Kitabı oku: «На далеких окраинах. Погоня за наживой», sayfa 2

III. На Мин-Урюке

Перлович избавился от своего гостя, употребив уловку, хотя и слишком незатейливую, но уже несколько раз удававшуюся ему прежде.

Он очень хорошо знал, что Блюменштант недолго будет его дожидаться: винные пары, с помощью усыпляющей тишины и наступающего мрака, возьмут свое, о дальнейшем Перлович не заботился: он также знал, что капитан проспит у него на террасе до утра, потом выкупается в пруду и, освежившись, забудет, о чем шла речь накануне.

Подтянув подпруги у седла, он сел на своего смирного коня и поехал в русский город¹.

Дорога шла, извиваясь по берегу крутого оврага, скалистые берега которого почти отвесно спускались на зеленеющее, густо заросшее кустарниками дно. Внизу шумел и пенился ручей Боз-Су, перехваченный бесчисленными мельницами самых миниатюрных размеров; кое-где слышались звуки рожков, дающих знать, что та или другая мельница свободна и желающие могут приносить свое зерно для перемола. По чуть заметным тропинкам спускались и поднимались серенькие ишаки с тяжелыми мешками на своих костлявых спинах. Вереницы закутанных сартянок, спешивших куда-то с узелочками в руках, стремительно кидались в сторону и при приближении чуждого всадника прижимались лицом к стенкам. Откуда-то из чащи со свистом вылетел маленький камешек², щелкнулся о дорогу перед самыми ногами чалого и поскакал дальше, рикошетируя по пыльной дороге.

Перлович погнал шибче.

– Экие скоты, – подумал он, – вот этак попадись к ним в руки: живой не выскочишь.

Когда Перлович поравнялся с развалинами кокандской башни и стен старого города, он увидел правильные кварталы европейской части.

Красивые одноэтажные белые домики окаймлялись аллеями молодых, недавно насаженных тополей. Почти всюду, куда только хватало зрение, видны были безобразно перепутанные леса вновь созидающихся построек; на просторных площадях сложены были запасы строевых материалов. Почти в самом центре, из-за громадной палатки с крестом наверху, заменявшей временно церковь, виднелись ярко освещенные окна магазинов. На шоссированных, прямых и широких улицах кипела жизнь: сновали экипажи, всадники и пешеходы. Днем все живое пряталось от невыносимой жары, зато вечером, когда зной сменялся оживительной, полной аромата прохладой, все, что только могло двигаться, выходило на улицы.

Просторно и широко раскинулся новый, словно из земли выросший город, но все в нем, на что только вы ни обращали внимание, поражало своею недоконченностью. Казалось, каждая встретившаяся личность, каждый предмет, деревцо, вновь посаженное, узорный заборчик, камни, заново отесанные, – короче, все говорило: «Что с нас взять, мы еще пока на биваках. Вот, погодите, после что будет».

Это город-лагерь, и долго еще на нем будет лежать эта своеобразная печать, несмотря на то, что уже много семейств прочно основалось в своем новом отечестве и ввело в обыденную колею свою семейную и общественную жизнь.

Задумался Перлович, глядя на картину, раскинувшуюся у него перед глазами. Он стоял на высокой горе, на повороте Большой Чимкентской дороги, и мог рассмотреть весь город, что называется, с птичьего полета.

С каждым днем, – думал он, – прибывает и прибывает население нового города, не по дням, а по часам увеличиваются новые потребности… Следи за ними, Станислав Матвеевич, изучай эти самые потребности, изыскивай все способы к их удовлетворению, предупреждай их, если сможешь… В этом-то и кроется вся сила, вся тайна науки обогащаться… С пустыми руками приезжают сюда люди, и, смотришь, через год уже ворочают изрядными рычагами, действуют, а ведь люди эти из той же глины сделаны – не из золота… Расщедрилась судьба, послала тебе средства, и средства изрядные, мозгами тоже не обидела, – ну, и орудуй…

Лошадь храпнула и шарахнулась в сторону, всадник чуть не вылетел из седла.

