Kitabı oku: «Аристотель в Казахстане», sayfa 2

Глава I,
которая начинается на вокзале, продолжается встречей со сверхрусским человеком, а заканчивается пятном на штанах

На моей малой родине, в Архангельске, есть выражение «через Ширшу-Маймаксу». В коротеньком мостике дефиса, перекинутом от деревни к посёлку, за игривым словом спрятан чрезмерно удлинённый путь, выбранный вместо простой и понятной дороги. Это наш путь. «В Москву через Владивосток» – говорит А. С. по поводу нашего путешествия в Темиртау. Мы летим в Казахстан через Минск. Есть ещё один маршрут: через Стамбул. Но таможня не даёт провезти наше оборудование, нужное для измерений на местности. Кто преступит закон, того ждёт арест, конфискация, штраф, испорченное на несколько дней настроение. Оба крюка намного дешевле, чем лететь напрямую под серпом и молотом «Аэрофлота». Но в нашем деле не бывает случайностей. Я открываю географическую карту и всматриваюсь в маршрут. Почти вертикальная черта, соединяющая Петербург и Минск, – напоминание о перемещении Аристотеля из Стагира в Афины и ещё более точное напоминание о моём перемещении из Архангельска в Петербург. Стамбул не уместен. Резкий и длинный штрих вправо, Минск – Нур-Султан – что это, как не прорыв Александра Македонского на восток, где располагались древнейшие хранилища мудрости, Индия и Вавилон. Индия стала пределом его полководческой славы, Вавилон оказался тем местом, где прервалась его достославная жизнь.

Сегодня восемнадцатое февраля 2021 года. Уже вечер. Я приезжаю на Московский вокзал и сажусь на ночной поезд. Нам купили билеты в фирменный вагон. Это не значит, что есть вагоны, зародившиеся сами собой, за воротами трестов и фирм. Просто где-то в пределах России всё ещё ходят вагоны, рождённые социализмом. Они сработаны грубой пролетарской рукой и неприглядны, но просторны и долговечны, как всякая настоящая вещь. Ещё с тех пор повелось, что «фирменное» – это нечто модное, кукольное, чем можно пустить пыль в глаза, а потом без жалости выбросить. Быть современным – значит быть фирменным.

В нашем вагоне есть биотуалет с кнопкой реактивного смыва и кондиционер, охлаждающий пыл пассажиров, но купе такие тесные, что багаж можно положить только под лавки нижних мест. По купе развешаны пояснительные таблички на трёх языках – русском, французском и каком-то заумном немецком. Я понемногу учу немецкий язык, узнаю его формы и фонетику, но без перевода не понял бы ни одной надписи. Может, это какой-нибудь голландский? Или специфический железнодорожный немецкий.

Вскоре появляется А. С. Его огромный чемодан не влезает под лавку. Он пихает его поперёк, перегораживая место перед столиком. Будем сидеть на чемоданах. Я пью кипяток и почти сразу укладываюсь спать.

Казахстан – великий степной океан, разлившийся до западных предгорий Китая. В нём дрейфует осколок советской Руси, всё истончаясь и входя в измерение призраков, где из-под истлевших лохмотьев виднеется сущность вещей. Там я встретил однажды сверхрусского человека. Только там он возможен – на границе миров, между явью и сном, в аэропорту города Усть-Каменогорска. Его звали Никита. Представившись, он сразу спросил:

– Ты заметил, что у меня нет переднего зуба?

Он лишился его на хоккее. Он много лет занимается этой игрой. И теперь хранит отсутствие зуба как дань уважения Александру Овечкину, кумиру хоккейных болельщиков нашей страны. Но хоккей – только хобби, по специальности он кларнетист. Пока мы сидели с Никитой и говорили, рядом с ним лежал чемодан, в котором хранился кларнет. Он ехал в Москву, чтобы там попытаться пристроиться в оркестр Большого театра. Он заявил мне, что во всём Казахстане никто не играет на кларнете с таким же искусством, как он. Никита ставил мне с телефона записанные им отрывки из «Трёх пьес для кларнета соло» Стравинского. Сыграно быстро и точно, но тут же – мастерская вибрация ритма и громкости, дающая нужную там мечтательную интонацию. Я верю, что он прекрасно владеет своим инструментом.

