Kitabı oku: «Кремлёвцы», sayfa 5

Время шло, но что было делать? С каждой минутой его личная ответственность за то, что не докладывал по инстанции, возрастала. Но Бабайцев понимал причину происшествия и считал необходимым переломить её самостоятельно. Он ни на минуту не сомневался, что сделано специально, сделано против него, чтобы добиться снятия с должности. Кто затеял, другой вопрос.

Никому ничего не говорил, объявлений роте никаких не делал. Знал о тех десяти человеках, которые «ходили к особисту». Не ему было решать, правильно это или неправильно. В любом обществе и при любом строе такое явление присутствует, уж осуждай, не осуждай. А коли переменить не можешь, так принимай как необходимость и учись с этой необходимостью жить.

Понимал, что суточный наряд должен знать, не может не знать, кто это сделал.

Вызвал каждого в канцелярию. Побеседовал, разъяснил последствия. Но все – сама невиновность. Нет, не видели, не знали.

– Да как же не понимаете? – сказал дежурному Анишину. – Дело-то серьёзное. Гранатомёт секретный. Это не просто оружие, а секретное оружие, за которым охотятся разведки иностранные. Вы что его продали шпионам?

Немного напугало. По глазам увидел.

– Понимаете, что тут и отец вам помочь не сможет. Это не опоздание в строй и даже не самоволка.

Вспомнил, сколько звонков бывало, когда не отпускали Анишина в увольнение.

Но ведь не факт, что он. Если и не он, то в любом случае он причастен.

Сколько ещё можно ждать? Бабайцев шёл ва-банк. Если бы доложил немедля, уже искали бы, перетрясали всё училище, работали бы и офицеры особого отдела, и офицеры штаба, прочёсывали бы всю территорию курсанты. Конечно, было бы взыскание. Никуда не деться. Но теперь, теперь всё усложнялось из-за того, что не доложил сразу и по-прежнему не спешил делать это.

Решил:

«Оставлю до утра! Может, прояснится, может, одумаются».

Не одумались. Утром говорил со всей ротой, даже намекнул на то, что, возможно, друзья «молчи-молчи» – так звали особистов – уже сообщили о случившемся. Пояснил, что будет дознание, и в любом случае пропажу найдут, а виновникам грозит военный трибунал и приговор с немалыми сроками.

– И не надейтесь, что офицеры особого отдела не смогут вас расколоть. Тот что-то видел, этот что-то видел, а дело-то не шуточное, вот и расскажут. Любой расскажет. И ещё вопрос. Может иностранным шпионам хотели продать гранатомёт? Не завидую тем, кто это сделал. Сроки там большие, очень большие! У меня всё.

Он старался держать роту в поле зрения, чтобы никто не успел сбежать да стукануть. Тянуть более было нельзя.

План уже созрел, действенный план, но… Времени на его выполнение уже не было.

Поспешил на КПП. Знал, что начальник училища генерал Неелов обычно выходит из машины, как только она выезжает на Золотой километр, и идёт пешком до училища.

Дождался генерала. Дежурный по училищу поспешил с докладом.

Неелов сразу заметил Бабайцева, понял, что случилось неладное. Спросил:

– Бабайцев, что у вас?

Сам подошёл ближе, понял, что доклад будет какой-то такой, о котором не надо знать дежурному. Пошли по пути к главному корпусу. Дежурный остался на КПП.

– Товарищ генерал, в роте ЧП! Пропал гранатомёт, РПГ-7.

– Бабайцев, да ты что!? Ты что говоришь!? – всегда выдержанный, уравновешенный Николай Алексеевич Неелов не смог сразу прийти в себя и всё же спросил, немного успокоившись: – Когда обнаружил?

– Вчера при смене суточного наряда.

– Вчера? И не доложил? Почему сразу не доложил? – задавал вопросы Неелов.

– Товарищ генерал, вы бы тут же приехали в училище, всех подняли. Шум бы поднялся, но результата никакого. Я ведь понимаю причину. И гранатомёт найду.

