Kitabı oku: «Советская Новая Земля 69. Воспоминания», sayfa 2
Герман Александрович имел обыкновение разъяснять, как и что будет происходить. Вот и о будущей командировке он немного рассказал.
– Документы, какие мы повезём, – секретные. Потому нас будет двое и с оружием: с пистолетами. До Архангельска, как ты понимаешь, зимой – только самолётом. А там поездом до Москвы. Проезд безденежный, в купе нас будет только двое – это из-за секретности. В Москве нас встретят и спецтранспортом в управление. Кстати, наша часть относится к подразделениям Центрального подчинения.
Спустя некоторое время, видимо из-за появившейся в гарнизоне молве обо мне как о специалисте в области радиотехники, тот старший научный сотрудник, что располагался в лаборатории радиоэлектронных измерений, пригласил меня в свою комнату и завёл разговор о возможных конструкторских разработках в нашей части. Он поинтересовался объёмом моих знаний и предложил заняться творчеством вместе. Я встретил это предложение с энтузиазмом. Мы быстро сошлись взглядами и подружились до такой степени, что перешли на «ты». Он предложил называть меня «Коль Колич», а его звать по имени. Против «Коль Колича» я не возражал. Его же продолжил называть Геннадием Васильевичем. Фактически он стал моим наставником в мире специальной военной техники, посвящая меня в особенности техники ядерных испытаний.
Так как мой наставник жил в той же гостинице, что и я, но в одноместном номере, то в свободное вечернее время, мы имели возможность обсуждать многие отдельские и НИЧевские проблемы.
Человек он был творческий. Его натура не позволяла ограничивать свою деятельность только плановыми задачами отдела, и он отыскивал проблемы, решением которых мог бы принести для НИЧ дополнительную пользу и славу. Ленинградец. В войну его отец-хирург работал в госпитале, где-то под Лугой. Геннадий Васильевич, будучи ещё ребёнком, часто бывал в расположении этой медсанчасти (не исключено, что его родители и проживали на территории госпиталя). По его воспоминаниям в госпитале работали пленные немцы, которые, как оказалось, были мастерами на все руки и учили парня всему, что умели сами. От них он перенял умения портного, скорняка, слесаря, столяра, а также электрика и немного радиотехника. Я так понимаю, что до поступления в военно-морское училище имени Фрунзе он самостоятельно осваивал радио- и электротехнику в объёме, превышающем объём школьного курса физики.
Зимнее время было практически свободным и могло быть использовано для творчества. Офицеры, зачастую, использовали его по своему усмотрению: кто делает стенную газету, кто занимается гравированием, кто повторно ревизует реле и кабели. Кто-то проводил партийную работу с личным составом.
Был интересный случай, связанный с привлечением в КПСС новых членов. Молодой восемнадцатилетний матрос из роты НИЧ, приписанный к нашему отделу, был приглашён для беседы парторгом отдела. Матросу предложили вступить в Коммунистическую партию. Матрос засиял от такой высокой чести, оказываемой ему старшими начальниками. Ему выдали бумагу, и он тут же написал заявление. Однако не всё оказалось так просто. Видимо, вечером в роте матросы-товарищи провели с ним какую-то беседу, и он на следующее утро по прибытии в часть пошёл к парторгу и попросил вернуть ему его заявление. Парторг удивился и стал объяснять матросу, что заявление в партию – это не игрушка. Это дело серьёзное, и уж коли написал заявление, то забирать его обратно никоим образом невозможно. «Иди и обдумай, осознай, что ты уже не ребёнок, а совершенно взрослый человек: ты же преподавал в сельской школе, был наставником, так сказать, молодых умов, поэтому тебе, как никому другому, нужно будет продолжить идеологическую работу с молодёжью, но уже в новом качестве – коммунистом».