– Я патриот России! Мои любимые композиторы – Мусоргский, Чайковский, Римский-Корсаков. Ещё Моцарт. Тоже нормальный мужик был.

Никита высокого роста, почти два метра, и мощного сложения. Совершенно лысый. Огромный младенец. Любит фотографироваться перед зеркалом в одних белых трусах и с православным крестиком на шее. Он постоянно гуляет, пьёт и с кем-то дерётся. Потом возвращается домой в вымазанной кровью рубахе, достаёт кларнет и начинает пилить залихватские соло под записи группы «Ленинград» и победителей «Голоса», телешоу для домохозяек:

– Вот так. Играю классику, слушаю попсу.

Он звонил мне через несколько дней после встречи в Усть-Каменогорске. Рассказывал, как тяжело переживает смерть Дмитрия Хворостовского. Такого голоса никогда ещё не было в мире и никогда больше не будет. Он отпустил бороду и уже обесцветил её. Скоро будет красить в белый цвет. Это в память о Хворостовском. Никита снова хочет поступать в консерваторию, но уже на вокальное отделение, потому что у него хороший баритон, и он, похоже, единственный, кто сможет дать ариям Хворостовского новую жизнь.

Утром мне подают запеканку из творога с джемом и подслащённую яблочную кашицу в мягкой упаковке. Я вскрываю клапан на этой упаковке и пытаюсь направить поток яблочной субстанции себе в рот, но совершаю оплошность, и липкая кашица изливается мне на штаны.

Глава II,
в которой русская печь оказывается в небе над Белоруссией, а от азербайджанца сбегает шапка

Мы в Домодедово: с Ленинградского вокзала доехали на метро до Павелецкого, а там сели на «аэроэкспресс». Уже читаю «Метафизику». Накануне я купил советский четырёхтомник Аристотеля у букиниста на Литейном за тысячу рублей. Это издание 1976–1983 годов. Значит, печать собрания сочинений была закончена в год моего рождения. После покупки я внимательно осмотрел каждый том – никаких следов: ни записок, ни пометок на полях, ни засохших листьев между страницами. Чистая философия. Дома я уже успел прочитать вступительную статью Валентина Фердинандовича Асмуса и несколько глав из первой книги «Метафизики». Самое время продолжить.

Книга «альфа», глава пятая. Фанатическая дедукция пифагорейцев: число «10» священно, значит планет должно быть десять! Раз видно только девять, значит есть ещё одна – Противоземля. Я читал о Пифагоре и пифагорейцах у Ямвлиха. Верю каждому слову. Лучше верить каждому слову Ямвлиха, чем идти на поводу современного скепсиса. Пифагорейцы были полностью правы и не выродились, потерпев поражение. Они отправились на Противоземлю и по сей день благоденствуют там. Жизнь философа – это поиск своей Противоземли: обнаружение и основание. Это попытки Платона перевоспитать сиракузских тиранов и бегство его ученика Аристотеля в земли кочевников, куда я отправляюсь вслед за ним.

Я наблюдаю за группой молодых мужчин. Их трое. Похоже, работают в одной компании. Все хорошо одеты, у каждого маленький чемоданчик на колёсиках, а на его выдвижной ручке закреплена кожаная сумка с наплечным ремнём. Постепенно появляются ещё двое – точно такие же. С такими же чемоданчиками и сумками. Итого пять. Если следовать логике пифагорейцев, то где-то должны быть ещё пятеро. Они сейчас в аэропорту в Минске, так же стоят со своими чемоданчиками и сумками и ждут посадки на самолёт в Москву, задорно обсуждают предстоящие планы и наслаждаются своей сытой жизнью. Хотя, если посмотреть иначе, в священной десятке каждое число имеет своё значение и отличается от других, а здесь нечто одинаковое. Поэтому их не десять, и даже не пять, а только один. И находится он в каком-то другом мире. Завис между эйдосами и материальными предметами, и оттуда плодит свои эманации на Земле, передавая нам какое-то сообщение, которое мы пока не в силах расшифровать.

