Kitabı oku: «Марабу и другие позвоночные», sayfa 2

– Здорово, Петрович! Как дела? – поприветствовал Марабу.

– Как в порту, сахар в жопе, ху во рту. Здорово! – ответил Петрович, вставая с кресла.

Марабу, зыркая по сторонам в поисках мух, подошёл к Петровичу и пожал ему руку. После рукопожатия они одновременно замахнулись друг на друга. Марабу со словами «Ты первый испугался» стал подставлять палец под подбородок Петра Петровича, чтобы взять саечку за испуг. Тот, в свою очередь, говоря «Да иди ты в жопу, Леонид Кузьмич, ты первый испугался», старался сделать то же самое. Громко смеясь – а Пётр Петрович даже повизгивал, как поросёнок, – они стали возиться, пытаясь оттолкнуть руку другого от себя, чтобы взять саечку первым. Наконец Пётр Петрович, как начальник более низкого ранга, хотя и был в два раза сильнее Марабу, поддался более высокому начальнику, и тот взял у него саечку за испуг. Довольный Марабу подошёл к вентиляционной решётке.

– Слушай, Петрович, вентиляция у тебя работает?

– А ху его знает. На ху она нужна, – ответил Пётр Петрович, подойдя к Марабу.

Зная, что тот будет пытаться ударить его по заднице, встал боком.

– А ну подставь руку к решётке, – попросил Марабу.

Пётр Петрович протянул руку к решётке, опасливо косясь.

Марабу ещё раз оглядел кабинет в надежде найти мух и спросил:

– Дует?

– А ху его знает, Леонид Кузьмич. Кажется, нет.

Марабу хотел было ударить Петра Петровича по заднице, но тот, смеясь, отскочил в сторону.

– Да иди в жопу, Леонид Кузьмич!

– А у меня воздуховод, падла, гудит, работать не даёт. Ну да ладно, – сказал Марабу и вышел из кабинета.

Потом он заглянул к заместителям генерального директора по экономике и транспорту, но и у них насекомых не было. Беспрестанно повторяя про себя: «Куда мухи подевались?» – Марабу прошёлся по некоторым кабинетам от четвёртого и до первого этажа всё под тем же предлогом – проверить вентиляцию. Зашёл и на кухню. Казалось бы, это наилучшее местообитание для мух: шёл вовсю процесс приготовления пищи, в воздухе носились ароматные запахи. Но и здесь их не было!

Растерянный и испуганный, Марабу поднялся на лифте к себе на пятый. Не обращая внимания на посетителей в приёмной, прошёл в кабинет, заглянул на всякий случай в комнату отдыха и, не обнаружив там мух, вернулся.

«Ничего не понимаю. Куда они все подевались? Мор, что ли, случился? Может, напала какая-то зараза? Вряд ли… Вчера их было море. Не может быть, чтобы вдруг ни с того ни с сего исчезли… Но куда они все подевались? Ничего не понимаю!.. – думал Марабу, поглаживая мухобойку в кармане пиджака. Тревога всё росла и росла. Опять вспомнился кошмарный сон, где мухи подвергают его экзекуции за жестокосердное отношение к ним. Возникла мысль: – Наверное, неспроста они исчезли. Может, хотят отомстить. – И тут же обругал себя: – Что ты мелешь! Двадцать первый век грядёт. Чудес на свете не бывает».

И заорал:

– Следующий!

До обеда главный инженер объединения был очень рассеян, слушал ходоков невнимательно, говорил невпопад. Он, почти не глядя, подписывал процентовки и другие бумаги, никого не унижал и не шутил свои глупые и злые шутки. Не до этого было. Посетители выходили от него с радостными лицами. Некоторые звонили знакомым, чтобы те срочно воспользовались благоприятным случаем.

Приехав вместе с женой домой на обед, Марабу первым делом тщательно обследовал квартиру в надежде найти хотя бы одну малышку-дрозофилу. Но ни мушки-лилипута, ни обычной мухи он не обнаружил. Даже тощего комарика нигде не было.

За обедом Марабу, как обычно, ел много, но без аппетита и азарта.

– Слушай, куда все мухи подевались? – спросил он в сильной задумчивости у жены, которая в этот момент думала: «И куда всё это влезает в Чиканутика?»