– Да что ты такое говоришь!? Надо немедленно докладывать в округ. Это ж секретные образцы. Они на особом учёте. Уже, небось, по линии особого отдела информация пошла?

– Прошу вас, подождите. Не докладывайте. Гранатомёт будет на месте. А с особистом я сам поговорю, как только придёт на службу. Нужно поговорить раньше, чем его «друзья» к нему попасть смогут.

– Так особист не знает?

– Нет, не знает.

– Ну, Бабайцев, смотри! Сколько нужно времени?

– Два часа.

– Хорошо. Жду доклада!

Бабайцев сразу отправился в кабинет особиста. Тот только что прибыл на службу. Спросил:

– Что-то случилось?

Бабайцев рассказал со всеми подробностями. Реакция почти как у генерала:

– Да ты что?! Надо немедленно принимать меры.

– Я к тебе зашёл, потому что знаю: сейчас побегут твои осведомители. Придётся тебе их заменять – всех вычислю. Шучу. Прошу тебя два часа никому ничего не докладывать. Нам ведь важнее что? Шум поднять или гранатомёт найти?

– Найти гранатомёт, конечно. Найти во что бы то ни стало!

– Я и не сомневался, что так ответишь. Спасибо за понимание. Неелову я доложил только что. Попросил два часа. Ровно два часа.

Бабайцев поспешил в расположение роты. Личный состав вот-вот должен был вернуться из столовой с завтрака.

Спросил, покормили ли пленников. Покормили. И ужин, и завтрак им носили в класс. Дождался возвращения роты с завтрака и приказал:

– Быстро зайти, кому нужно, в туалет, умывальник и сразу на построение.

Он пресекал всякую возможность что-то сделать или перепрятать, если было что перепрятать.

Затем приказал старшине убрать дневальных и поставить их на улице у окон роты. Что бы больше ничего не вынесли. Окна все открыть, двери все открыть. Ружейную комнату открыть, но что бы вход в неё не был под наблюдением. У тумбочки никого быть не должно.

Сам пошёл в коридор, поглядеть, все ли взводы разошлись по классам.

Прошло ещё какое-то время, и старшина роты подбежал к с докладом:

– Товарищ капитан, гранатомёт на месте!

Сразу как-то отлегло от души, и Бабайцев почувствовал необыкновенную усталость после долгой бессонной ночи.

Проверил ружейную комнату, пирамиду с РПГ-7. Все три гранатомёта стояли на месте. Приказал опечатать пирамиду и пошёл к начальнику училища. По пути заглянул к особисту и сказал только:

– Нашли! Я бегу к генералу.

– Ну, Бабайцев, – проговорил Неелов. – В рубашке родился. Я даже представить не могу!? У меня фантазии не хватает, чтобы представить, что могло быть. – он сделал паузу и спросил: – Как удалось найти?

Бабайцев выложил, какие у него были соображения и обосновал решение, которое привело к успеху.

– Да, пожалуй, ты прав, если бы шум подняли, не решились бы они его вернуть. И чем больше шуму, тем страшней признаться. Не знаю, нашли бы мы так быстро или не нашли. Хорошо, иди, командуй ротой.

Когда возвращался в расположение, особист всё-таки перехватил.

– Давай, рассказывай. Услуга за услугу.

Слушал и только головой качал. Удивлялся. Потом спросил:

– А не хочешь у нас работать?

Бабайцев человек прямой. Отрезал:

– Стукачом, никогда!

– Да ты что? Тебе такое никогда б не предложил. Знаешь, небось, кто вот так нам помогает. Там другой контингент. Я имел в виду учёбу, а потом работу. Ты ведь просто удивляешь своими способностями следователя. Думаешь, про шинель не знаю? Там тоже блестяще всё сделал. Просто молодец. Без шума и красиво!

– Нет, я своё дело люблю!

– Ну что ж, ещё раз могу выразить своё восхищение. Докладывать не буду. Ведь всё на месте.