Как я уже упоминал, наша часть располагалась в северной части посёлка, минутах в десяти пешего шага от офицерской столовой. По причине близости КПП от мест жительства офицеров мы всегда ходили на службу пешком, в любую погоду. От гостиницы недалеко – метров с тысячу. Тут вообще все рядом. Столовая – напротив гостиницы, ДОФ – чуть подальше. Военторг – рядом. Спортзал с бассейном – тоже близко. Штаб 77510 – метров пятьсот, если через озеро по дамбе. Это рядом. Но можно и объехать озеро по дороге. Это уже существенно дальше. Особенно в плохую погоду.
В 1969 году начальником гарнизона стал контр-адмирал Стешенко Василий Константинович. Адмирал жил в специальной адмиральской гостинице. Адмирал на первых порах тоже ходил пешком в штаб через озеро Шмидта по дамбе, но впоследствии ему доставили на АН-12 из Ленинграда автомобиль «Волга», и он стал ездить в штаб по дороге, огибая озеро.
Если бы от нашей гостиницы провести воображаемую прямую через озеро Шмидта под углом градусов сорок от линии дороги, что ведет в НИЧ, то обязательно можно было бы увидеть на возвышенном месте за озером, за объездной дорогой, памятник В. И. Ленину. Все торжества по поводу военных и советских праздников проводились на площади возле этого памятника. На современных фото, этот памятник стоит возле ДОФа. Как видно из новых фотографий, на указанном мною месте теперь стоит монумент воину-североморцу с автоматом на груди. Видимо, памятник Ленину переставили после раскрытия покушения в 1970 году на целостность монумента со стороны военнослужащих, призванных из союзных республик.
В часть офицеры ходили пешком. Это очень полезно и интересно. Например, весной, идёшь на обед и наблюдаешь рассвет. Идёшь с обеда и наблюдаешь закат. Все это наблюдалось в узком секторе неба над горизонтом. Сейчас это мне кажется восточной стороной, но ведь это явно был юг. С дороги хорошо наблюдались слоистые дымные облака, шлейфом опоясывающие посёлок на горизонте. В городе мы такого не видели и считали, что это чисто Новоземельский феномен. На самом деле такое же явление иногда наблюдается и вокруг крупных городов. Просто в городе не виден горизонт, и неведение о существовании такого типа дымов было порождено невозможностью наблюдать это явление издали: не виден горизонт – нет восприятия слоистости дымов. Но слоистые дымы просматриваются иногда и южнее полярного круга, если наблюдать город с возвышенного места на удалении в несколько километров.
Если же дул сильный ветер, то при ходьбе нужно было уменьшать динамический напор ветра, для чего корпус разворачивали одним плечом к ветру. Это эффективно: и выдувает меньше тепла, и меньше препятствует движению. В хорошую погоду, была возможность при движении на обед не торопиться, чтобы понаблюдать восход и закат в течение нескольких минут. В начале зимней ночи и в её конце восход – это только прелюдия восхода. Солнца самого не видно, однако расцвеченная заря появляется, но тут же – закат, то есть угасание зари. Наблюдать это явление любопытно.
При ходьбе по скользкой заснеженной тропе мы обнаружили, что для уменьшения скольжения ноги целесообразно ставить на грунт всей стопой сразу, а не на пятку. Такая постановка ноги значительно сокращает вероятность вращения стопы на обледеневшей кочке или ямке, а отсутствие малых радиусов вращения уменьшает величину центробежной силы, стремящейся свалить тело человека. Это было проверено при ходьбе по обледенелой, укатанной колесным транспортом, дороге.
При плохой погоде, когда сухой снег режет лицо с бешеной скоростью, и ветер прерывает дыхание, форма одежды – шуба и шапка. При этом некоторые люди, идущие пешком, прикрывали лицо щитками из оргстекла, удерживая щиток рукой за специальную ручку. На местном жаргоне этот щиток называли «экран». Офицеры нашей части, и я среди них, таким «экраном» не пользовались, но иногда можно было наблюдать жителей Белушки, идущих против ветра с таким экраном в руке перед лицом.
