Kitabı oku: «Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914-1919», sayfa 3

Глава 5

Наступил безрадостный 1916 год, и внешний вид улиц Петрограда отражал общие настроения. Ввели нормирование продовольствия, женщины в невообразимых одеждах часами стояли в длинных очередях за хлебом. Эти толпы людей неопрятного вида производили удручающее впечатление. В ряде районов страны имелись хлебные запасы, но в условиях расстройства железнодорожного сообщения густонаселенные центры страдали от нехватки еды.

Люди выглядели озлобленными и угрюмыми. Они набивались в трамваи плотной массой, толкались и были готовы вцепиться друг другу в горло по малейшему поводу. Все лучшие лошади и автомобили были реквизированы армией, оставшиеся клячи и старые колымаги придавали городу неприглядный вид. Не украшали его и резервисты второй и третьей очереди, занимавшиеся строевой подготовкой на улицах: пожилым мужчинам, часто с брюшком, явно недоставало лихой военной выправки; в свободное время эти солдаты в своей мешковатой форме выглядели особенно нелепо и неловко поеживались под пристальными взглядами патрулей военной полиции.

Мировая война продолжалась уже третий год, и Россия, подобно всем другим странам, переживала состояние усталости. Не произошло никаких существенных сдвигов, мир был так же далек, как и прежде. Когда пришли вести о впечатляющих успехах русских войск на Турецком фронте и блестящем наступлении генерала Брусилова против австрийцев, временно вернулись надежды на лучшее. Однако ожидание победы постепенно сошло на нет, общественное внимание вновь переключилось на правительство, которое, казалось, стремилось парализовать действия армии.

Ни одно правительство не может провести страну через войну, не подвергаясь критике. Люди легко забывают о том, что война требует жертв, и ожидают от власти невозможного. Когда отсутствуют достижения в компенсации за неизбежные жертвы, патриоты обрушиваются на лиц, занимающих руководящие посты, а общественное мнение требует замены их другими, способными добиться осязаемых результатов. Справедливы обвинения против власть имущих или нет, но неизбежно следуют перемены в правительстве, ради того чтобы сохранялась вера народа в конечную победу.

Требования смены руководства звучали в каждой стране, участвовавшей в войне. В Англии пришлось уйти в отставку Асквиту, и Ллойд Джордж сформировал новый кабинет министров. Во Франции к руководству призвали 76-летнего Клемансо. В Германии Бетману-Гольвегу пришлось уступить место преемнику. В большинстве случаев новые руководители не смогли сделать больше, чем предшественники, но перемены во власти сами по себе были призваны укрепить моральный дух нации.

Российские власти тоже прибегали к средствам спасения от быстро нарастающего недовольства. Но если в других странах кадровые перестановки во власти давали нужный эффект, восстанавливали доверие общества и здравый смысл диктовал выдвижение людей, способных привлечь внимание соотечественников, в России каждая такая перестановка неизменно влекла за собой ухудшение ситуации. В период, когда спасти положение мог лишь популярный деятель, наделенный исключительными способностями и обладающий безупречной репутацией, правительство возглавил новый премьер-министр.

Если деморализация страны планировалась заранее, то для этого нельзя было изобрести средства лучшего, чем назначение в качестве главы кабинета Штюрмера. Престарелый бездарный бюрократ, он мгновенно возбудил в общественном мнении новые страхи и сомнения. Назначение Штюрмера открыто приписывали влиянию Распутина, и человек подобного уровня, без сомнения, годился лишь на роль орудия в руках интриганов, не более того. Вдобавок он был известен своими прогерманскими настроениями.

После прихода Штюрмера, словно в подтверждение сомнений в дееспособности властей предержащих, последовала отставка министра иностранных дел Сазонова. Этот способный, образованный и честный человек снискал в обществе уважения больше, чем любой другой член кабинета. Люди считали, что его присутствие в правительстве способствовало срыву германских интриг и служило гарантией того, что правительство не поступится национальными интересами.