– А бог его знает, – ответила она рассеянно.

Пообедав, Марабу налил в термос борща, положил в целлофановый мешок котлет, пирожков и взял с собой несколько блюдец. Оказавшись в комнате отдыха, разлил борщ по блюдцам и расставил их на столе и на подоконнике. Затем разложил повсюду кусочки котлет и пирожков. В кабинете сел в кресло, достал мухобойку и, грустно глядя на неё, подумал: «Милая моя, неужели эти безмозглые твари опять не налетят?» Вспомнил, как в ужасе на грани сумасшествия бегал от одного мусорного бачка к другому на окраине города в Германии, шепча исступлённо: «Мухи! Мухи! Куда подевались мухи?» – пока не убил первую муху, потом вторую, третью…

Раздался стук в дверь. Заглянула секретарша:

– К вам, Леонид Кузьмич, можно?

– Я занят, – отрубил Марабу.

Через полчаса он снова зашёл в комнату отдыха. Разочарованию не было предела. Аж слёзы выступили на глазах… Ни единой мухи и на этот раз. Появилась слабость в ногах. Марабу присел на диван. «Да что ж это такое? А вдруг они навсегда исчезли! Как же мне жить? Кого убивать?» – думал он в прострации.

С трудом встав, на ватных ногах, пошатываясь, побрёл в кабинет. Кое-как добрался до стола и плюхнулся в кресло. Главного удовольствия в своей жизни он не получал уже несколько долгих часов! Вчера к этому времени Марабу перебил огромное количество мух. Под сотню, а то и больше. После обеда все стены и мебель в комнате отдыха были в ласкающих его взор кровавых пятнах бесполезных тварей, а пол был усеян отдельными частями их тел. Даже удовольствие, которое Марабу получал, унижая людей и шутя над ними свои злые шутки, не шло ни в какое сравнение с наслаждением, какое он испытывал, убивая мух. Опять вспомнил Германию без насекомых и муху-царицу: «Ты думаешь, мы не отомстим тебе, проклятый садист? Отомстим, ещё как отомстим…»

Ужас стал охватывать Марабу от мысли, что главному удовольствию его жизни пришёл конец. Но вдруг появилась мысль: «А может, налетели?» Надежда придала ему сил. Марабу пошёл в комнату отдыха. Робко заглянул. Мух не было.

Губы его задрожали, слеза из левого глаза скатилась на щёку, а потом на подбородок. На дрожащих от слабости ногах Марабу поплёлся к своему креслу. Сел – и представил жизнь без мух. И увидел пустоту.

Чудовищный страх охватил Марабу, проник во все клеточки его существа. Даже если вдруг исчезло бы всё человечество, вряд ли он так сильно запереживал бы. Ужас от мысли, что лишился главного удовольствия, был таким страшным, что рассудок Марабу помутился. Замелькали перед глазами и муха-царица, бьющая его мухобойкой, приговаривая: «Нашёл удовольствие – убивать. Нет страшнее зверя, чем человек», и улочки чистенького немецкого городка, и убитые им из рогатки воробьи, и обваренная кипятком кошка, и люди, им униженные и оскорблённые…

– Мухи! Мухи! Куда подевались мухи?! – заорал Марабу, глядя сквозь стену.

Секретарша, думая, что главный инженер объединения приглашает на приём, разрешила войти очередному посетителю. Это был маленький человечек из субподрядной организации, по прозвищу Гном. Его Марабу искренне любил – тот был на полторы головы ниже его и кроток. Марабу никогда не унижал его, напротив, был всегда очень ласков с ним; расспрашивал о здоровье, семье, производственных проблемах и иногда беседовал о политике.

Гном с широкой улыбкой на лице, предвкушая удовольствие от любезностей высокого начальника, вошёл в кабинет.

– Здравствуйте, Леонид Кузьмич.

– Куда мухи подевались?! – закричал Марабу, уставясь на Гнома.

– Какие мухи, Леонид Кузьмич?

Он думал, что главный инженер объединения шутит. Марабу вскочил с кресла, вытащил мухобойку из кармана и, ударив ею по столу, снова возвысил голос:

– Куда подевались мухи, подлец? Я тебя спрашиваю! Куда ты их дел? Верни мне моих мух! Я без них жить не могу!