Радиоэлектронная лаборатория
Так как проектная работа мною была выполнена, то я стал «обживаться» в радиоэлектронной лаборатории. Выделенный мне стол был вторым от окна, ближе к глухой стене. Я получил бокорезы, паяльник, пассатижи, набор отверток, боцманский нож, тестер ТТ1, пинцет. Осциллограф ЭО-7, звуковой генератор ГЗ-32, генератор стандартных сигналов (ГСС) можно было свободно взять с полки в самой лаборатории и разместить на столе. Был ещё осциллограф ИО-4. Этот двухблочный прибор был на колёсах и его корпус хорошо нагревался во время работы, что позволяло на нём погреться всем телом, если ветер выдувал тепло из комнаты. При необходимости можно было взять во втором отделе пятилучевой осциллограф. Все, что хочешь, тебе дадут – только твори. И всё зимнее время, в том числе и внеслужебное, мы использовали для творчества.
Однажды Геннадий Васильевич говорит мне:
– Послушай, Коль Колич. У нас на полигоне часть оборудования в ходе испытаний запитывается от передвижных электростанций ПЭС-100. Как они себя ведут в момент «Ч» никто не контролирует, а надо бы. Скоро нам обещали прислать новую электростанцию на 3 мегаватта. Она будут с системой телеметрии. Ну а сейчас необходимо работать с теми, что стоят на вооружении. Как ты смотришь на то, чтобы нам к очередным испытаниям разработать и собрать систему контроля напряжения для такой станции. Канал связи сформируем через наши радиостанции Р-401, посадим каждую фазу на свою поднесущую, модуляцию можем сделать частотную, а можем и амплитудную?
– А что, давай возьмёмся. С деталями осложнений не будет?
– Какие осложнения? Сейчас же сходим на склад и узнаем, чем можем располагать. Чего не будет хватать – закажем.
На складе имелись монтажные провода, резисторы, конденсаторы, реле, разъемы и транзисторы. Среди них были даже такие экзотичные как точечные С-4. Это первые отечественные приборы, коэффициент усиления которых едва превышал единицу. Из плоскостных были только П-13 и П-14. Мы принялись за разработку схем сбора и кодирования информации. Разделение каналов решили сделать частотным, и модуляцию также применить частотную. В качестве элемента, изменяющего частоту в зависимости от напряжения, решили использовать индуктивности на пермаллоевых сердечниках, подмагничиваемых токами, пропорциональными напряжениям соответствующих контролируемых фаз. На приемной стороне полосовыми фильтрами разделяем поканально поднесущие и осуществляем частотное детектирование в каждом канале. Продетектированные сигналы выводим на стрелочные индикаторы.
В складских ведомостях выбор был небольшой: промышленность только осваивала полупроводниковую технологию. В некоторых книжках, популяризирующих научные достижения, даже писали, что транзисторы дальше гражданских игрушек или бытовых радиоприёмников никуда не пойдут. Так как в нашем распоряжении оказались германиевые транзисторы П13 и П14, то на них и решено было выполнять и генераторы, и активные полосовые фильтры. Условия работы были лабораторные, поэтому сложных технических мер для термокомпенсации и стабилизации устройств не требовалось.
В один из рабочих дней Геннадий Васильевич подошёл и говорит:
– Сходи в дальнюю комнату, что позади каптёрки, и посмотри, нет ли там каких-либо нужных нам радиодеталей. В этой комнате матросы разбирают радиолокационную станцию. Эта станция была заказана в своё время и использовалась для определения эквивалента ядерного взрыва по электромагнитному импульсу (ЭМИ) от взрыва, воспринимаемому в атмосфере с помощью РЛС. Во дворе демонтируют списанную антенну. Ну а мы с тобой посмотрим, что от этой станции можно использовать для нашей РТС-КН. Давай так её назовем «Радиотехническая система контроля напряжения», иными словами – РТС-КН.