Когда газеты опубликовали краткое сообщение об отставке Сазонова, общество оцепенело. Все пришли к заключению, что прогерманская партия в правительстве добилась важной победы. Это впечатление усугублялось тем, что ненавистный Штюрмер получил портфель министра иностранных дел в дополнение к своим функциям в качестве главы правительства.

Последний удар обществу нанесло назначение на пост министра внутренних дел Протопопова. Беспринципный и крайне сумасбродный, он был не в состоянии выработать или проводить какую-либо политику. В условиях войны Протопопов по возвращении в Россию из Англии вступил в Стокгольме в контакт с неофициальными представителями германских властей. Этим он заслужил в общественном мнении клеймо предателя. Новый министр внутренних дел тоже являлся близким другом Распутина и принадлежал к деятелям, вызывавшим подозрения и тревогу россиян.

Назначение таких людей на ключевые государственные посты производило ошеломляющее впечатление, общество пыталось найти объяснение столь самоубийственному курсу. Напрашивался вывод, что правительство замышляет внезапный поворот во внешней политике и что формирование кабинета министров из сомнительных деятелей является предварительным шагом в этом направлении. Объяснение могло быть одно: правительство совершенно потеряло голову и находится на грани краха. Это подкреплялось и бесконечными мелкими кадровыми перестановками, сопровождавшими основные, столь же нелепые назначения. Министров кабинета отправляли в отставку, вновь назначали, перемещали из департамента в департамент, пока газеты не принялись открыто высмеивать каждую перестановку как «министерскую чехарду».

Когда, выступая в Думе, профессор Милюков задал знаменитый вопрос: «Что это: измена или глупость?» – он лишь озвучил сомнения, терзавшие россиян. Каков бы ни был ответ на этот вопрос, становилось абсолютно очевидным, что, пока штюрмеры и Протопоповы продолжают править в России, надежды на победу неосуществимы.

Это произвело соответствующий эффект. В основном жизнь общества в месяцы, непосредственно предшествовавшие революции, протекала вполне нормально. Ее ежедневный распорядок не менялся, люди занимались привычными делами. Продолжали функционировать развлекательные учреждения: театры, кино, концертные залы, благотворительные базары. Однако люди пытались найти новые способы избавления от депрессивного состояния.

В общество внедрились йога и другие метафизические учения, которые получили широкое распространение. В качестве другой крайности, естественное и здоровое веселье уступило место необузданным эмоциям. Один из наиболее популярных персонажей в водевилях появлялся в белом облачении Пьеро на фоне черной бархатной занавеси. С лицом, покрытым толстым слоем пудры, он выглядел призраком на черном фоне. Этот бесконечно трогательный персонаж, поющий печальные песни жалобным голосом, внушал аудитории чувство безнадежности и вызывал сочувственные аплодисменты.

Причуды играли ведущую роль во всех видах искусства. Модным поэтом стал Игорь Северянин, стихи которого были насыщены огромным количеством «сверхизысканной» лексики, перенасыщены неологизмами, изощренными фантазиями, увлекавшими усталых людей в экзотические страны – «из Москвы в Нагасаки, из Нью-Йорка на Марс», рассказывали о тропических морях и замках, об изысканных наслаждениях «ананасами в шампанском», о желании «трагедию жизни превратить в грезофарс».

Однажды в субботу, получив увольнительные на выходные дни, я и мой товарищ по училищу решили посетить концерт, где Игорь Северянин выступал с чтением своих стихов. Среди почитателей его таланта такие выступления получили известность как «поэзоконцерты». Заняв в зале свои места, мы тотчас окунулись в атмосферу эмоционального напряжения. Когда на сцену вышел Северянин, его встретила буря аплодисментов, вслед за которой сразу же установилась томительная тишина ожидания. Поэт, высокий, не слишком пропорционально сложенный мужчина с головой и руками, как-то не соответствовавшими его фигуре, неуклюже двинулся по сцене в один из углов и начал чтение стихов под сопровождение фортепьяно.

Поэтические произведения, декламировавшиеся в странной монотонной манере, следовали одно за другим без малейшей перемены в темпе или тональности. Выступление показалось нам бессмысленным и абсурдным, но на аудиторию произвело поразительное впечатление. У части присутствовавших на глаза навернулись слезы, другие рыдали непосредственно в моменты поэтических «заклинаний», третьи казались загипнотизированными странными словами и беспрерывной декламацией. Каждый из присутствующих стремился показать, что ценит и чувствует стихи больше и сильнее, чем сосед. Воздух был словно наэлектризован.