Бабайцев знал, что, конечно же, особист доложит начальству о случившемся, так же как наверняка доложил и о шинели. Да только доклад докладу рознь. Одно дело доклад, по которому решения принимаются нелицеприятные, а другое, просто, как удивительный опыт действенной работы по нейтрализации нарушителей дисциплины, которые вот так, по непонятным причинам, по слабости духа, а может, увы, и по подлой своей сущности, в мгновение могли превратиться из курсантов в преступников.

Глава восьмая

Тук-тук, тук-тук – стук-стук, стук-стук!

Наступил сентябрь, и после митинга, посвящённого началу учебного года, начались плановые занятия. Доставалось курсантам, ещё как доставалось, особенно с той поры, как началась парадная подготовка. Количество учебных часов не сокращалось. Сокращалась самоподготовка. Вместо неё – строевой плац и два часа занятий.

Начинали с одиночной строевой подготовки. Несколько упражнений на месте, в одношереножном развёрнутом строю, затем поворот направо, и в колонну по одному отработка строевого шага по разделениям. Удар большого барабана и несколько ударов малого, снова удар большого барабана и опять несколько ударов малого.

А командиры зорко следят, что б нога была прямая, не сгибалась в колене, да что б повыше подъём ноги.

«Бах-тах-тах-тах, бах-тах-тах-тах!» – гремит над плацом строевым. Курсант Константинов назначен в основной состав парадного расчёта. Старался изо всех сил. На счету у него уже четыре парада на Красной Площади в суворовском строю.

Он поступил в суворовское военное училище после восьмого класса средней школы в девятый суворовский класс. Но на парад их роту впервые взяли лишь в десятом классе, то есть на октябрьский парад 7 ноября. Вот такая выходила катавасия в числах в связи с перевёрсткой календаря после революции.

Штурм Зимнего был (убеждали в то время, что он был) в ночь с 24 на 25 октября. Но военные не говорят «с»…-…«на», военные говорят «на», то есть на 25 октября, ну и по-новому это – «на 7 ноября». Раньше и пояснять нужды не было, но теперь юная поросль иногда путается в этих странностях. Октябрьский парад в ноябре!

У Николая Константинова эта подготовка к параду была уже пятой вообще и третьей к Октябрьскому параду.

Старался. Знал, что парадная коробка формируется из трёх рот, а в трёх ротах около трёхсот человек. В основной же состав входят двести курсантов. Нужно стараться.

Роста он был для училища нормального – 178 сантиметров. Но попал в пятую шеренгу. Можно представить, каковы курсанты-кремлёвцы. Были времена, что ниже 170 сантиметров вообще в училище не брали. А тут вот ведь, 178 сантиметров, а лишь пятая шеренга. Ну а первая – любо дорого посмотреть – гвардейцы!

На парадных тренировках отдушиной было, когда периодически прекращалась барабанная дробь по разделениям, строили курсантов по шеренгам в двадцать человек каждая и начинались тренировки в прохождении по одной шеренге с равнением направо, на трибуну. Добивались того, чтоб равнение было безукоризненным.

Затем следовали прохождения по две шеренги, затем по пять и, наконец, весь батальон тренировался в прохождении уже под оркестр. С той поры, как тренировки достигали такого уровня, военный оркестр училища становился постоянным участником занятий, разве что кроме тех дней, когда оркестранты выезжали для тренировок в составе сводного тысячетрубного оркестра.

Ведь огромный оркестр, потрясающий на Красной Площади воображение зрителей своими размерами и своей необыкновенной согласованностью в каждом движении, не берётся ниоткуда. Он составляется именно из оркестров военных академий и училищ, соединений и частей, привлечённых к участию в параде. Потому и именуется сводным, тысячетрубным.