Садимся в самолёт. Все багажные полки забиты до отказа. Усаживаюсь в своё кресло прямо в куртке и с рюкзаком. Слева крупный парень: ноги в два раза толще моих, на мускулистой руке татуировка – кости и жилы, которые можно было бы увидеть под кожей. Густая стриженая борода, выбриты виски, волосы зачёсаны назад и собраны в короткий хвостик, в ухе стальная серьга. Похож на борца или гиревика. Лицо в каком-то постоянном напряжении, глаза немного выпучены, храня следы натуги, с которой силач стискивает своего противника в захвате или вздымает над головой пудовую гирю. Смотрит в телефоне фотокарточку: он стоит в обнимку с бородатым человеком в белой футболке, у которого на носу пластырь. Похоже, известный спортсмен. Делает какие-то комментарии в своём телефоне: «Кто не знает, как бьётся {имя спортсмена}, наберите на YouTube {фамилия и название чемпионата}». Достаёт тульский пряник в целлофановой упаковке. Надрывает её и вкушает пряник с такой естественной лёгкостью, будто это шоколадный батончик. Запивает водой из пластмассовой бутылки. Потом достаёт откуда-то коробочку для электрического курения, сосёт из неё и выдыхает в другую коробочку из оранжевой пластмассы – она нужна, чтобы дым не пошёл в салон. После этого он вкладывает в ушные отверстия мягкие затычки, надевает на глаза повязку для сна, поднимает на голову капюшон и устраивается поудобнее. Современный богатырь свою русскую печь носит в кармане.

Всем начинают выдавать бумажные бланки – нужно подписать заявление, что мы не заражены и не общались с переносчиками вируса. Рюкзак лежит у меня под ногами, поэтому я достаю ручку и заполняю анкету.

Разносят бутерброды. Когда тележка уже проехала мимо, просыпается борец. Он видит, как я жую бутерброд, – на его лице читается обеспокоенность. Он жмёт на кнопку вызова стюардессы. Сосед сзади просит ручку. Я уже убрал её. Сидится очень тесно, поэтому я говорю, что достану после того, как доем. Он как будто недоволен. Доедаю и достаю для него ручку. К тому времени, как он справляется, анкетой начинает интересоваться борец. Я даю ручку ему, подсказываю, как заполнить. В графе «имя» он пишет: «Игорь». Когда он заканчивает, стюардесса провозит мимо нас тележку с продуктами. Игорь поднимает палец и получает свои бутерброды. Девушка спереди спрашивает через щель между сидениями:

– У вас не найдётся ручки?

Достаю две:

– Какой цвет вы предпочитаете, синий или чёрный?

– Не принципиально.

– Тогда берите любую.

Она выбирает синий.

Когда самолёт приземляется в Минске, я вдруг понимаю, что не могу вспомнить фамилию президента Белоруссии, хотя она всё время на слуху. Хожу по аэропорту и перебираю в голове разные варианты с окончанием на «-енко», вспоминаю его лицо: гневливый взгляд, острые усики, седые волосы высоко на макушке, зачёсаны набок. «Я пью чай с малиновым вареньем». Ничего не получается. Провал в памяти. Стоя перед лавкой часовщика и глядя на белорусские часы марки «Луч», наконец вспоминаю: «Лукашенко». Я надеялся на окончание, а помогли две первые буквы. «Сардэчна запрашаем у Беларусь»⁶.

В зоне ожидания заказываю чай в кафе. А. С. садится со мной за столик и читает газету. Я открываю «Метафизику». Читаю главы шестую, седьмую и восьмую.