Как только декламация закончилась, мы с приятелем поспешно надели пальто и направились к двери. На ступенях лестницы, по которой мы спускались, нам встретилась женщина с растрепанными волосами. Она схватила за локоть моего товарища и прокричала:

– Где он?! Где мой луч света?!

Мой друг ответил с подчеркнутой вежливостью:

– Мадемуазель, если есть проблемы с лучами света, вам лучше обратиться к швейцару.

Женщина окинула его остекленевшим, невидящим взглядом и поспешила вверх по лестнице. Мы прошли несколько кварталов по зимнему, морозному Петербургу, прежде чем смогли освободиться от ощущения массовой истерии.

Это было, конечно, крайнее ее проявление, и, как правило, состояние людей выражалось в не столь яркой форме. Более распространено было молчаливое принятие неизбежного, апатия, которую прошибить было невозможно. Исключением стала неожиданная насильственная смерть Распутина. Вести о ней поступили за несколько дней до Рождества и вселили на короткое время надежду на освобождение от мороки.

В училище мы покупали утренние газеты, когда возвращались после завтрака из просторной столовой в казармы. В тот день достаточно было беглого взгляда на газету, чтобы понять: произошло важное событие.

Цензоры вымарали целые колонки, на первой странице в разных местах газетных листов проглядывали на белом поле лишь фрагменты печатного текста. Оставалось несколько слов, которые весьма невнятно поведали историю об обнаружении подо льдом тела Распутина.

Курсанты сдержанно выражали свои чувства. Они перекинулись о событии лишь несколькими словами, но можно было безошибочно определить, что оно радует их. Люди, организовавшие убийство Распутина, воспринимались как патриоты, избавившие страну от злейшего врага. Перспективы грядущего года виделись в радужном свете, и курсанты уходили на рождественские каникулы в радостном настроении, отражавшем общее состояние умов в стране.

Однако ожившие было надежды оказались напрасными. Очень скоро стало очевидным, что, хотя Распутина не стало, его влияние продолжало воздействовать на ход событий. Протопопов и несколько других столь же одиозных деятелей поддерживали тесные контакты с императрицей, определяя политику и ведя страну к пропасти. Под их руководством правительство допускало одну глупость за другой, восстанавливая против себя общество и вселяя отчаяние в души русских патриотов.

Глава 6

Революция в марте (по старому стилю. – Примеч. пер.) заранее не планировалась. Гнев вывел людей на улицы Петрограда протестовать против безнадежной глупости правительства. Они вышли бунтовать, но не встретили никакого сопротивления и обнаружили, к своему удивлению, что совершили революцию. Пораженные неожиданной победой, массы людей стали искать руководителей и, разумеется, направились в Думу – единственную ветвь власти, избранную всенародным голосованием.

До последнего дня думские лидеры не подозревали о таком повороте событий. Они одновременно и стремились погасить революционную волну, и пользовались уличными беспорядками в качестве средства вразумления правительства. Неожиданно они поняли, что русская монархия уходит в прошлое и что они востребованы в качестве ее преемников. Лидеры либеральных и радикальных оппозиционных партий без воодушевления встретили необходимость выбора между взятием в свои руки руля правления страной и попустительством ее дрейфу в сторону анархии.

Лишь в министерстве внутренних дел предвидели общественную бурю, но сумасбродный Протопопов воспринимал сигналы об этом без всякой тревоги. Он считал, что открытый бунт даст повод для подавления его силой. Соответственно, полицию Петрограда вооружили армейскими пулеметами и приказали ей действовать без предварительного уведомления.

Непосредственной причиной революции стал промышленный кризис. Заводские рабочие бастовали и устраивали уличные демонстрации, протестуя против нехватки продовольствия и несоответствия зарплаты и стоимости жизни. Вначале демонстрации носили мирный характер, но затем последовали уличные столкновения, полиция пыталась разогнать бунтовщиков, были вызваны и наличные армейские подразделения.