Длинная, худая, как скелет, почти черная фигура, вся обнаженная, за исключением только нижней части туловища, где болталась грязная рваная тряпка, в двух шагах от Перловича, протягивала к нему дрожащую руку.

Красные, воспаленные глаза гноились и усиленно моргали, вместо носа зияло отвратительное отверстие, седые клочья окаймляли беззубый рот.

– Аман, урус! силлау¹. – гнусило несчастное существо и потянулось к поводьям уздечки.

– Прочь! – крикнул Перлович и замахнулся нагайкой.

– Акча, тюра, азрак… акча²Ой! ой-ой!..

Старик нищий схватился за голову руками и упал, опрокинутый лошадью.

Перлович поскакал дальше.

Тяжело приподнялось бронзовое тело с пыльной дороги. Сквозь дряблые, поблекшие десны глухо прорывались невнятные проклятия вслед удаляющемуся всаднику.

С горы, подтормозив заднее колесо, медленно сползал дорожный тарантас с фордеком³. Густой слой пыли покрывал все: и растреснувшуюся кожу экипажа, не выдержавшую сорокаградусной жары, и сбрую, и лошадей с потертыми плечами и спинами, и ямщика-татарина в остроконечной войлочной шапке, и целую пирамиду сундуков и чемоданов, хитро пристроенных сзади на фальшивых дрогах…

Много тысяч верст катилось это произведение казанских кузниц: и на волах, и на лошадях, и на верблюдах, расшаталось оно, словно расплюснулось, дребезжит своими винтами и гайками и, глухо прогремев по мосту, скрывается в остатках триумфальной арки, построенной для въезда губернатора услужливым, в подобных случаях, купечеством.

Из окна тарантаса выглядывал красивый, почти античный, женский профиль, из-за него виднелись полосатый чепец и зеленые очки-наглазники, принадлежащие другой спутнице.

Какой-то всадник, в красных панталонах и белой шелковой рубахе с офицерскими погонами, задержал свою лошадь у самого экипажа, с любопытством посмотрел на проезжих, потянул носом тонкий запах пачули, распространявшийся от античного профиля, и поскакал дальше.

По дороге, ведущей к Мин-Урюку ^{3 4}, подымались облака пыли: быстро неслась оживленная кавалькада…

Впереди всех бойко семенил ногами белый иноходец, длинный шлейф черной амазонки развевался по ветру, открыв стройные ножки в отороченных кружевом панталончиках.

– Послушайте, барыня, не гоните так моего Бельчика, – говорил купец Хмуров, с трудом догоняя белого иноходца. – Да дайте ж ему дух перевести… фу ты, право!..

– Кажется, вы в этом больше нуждаетесь, чем ваш Бельчик, – заметила красивая наездница, сверкнув из-под густого вуаля глазами.

– Это почему-с?..

– Да вольно ж вам наряжаться в этот дурацкий кафтан. Вон тем, я думаю, и в кителях жарко.

Она указала назад своим хлыстиком.

Хмуров был в суконном кафтане русского покроя, перетянутом золотым поясом с цветными эмалевыми бляхами.

– Ну, хоть и не потому, – возразил Хмуров… – Вон, поглядите-ка, видите – сюда спускается…

– Кто это?

– А это наш новый негоциант…

– Перлович?..

– Он самый… Я, знаете, хочу его к нам пристроить: мы его придержим с нами, а там – ко мне. Сведу его со Спелохватовым – пускай потягается…

Они поехали шагом. Остальные члены кавалькады стали понемногу догонять передних.

– Станислав Матвеевич! – кричал рыжий артиллерист. – Вы там не переедете, возьмите немного поправее! Там уже.

– Это он недавно купил чалого, – заметил один офицер другому и приподнял фуражку, отвечая на поклон издали Перловича.