С моей стороны возражений не было. На том и решили. Я пошёл смотреть на работу матросов. Их видимо проинструктировали соблюдать какой-то особый режим демонтажа, и они тщательнейшим образом следовали полученной инструкции: всё разбиралось до мельчайших деталей. Панельки радиоламп рассверливали, если они были клепаные, и развинчивали, если были собраны с использованием болтов и гаек. Панельки для лампы ГУ-50 имели фарфоровые основания с отверстиями, куда прикручивались цилиндрические контакты. Это все также развинчивалось. Развинчивались подстроечные конденсаторы с воздушным диэлектриком и раскидывались их пластины. Всё, правда, складывалось в отдельные ящики. На мой вопрос, почему так разбирают, ответ был простой: «Так приказано». Вернулся в нашу лабораторию и докладываю: «Почти все разобрано. Мы можем посмотреть только корпуса для передающего и приемного блоков нашей РТС-КН».
Работы по РТС-КН шли споро. Так как вечера были свободны, то мы часто оставались в части и собирали действующие макеты узлов. Как-то я заметил, что часть транзисторов П13 ведёт себя ненормально: отдельные образцы имеют усиление по току более 100, чего в полученной со склада партии не наблюдалось; другие были пробиты, так как их база одинаково низкоомно прозванивалась и на эмиттер, и на коллектор; третьи вели себя нормально и имели коэффициент около 40. Причина была неясной.
Однажды в морозную ветреную ночь, отойдя от стола, я приблизился к двери из лаборатории и протянул руку к дверной металлической ручке. Тотчас с руки на ручку соскочила фиолетовая искра. Вернулся к столу, достал высоковольтную (на 1000 Вольт) неонку и пошёл к двери. На расстоянии около 10 см от ручки неонка вспыхнула. Стали с моим наставником рассуждать о причинах такой электризации. За окном завывала метель. Северовосточный ветер с Карской стороны бил в угол здания, где как раз и располагалась лаборатория. Ясно, сухой снег тёрся о здание и наэлектризовывал его. Электрический заряд накапливался, внутри помещения на всем оборудовании. Если крыша здания было металлической, то мы находились внутри конденсатора, образуемого крышей и грунтом. Напряжение заряда, видимо, составляло не один десяток тысяч Вольт. Стала понятна причина, почему были повреждены транзисторы. Через пару недель, когда ветер утих, мы проверили транзисторы. Все транзисторы оказались рабочими, только, те, которые были отложены в коробку как пробитые, приобрели большой коэффициент усиления и при испытаниях выдерживали без лавинного пробоя напряжение эмиттер – коллектор сильно отличающееся от паспортных значений. Их всё равно пришлось забраковать.
Вечерние работы в лаборатории практиковали не только мы, но и другие «холостяки», то есть офицеры, проживавшие в гарнизоне без жён. У большинства офицеров семьи проживали в Ленинграде и были хорошо устроены. Ехать в отдалённый закрытый гарнизон не все хотят. Вот так и образуются на Новой Земле «холостяки». Жёнам остается их пасти на удалении. А выпас состоял в том, чтобы вовремя перехватить денежное довольствие мужа. Так вот, жена Генннадия Васильевича, получив от него перевод, через неделю шлёт телеграмму: «Дорогой, вышли рублей сто – очень надо». Ясное дело – боится, что прокутит с сослуживцами в ресторане теплохода «Буковина». Так и у большинства остальных. Но эти временные холостяки не дремлют и занимают у настоящих холостяков до получки, когда появляются у пирса теплоходы «Буковина» или «Татария».
Теплоходы приходят летом и осенью, или один из них стоит на Маточкином Шаре в качестве гостиницы. Трюмы этих круизных теплоходов изобиловали коньяками, винами, водкой и самогоном. В судовом ресторане сначала продают то, что подороже. Затем экспортная водка по 5р20 копеек, а уж потом под видом водки – самопальные напитки, как говорили старожилы – «Архангельский сучок». Когда нет теплоходов, иногда отмечали дни рождения со спиртом архангельского розлива в бутылках с синей наклейкой.