Большой гарнизон Петрограда тогда целиком состоял из резервных частей. Мужчины среднего возраста и молодые люди месяцами жили вместе с немногими военнослужащими регулярной армии в переполненных казармах в атмосфере все нараставшего недовольства. Ими командовали офицеры, находившиеся на излечении и считавшие дни до возвращения в свои полки, а также юнцы, только что выпущенные из училищ и получившие свои первые назначения. Резервные части не отличались дисциплинированностью, а между офицерами и подчиненными необходимого взаимопонимания не налаживалось.

Когда солдатам приказывали подавить беспорядки, они отказывались стрелять в бастующих, а напротив, нападали на полицию. Небоеспособные воинские подразделения спешно вернули в казармы, но мятежные настроения уже захватили солдат, и сдержать их не представлялось возможным. Полицейские, вооруженные ружьями и пулеметами, держались до конца, но численное превосходство толпы не оставляло им никаких шансов. В невероятно короткий срок Петроград оказался в руках восставших. В столице торжествовали уличные толпы, централизованный государственный механизм рухнул, а остальная часть страны восприняла революцию как свершившийся факт. Но пока шли уличные бои, лишь немногие представляли себе значимость случившегося.

Первые беспорядки начались в середине недели, и хотя в газетах о них не упоминалось, слухи о мятеже проникли в училище. Они обрастали подробностями, и курсанты стали подумывать о том, не отменят ли увольнительные в выходной день. Беспорядкам большого значения никто не придавал, но существовали опасения, что начальство постарается в качестве меры предосторожности держать курсантов подальше от мятежников. К нашему большому облегчению, сразу же после субботних занятий мы услышали обычные приказы:

– Курсантам одеться на выход и явиться к дежурному офицеру!

Через несколько минут большинство из нас уже находились в раздевалке, переодеваясь из рабочей в обычную военную форму. По пути домой я не заметил ничего необычного, хотя старательно пытался отыскать следы подтверждения слухов. Днем я впервые услышал рассказ очевидца. Мама пришла поздно и сообщила, что трамвай, в котором она ехала, был остановлен толпой. Пассажирам велели покинуть вагон и, как только они это сделали, стекла в окнах выбили, а вагон стащили с рельсов. Папа проводил дома короткий отпуск, и семья села за вечернюю игру в бридж. Зашел приятель отца с известиями о том, что в другом районе города произошли серьезные бои и что отряд казаков помог толпе отогнать конную полицию.

В воскресенье утром сестра Ирина и я вышли на короткую прогулку. В тот день резко похолодало, земля покрылась свежим снегом. Когда мы шли по сонным, пустынным улицам, меня томило неприятное, тревожное чувство. Трамваи не ходили, прохожие почти не встречались, дома с наглухо закрытыми окнами и дверями казались заброшенными. Тишину нарушали лишь отдельные порывы ветра, бросавшие нам в лицо легкие воздушные снежинки. Казалось, весь город затаился в ожидании роковых событий.

Когда мы пришли домой, мама попросила меня вернуться в училище пораньше, хотя моя увольнительная была действительна до десяти вечера. Я отправился в училище в 3 часа дня и обнаружил, что улицы так же пустынны, как и утром. По дороге нужно было пройти по мосту через Неву. Недалеко от моста я встретил небольшую группу людей, стоящую на тротуаре. Когда я проходил мимо, кто-то из этой группы сказал:

– На мосту солдаты. Они никого не пропускают! Лучше поберечься!

В сумерках я различил полдесятка фигур с ружьями, охраняющих подходы к мосту. За ними на самом его изгибе маячили фигуры других солдат. Проходя дальше, я ощущал, как группа людей смотрит мне в спину, а подойдя ближе, увидел перед собой настороженные лица. На дистанции не более 100 футов один из солдат крикнул:

– Стой! Переходить мост нельзя! Не разрешено!

Я ответил, что должен явиться в училище.

– Нам приказано никого не пускать!

Я остановился посреди улицы и сказал:

– Позвольте мне поговорить с вашим командиром.