Марабу пошёл на Гнома с поднятой над головой мухобойкой.

– Мухи! Мухи! Куда подевались мои мухи?! Ты их у меня украл! Отдай мне моих мух, негодяй! – кричал Марабу, приближаясь.

Гному стало ясно, что начальник не шутит. Он попятился и выскочил из кабинета. Продолжая кричать: «Отдай моих мух! Я без них жить не могу», – Марабу погнался за ним. Гном пулей пронёсся через приёмную, выскочил в коридор и стремглав помчался к лестнице. Марабу – за ним. Но, видя, что ему не угнаться за беглецом, вернулся в приёмную и стал всех подряд лупить мухобойкой.

– Куда подевались мухи? Отдайте моих мух! – кричал Марабу, ударяя хлопушкой по лбам, ушам, носам, щекам, затылкам и темечкам.

На шум вышел сам генеральный директор объединения.

– Леонид, ты что, на работу пьяный пришёл? Быстро домой – и хорошенько проспись! – Он не догадывался, в чём дело.

Марабу прекратил размахивать мухобойкой, посмотрел на друга безумными глазами, не узнавая его.

– Где мои мухи? Куда они все подевались? Это ты их у меня украл! Отдай мне моих мух! – закричал Марабу и, подскочив к другу, стал шлёпать его хлопушкой, норовя попасть по голове.

Посетители не могли допустить, чтобы кто-то бил начальника такого ранга, быстро скрутили буяна и оттащили в кабинет. Но Марабу вырывался, пинал всех ногами. Тогда замотали ему руки и ноги скотчем и положили на спину на диван в комнате отдыха.

– Где мои мухи? Куда они подевались? Отдайте мух, – плача, причитал присмиревший Марабу, крепко сжимая мухобойку.

Орудие убийства у него так и не смогли отобрать. Кто-то сказал, что надо вызвать скорую помощь.

– Куда подевались мухи? – спрашивал Марабу приехавшего врача, немолодую женщину с уставшими глазами, когда она поинтересовалась, как он себя чувствует.

– Надо везти в психушку, – сказала врач.

Генеральный директор объединения возмутился и стал учить доктора, что не может такой большой начальник сойти с ума, что сумасшествие – удел простых руководителей и обычных людей. Но потом, поняв, что сморозил глупость, разрешил.

– Свихнулся, – подтвердил диагноз опытный пожилой психиатр, взглянув на Марабу. Даже полсекунды не думал.

Марабу смиренно стоял перед врачом, плакал и тихо причитал:

– Мухи… Мухи… Куда вы подевались? Как жить без вас? Муха сказала, что они лучше людей. Правда, доктор?

– Это, дорогой мой, спорный вопрос, – ответил он и, повернувшись к генеральному директору объединения, объявил: – Что ж, будем лечить. Не первый и не последний. Но гарантировать полное выздоровление не рискну, уж больно случай тяжёлый. Полное расстройство психики.

– Вы уж постарайтесь, я вам за это что-нибудь построю или куплю, – сказала важная особа и уехала на работу. Дел у чиновника такого ранга было по горло.

Поместили Марабу, как большую шишку, в отдельную палату со всеми удобствами. Вечером приехали жена и дочь. Немного побыли. Он не узнавал родных и всё время, трогательно прижимая мухобойку к груди, плакал и тихо причитал:

– Мухи… Куда подевались мухи?..

Но мухи как сквозь землю провалились. Не было их и в дурдоме. До самого отбоя Марабу слонялся по палате, держа наготове мухобойку.

На ночь дали ему какие-то препараты, он успокоился и заснул.

На рассвете Марабу проснулся, вышел в коридор и, пройдя мимо спящей на посту дежурной медсестры и охранника, оказался на улице. В синих больничных штанах и куртке, с мухобойкой в руке, он стал искать мух в городе. Только-только появлялось солнце из-за горизонта, показалась половина неяркого жёлтого диска, небо окрасилось в нежно-голубой цвет. Месяц терял очертания, покрываясь лёгкой дымкой. Поднялся слабый ветерок, нежными порывами шевелил листву на деревьях. Уже вяло чирикали воробьи, кое-где каркали вороны. Марабу шёл по улице куда глаза глядят, не понимая, где находится. Он подходил к фонарным столбам, деревьям, домам и, шепча себе под нос: «Мухи… мухи… куда подевались мухи?» – искал насекомых. Но их нигде почему-то не было. Это казалось трагическим стечением обстоятельств, мухи сговорились, всевышний так подстроил – бог его знает.