– Недавно, должно быть, у него прежде был вороной с лысиной.

– Вас нигде не видно, Станислав Матвеевич, – сказала амазонка, когда Перлович неловко перескочил канаву, причем чуть не вылетел из седла, и подъехал к обществу. – Вы совсем пропадаете на вашей даче.

– В оборотах погряз, – вставил Хмуров, – такие дела заводит, что скоро всех нас подорвет.

– Ну, вас-то не скоро подорвешь, – огрызнулся Перлович.

– Вы не поверите, Марфа Васильевна, времени свободного так мало, так мало… Мое почтение, капитан!.. Здравствуйте, господа… Да, к тому же, я живу так далеко…

– Мы все к вам как-нибудь нагрянем гуртом, – перебил рыжий артиллерист.

– А ты, – Хмуров имел привычку скоро сходиться на ты, – к тому времени кое-что в лед заруби, понимаешь… Ты куда это ехал-то?

– Поезжайте с нами, – приглашала его амазонка. – Конечно, если вы не имеете чего-нибудь более интересного…

– Извините… Я, собственно, ехал к вам… к тебе, – поправился Перлович, обращаясь к Хмурову, – а пока – в город, по одному делу, – он наклонился к Хмурову и понизил голос. – Ну, так вот, видишь ли, надо повидать кое-кого.

– Кого, кого? – наступал Хмуров.

– Захо⁵, да еще, вот, Федорова⁶.

– Стой! Этих жидов ты сегодня у меня увидишь… такой ансамбль соберется…

– Итак… – протянула Марфа Васильевна.

– Да что с ним говорить! Не пускать его, да и только, – решил Хмуров и заворотил коня Перловича.

Кавалькада тронулась.

– Вы, говорят, устроились не хуже бухарского эмира, – начала Марфа Васильевна, поравнявшись с новым членом кавалькады.

– Ну, уж это слишком.

– Помните – в Самаре… Мы встретились, если не ошибаюсь, на Самолетской пристани.

Перлович передернул поводья своей лошади, отчего та задрала морду кверху и засеменила ногами.

– Вы, кажется, служить собрались здесь? – допрашивала наездница.

– А теперь нашел выгоднее бросить службу…

– Отчего выгоднее?

– У вас вон шлейф разорвался, – круто повернул Перлович, и ни за что ни про что огрел чалого хлыстом по боку.

Их обогнала коляска парою, сопровождаемая неизбежными конвойными казаками. В экипаже сидел красивый полный генерал с дамою сурового вида.

Рыжий артиллерист и остальные офицеры приняли солидный вид и приложили руки к козырькам фуражек. Хмуров почтительно раскланялся и даже произнес с гостинодворской вежливостью: «Мое почтение-с, ваше превосходительство-с…», хотя генерал никак не мог его слышать. Марфа Васильевна скромно опустила глазки, Перлович нагнулся к стремени и что-то очень долго поправлял гайку на ремне.

Коляска скрылась за поворотом…

Довольно большое пространство, усаженное правильными рядами старых, раскидистых абрикосовых деревьев, кишело гуляющими. Разноцветные фонари ясными точками искрились во мраке, в глубине рощи, и бледнели по окраинам, где им приходилось еще побороться со слабыми лучами угасающего дневного света. Сквозь деревья виднелись какие-то постройки, флюгера, полосатые навесы, в этих пунктах освещение было ярче и гремела военная музыка.

Часть этого гульбища была огорожена решеткою: она предназначалась для привилегированной публики… Вдоль этой решетки, по наружной стороне, стояли десятка два длинных приземистых дрожек в одну лошадь, так называемых долгуш, две коляски и множество верховых лошадей, оседланных русскими и азиатскими седлами. Группы оборванных сартов, евреев, туземцев, преимущественно детей, жались к самой решетке, пытаясь разглядеть, как забавляются «урусы».