В суворовском военном училище ходили в ботинках, ходили, тесно прижавшись плечом к плечу, а оттого и шаг слабоват, да маловат. Так и военные академии ходили – ничего особенного. И только в Московском ВОКУ Константинов понял, что настоящий строевой шаг, настоящее прохождение возможно, когда ты в сапогах, когда в руках, в положении «на грудь» автомат, изящный боевой автомат Калашникова, родной АКМ, с которым курсанты, порой, разлучались лишь ненадолго и который, казалось срастался со своим хозяином намертво.

Конечно, уставали с непривычки, едва до отбоя дотягивали и валились в койку, мгновенно засыпая.

Даже во сне звучало и клокотало в ушах: «Бах-тах-тах-тах, бах-тах-тах-тах!»

Тяжело, а попробуй, скажи кому, мол, давай освободим от парадной, и будешь во время тренировок картошку на кухне чистить или уборкой территории заниматься. Это гораздо легче. Что вы? Никто не согласится. Если уж случалось, что курсант не попадал в парадный расчёт, то по каким-то причинам, порой и от него независящим. Отсеивали кого-то по болезни, ну или уж потому, что не получалось что-то на первых порах со строевой подготовкой. Такие курсанты старались изо всех своих сил освоить премудрости строевой. Они не теряли надежды, что вот к следующему параду наверстают то, что не получалось. Надеялись, что займут место в парадном строю.

Только отбой объявят, а уж команда дежурного: «Подъём!» – сметает всех со своих коек и выбрасывает из спального помещения в строй, на утреннюю физическую зарядку. Когда усталость сильная, сон мимолётен, хоть продолжается он те же восемь часов, положенные в армии.

В окрестностях училища раздолье. Кузьминский лес, в то время ещё не тронутый, постепенно, ближе к городским улицам переходил в парк.

А в лесу – стёжки-дорожки. Пробежали до поляны, сделали упражнения, и назад. Зарядка не слишком долгая. Она должна не утомить, а напротив, бодрости придать. Заставить проснуться, глотнуть свежего воздуха, после казарменного жития ночного.

Но Кузьминский лес раскрывал курсантам свои объятия не только для утренней физической зарядки. Плановые занятия по физподготовке тоже частенько там проводились.

Ну а с тех пор, как началась парадная подготовка, занятия такие не очень уж лёгкими были. Особенно, если день солнечный, да не по-осеннему тёплый. Такие занятия должны были проводить либо преподаватель, либо командир взвода, смотря по тому, какие темы отрабатываются.

Ну а если просто бег, то отчего бы и не поручить это заместителю командира взвода («замку», в обиходе), тем более такому здоровяку, срочную отслужившему, как «замок» 2 взвода к тому времени уже младший сержант Вячеслав Суровой.

Вячеслав Суровой для Николая как-то сразу стал Славой, Славиком. Сдружились они по непонятным мотивам. Вроде и люди разные, да вот как-то нашли общее. Это, собственно, и не редкость. Вот курсанты Михайлов и Трошин, совсем разные. А ещё во время учёбы в Киевском СВУ стали друзьями – водой не разольёшь.

В тот день после двух часов лекции, где курсанты с переменным успехом боролись со сном, построился 2 взвод на физподготовку.

Командир взвода вышел перед строем и сказал:

– Младший сержант Суворовой, поручаю сегодня физподготовку вам провести. Тема – бег три километра. О том, как пройдёт занятие, доложите по прибытии. А я на совещание.

Ну что ж, команда: «Напра-во!.. За мной, не в ногу, Шагом-марш»

Вывел Суровой взвод за ворота училища. А вокруг – чудо, какая погода! Но занятие есть занятие.

Скомандовал:

– Бего-о-о-м-марш!

Побеждали, всё так же, строем, как и шли. Пока бег не на время, тренировочный бег. Надо понять дистанцию, научиться распределять силы, сохранять дыхание. Всему этому ещё будут учить и командиры, и преподаватели, а пока тренировка просто на выносливость.

Если хорошо пройти такую дистанцию, с полным напряжением сил, то как раз целое занятия понадобится и на сам бег, и на отдых после него. Да хорошо бы ещё время оставить, чтобы, вернувшись в казарму, поплескаться в умывальнике.