– Оставайся на месте! Он сейчас придет.

В ожидании я заметил приближение группы людей. Дойдя до часового, который преградил мне путь, они остановились. Затем капитан в сопровождении лейтенанта, выглядевшего мальчишкой, подошел ко мне. Я отдал честь.

Отвечая на приветствие, капитан сказал:

– Нам строго приказано на мост никого не пускать.

– Вы знаете правила, господин капитан, – настаивал я, – мне нужно явиться из увольнения в училище.

Минуту капитан колебался, затем воспоминания о собственной кадетской юности взяли над ним верх.

– Покажите свою увольнительную.

Внимательно изучив документ, он вернул его мне, а затем сказал:

– Лейтенант, проведите курсанта через мост и передайте постам на той стороне, чтобы они не препятствовали его проходу.

Пройдя по пустынным улицам, через полчаса я, наконец, прибыл в училище. Дежурный офицер спросил, не встретил ли я препятствий на обратном пути. Выслушав мой рассказ, он отпустил меня без комментариев. Едва я оказался в раздевалке, как меня окружили однокурсники, желавшие услышать новости. Оказывается, в субботу, после моего ухода, все увольнения отменили, и большинству курсантов пришлось скучать выходной день в училище.

За вечер не случилось ничего неожиданного, курсанты благополучно вернулись из увольнений, никто не потерялся. Понедельник прошел по обычному распорядку, но вечером горнисты сыграли общий сбор. Атмосфера сразу же наэлектризовалась: мы догадались, что произойдет нечто важное. Когда весь полк выстроился в столовой, явился начальник училища. Высокий, спокойный, с безупречной выправкой, длинной бородкой, с черными двуглавыми орлами на адмиральских золотых нашивках, с маленьким белым крестом Св. Георгия, полученным за прорыв блокады во время Русско-японской войны, он приковывал к себе внимание. Твердым громким голосом он прочитал нам приказ генерала Хабалова, объявляющий осадное положение в Петроградском военном округе. Закончив чтение, адмирал напомнил нам, что училище имеет незапятнанную репутацию, выразил убежденность, что курсанты останутся верны присяге. Весь полк был охвачен воодушевлением. Последние слова адмирала утонули в криках «Ура!». Оркестр несколько раз сыграл «Боже, царя храни», и курсанты вслед за адмиралом вернулись в казармы.

Сразу после этого на нас обрушились многочисленные приказы. Для охраны училища отрядили целые взводы. Во дворе установили часовых, за каждым экипажем был закреплен курсант с тремя помощниками.

Вахтенные за воротами были вооружены винтовками, правда без боеприпасов.

Я был старшим по вахте, состоявшей из двух – четырех человек, на внутренней территории училища. Один из помощников стоял у двери, ведшей в общую спальню, другой находился в казарме экипажа. Третий дежурил на лестнице, ведущей к двери, которая открывалась во внутренний двор. Большую часть вахты я находился рядом с ним. Разговаривали мы шепотом и внимательно прислушивались к ночным шумам. Однажды, дежуря на вахте, мы услышали приближавшиеся в коридоре шаги и увидели в дверях начальника училища в сопровождении нескольких офицеров. Адмирал выслушал мой рапорт, задал несколько вопросов и, осмотрев казармы и спальни, продолжил обход.

За несколько минут до окончания нашей вахты внизу раздался шум. Один из курсантов побежал предупредить дежурного офицера, в то время как я остался на месте, с тревогой глядя поверх перил. Дверь наружу открывалась каждые несколько секунд, потоки холодного воздуха устремлялись внутрь помещения. Кто-то приглушенным голосом отдавал приказы, однако из-за постоянного шарканья ног я не мог различить слова. Люди входили и выходили. Большинство из них были курсантами, но попадались и армейские шинели. Я заметил сгорбленную фигуру в крови, поддерживаемую двумя спутниками. Когда возбуждение улеглось, по ступенькам лестницы поднялся старший по курсу и сообщил, что резервный батальон, дислоцировавшийся рядом с нами, восстал. Солдаты напали на офицеров. Двоих убили, остальные же, захватив с собой раненого, укрылись в училище…

Утром привычные звуки горна, обычные суматоха и шум в умывальнях, знакомые лица делали напряжение предыдущего вечера странным, нереальным. Начинался новый день. Отозвали внутренние вахты, и после завтрака нам приказали собраться в классах. Там впервые нам конфиденциально сообщили, что обстановка еще не нормализовалась: большинство наших профессоров жили в городе и не смогли вернуться в училище. Вместо слушания лекций мы бродили между партами и толпились у окон.