– Эй, пошли прочь… Гайда! гайда!.. – помахивая нагайкой, разгонял Хмуров толпу у ворот, когда кавалькада прибыла на место.

Рыжий артиллерист почти свалился со своей лошади и уже стоял у шлейфа Марфы Васильевны, готовый принять ее, хотя на одно мгновение, в свои объятия.

– Позвольте, – сказала она, отстраняя эту услугу, и соскочила на землю без помощи протянутых к ней рук.

– Такие прыжки не совсем безопасны, – произнес рыжий артиллерист, стараясь улыбнуться как только возможно язвительней.

– Не беспокойтесь, я не беременна, – ответила Марфа Васильевна, прикладывая свой шлейф к поясу.

Хмуров усердно обчищал пыль с черного платья амазонки, пустив в ход свою меховую шапочку, что оказалось очень удобным.

Все общество вошло в сад.

Впереди – Марфа Васильевна под руку с Хмуровым, она сообщала что-то Перловичу, который шел рядом, с другой стороны; за ними – рыжий артиллерист, все еще продолжая язвительно улыбаться. Далее – остальные члены кавалькады, которые и разбрелись тотчас же по сторонам.

Ближе к освещенным ярче других палаткам буфета расставлены были крашеные столики и деревянные стулья, между ними, по разным направлениям, сновала прислуга, слышались громкие требования, звон посуды, хлопанье пробок, и если бы не чалмы и яркие халаты, там и сям видневшиеся в толпе, да этот теплый, мягкий, охватывающий, словно бархатом, воздух, то можно было бы подумать, что находишься на одном из наших загородных гульбищ.

В павильоне, задрапированном полосатым тиком, с дощатым некрашеным полом, два офицера-линейца степного происхождения и статный адъютант с ярко-красным орденским бантом⁷ на белом кителе отхватывали разухабистую польку.

У одного из столов, поближе к проходной дорожке, сидели две личности в неопределенных костюмах: они пили красное вино местного первушинского⁸ приготовления. Стаканы были почти допиты, бутылка, не убранная еще со стола, была совершенно пуста.

– Что, в бутылке ничего нет? – спросил один.

– Пусто… – отвечал другой, приподняв и тряхнув бутылку.

– Ну, доливай свой стакан, да и мой, кстати…

– Пусто, тебе говорят.

– Ничего, наливай…

– Я, брат, не Боско… ⁹

– Нет, я это к тому говорю, что если бы ты из пустой бутылки начал наливать и вино полилось бы…

– Это было бы странно.

– Зато выгодно.

– Выгодно?

– Ну вот, нам странно, а ему выгодно…

Он указал глазами на Перловича, который в эту минуту подошел к ближайшему фонарю закурить сигару.

Оба помолчали и стали насвистывать персидский марш.

– Батогов с передовой линии приехал.

– Ты его видел?

– Да, сегодня у Спелохватова. Приехал, говорит, поправляться, а то совсем продулся.

– Еще бы, дураком играл: закладывает чистые, а ему понтируют на мелок.

– Цены деньгам не знает. Легко пришло, легко и ушло.

– У того не уходит.

– Тот, брат, помесь жида с ляхом, на немецкой подкладке, – порода, на сей предмет приспособленная.

– Это точно, что приспособленная.

– А что если бы нам какая-нибудь благодать с небеси – бряк… Эк ее заливается! А ведь барынька хоть куда… просто дух захватывает.

Последнее было произнесено по поводу звонкого смеха Марфы Васильевны, пронесшегося из уютного уголка сада, где Хмуров угощал все общество замороженным шампанским.

– Кто это? – спросила Марфа Васильевна, пристально всматриваясь в глубину аллеи. Там шел человек среднего роста с большою, темною бородою, на нем были высокие походные сапоги и вместо кителя – белая шелковая рубаха с погонами, через плечо, на тонком ремне, висела кавказская шашка.

– Кто это? – повторила свой вопрос Марфа Васильевна. – Я его никогда здесь не видела.