Но все же люди. И Суровой ещё не успел превратиться в жёсткого командира. В войсках ефрейтором был, то есть старшим стрелком. Даже не командиром отделения, а лишь помощником командира.

Пробежали метров пятьсот, и открылась слева полянка, за рядком деревьев спрятанная, и вся солнцем залитая.

Как-то само собой получилось, что свернули туда.

– Славик, – попросил один из курсантов, – Давай отдохнём, ведь сегодня ж опять два часа на плацу топать будем. И так ноги гудят.

И отчего ж не отдохнуть?

– Разойдись, – скомандовал Суровой. – Только что б никуда. Всем на поляне находиться.

Расселись курсанты на травке, разлеглись. Земля ещё не успела остыть, трава высокая. Вот уж действительно благодать.

Кто-то даже подремать успел. Отдохнули на славу. Занятия то в высшей школе парами проводятся. Ну пока вышли в лес, пока немного пробежались, часть времени уже прошло, но всё же и на отдых более чем достаточно осталось. Набрались сил перед оставшимися двумя часами занятий по высшей математике. А главное, отдохнули и перед парадной, которая через полчаса после обеда начиналась.

Назад почти до того самого места, где каменный училищный забор начинался, шли уже не строем, мирно переговариваясь. Потом построились, пробежали до КПП, и прошли строем по училищу ко входу в здание.

Всё отлично, все довольны.

Позанимались два часа высшей математикой, а потом построилась рота на обед. Столовая тогда была ещё старая, деревянная, одноэтажная. Кратчайшим путём до неё метров двести, но 1 рота, прежде чем повернуть к входу в здание, описывала пару-тройку кругов по плацу.

Наконец, и эта тренировка позади. После обеда подобных хождений уже не положено, после обеда роту приводили ко входу в здание и, если это было в тёплое время года, давали команду разойтись.

Полчаса до построения на парадную. Можно минут двадцать отдохнуть, а потом получение оружия и подготовка к построению.

На этот раз перед тем как рота разошлась на короткий отдых, вышел к ней дежурный по роте и передал приказание:

– Младший сержант Суровой, зайдите в канцелярию. Командир роты вызывает.

Вызывает и вызывает, мало ли зачем могут вызвать заместителя командира взвода. Никто значения этому вызову не придал.

Быстро пробежали двадцать минут отдыха. Прозвучала команда получить оружие, и курсанты стали собираться на улице, ожидая команды на построение. И в этот момент к ребятам из второго взвода, большинство из которых держались рядом – так удобнее место своё в строю занять – подошёл Суровой.

Лицо покраснело, почти пунцовым сделалось. Голос дрожал.

– Ну, с-с-смотрите. Не ожидал… Какая зараза.., – он негодовал и не мог найти слов. – Будет вам отдых, будет.

И махнув рукой, отошёл прочь.

Константинов тронул его за руку и спросил:

– В чём дело, Славик? Что такое?

– Я с вами как с людьми. Я хотел по-человечески. А вы?

– Кто это вы, кто? Я-то причём. Скажи, что случилось? – продолжал спрашивать Николай.

А вокруг уже стали собираться курсанты.

– Что случилось? А ты слышал, что меня вызывали к ротному? – резко спросил Суровой.

– Слышал, и все слышали, – ответил Николай.

– А знаешь, зачем?

– Откуда же знать. Не темни, говори, – попросил курсант Дьяченко, который постепенно завоёвывал авторитет сильного, смелого и необыкновенно справедливого парня. – Что ты всё загадками?!

– Знаешь, как барабан на парадной бьёт? «Стук!» – говорит большой, а малый отвечает: «Стук-стук-стук-стук! Стук-стук-стук-стук! – проговорил Суровой тоном, меняющимся с раздражённого на несколько даже обиженный. – Так вот и у нас.

– Не понял? – более серьёзно и твёрдо переспросил Дьяченко.