Бестелесное существует. Как радостно и хорошо от этой мысли. Как легко на душе от простоты и ясности этих древних слов. И совсем не хочется срываться на все последующие вопросы: а что значит существовать? и если оно существует, то каким образом? а может, следует говорить не существует, а сутствует, пребывает, бытийствует, сущностится, или ещё как-то, чтобы было точнее и понятнее, или хотя бы позаковыристее? «От природы не свойственно смешиваться чему попало с чем попало». Потихоньку достаю из рюкзака и ем ореховую смесь «Красная цена».

Летим в Нур-Султан. Слева маленький мальчик, справа – снова крупный суровый сосед. В кожаной куртке и вязаной шапке. Смуглое лицо, густые чёрные брови. На заставке его телефона торжественный рисунок белым по чёрному: волевой мужчина кавказской национальности восседает на красивом стуле, под ним надписи на незнакомом языке, похожи на лозунги. Сосед вставляет наушники и смотрит ролик: старик в белом халате и с длинной седой бородой экстатически танцует на ковре под звуки народных инструментов.

Спереди парень и девушка громко разговаривают по-английски и смеются. Парень похож на итальянца. Улавливаю отдельные фразы. Пустой, беззаботный разговор молодых людей. Как будто просто наслаждаются тем, что можно поговорить на английском. В этом ведь уже есть флирт: «Мы нашли общий язык». Немного ревную, хочу тоже что-то сказать, блеснуть знаниями. Думаю: «Это она ему угождает».

Нам раздают анкеты и просят заполнить. Власти ведут борьбу с эпидемией: нужно подтвердить сдачу анализов, указать направление следования и место проживания. Сосед спрашивает, нужно ли ему заполнять. Говорю, что сам не знаю. Мы сидим. В следующем ряду за мной А. С. Я вижу, что он заполняет анкету, и прошу дать мне ручку, когда он закончит. Заполняю свою. Показываю ручку соседу и рекомендую сделать то же самое. Он сомневается, но потом просит меня заполнить за него – он не умеет писать. Я записываю с его слов. Исмаил Гулиев, 1986 год. Гражданин Азербайджана. Место работы: «Штукатурка».

Нам раздают бутерброды, запакованные в пластиковые пакеты. Исмаил быстро открыл свой и видит, что я плохо справляюсь.

– Держи! – подаёт мне свою упаковку. – Я открою.

После еды я обращаюсь к нему с вопросом:

– Исмаил! Вы смотрели ролик про старика, который танцевал. Кто это?

– Я не знаю. Мне просто прислали.

– Может быть, это суфий? Где он танцует? Может, это Мекка или Медина?

– Нет! В Мекке танцевать нельзя. Тех, кто танцует, там убить могут! Танцы запрещены.

В середине полёта Исмаил начинает суетиться. Рыщет кругом, смотрит на меня:

– …Кепк?

– Шапка?

– Да!

– Должна быть где-то здесь. Не могла же она улететь.

Исмаил начинает шарить руками под сиденьем, поднимает кресло, заглядывает под сиденье следующего ряда. Шапки нигде нет. Он что-то выкрикивает на азербайджанском своим товарищам, которые сидят через несколько рядов от нас. По тону чувствуется, что они не знают, как ему помочь. Я встаю, выхожу в проход, встаю на колени и заглядываю под сиденья. Шапка там: под его местом, прижалась к борту. Исмаил радуется находке и благодарит меня.

Из динамиков в потолке салона раздаётся мужской голос:

– Мы прибыли в Нур-Султан. Температура воздуха на улице – минус двадцать четыре градуса.

Мы приземляемся и начинаем готовиться к выходу. Сосед парочки спереди, вставая со своего места, решает показать, что он тоже знал английский язык, и даёт им напутствие:

– Have a nice journey and stay warm!⁷

Девушка ему:

– Вы нас извините, если что.

Проходим эпидемиологический и пограничный контроль, берём такси и мчимся на железнодорожный вокзал. А. С. и водитель Ерлан:

– У вас тут монорельс строился. Не закончили ещё?

– Нет, фирма ушла.

– Как ушла?

– Так. Деньги съела и ушла.