Марабу заметил помойку, свернул в проулок и пошёл по направлению к ней. Солнце уже полностью вышло из-за горизонта и как раз зависло над этой мусоркой. Марабу показалось, что мух там великое множество, что они роятся над помойкой, как пчёлы над ульем. Он представил, как стоит в контейнере по колени в мушиной крови и, не переставая, бьёт их любимой мухобойкой. Улыбка счастья озарила его лицо. Марабу поцеловал мухобойку и ускорил шаг. Он так размечтался, что не заметил под ногами открытый канализационный колодец и с радостной улыбкой и слезами счастья шагнул вниз. Падая, Марабу ударился головой о железный край колодца и мгновенно умер.

Примерно в десять часов утра его тело обнаружила дворничиха, внимание которой привлекло огромное количество мух, клубящихся над колодцем. Она и сообщила куда следует.

Насекомые вдруг снова появились, как будто и не пропадали никуда. Когда вытащили Марабу – с застывшей счастливой улыбкой на засиженном мухами лице, – хотели убрать мухобойку, но не тут-то было: не сумели, так крепко он сжимал её. Так и решили похоронить Марабу с мухобойкой в руке.

На похоронах было не очень много народа, зато мух – в избытке. Они кружили над гробом и бесстрашно пикировали на покойника, будто хотели успеть обгадить его как можно сильнее, мстя за своих безвременно ушедших в мир иной собратьев. Пришлось даже выделить человека, который веткой лиственницы отгонял назойливых насекомых. Улыбающийся Марабу едва на себя походил – так визажисты из морга приукрасили его: сделали покойника и круглолицым, и высоколобым, и даже, кажется, немного нос укоротили.

Лица у немногочисленных провожатых были, как и положено, с печатью скорби. Говорили о том, каким покойный был крепким и вдумчивым производственником, непосредственным, с большим чувством юмора человеком, хорошим мужем и отцом, как яростно боролся за каждую копейку объединения… Кто-то заикнулся, что не мешало бы усопшему поставить памятник в центре города. Один человек, который очень не любил Марабу, но в силу служебного положения обязан был присутствовать на похоронах, представил этот памятник. Это была пятиметровая скульптура большеголового и длинноносого Марабу с двухметровой мухобойкой в руке, занесённой для удара по огромной, отлитой из бронзы мухе, установленной у подножья гранитного постамента. На нём аршинными золотыми буквами написано: Мухобой Л. К. Мудилов. Ему так стало смешно, что едва не рассмеялся.

Пришло время прощаться с покойным. Жена Марабу поцеловала мужа в лоб и скромно отошла в сторонку. Дочка не подошла. Она смотрела на мухобойку с ползающими по ней мухами и загадочно улыбалась.

Заиграла похоронная музыка. Богатый гроб – кажется, из канадского ясеня – закрыли и опустили в могилу. Стали бросать горстями землю. Пока яму засыпали, жена Марабу, глядя на роящихся над могилой мух, подумала: «Там ему будет хорошо. Там этих паразиток – видимо-невидимо. Будет бить, сколько душа пожелает…»

Наивная! На том свете её покойный муж не будет убивать мух своей мухобойкой, и унижать людей не будет, и шутить злые шутки над ними тоже не будет. Боженька не позволит!

Загадка

В последние полгода Николаева мучила одна загадка. На первый взгляд, это был чепуховый, не заслуживающий внимания серьёзного человека вопрос. Его и загадкой язык не поворачивался назвать, тем более тайной. Так, ерунда какая-то, да и только. Другой не обратил бы на это никакого внимания, а вот Николаева почему-то заинтересовало.

Загадка была такая. Почему утром его сослуживец Пятых садится в служебный автобус всегда вместе с ним, в одном и том же месте – возле магазина «Светлана», а после обеда – где придётся, голосуя автобус? А иногда и вовсе приходит на работу пешком, опаздывая минут на сорок и больше, а изредка вообще не появляется на рабочем месте.