Офицеры, которые участвовали в воздушных испытаниях, вспоминали, что тогда при демонтаже аппаратуры спирт выдавали в неограниченном количестве. По технике безопасности все приборы было необходимо не просто обтирать, а именно мыть и купать в специальном корыте, заполненном спиртом. Причём, сперва купали в «гидрашке», а затем в ректификате. Это было рассказано сотрудниками первого отдела НИЧ. Что касается других отделов – сказать не могу. Теперь время наступило иное, и способы обработки демонтируемого оборудования стали иными: промывка корпусов теперь не требуется, а отмывание от флюса паек по утверждённым в ту пору нормам оговаривало 1 миллилитр на одно паяное соединение.
Вечерами мы работали в лаборатории над нашей РТС-КН. Некоторые мичманы сверхсрочной службу также оставались в своих подразделениях для подготовки работ матросам на следующий день. Командование НИЧ иногда лично проверяло, что творится в части после восемнадцати часов. Особенно часто мы видели замкомандира части полковника Пучкова Аркадия Александровича. Однажды его посещение совпало с промывкой нами паяных соединений в блоках РТС-КН. Не исключено, что он вошёл в лабораторию почуяв запах этилового спирта. После нашего приветствия и доклада Геннадия Васильевича о характере работ, Пучков задал вопрос:
– Ваша работа с промывкой не кружит ли вам головы?
– Никак нет, Аркадий Александрович, – отвечал капитан третьего ранга, – это при воздушных спирт лился рекой и можно было охмелеть. Сейчас лишь один миллилитр на контакт.
– Что ж, успокоил, – заметил ему Пучков и вышел из лаборатории.
– Отличный специалист и человек Аркадий Александрович, – отметил мой коллега и погрузился в работу.
Должности в части были высокие. Инженер- испытатель – эта должность соответствовала званию капитана третьего ранга. На эту должность были приняты и мы, вновь прибывшие лейтенанты. Что это давало нам? Это давало возможность при безукоризненной службе через определённое время получать очередное звание от старшего лейтенанта до майора (звания для нас общевойсковые, так как мы не плавсостав и не имели морского образования). Но это также требовало от нас исполнения обязанностей, которые обычно исполняют старшие офицеры, например, дежурство по гарнизону. Этой нашей привилегией старшие офицеры часто пользовались, отлынивая от дежурств по гарнизону, ссылаясь на занятость работами в подготовке испытаний, понимая, что вместо них начальник пошлёт дежурить кого-нибудь из лейтенантов.
Время шло, и через пару месяцев мне в отделе приказали переселиться на второй этаж в комнату 9 к офицерам нашего отдела.
Я начал возражать, мол, мне и здесь хорошо, но приказ был обоснован особым режимом нашей части, что запрещало жить в одной комнате с офицерами из других частей.
Я переселился на второй этаж этой же гостиницы. Моими соседями теперь стали капитан 3 ранга Владимир Владимирович Я. и капитан-лейтенант Григорий Петрович С.
ЗОНА
Новоземельская весна, наступила в конце июня. Мы на транспортном вертолете летим в Зону. Тяжёлый вертолёт летел над морем вдоль берега. Группа офицеров и матросов (пассажиры) находилась в грузовом отсеке. Гул двух турбин был неимоверный. Но всё это было в диковинку и вызывало большой интерес. Полет был подобием каботажного плавания судов, только для воздушного корабля. Иными словами, каботажный полет. Местность была поначалу равнинная. Болтанки не было. Не чувствовалось и воздушных ям. Только шум бил по ушам и отдавался в голове. Вертолёт летел на высоте около ста метров. Пассажиров образовалось много. В основном – все люди бывалые. Морем идти не хотели: долго и болтает, а вертолётом быстро и никакой качки. Пассажиры сидели на металлических сиденьях вдоль бортов. В центре был закреплён груз. Груз был объёмный, из множества крупногабаритных ящиков и огромных катушек с кабелем. Через иллюминаторы можно было наблюдать рельеф местности. Равнинный берег постепенно перешёл в холмистый, а затем появились горы.