Перлович взглянул, побледнел и сделал вид, что не слышит вопроса. Хмуров занят был откручиванием проволоки у новой бутылки, прочие тоже никто не заметили новоприбывшего, да и сам он словно сквозь землю провалился, свернув в боковую аллею.

– Как было бы прекрасно, если бы не эти проклятые комары, – произнес Перлович с заметным смущением, дав разговору новое направление.

– Это еще что! – начал один из собеседников, – это еще очень сносно, а то, вы представить себе не можете, раз в Кармакчах мне пришлось ночевать на открытом воздухе: тут, знаете, сейчас камыши – это ужасно! Пробовал курить – не помогает, завернулся с головою под простыню – дышать невозможно…

– Пью за ваше здоровье, Марфа Васильевна! – отчеканил рыжий артиллерист и приподнял стакан.

– Пейте, – произнесла она, слегка повернув свою голову.

– Чокнемтесь…

Марфа Васильевна протянула стакан. Рыжий артиллерист быстро наклонился через стол и чмокнул протянутую руку.

– Это еще что за глуп… нежности? – поправилась Марфа Васильевна и быстро отдернула руку. Стакан выскользнул из облитых вином пальцев и покатился по столу.

Рыжий артиллерист вскочил, хотел что-то сказать, заикнулся и, повернувшись, быстро вышел из павильончика.

– Ну, за что вы его обидели? – начал Хмуров.

– Кто его обижал?.. Так комары в Кармакчах сильно кусаются? – обратилась она к тому, чей рассказ был прерван тостом рыжего артиллериста…

Неловко шагая в своих широких кожаных шароварах, вовсе не приспособленных к пешей ходьбе, в красном расшитом халате, в тюрбане из красного же куска шерстяной ткани, подходил к столу молодой туземец, по типу – узбек, оставляя на песке дорожки глубокие следы острых металлических каблуков. Это был очень красивый парень с яркими белыми зубами, способными жевать свинцовые нули, с едва пробивающимися усами, с веселой, хотя несколько глуповатою улыбкой.

– А, здравствуй, приятель! – произнес Хмуров, по-видимому, узнав джигита¹⁰.

– Аман, – отвечал тот и обратился к Перловичу.

– Эй, тюра! Мой тюра зовет, вон там. – Джигит указал рукою к воротам сада. – «Поди, Юсуп, скажи Перлович-тюра, чтоб сейчас пришел», – говорил он ломаным русским языком.

– Это Батогова джигит, – объяснил Хмуров в ответ на вопросительный взгляд Марфы Васильевны.

Джигит пристально смотрел на русскую женщину, улыбка его росла все шире и шире.

– Эх! хорош марджа⁴якши¹¹ ой! ой! – бормотал наивный узбек.

– Вот и этот тоже, – произнесла Марфа Васильевна и расхохоталась.

Перлович встал и отвел джигита в сторону. Он несколько минут говорил с ним вполголоса и закончил словами:

– Завтра утром… так и скажи… завтра.

После этого джигит пошел к воротам, оглянувшись раза два на Марфу Васильевну.

Весь запыхавшись, бежал с салфеткой в руке один из буфетных прислужников. Из боковой аллеи выскочил другой, тоже в взволнованном виде, с разорванною полою фрака:

– Поймал?!

– Пойди, поймай… Я к воротам, а они – через забор.

– Тоже чиновники прозываются… эх!..

– Много напили?

– На три с четвертью… Ах, Господи! Народу много – прислуги мало: нешто за всеми углядишь!

– Где углядеть! Слышь! Федор Иванович кличет.

– Однако мне пора и домой, – сказал Хмуров, поднимаясь со стула. – То же ведь хозяйственные распоряжения надо сделать.

– Ну, что же, поезжайте, мы еще посидим. Перлович, вы не откажетесь быть моим кавалером?

– О, конечно, мне будет это очень приятно… Я вполне… я… – бормотал Перлович.