Мест, где Пятых останавливал автобус, Николаев насчитал штук пятнадцать. Почему Пятых так делает? Что им движет после обеда? Николаеву было совершенно не понятно. Маршрут служебного пазика пролегал так, что можно было садиться где угодно: дорога огибала район, где они с Пятых жили недалеко друг от друга, и расстояние от их домов до дороги было почти одинаковым в любую сторону. От того места, где утром садились в автобус, расстояние было немного короче, поэтому они там и садились. А вот после обеда их пути почему-то расходились.

С одной стороны, кому какое собачье дело, где после обеда Пятых садится в автобус. Но, с другой стороны, интересно, почему он так делает. Иногда Николаев пытался разгадать эту загадку, но не получалось. Разумных объяснений не было. Только нереальные и порой глупые. Например, Пятых после обеда черти водят не туда, куда надо, или он развлекает себя таким образом, или инопланетяне манипулируют его сознанием… И чем жизнь шла дальше, тем больше хотелось узнать Николаеву об этом, как он выражался, феномене.

Чтобы спросить об этом напрямую у Пятых, и речи не могло быть. Отношения между ними не приятельские – это раз. И второе: уж очень он обидчивый. И не только обидчивый, но и, мягко говоря, странноватый, хотя неплохо знает дело и вообще служака. Был он всегда задумчив и несколько рассеян, как будто мысленно находился далеко от места пребывания, не всегда улавливал смысл происходящего и чего от него хотят.

Из-за этих своих качеств Пятых часто попадал в нелепые ситуации. То в магазине бился лбом в стеклянную дверь, не замечая препятствий, то садился мимо стула, больно ударяясь затылком о стену, то спотыкался о порог или о свою ногу и запахивал носом в пол, нередко цементный, то надевал шапку задом наперёд, щеголяя так по городу. И самое ужасное: Пятых довольно часто наступал на собачье дерьмо, принося на подошве этот подарочек на работу. Когда он приходил, коллеги первым делом принюхивались и внимательно смотрели на его обувь и на следы от неё, чтобы в случае чего срочно прекратить передвижение пачкуна по помещению и предотвратить дальнейшее загрязнение пола собачьими какашками.

Был Пятых среднего роста, довольно плотный, с тёмно-русыми короткими волосами и лохматыми бровями. Говорил неторопливо, хмуря брови, часто останавливался и возвращался. Когда кто-то задавал ему какой-нибудь вопрос, неизменно начинал отвечать с фразы: «Да ты знаешь…» Ходил Пятых вразвалочку, как медведь. Дулся по каждому поводу и без него. Если, например, на его столе бумага сдвигалась с места – если кто-то проходил мимо, – он обижался и говорил, чтобы ходили осторожней. Если брали с его стола линейку или карандаш, а потом клали не на прежнее место, он перекладывал, где это было, демонстративно качал головой, громко вздыхал и осуждающе смотрел на провинившегося. Ну а если кто-либо впопыхах забывал пожать ему руку на прощанье или когда здоровался, тут и говорить нечего: обида была страшная. Дулся неделями. Любил Пятых крепкий сладкий чай и пил на работе исключительно заварку, вбухивая в неё огромное количество сахара. Кроме обидчивости и рассеянности, бросался в глаза ещё и его необычный смех: что-то и от ржания необъезженного жеребца, и от мекания козла, забредшего в огород с капустой, и от крика упрямого осла, и даже улавливался в его смехе звук тормозящего перед остановкой трамвая. Вот так-то! И последнее. Когда он смеялся, кривил рот на правый бок и закрывал левый глаз.

Николаев не любил Пятых, но явно не выражал неприязни и старался как можно реже общаться с ним. Про себя или вслух – не при нём – называл его, в зависимости от настроения, Гендей, Гендосом, Гендурманом, Гендуриком, Геночкой, Генулькой и т. д. Но чаще всего называл Гендей или Гендосом.