Примерно через час полёта берег стал обрывистым, и появилось плоскогорье. Стали видны орудия береговой охраны. Это мыс Столбовой. Здесь артиллеристы охраняют вход в пролив. Море стало, как бы, сужаться, превращаясь в подобие широкой реки, уходящей вглубь горного массива. Казалось, что это залив. Когда вертолёт изменил курс, и направился в глубину острова вдоль залива, стало понятно, что мы над Маточкиным Шаром. Вертолёт шёл на малой высоте над водной гладью. Теперь он держался почти в середине каньона, образованного разновысокими горами. Вот справа по курсу стала просматриваться дельтаобразная отмель. Это выносы грунта какой-то рекой, вытекавшей из довольно плоской прибрежной долины. С левого борта берег был более крутой, но с него также стекала река, создававшая отмель у левого берега. Реки отстояли одна от другой вдоль пролива на некотором расстоянии, и это искривляло фарватер: образованные их выносами отмели как раскрытые челюсти, сдвинутые одна вперёд, а другая назад, требовали хорошего знания лоции при проведении морских судов в этой акватории. Чтобы здесь не посадить судно на мель, надо, видимо, каждый год корректировать карту дна, так как каждую весну реки выносят новые порции камней в пролив.
На левом берегу можно было заметить какое-то сооружение. Оно напоминало деревянную избушку. Или барак. Кто-то из пассажиров сказал, что это бывшая фактория. На правом берегу, впереди, был виден крупный посёлок.
Вертолёт перемещался достаточно быстро, и наблюдать за происходившим сразу по левому и правому бортам было невозможно. С лёгким креном начался поворот вправо к группе зданий, обосновавшихся на некотором удалении от уреза воды. Вот показалась взлетно-посадочная полоса, вымощенная металлическими щитами. Вертолёт начал снижаться и, по-самолётному, коснувшись колёсами грунта, побежал, тормозя и вздрагивая на отверстиях в металлических щитах взлётно-посадочной полосы.
Вой турбин прекратился. Вертолёт перестал двигаться. Откинулась задняя аппарель. Пора выходить. Двигатели уже не работают, но их шум в голове продолжается. Обшивка корпуса – дюраль. Видимо не толще одного миллиметра, а турбины – вот, над головой. Это же грузовой, тяжёлый МИ-6. Вышли. Некто дал команду идти к автомобилю ГАЗ-66, который стоял на дороге у конца ВПП. Погрузились и поехали в посёлок, в гостиницу.
Водитель лихо погнал машину по грунтовке, но пыли не было. Была грязь на дороге с твёрдым покрытием. Покрытие, как оказалось, это естественный шиферный сланец, который вывозился из штолен. Вдоль дороги местность заболоченная, но каменистая. Видимо отсыпка дороги позволила устранить неровности грунта, но давленый сланец в смеси с водой породил грязь.
Грузовичок остановился напротив сооружения барачного типа. Это и была гостиница. К ней вёл деревянный тротуар. Гостиница представляла собой казарму в виде длинного одноэтажного барака с входом в его середине. У двери бочка с водой и шваброй. Вымыли обувь. Вошли. Мы оказались в большом холле. Налево и направо от входа – длинные коридоры. Нам налево. Направо располагаются комнаты работников министерства среднего машиностроения (МСМ). Пошли налево. По коридору слева и справа двери с номерами. Прямо-таки как в Белушке. Если идти в конец коридора, то упираешься в двери умывальной комнаты и туалета. Такая же планировка и на второй половине гостиницы у эмэсэмовцев, только с зеркальным, по отношению к нашей, расположением вспомогательных помещений. Мы остановились у двери в комнату номер 9, что с правой стороны. Вошли. В центре комнаты стол, четыре кровати. На табуретках сидят четыре офицера из нашей части. Мне показали, какая кровать свободная. К одной из прикроватных тумбочек был прислонён автомат АК-47. В окно можно было видеть слякотную дорогу, по которой, разбрызгивая гусеницами грязь, перемещался гусеничный тягач – ГТС. Шум вертолётных турбин не в ушах, а в голове, не прекращался. Открылась дверь, и в лётном спецпошиве с меховым воротником вошёл Герман Александрович. Поздоровался. Поинтересовался:
– Как долетели? А мы, вот, собрались на рыбалку в Карскую сторону. Есть катер. Автомат – от медведя. Хочешь с нами – пожалуйста.
