот случай.
– Вы считаете себя виноватым?
– Разве что в бездействии, или невозможности предвидеть события, отнявшие её жизнь.
– Вы вините себя, Итан? – Снова прозвучал вопрос, словно произнесенный обвинительным тоном.
– Отчасти, да, но не в этом моя проблема. Я прекрасно понимаю, что не могу знать все и быть везде и… я не всесилен, это я тоже понимаю.
– Это хорошо, нельзя брать на себя слишком много. Надеюсь, это не оскорбит вас, но я всё же хочу узнать, честно и без отговорок, что вас тревожит? На самом деле.
– Я понял суть вопроса!
– Так же надеюсь, вы понимаете, что я не смогу помочь, если вы и впредь будете отстраняться от изначальной проблемы вашего состояния, всё же, вы, Итан, человек образованный и умный, так используйте свой ум. Я знаю, вам нравится прямота, так почему мы тогда обсуждаем нечто поверхностное?
– Потому что это не должно было произойти… она не должна была умереть, – болезненно вырывалось из него, – хорошие люди не заслуживают такого! Вопрос не в моих возможностях, вопрос факта смерти человека, который не должен был умирать, уж точно не так, уж точно не сейчас! – Чуть успокоившись, продолжил вновь, – я не знаю, много ли хороших и плохих, возможно, смерть взяла множество тех, кто не заслуживал жизни, принося лишь вред, я – не знаю. Но ведь хороший человек, отличный человек, кто чуть ли не создан для того, чтобы сделать этот мир лучше… мир, который не заслуживал ее… Если даже самых лучших из нас постигает несправедливая участь, то какой вообще смысл?
– Смысл делать то, что мы можем, пока у нас есть время, разве нет?
– Да, – Итан чуть пришёл в себя, стараясь собраться с мыслями, – да, в целом так и есть. Но… кроется иной изъян, исправить который, я, во всяком случае, пока не знаю как.
– Смерть – не изъян, вы же понимаете это?
– А что остаётся после смерти?
– Остаётся память о человеке. Возможно, его вклад, как в жизни близких и родных, так и, предположительно, разумеется, в его работу или окружение. Насколько мне известно, именно друзья, семья и дети дают веру в то, что бессмертие существует, ведь, как говорят: «человек умирает лишь тогда, когда его забывают».
– Мысль простая, практичная, я уважаю это. Но вот только я вижу это лишь как полумеру, как… оправдание.
– Что вы подразумеваете под этим?
– Жизнь человека, в большинстве случаев, оценивают по результату его работы, его вклада, его доброты и… лишь смерть, подводит черту, после которой можно оценить, насколько важен и полезен был почивший. Есть старое выражение «историю пишут победители», то же самое и с людьми – лишь смерть подводит черту. И вот, наступает время подводить итоги работы, вклада всей жизни, оставшейся за плечами… и… я все ещё, не верю, что это уже произошло.
– У людей есть свойство не ценить имеющееся сейчас, и сокрушаться от того, что более им не принадлежит. Таковы люди, с этим ничего не поделать. Жизнь – она в моменте, и вам это известно.
– А если эту жизнь оценят неправильно?
– Жизнь или работу? – Итан не ответил. – Я думаю, вы боитесь принять факт смерти вашего близкого человека именно из‑за того, что эта трагедия наглядно показывает вашу же уязвимость и, смею уточнить, ваша жизнь заключена лишь в работе. Первое и единственное, вызывающее страх – это так и не узнать, что станет с вашим наследием.
– Это так… – С трудом выдавил он из себя, всё время смиренно слушая, как она точно подмечает истину, которую он так не хотел принимать, – после смерти меня вряд ли будут оплакивать близкие люди, если такие и вовсе останутся, но всё же именно они и будут знать, что я сделал и чему посвятил свою жизнь.
– Страх подобного нормален, ведь ваша работа и ваш вклад, как бы ни оценивался он большинством, всё равно является частью чего‑то большего, разве нет?
– Откуда мне это знать, ведь я вряд ли доживу…
– В это надо верить.
– Верить?! – Такого поворота он не ожидал.
– Да, именно. Ваш труд, ваша работа, как и любого человека во всем мире, может ныне быть лишь семечком, которому нужно время. Всё относительно, Итан, вам ли не знать этого. И разве в этом не самое удивительное, как время определяет наши жизни.
– Я уж думал, начнётся тема загробной жизни.
– Почему вам это претит?
– Потому что люди, какими бы ни были, всё равно остаются людьми. Оказавшись в ином месте, будь то загробная жизнь или нечто совершенно иное, мы ничего не изменим, потому что не можем измениться сами. Вся история человечества стоит на крови, и нет формулы, когда счастливы все, и нет условий, способствующих всеобщему счастью. Если и есть жизнь, она такая же, как и здесь. Люди не могут сейчас, на этой планете, жить нормально, как тогда могут они быть иными где‑то ещё. Надеюсь, никакого загробного мира нет, ведь там жизнь не может быть лучше.
– Вы противоречите себе, Итан.
Итан заинтересовался данным заявлением.
– Вы упоминаете смерть, как единственный способ подведения итогов, принятый у большинства людей, что ставит крест на важности ценить успех и жизнь человека здесь и сейчас. В то же самое время, любая жизнь после смерти, кажется вам бессмысленной, ведь кроме, простите за упрощение, декораций ничего не меняется.
Итан не знал, что ответить, его завели в логический тупик, найти выход из которого ему должны помочь эмоции, которые он всё ещё пытается обуздать, прикрываясь размышлениями о жизни – всё из‑за страха признать смерть, которая подобралась так близко к нему, лишь второй раз в жизни. Впервые это было много лет назад – он похоронил свою младшую сестру Валентину, которой почти исполнилось одиннадцать. Но тогда он посвятил себя делу, полностью отдался замыслу – во что бы то ни стало, не позволить ей умереть просто так. Это было очень давно. А сейчас, переживая последствия того самого «замысла», он вновь столкнулся с тем, чего не ожидал никак, смело позволяя себе мысли о влиянии судьбы, явно желавшей дать ему либо суровый урок, либо новый стимул, цель которого он пока не понимал.
– Единственный логический вывод, который я могу сейчас вам дать, основываясь на вашем состоянии и ваших мыслях, так это личное нежелание принимать систему человеческой жизни. Где путь существует отдельно от результата, который виден, лишь тогда, когда, зачастую, уже слишком поздно.
– Меня это безумно раздражает, и я не знаю, как избавиться от этого. Люди не умеют ценить то, что у них есть сейчас, будь то работа или семья, время или возможности… И лишь когда происходят последствия, они почему‑то сокрушаются, совсем забывая о том, сколько времени они могли тратить на важное, о чём ныне будут жалеть. Смерть расставляет всё на свои места, а как же жизнь? Разве это правильно?
– Нет, это неправильно.