Контора, где они работали, была небольшой и входила в состав более крупного учреждения, которое, в свою очередь, было частью одной большой организации, ведущей пусконаладочные работы. Как и во всех заведениях подобного рода, занимались они по большей части, как говорят в народе, перекладыванием бумаг с места на место. С ними работали ещё двое. Справа от входной двери было рабочее место Николаева, скрытного усатого человека с хорошим чувством юмора. Дальше сидел смуглый черноволосый задира Забелин. Напротив него – высокий, спокойный, с маленькими усиками Алексашенко, на столе которого стояли допотопный компьютер и принтер. А напротив Николаева трудился Пятых. У окна, возле Забелина, на тумбочке, пылился старенький телевизор со сломанной антенной. Слева от Николаева стоял стол с электрочайником, несколькими гранёными стаканами и литровой стеклянной банкой, в которой заваривали чай. В выдвижных ящиках хранились чайные ложки, печенье, конфеты, пачки чая и сахар. Сбоку от Пятых – раздолбанное кресло с красной облезлой матерчатой обивкой и два колченогих стула. Вот и вся обстановка.

Николаев и Забелин были простыми инженерами, Пятых – старшим, а Алексашенко – ведущим инженером и их начальником. Все были примерно одинакового возраста, от сорока трёх до сорока пяти лет.

– Интересно, почему Генурик после обеда садится в автобус всегда в другом месте или вообще не садится, как сегодня, а утром с нами садится? – спросил Николаев, как только сел за свой стол, приехав вместе со всеми в контору с обеда. – Ну не загадка ли это природы? А? Вчера после обеда сел в автобус у школы, позавчера – возле Сбербанка, позапозавчера – на перекрёстке. И так каждый день! Меняет, как перчатки. Зачем он это делает, для чего, с какой стати? Ничего не понимаю!

– Может, для разнообразия. Жизнь скучная, вот он себя и развлекает, – предположил, посмеиваясь и пощипывая усики, Алексашенко.

– Следы, наверное, путает, – ухмыльнулся Забелин. – Пойду чаёк заварю.

Он вылил из чайника в раковину остатки воды, открыл кран и ждал, пока не потечёт холодная, время от времени подставляя палец под струю.

– Что ж он, аспид, делает! Нет мне покоя уже полгода как минимум из-за его такого странного поведения. Ну не удивительно ли: каждый божий день человек садится в автобус в новом месте. Зачем? Что им движет после обеда? И спросить нельзя, обидится, – не успокаивался Николаев.

– Нет, спрашивать нельзя, точно обидится. Я один раз полюбопытствовал, почему он припёрся в домашних шароварах цвета детской неожиданности, так он так на меня посмотрел… мол, не твоего ума дело, – сказал Алексашенко, вертя авторучку.

– Ох и чудик! Надо проследить, чтобы собачье дерьмо не занёс, – отозвался Забелин.

Он набрал в чайник воды, включил его и сел за стол.

– Анекдот новый рассказать? – спросил Алексашенко.

Николаев и Забелин кивнули.

Алексашенко прочистил горло и стал рассказывать:

– Сидит рыбак на берегу, ждёт поклёвки. Раннее утро. Солнце ещё не взошло. Тихо. Туман стелется над водой. Вдруг слышит рыбак, как вдалеке вроде кто-то кого-то посылает. Проходит ещё время. Уже ближе рыбак отчётливо слышит крик: «Пошёл на хui!» «Интересно, за что он посылает?» – думает рыбак. Проходит ещё немного времени. Слышится шорох, из-за камышей показывается лодка. Видит рыбак: сидит в лодке мужик и гребёт вилками. Говорит ему: «Мужик, ты чё вилками гребёшь, греби ложками!» – «Пошёл на хui!»

Все рассмеялись. Особенно смешно было рассказчику.

– Греби ложками!.. – повторял он, подрагивая от смеха и поглядывая на сослуживцев, всё ещё сопереживая событиям на реке.

Стал рассказывать анекдот Николаев:

– Собирается девка на дискотеку. Нагнулась, чтобы туфли надеть. Мать заметила, что та без трусов. Говорит ей: «Ты что, шизанулась? Трусы надень!» – «Сама ты шизанулась! Когда на свою сраную оперу идёшь, уши ватой затыкаешь?»

Все, не отойдя ещё от предыдущего анекдота, рассмеялись.