Я отказался.
– Ну не хочешь – как хочешь. Отдыхай.
Взял рюкзак, автомат и вышел.
Отдохнув, я пошёл осмотреть окрестности. Дорога грязная, а от неё в сторону горы виднеется какая-то трава и мхи. Я решил подняться повыше на склон, надеясь, что там будет суше. Однако я ошибся. Вечная мерзлота образовывала в любой ямке ледяные чаши, в которых стояла вода. Моховые кочки скрывали воду и обманчиво заманивали встать на них. Я был в ботинках и быстро сообразил, что поход в гору ничего хорошего, кроме промокшей обуви, не даст. Пришлось побродить по деревянным тротуарам и вернуться в гостиницу.
На следующий день должно было быть ознакомление с объектом обслуживания. В семь часов наши офицеры уже на ногах. Туалет. Умылись. Столовая расположена ближе к проливу. Идём по деревянному тротуару. Завтрак без каких-либо проблем. После завтрака ожидание транспорта. К столовой подкатил ГАЗ-66. Забрались с заднего борта в кузов. Лавки поперек кузова. Расселись. Опустили брезентовый полог. Зарычал двигатель.
Водитель стартовал лихо. Автомобиль помчался параллельно берегу моря в Карскую сторону. Дорога была ровная, но пыльная: грунт, как я уже говорил, представлял из себя шиферный сланец, который легко дробился как гусеницами, так и шинами автомобилей. Теперь грунт оказался сухим: ночью подморозило. Автомобилей оказалось достаточно много. Некоторые вывозили грунт, другие – оборудование от пирса до объектов. Ранее, видимо, перевозились строительные материалы и кабели. Я думаю, размалывание грунта до пылевого состояния стало происходить сразу же в начале строительства полигона. Первоначально дороги, видимо, были отсыпаны и выровнены бульдозерами и скреперами, но малая прочность сланца, вода и резкие колебания температуры быстро превратили покрытие в пыль и грязь
Дорога шла почти параллельно проливу. Кромка воды была слева от дороги, и дорога то приближалась к морю, то уходила правее, ближе к горам, поднимавшимся достаточно круто вверх. Наблюдать из кузова грузовика было трудно: только по три узких застеклённых овальных оконца было прикреплено вдоль каждого борта к брезентовому покрытию кузова. Полог в задней части был без окошка. Чтобы защитить пассажиров от проникновения под тент пыли, полог крепился к заднему борту в нижней части ремешками. Ехали – ехали и вдруг рокот двигателя прекратился. Грузовик встал. Полог кто-то отстегнул и скомандовал:
– Все на выход, – перед въездом на промплощадку проверка пропусков и личностей. Поворчав, начали выгружаться. Перед автомобилем закрытый шлагбаум перегораживал дорогу. Двое матросов с автоматами стояли у шлагбаума. Третий требовал предъявления пропусков. Только что проверенные могли загружаться в кузов. Наконец, проверка завершилась, все загрузились, шлагбаум подняли, и грузовик, зарычав, устремился вперёд.
Водитель видимо хотел показать все качества автомобиля как бегуна и прыгуна, потому использовал каждую неровность дороги в качестве трамплина, и пассажиры внезапно зависали на короткое время над скамьями, изрекая при этом серию малоприличных слов в адрес шофёра.