– Да вот завёлся у нас малый барабан. Выдрали меня как сидорову козу за физподготовку на поляне. Кто-то уже настучал ротному. А ведь тоже отдыхал вместе с нами, тоже ведь, небось, не хотел по лесу бегать в такую-то погодку, да перед парадной. Ну, что ж быстро меня вылечили. Благодарю!

И он отошёл от стайки курсантов, потому что объявили уже построение.

Глава девятая

О силе и без-силии командира и воспитателя

Человек учится всю жизнь. Учится не только за школьной или суворовской партой, учится не только в курсантской или студенческой аудитории. То есть учёба его происходит постоянно, незаметно, незримо.

Автора этих строк никто специально не учил подавать нож или вилку, острым концом к себе, а не к тому, кому этот предмет подаёшь. Откуда же такие знания? Из книг? Да, конечно, и книги по правилам хорошего тона читаны, и дома и в училище суворовском о правилах хорошего тона говорено. Но вот что вспоминается.

Лето, деревня, отдых с родителями у бабушки. Сестра родной бабушки так и осталась в деревне, учительствовала, была награждена Орденом Ленина, медалью «Заслуженный учитель», работала там до пенсии и не захотела уезжать. Муж, тоже учитель, погиб на фронте. Вот и осталась в той школе, в своём родительском доме, а отцом её был священник в той деревне, где позднее недалеко от развалин церкви в центре села, школа была поставлена, при демократии разрушенная. Так уж получилось, что революционеры церкви рушили в первые годы после захвата власти, а демократы постепенно школы изводят…

Сестра бабушки, Елена Николаевна Теремецкая, которую автор этих строк считал точно такой же бабушкой, в юности окончила привилегированное учебное заведение, была хорошо воспитана, образована. Даже книга сохранилась – томик Лермонтова. Полное собрание стихотворений. И надпись: «За благонравие и успехи в науках».

Наверное, много можно отыскать истоков там, в глубинке, где довелось часто бывать летом, а пока родители разводились, даже учиться в начальной школе до второй четверти третьего класса.

Но это так, прелюдия. Речь о другом, правда, связанном с тем, что перечислено.

Сидели за столом. Обед. Отец попросил нож, хлеб порезать. Бабушка подала ему этот нож. А он и сказал: «Вот ведь, люди старшего поколения знают такое простое правило, как нож или вилку подать, а теперь ведь многие и понятия не имеют».

Запомнилось. Случайно запомнилось, но на всю жизнь.

Или вот даже трудно вспомнить, когда объяснил своему сыну, что в присутствии женщин нельзя сидеть, что надо уступать место старшим. Видно, это следовало из всего уклада семьи. Только в самом раннем детстве он всегда удивлял всех в трамвае ли, метро ли, автобусе ли. То есть в таком детстве, когда ещё даже мальчишкам взрослые места уступают, потому как возраст малышовый. Но когда входили в вагон, и кто-то предлагал место, мол, посадите ребёнка сюда. Сын отвечал громко, чуть не на весь вагон, да так твёрдо, что возражений не следовало:

– Мужчины стоят!

И никакими силами нельзя было его заставить сесть на освобождённое для него место.

Некоторое отступление? Да!.

К месту? А вот это мы скоро увидим.

Учёба моего героя в стенах Московского высшего общевойскового командного училища продолжалась. Конечно, остался нехороший осадок после вот того самого «стук, стук, стук».

Но что поделаешь?! Если не можешь воздействовать на проблему, старайся учитывать её в своей жизни и службе, чтобы хотя бы избежать неприятностей.

Стукачество – явление отвратительное, и особенно обидно сознавать, что причина его кроется не только в сущности иных существ, предающих товарищей в надежде выхлопотать себе поблажки. Но зачастую, и командирами это поощряется.

Ну а бороться подобным с пороком более решительно, нежели просто учитывать его и защищаться осторожностью, конечно же, курсанты ещё не научились. Бороться, к примеру, с помощью, так называемого «меченого атома». Об этом тоже вспомним, когда придёт время вспомнить.