– А вот ещё хороший анекдот, – сказал Алексашенко. – Приходит мужик к проктологу, говорит: «Доктор, что-то у меня в попе зудит». – «Снимайте брюки, посмотрим». Мужик снял брюки, встал раком. Проктолог: «Так там же роза!» – «С днём рожденья, доктор!»

Опять посмеялись.

– Что же Гендурик ведёт себя так странно после обеда? А? Ничего не понимаю! – в раздумье произнёс Николаев. – Что за причина? Непонятно… Никаких разумных объяснений нет.

– Может, ему после обеда моча в голову бьёт? – пошутил Алексашенко.

– Никаких разумных мыслей на этот счёт. Даже удивительно, – недоумевал Николаев, широко раскрыв глаза и поджав губы.

Зашумел чайник. Забелин открыл крышку и заглянул внутрь. Вода только начала закипать. Не закрывая крышку, стал ждать, когда вода забурлит.

– Чёрт его знает, что у него на уме, – пробормотал он.

Когда вода вовсю закипела и стала выливаться из носика, Забелин выдернул шнур из розетки, заварил чай в банке и вернулся на своё место.

– Как узнать? Ёлки-палки, интересно же! – воскликнул Николаев.

– Да никак! Попробуй нашего мишку косолапого спросить! Обиды будет полные штаны. Так и останется неразгаданной эта страшная тайна, – отозвался Алексашенко.

Через несколько секунд, посмеиваясь, он спросил:

– Послушайте, кто из вас знает, как будет по-украински мишка косолапый?

– Как? – поинтересовался Николаев.

– Ведмедик клишоногий, – рассмеялся Алексашенко.

И остальные рассмеялись.

– Что, и на конфетах так пишут?

– Наверное, так и на конфетах пишут, – ответил Алексашенко

– Ведмедик клишоногий. Умора! – улыбнулся Николаев.

Послышались шаги в коридоре.

– Геночка идёт, – прошептал Алексашенко.

Как только Пятых вошёл, все стали принюхиваться и смотреть на его туфли: не принёс ли собачьего подарочка с улицы. Вроде пронесло. Он молча обошёл всех и с каждым поздоровался за руку, хотя утром был на работе. Видно, забыл. Почему Пятых опоздал на сорок пять минут и снова здоровается, никому и в голову не приходило спросить. Обидится ещё. Был он в своём обычном состоянии – в задумчивости.

– Гена, чаёк будешь? – спросил Забелин, вставая из-за стола. – Я недавно заварил. Свежачок.

Пятых кивнул. Забелин осторожно, чтобы, не дай бог, не сдвинуть бумаги на его столе движением воздуха, подошёл к чайнику, налил в стакан заварки и спросил:

– Сколько тебе сахара?

– Ложек семь, – сказал Пятых задумчиво.

Забелин насыпал, немного размешал и вместе с ложкой бережно поставил стакан ему на стол.

– Спасибо, Женя, – бросил благодарный взгляд Пятых.

Потом Забелин налил себе чаю и обратился к Алексашенко и Николаеву:

– Мужики, чай будете?

Те отказались. После чаепития Забелин и Пятых закурили. За компанию с ними задымили и Николаев с Алексашенко.

«Почему Генурчик не сел в автобус? Что он всё кругами ходит? Как узнать?» – думал Николаев, украдкой поглядывая на Пятых, и не находил ответа на эти вопросы.

– Гена, чем вчера вечером занимался? – спросил Пятых Забелин.

У них были приятельские отношения. Они часто говорили о семейных проблемах, рыбалке (Пятых был заядлым рыболовом, по субботам и воскресеньям ходил рыбачить на местную речушку), о других вещах.

– Да ты знаешь, Женя, вчера стирку затеял. Накопилось много белья. Штук тридцать носков, трусов больше десятка, маек полно… штук пятнадцать. Заглянул в кладовку, а она доверху шмотьём забита. Думаю: надо стирать. Да и Наташка шипит: «Давай стирай, всю квартиру грязными носками завалил!» Сам знаешь, как бабы над душой стоят. Так и тянется рука дать ей по морде… Пришлось стирать.

Всех удивило и рассмешило огромное количество белья, которое накопилось у Пятых, особенно носков. Стали, не таясь, смеяться. Смеялся со всеми и Пятых своим необыкновенным лошадино-козлино-ослиным смехом с примесью звука тормозящего перед остановкой трамвая, кривя рот на правый бок и закрывая левый глаз.