Он совершенно растерялся. С той минуты, когда он поговорил с джигитом Батогова, даже раньше, когда Марфа Васильевна заметила кого-то в конце аллеи, он был совершенно не в своей тарелке.

– Что с вами? – спросила она своего нового кавалера.

Хмуров уже уехал, и они остались вдвоем.

– Мне что-то нездоровится…

– Вздор, вы просто смущены.

– Вот еще!

– Вы получили нехорошие вести… этот джигит…

– Марфа Васильевна, что вас так занимают мои дела? Ну, пожар, разоренье, караваны мои ограбили, дачу сожгли – Господи Боже мой! Да вам-то что до этого?

Видно было, что Перлович был очень раздражен, когда произносил эту тираду.

– Ну, довольно, довольно, положим, что ничего подобного не случилось, но, во всяком случае, волноваться нечего. Пойдемте, в этой беседке страшно накурено и вином пахнет. Пройдемтесь но дорожкам. Э, да никак все почти разъехались?

Они встали и пошли к павильону для танцев, где уже никого не было и музыканты убирали пюпитры.

Несколько раз они прошлись по саду.

– Вот мой Бельчик, – указала Марфа Васильевна на белую голову лошади, видневшуюся сквозь решетку.

Она начала откалывать шлейф и нечаянно уронила хлыст. Когда Перлович поднял его и подавал Марфе Васильевне, то заметил, что она пристально всматривается в кого-то. Ему показалось сначала, что на него, но потом он увидел, что взгляд этот устремлен на того, кто находился сзади Перловича, по одному с ним направлению. Перлович невольно задрожал и обернулся.

Не более как в трех шагах от них стоял тот самый бородач, который так смутил его своим появлением час тому назад.

– Тебя никак в генералы произвели? – спросил он Перловича.

– Я, может быть, стесняю вас? – сказала Марфа Васильевна и отошла.

– О нет, сударыня, извините, я не имею чести знать ваше имя. Да, в генералы произвели, – продолжал он, обратившись к Перловичу. – Как же, посылаю джигита, говорит: завтра – совсем по-генеральски…

Бородастый незнакомец пошел в глубину сада. Перлович машинально шагнул за ним.

Марфа Васильевна осталась одна. Несмотря на свою бойкость, она несколько струсила, потому что, по местным нравам, это было не совсем безопасно, и она могла рассчитывать на всякую неприятность со стороны запоздавших посетителей Мин-Урюка. Уже раза два какие-то подозрительные личности проходили близко от Марфы Васильевны, искоса поглядывая на красивую женщину.

Вдруг, словно из-под земли, перед нею очутился рыжий артиллерист. Марфа Васильевна вздрогнула, даже слегка вскрикнула.

– Чего же вы испугались?.. – начал рыжий артиллерист. Он стоял перед нею в самой скромной, почтительной позе, даже шапки не было у него на голове, он ее снял и мял в руках, как провинившийся школьник перед учителем.

– Я не мог уехать из сада, не видавшись с вами. Я сделал глупость. Простите… Будьте уверены, Марфа Васильевна, что подобной выходки не повторится…

Он говорил даже с некоторым жаром.

– Простите же, – продолжал он, – я до тех пор не успокоюсь, пока не уверюсь, что вы на меня не сердитесь.

Марфа Васильевна улыбнулась. К ней вернулась уже ее смелость, она успокоилась.

– Хоть вы и раскаиваетесь, – начала она, смеясь, – но все-таки получите достойное наказание.

– Я на все согласен!

– Вы должны меня проводить в город. Перлович исчез и, кажется, не скоро явится. Едемте.

Рыжий артиллерист кинулся отвязывать Бельчика.

Когда они отъехали от ворот сада, из-за другой стороны выехали еще два всадника, держа наискось, наперерез их дороги. Потом они приостановились, дали проехать Марфе Васильевне со своим кавалером и тронулись вслед за ними в почтительном отдалении.