Стукачок взводный, в конце концов, и без «меченого атома» раскрылся, но случилось это позднее. А пока весь взвод вынужден был страдать оттого, что более уже таких занятий, как провёл «замок» Суровой в тот памятный день, уже не светило. Да и вообще курсанты стали чувствовать себя как в аквариуме.

Ну а пока – начало начал – события назревали важные, праздничные события.

В тот год «День Советской Гвардии», отмечаемый, как известно, 18 сентября, пришёлся на воскресенье. В училище был объявлен праздник. Принимали Военную Присягу суворовцы, прибывшие сразу на второй курс.

Курсанты 1-й и 4-й рот присягу приняли уже год назад. Суворовцы в СВУ присягу не принимают, им это предстоит уже в стенах училищ и академий.

Разумеется, командир роты капитан Бабайцев и тренировки на плацу организовал, и требовать не уставал, чтобы текст Военной Присяги от зубов отскакивал.

И вот наступил торжественный день. Всё училище построилось на плацу. Под звуки встречного марша внесли Боевое Знамя, на котором всё ещё значилось «Московское Краснознамённое пехотное училище», хотя наименование с момента вручения этой воинской святыни сменилось уже дважды. Теперь училище именовалось: «Московское высшее общевойсковое командное, ордена Ленина Краснознамённое училище имени Верховного Совета РСФСР. Но Боевые Знамёна по таким поводам, как правило, не заменяются.

На плацу по флангам – роты первого и второго батальонов. По центру, перед трибуной – в развёрнутом строю недавние суворовцы, а ныне курсанты 1-й и 4-й рот.

Перед шеренгой – столы, покрытые красным кумачом. На столах красные папки с надписями, сделанными золотом: «Военная присяга». Там же списки новоиспечённых курсантов, где каждый, принявший священную клятву, должен поставить свою подпись.

У столов командир роты, командиры взводов. Курсант Николай Константинов оказался в строю прямо перед столом, за которым – командир роты капитан Бабайцев. Вот тут-то и родился отчаянный план…

По очереди выходили курсанты к столам, брали папку с текстом, раскрывали её и чётким, громким голосом, как и учили, зачитывали текст.

Настала очередь Николая:

– Курсант Константинов! – произнёс своим твёрдым, чуточку скрипучим голосом командир роты.

– Я!

– Ко мне!

Да, такая вот команда: «Ко мне!»

Николай вышел чётким строевым шагом, остановился перед столом и доложил:

– Товарищ капитан, курсант Константинов для принятия Военной Присяги прибыл!

И ответ:

– Курсант Константинов, к принятию Военной Присяги, приступить!

– Есть! – чёткий поворот кругом, уже с папкой в руках.

Теперь её надо раскрыть. Но что это? Курсант Константинов опускает руку с папкой по швам, вытягивается в струнку и начинает говорить громким, ясным голосом:

– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству.

Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

И снова чёткий поворот к столу, доклад о том, что принятие Военной Присяги закончил, и подпись возле своей фамилии, рядом с подписями своих товарищей.

– Становитесь в строй! – голос командира роты с недовольными нотками, взгляд строг.

Наконец до Николая Константинова дошёл смысл – если бы требовалось читать текст наизусть, то и папку бы не давали. Несколько перестарался.

А потом торжественное прохождение торжественным маршем, праздничный обед и… выход в город, первый выход в город, правда не самостоятельный, не по увольнительной, а во главе с командиром взвода. Выход в кино. Билеты взяли заранее. Нужно было поторапливаться.

Причём, кто-то догадался взять эти билеты не в кинотеатр, расположенный где-то поблизости, в Кузьминках, а именно в центре. Ну что ж, хотелось и на метро проехать, и по Москве походить.