Вокзал Нур-Султана находится на улице Гёте. Брожу по вокзалу. Думаю выпить чаю где-нибудь. Открываю дверь под надписью «Кафе». Внутри почти темно. Заспанная тётка поднимает голову со стола, чуть поодаль таким же способом спит ещё человек. Решаю не мешать. Хожу по вокзалу и ищу туалет, чтобы умыться. Туалет в подвале. Я вижу надпись, что туалет платный, и не хочу идти, но замечаю, что бабушка-контролёр положила голову на конторку и спит. Я прохожу мимо неё, умываюсь и незамеченным выхожу обратно.

Погрузились в поезд. Я напился горячей воды и лёг. Из-под старой оконной рамы сочится ледяной воздух. Чтобы ночью не застудить голову, А. С. надевает шерстяную шапку.

Раннее утро. С вокзала взяли такси до Темиртау. Начинаем входить в обстоятельства:

– Сколько градусов на улице? Минус двадцать три?

Водитель Сагындык:

– Нет. Пятнашка, наверное.

– Зимой должно быть холодно.

– Конечно! Нам двадцать три вполне по карману. Это южане начинают жаловаться…

Мы сняли квартиру на проспекте Металлургов. Этот проспект начинается на площади Металлургов, а на ней – Музей первого президента Республики Казахстан. Некий аналог нашего Ельцин-центра. Хотя их музей появился раньше. И не работал Борис Николаевич на комбинате, хотя загребал жар по-своему. Перед музеем стоит памятник двум металлургам. Местные утверждают, что один из них походит на Назарбаева. Пусть так, ведь летописцы сообщают, что лики святых на некоторых церковных росписях иногда подозрительно походили на тех, кто давал из своего кармана деньги на строительство храма.

На лестничной площадке нашего дома ни одна из квартир не имеет номера. Местное суеверие или борьба со шпионажем. Я нашёл в шкафу гладильную доску и сделал из неё рабочий стол – поставил компьютер и настольную лампу, которая стояла на тумбочке, достал книгу, блокнот, очки. Сварили кофе в ковшике. Вспоминаем квартиру, в которой мы с А. С. жили во время прошлой поездки в Темиртау. Соглашаемся, что по сравнению с той нам досталось очень приличное жильё. А. С.:

– Захожу к тебе в комнату, а ты лежишь на подушках от дивана!

– Нет, на тех подушках я не лежал. Я не влезал на диван. Он был слишком короткий. Я выдвинул нижний ящик, а подушки убрал, и спал в нём, как в гробике. В моей комнате не было света, и тётка принесла для меня настольную лампу.

А. С. разбирает чемодан и достаёт оттуда книгу, протягивает мне. Читаю: «Пивень». Автор – Сюзанна Кулешова, знакомая А. С. из союза литераторов. Что за странное название? Как будто близко Хлебникову. «Пропевень о проросли мировой», – это уже Филонов. В аннотации сказано, что книга про войну. Всё серьёзно. Первый рассказ начинается с того, как некий старик возвращается домой и клянёт своё старческое ослабшее тело. Изучил повнимательнее – «Ливень». Уже не интересно. А. С.:

– Почитаю. А потом, может, и ты полистаешь, если захочешь.

Отправились на улицу, поменять деньги и купить местные сим-карты. Заодно решили пообедать. Возле дома, в одном здании с автомастерской, есть столовая. Поднялись по лестнице наверх. Всё очень по-простому, как будто на каком-то складе. Неуклюжие деревянные столы со скамейками, всё обтянуто тканью. На столах тарелки с недоеденными мантами. За одним из столов сидит плотная тётка в чепце и кулинарном халате. Она стряпает. А. С.:

– У вас есть суп?

– Нет, только манты остались.

– Будешь манты?

– Если вы будете, то и я готов.

Нет, он не будет. Обещаем зайти в другой раз. А. С. делится опытом:

– Я обратил внимание, что на тарелках много недоеденного. Это плохой признак. Разве станут люди столько оставлять, если вкусно?