Несмотря на темноту, можно было рассмотреть, что рыжий артиллерист разменялся с одним из всадников каким-то странным сигналом.

Марфа Васильевна ничего не замечала и заигрывала со своим Бельчиком, слегка щелкая хлыстиком по кончикам его ушей, отчего конь тряс головой, мелодично гремя мелкими металлическими украшениями кашгарской уздечки.

Перлович и человек с большой бородой забрались в самую глушь опустелого «Мин-Урюка». Перлович горячился.

– Батогов, я вам говорю: это эксплуатация! Скажу более: это не совсем честная эксплуатация.

– Ну, честь тут ни при чем, – вставил человек с бородою, которого Перлович назвал Батоговым.

– Мы с вами, – Перлович все время говорил Батогову «вы», несмотря на то, что последний относительно его употреблял другое местоимение, – разошлись при совершенно равных условиях, я не виноват, что вы не умели воспользоваться тем, что вам попало прямо в руки.

– Оставим и это… – проговорил Батогов.

– Нет, не оставим… Сотня по сотне вы перебрали у меня более пяти тысяч.

– Да, а разве, черт возьми, не возвращал я тебе, когда выигрывал, я даже возвращал более: я надбавлял также жидовские проценты, которые ты берешь с других…

– Когда выигрывал, когда выигрывал, – повторял Перлович. – Ну, а когда проигрывал… что было чаще, что было почти постоянно…

– Тогда, понятно, я не мог заплатить…

– Да, не мог, но согласитесь же, Батогов, если подобный порядок вещей будет продолжаться, что же останется у меня? Вы высасываете у меня капля по капле все, что я приобретаю трудом…

– Давая взаймы по двадцати процентов, – опять вставил Батогов…

– Это не ваше дело. Я веду торговые обороты, рискую, я отказываю себе почти во всем, имея одну цель впереди, я иду к этой цели, и на дороге постоянно натыкаюсь на вас, вы мне отравляете все мое существование… Для чего я хлопочу, если все это идет в бездонную яму?.. Я разве знаю границы ваших требований, разве вы их знаете сами?..

– Постой-ка, вот ты тут речи произносишь, а время идет: ты, во-первых, меня задерживаешь, а во-вторых, тебя дожидается барыня у ворот, и очень красивая барыня!..

– Я не могу вам более ничего дать.

– Ну, и не давай…

– Да, не дам. Помните, что мне нечего вас бояться.

– Конечно, что же во мне страшного?

– Выдавая меня, вы и сами лезете в петлю.

– Ну, понятно.

– Прощайте!

Перлович встал со скамьи, на которой они оба сидели, и сделал несколько шагов.

– Прощай, брат, – спокойно произнес Батогов и не трогался с места.

Перлович быстро вернулся.

– Батогов, я вам завтра дам эти деньги… – в тоне Перловича зазвучали просительные ноты. – Завтра, приезжайте ко мне на дачу…

– Завтра мне не нужно будет. Ступай же скорее! Ведь говорят же тебе, что тебя ждут.

– Сегодня со мною нет денег… я бы рад, но…

– Не ври, пожалуйста, они всегда при тебе…

– Ах, да идите.

Перлович сел на скамью и черкнул спичкой: загорелся синеватый огонек. Неловко придерживая спичку и в то же время достав из бокового кармана бумажник, он начал отсчитывать деньги.

– Ну, вот, давно бы так, – произнес Батогов, принимая маленькую пачку бумажек. – Юсуп! Лошадей!..

Тут только Перлович заметил, что около них на траве сидел на корточках¹² туземец, джигит Батогова.

Непроницаемая темнота охватила всадника, когда Перлович, доверившись зоркости своего чалого коня, рысил к городу. Вдали, почти на горизонте, мелькали красноватые огоньки. Густая пыль не успела еще улечься и почти неподвижно стояла в воздухе.