А путь в ту пору от училища до центра был совсем не близким. Правда, недолго уже оставалось быть такому долгому пути. Через несколько месяцев после поступления Константинова в училище открыли метро Кузьминки, но это позже. Почти до самого Нового года приходилось ездить на том же, что и теперь, знаменитом курсантском 79-м автобусе до станции метро Автозаводская. А это и тогда было далеко, а теперь, наверное, и вовсе не реально было бы добраться из-за жутких пробок.

Построились, вышли за ворота училища, ну а дальше организованной гурьбой. То есть не строем, но и не отрываясь далеко от командира взвода. Виктор Александрович Минин – человек начитанный, грамотный, уже тогда в нём, младшем офицере, ощущалась внутренняя культура.

Шли, разговаривали, потом, перейдя в ту пору ещё неширокую окружную дорогу – по две полосы в каждом направлении – ждали автобуса.

Автобус шёл ужасно долго. Казалось, шёл целую вечность. Наконец, метро Автозаводская.

Курсанты высыпали из автобуса, и не успел командир взвода глазом повести, как все купили по мороженому, а то и по два. По дороге поесть. Не удивительно, соскучились в училище, в буфете-то, в который ещё надо было успеть забежать, ассортимент обычный – пирожки, булочки, газировка, да сгущёнка. Ну, конечно, и ещё что-то, но перечисленное как раз и составляло рацион курсантов, успевших полакомиться в перерыв, а главное – достояться в очереди.

В очереди была своя особенность. Конечно, выпускники некоторые вели себя по наглому, оттесняли курсантов младших курсов, пролезали вперёд. Но не всегда это получалось. На глазах Николая Константинова одного такого наглеца резко осадили тоже выпускники, но выпускники с суворовскими знаками на гимнастёрках. Один из них указал наглецу на оттеснённого им курсанта:

– Видишь знак? – он кивнул на краб с барельефом Суворова на гимнастёрке второкурсника. – Это – суворовец. Заруби себе на носу. Обидишь кадета с младшего курса, будешь со мной дело иметь!

А тут, возле метро никаких тебе очередей. Купили, кто брикеты, кто эскимо на палочке, кто вафельные стаканчики, и тут же начали срывать бумажки, бросать их в урну, а взоры – на входные двери в метро.

– Стоп! – осадил всех командир взвода. – Прошу в сквер.

Сквер со скамейками, поставленными вокруг какого-то изваяния, был прямо перед входом. Курсанты поспешили занять места, чтобы лакомится сидя.

– В кино опоздаем! – напомнил кто-то.

– А как же можно на ходу, да в военной форме есть мороженое? – спросил Минин. – Я позориться с вами в метро не буду. Ешьте спокойно. Не спешите, не глотайте кусками, а то ещё ангину получите. Потом путь продолжим.

Он не ругал, не упрекал, ничего не объяснял. Просто объяснил всё спокойно и сел в сторонке на скамейку, чтобы подождать, когда курсанты налакомятся.

В кино, конечно, опоздали. Ведь не проглотишь же порцию мороженого в одно мгновение, а некоторые даже по две порции взяли.

Приехали к кинотеатру, посмотрели, какие сеансы будут дальше. Ничего уже не получалось. Не оставалось времени. Так и вернулись в училище. Но этот день не прошёл даром. Во всяком случае для Николая Константинова. На всю жизнь зарубил себе на носу, что, если ты в военной форме, то и вести себя должен не так как окружающие.

Представил себе картину. Едут курсанты по эскалатору, хлюпают мороженым, обсасывая быстро таящее эскимо со всех сторон, а капли летят на прохожих. То же и в вагоне метро. Даже поёжился от такого видения мимолётного.

И не только это понял – понял ещё, что всякая неразумная инициатива наказуема, по одному взгляду ротного во время принятия присяги понял. Хорошо, когда командир умеет довести до своего подчинённого что-то важное не криком, не с помощью упрёков, а одним только взглядом. Военное дело не терпит ни суеты, ни истерик. Военное дело – удел людей с крепкими нервами и сильными характерами. И такие характеры могут и должны воспитываться в базовых военных училищах, в здоровых воинских коллективах.