– Как же так получилось, Гена? – спросил Забелин, продолжая смеяться.

– Да ты знаешь, Женя, – Пятых посерьёзнел, – из-за моей практичности. Поношу с недельку носки, трусы и майку – и бросаю их в кладовку. Жду, когда побольше накопится, чтобы в машинке постирать. Что по одной штучке стирать? Непрактично…

На улице послышался громкий лай и собачий визг. Все встали со своих мест и подошли к окну. Увидели трёх псов, гавкающих вслед собаке. Видно, барбос зашёл на их территорию и они его проучили.

В конторе в тот летний день было жарко, да и накурили к тому же. Алексашенко открыл окно, чтобы проветрить.

– Живут по жестоким законам природы. Защищают свою территорию от чужаков. Лишний рот им не нужен, – сделал вывод Николаев и сел за свой стол.

Остальные последовали его примеру.

«Ну и чудак этот Гендурик», – подумал Николаев, вспомнив про его стирку.

Стали говорить о собаках. Алексашенко рассказал, что у его знакомого есть бультерьер, у которого такие сильные челюсти, что может разгрызть любые кости. Даже крупные говяжьи мослы грызёт только так. А Забелин поведал, что у его знакомого в однокомнатной хрущёвке живёт кавказская овчарка. Она такая огромная, что жрёт за четверых, а псиной так несёт из квартиры, что с улицы слышно.

– Как же она в однокомнатной хрущёвке помещается? – удивился Николаев. – А как у них решается туалетный вопрос? Санузел-то там совмещённый. С этим совмещённым санузлом… Я не знаю… Зачем их понаделали? Один человек купается, а другому приспичило. Или, например, один сидит на унитазе по-большому, а другому надо, аж невмоготу, по-малому. Что делать? Был бы раздельный санузел, можно в таком случае и в ванной посикать. Идиоты!

– Один мой знакомый на этот случай убрал шпингалет с двери санузла, и, когда ему приспичит по-маленькому, а жена сидит на унитазе, он открывает дверь и облегчается в раковину, – поделился Алексашенко.

Стали посмеиваться, представляя эту милую картину.

– А у тебя, Гена, есть шпингалет на двери в туалете? – спросил Николаев у Пятых.

– Нет, нету. Зачем он нужен. Когда Наташка там сидит, я иногда захожу и заварник выливаю, – спокойно и серьёзно ответил он.

Николаев вообразил, как Пятых заходит в туалет, просит жену, сидящую на унитазе, приподнять зад и выливает старую заварку из заварного чайника. Ему стало очень весело, и он, трясясь от смеха, обратился к Алексашенко и Забелину:

– Представьте себе, сидит Наташа на унитазе, заходит Гена и говорит ей: «Поднимись немного, я заварку вылью». Она приподнимается, ворча, что не даёт ей спокойно похезать, и Гена выливает заварку.

Все громко заржали. Смеялся и Пятых своим необыкновенным смехом, кривя рот направо и закрывая левый глаз.

– Выливает Гена заварку и носиком чайника задевает задницу Наташи. Она ему: «Осторожней! Ты что, ослеп, что ли!» – заливаясь, развил тему Алексашенко.

Николаев тут же подхватил:

– Видит Гена, что не всю заварку вылил, и говорит Наташе: «Обожди, не садись, я щас остальное вылью». Набирает воду в заварник, взбалтывает и, выливая остатки в унитаз, обливает ей задницу. «Куда ты льёшь! Совсем ополоумел!» – ругается Наташа.

Троица буквально валится на столы от смеха, а Николаев и Алексашенко даже прослезились немного. И Пятых смеялся за компанию и не обижался почему-то.

Закурили. Немного успокоились. Николаев стал рассказывать анекдот:

– Заходит баба к окулисту и спрашивает: «Доктор, я случайно не у вас трусы свои забыла?» – «Что? Какие трусы? Я же окулист!» – «А, вспомнила! Я их у стоматолога забыла».

Хотя все знали этот старый анекдот, немного посмеялись. Потом сподобился на анекдот Пятых. Он редко это делал, а когда рассказывал, это было настоящим испытанием для слушателей.