Опять остановка. Небольшая группа людей с погонами и гражданских выгрузилась, спрыгивая с заднего борта. Это так называемое ЦСА – центральное сооружение автоматики. Его начальник – подполковник нашего отдела О. Из этого сооружения по кабелям разбегаются сигналы команд управления изделиями. Сюда сбегаются сигналы от датчиков телеметрии. Отсюда сигналы телеметрии ретранслируются по радиоканалам на центральный пункт управления для отображения как состояния самого изделия, так и сигналов, от всевозможных датчиков – сейсмических, ионизирующих излучений, электромагнитных импульсов. При испытаниях необходимо знать о состоянии грунта, о его колебаниях, о степени ионизации воздуха в зоне размещения изделия, о мощности электромагнитных волн. С основного пункта управления в ЦСА по радио передаются команды управления всеми исполнительными элементами изделия и контролирующей аппаратуры.
Вновь зарычал двигатель, и оставшаяся в кузове часть специалистов продолжила движение с теми же перегрузками, что были ранее. Стиль вождения не изменился. Теперь с освобождением мест возле окошек можно было поподробнее рассмотреть окружающую местность. Наиболее интересные объекты располагались возле моря. Видно, что пролив достаточно широк (старожилы говорили, что его ширина здесь километра два). На противоположном берегу заметны небольшие полярные домики. Заметно, что для связи с личным составом, размещённым на этих объектах, используется радио: можно различить поднятые на штангах антенны УКВ радиостанций. Противоположный берег выглядит достаточно крутым. Сравнивая его высоту с высотой домика, легко можно определить, что в высоте обрыва может уложиться восемь-десять высот домика. На заднем плане видны горы. Наш берег, в месте, где бежит дорога, пологий, с небольшим уклоном, с большими валунами, между которыми слабо плещется волна, да бегают кулики и чайки.
Вот и конечный пункт промплощадки. Кольцо. Разворот дороги по петле в обратную сторону. У подножья гор притаились два сооружения – металлический длинный ангар, прижавшийся к земле, и выше, ближе к горе, деревянный домик, горделиво выделяющийся желтыми досками на фоне светло-серых скал. Это МС и ДС – металлическое сооружение и деревянное сооружение. Первое является сосредоточием регистрирующей аппаратуры. Второе содержит источники автономного питания аппаратуры и исполнительные реле. ДС – это сооружение, которым командует Герман Александрович, а следовательно и я. Начальник МС – кто-то из наших офицеров, и, возможно, какой-то специалист из МСМ.
Вокруг этих сооружений с двух сторон горы. Скалы почти отвесно вздымаются вверх. На высоте метров сто почти над домиком ДС огромный камень выступает наружу не менее чем на три десятка метров.
– А эта глыба не свалится при взрыве? – спросил я своего начальника.
– Всякое бывает. Но здесь порода крепкая. Как ты думаешь, сколько времени этот утес мог бы падать?
– На мой взгляд, здесь до этого выступа метров сто. С такой высоты, как нас учит физика, камень может падать 4—5 секунд. Интересно, создаст ли эта глыба, если упадет, сейсмические помехи регистраторам ударной волны, бегущей в грунте? – заинтересовался я.
– Я полагаю, что помеха от такого падения ничтожна в сравнении с ударом от взрыва, – отвечал мой собеседник.
– Кроме того спектр от удара такой глыбы будет более насыщен высокими частотами по сравнению с ударной волной от самого взрыва.
(Замечу сразу: после взрыва эта скала осталась на своем месте.)
– Пойдём, посмотрим, что там в нашем ДС. Вот тебе ключи от сооружения. Отпирай. У нас сегодня аккумуляторы и мотор-генератор обслуживают два матроса. Скоро их подвезут.
– Эмэсэмовцы сейчас отлаживают свою аппаратуру и будут просить выдать с пульта нужные им сигналы, так что взаимодействуйте без сбоев. Можете заряжать комплект батарей аварийного энергообепечения. Энергию берём от ДЭС. Слышишь дизель работает. Это дизельная электростанция ДЭС-100. Её три фазы крутят наш мотор-генератор, и его 24 Вольта идут на зарядку батарей катерных аккумуляторов 6СТК-180.