Около половины одиннадцатого улица перед зданием училища стала наполняться толпами. Это были в основном солдаты, но попадались и гражданские лица разного обличья. Они были с ружьями, на рукавах красные ленточки. Люди помахивали руками, подзывая нас. Курсанты открывали окна и прислушивались к выкрикам с улицы:

– Революция! Да здравствует революция!

– Армия примкнула к революции!

– Открывайте ворота и идите с нами к Думе!

– К Думе!

Курсанты стояли у окон, улыбаясь, и отвечали криками:

– Уходите! Уходите подобру-поздорову! Слишком холодно для прогулок, уходите!

Сначала обмен репликами проходил вполне доброжелательно, но постепенно стороны озлоблялись. С забитой толпами улицы доносились ругательства, а моряки, которые в любой стране славятся крепкими выражениями, энергично отвечали. Затем улица постепенно затихла. На углу мы увидели автомобиль, украшенный красными флагами, в котором стоя ехал мужчина в сером армейском кителе, с широкой красной лентой через плечо. Он инструктировал людей, стоящих рядом, а те, в свою очередь, передавали распоряжение другим. Неожиданно один курсант воскликнул:

– Отойдите! Отойдите! Они собираются стрелять!

Последовали суматошный рывок от окон и оглушающий грохот. Первый залп произвел ошеломляющий эффект: резкие хлопки ружейных выстрелов, звон бьющегося стекла, падение белой штукатурки с потолка, побитого пулями. Через секунду курсанты стремглав бросились за своими ружьями. Офицеры пытались остановить их, но приказам не подчинялись. Вскоре у каждого окна сидели на корточках фигуры, стреляя в толпу. С дикими криками толпа очистила улицу, оставив несколько человек убитыми и ранеными.

Несколько часов прошли в сплошном хаосе. В зданиях на противоположной стороне засели снайперы, стрельба не прекращалась. Периодически толпы выходили из-за угла и бежали к воротам, но каждый раз ружейный огонь отгонял их обратно. Однажды им удалось проникнуть во внутренний двор, но два взвода курсантов с примкнутыми к ружьям штыками оттеснили их на улицу. Временами стрельба стихала, для того чтобы позволить грузовику или саням подобрать раненых. Мы не имели никакого представления о том, что происходило на других участках нашей территории. Через час кто-то приказал прекратить стрельбу, но вскоре мы услышали выстрелы за углом, и кромешный ад возобновился.

К 2 часам дня, однако, бой стал определенно затихать и наконец полностью прекратился. Через тридцать минут затишья поступил приказ поставить ружья в пирамиды и собраться в классах. Курсанты неохотно подчинились, но знакомый вид черных досок и парт возвратил их к нормальному состоянию. Мы уже решили, что толпа покинула улицу полностью, когда внезапно раздался топот ног и коридор между классами заполнили солдаты. Безоружные, с нацеленными на нас ружьями, мы оказались в западне за стеклянными дверями классов.

Позднее мы узнали, что во время затишья к входу училища подъехал автомобиль с белым флагом, и человек, по его словам, из Думы попросил встречи с начальником училища. Адмирал вышел на тротуар и едва поравнялся с машиной, как его втолкнули внутрь и умчали. Вскоре после этого заместитель начальника связался с Думой и выяснил, что весь гарнизон города восстал, Петроград захвачен революционерами. Офицер убедился в том, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Чтобы избежать ненужного кровопролития, он приказал курсантам вернуться в классы и впустил на территорию училища революционные отряды во главе с комиссаром. Несомненно, поступок заместителя начальника училища спас сотни жизней, но он еще и продемонстрировал ту готовность, с которой даже военные приняли революцию.

Все это выяснилось позднее. А тогда, сидя за стеклянными дверями и глядя на поток торжествующих людей, заполнивших коридор, мы были обескуражены внезапным поворотом событий, чувствовали себя беспомощными и преданными. По истечении некоторого времени, показавшегося нам вечностью, в класс вошел офицер и объявил, что нам следует отправиться домой, выходя из училища по двое через небольшие интервалы времени.

Меня и моего товарища вызвали первыми. В холле нас обыскали солдаты на наличие оружия, затем нам было приказано надеть шинели и идти к главному входу. Там мы увидели офицера из училища, сидевшего рядом с армейским офицером, на шинели которого красовалась красная лента. Морской офицер передал нам увольнительные и сказал:

– Идите прямо домой и без вызова не возвращайтесь. Снаружи толпа, она может повести себя нехорошо. Идите, не вступайте ни в какие споры и ради самих себя, а также тех, кто последуют за вами, назад не возвращайтесь! Удачи!

Мы отдали честь и прошли в дверь. Нас встретили свист и улюлюканье. На тротуаре открылся узкий проход, однако улицу запрудили люди. Кто-то крикнул:

– Эти парни стреляли в нас! Не дайте им уйти! Мы покажем им, как убивать людей!

Ступая рядом, мы шли твердой походкой, не глядя по сторонам и не разговаривая друг с другом. Прежде чем миновали квартал, стало ясно, что часть толпы нас преследует. Ругаясь и науськивая друг друга, преследователи догоняли нас. Когда мы дошли до угла второго квартала, они были уже так близко, что каждую секунду я ожидал удара ножом в спину.

Внезапно воздух пронзила пулеметная очередь – пулемет бил вдоль перекрестной улицы. Это дало нам шанс оторваться от толпы: мы побежали. Люди позади нас ругались и потрясали кулаками, но остались на противоположной стороне улицы. Позже мы узнали, что другие курсанты были менее удачливыми: некоторые из них подверглись нападениям и получили значительные ранения.

Пока что мы находились в безопасности. Когда прошли десяток кварталов, стали оглядываться: часто попадались группы солдат с ружьями в руках и патронташами через плечо, но на нас никакого внимания они не обращали. Когда мы проходили мимо университета, то увидели сотни вооруженных до зубов студентов, едущих куда-то на больших грузовиках. Далее мы подошли к полицейскому участку. Здание полыхало языками пламени, но тушить пожар никто не пытался. Соседние улицы заполнились торжествующими толпами. На тротуаре горел костер из полицейских папок, а женщина в состоянии крайнего возбуждения, со сдвинутой на одно ухо шляпой, орудовала своим зонтиком, как кочергой. Люди ликовали, триумф был написан на каждом лице.

Утомленный, изнуренный избытком впечатлений, чувствующий себя чужим среди всеобщего ликования, я наконец добрался до дома. Мать с сестрами Ириной и Верой встретили меня у двери. Поговорив с ними несколько минут, я узнал, что отец в кабинете, и пошел к нему.

В противоположность шуму на улицах, в комнате было очень тихо. Занавески на окнах были наполовину задернуты, в полутьме крупная мебель выглядела еще более массивной. Отец предложил мне сигарету и спросил, что произошло в училище.

Отвечая на вопросы, я не переставал удивляться серьезности отца. Раньше он отличался необыкновенной веселостью; у отца был дар замечать смешное в самых сложных обстоятельствах. Все любили его за неистощимое чувство юмора. Я никогда не видел его другим, и внезапная перемена в нем заставила сжаться сердце.

Когда я закончил свой рассказ, отец поднялся и, сцепив пальцы рук за спиной, стал не отрываясь смотреть в окно.

– Да, адмирал, похоже, что России, которую мы с тобой знали и любили, больше не существует, – проговорил он. – Нам с тобой придется меняться и меняться. Боюсь, большая часть наших усилий пропадет зря. Возможно, в конечном счете все образуется, но впереди много разочарований и страданий. Помни, нам потребуется все наше терпение и самообладание!

Отец повернулся, и я в первый и последний раз увидел слезы в его глазах.