Отчего мы так любим есть досыта да повкуснее? Чего мы добиваемся, спрашивая у поваров, вкусны ли их блюда? Почему кто-нибудь не зайдёт и не спросит:

– Можно я доем все объедки со столов, но заплачу по полной программе?

По дороге увидели кофейню. Приятное место. Раньше в Темиртау было не найти такого. Под стеклянным прилавком в окружении сластей лежит пирожное – «Молочная девочка». А. С. спрашивает, смогут ли они приготовить «эспрессо лунго». Девочка-официант сомневается. Парень-бариста понимает, о чём речь. Никаких проблем. Решаем зайти в другой раз. Проходим ещё немного и заходим в столовую. Едим лагман. Не отрываясь от трапезы, А. С. достаёт телефон и читает оттуда свои стихи. Одно стихотворение серьёзное, с патетикой – про Петербург, про гранит Невы и так далее, а другое шутливое – про кукси, суп с корейской лапшой, овощами и соевым соусом. Этот суп есть в меню. Там же – пирожное «Молочная девочка». Похоже, местный деликатес.

Покупаем казахские телефонные номера. В ожидании хожу по промтоварному магазину. Подхожу к журнальному киоску. На развороте газеты заголовок – «Воры атакуют темиртауские кладбища». На витрине стоят книги, современное бульварное чтиво на русском языке. Казахской литературы нет. Из-за книг выглядывает потёртая обложка знаменитой серии «Классики и современники»: Жорж Санд, «Графиня Рудольштадт», пятьсот тенге. В своё время ей здорово доставалось от литературных мерзавцев у нас в России: Сенковский называл её Егор Занд, а подлец Булгарин писал в «Северной пчеле», что она «ежедневно пьянствует с Пьером Леру у заставы и участвует в афинских вечерах, в министерстве внутренних дел, у разбойника и министра внутренних дел Ледрю-Роллепа». Об этом вспоминает Достоевский в «Дневнике писателя».

Примерно полтора года тому назад в другом казахстанском городе, Аксу, в продовольственном магазине рядом с картошкой и луком я нашёл коробку со старыми книгами и купил сборник статей Александра Блока, пятый том из собрания сочинений 1962 года. Взяли четыреста тенге, по-божески. Там же, в один из выходных, я сел на автобус и поехал в Павлодар, который находится всего в часе езды от Аксу. В подвале дома на одной из центральных улиц я нашёл букинистический магазин:

– По философии есть что-нибудь?

– Нет. Быстро разбирают. Как горячие пирожки. На днях только мальчишка, лет четырнадцать, трёхтомник Канта унёс.

Тогда я купил «Илиаду» (те же «Классики и современники») и сборник сказок на немецком языке. Когда я вышел на улицу и стал изучать карту города в своём телефоне, ко мне вдруг обратился уличный пьяница, с опухшей рожей и гноящимися глазами. Я подумал, что он будет просить подаяние, но оказалось, что он заметил имя Гомера на обложке книги. Он встал в театральную позу и продекламировал:

– Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…

Я жду А. С. на улице. Из динамика раздаётся реклама магазина «Фикс-прайс», сначала на русском, потом на казахском.

– Так, сейчас буду учить казахский язык, – подхожу поближе, чтобы вслушиваться и искать соответствия, но выходит А. С.

Перед домом заходим в продовольственный магазин. А. С. берёт бутылочку коньяка «Бахус Казахстан», двести граммов. Я покупаю яйца, растительное масло, рис. В соседнем отделе беру буханку хлеба:

– А сыр у вас есть?

– Нет, сыр в соседнем отделе.

Возвращаюсь в соседний. Продавщица уже скрылась за каким-то импровизированным занавесом.

– Вы не могли бы пригласить тётеньку?

– Марина!

– Есть у вас сыр?

– Вот сырный продукт, а вот настоящий.

– Мне бы настоящего.

– Сколько?

Пальцами рисую какие-то линии в воздухе. Очерчиваю прямоугольник.

– Ну начинается! Вы мне нормально скажите.

– Извините, пожалуйста, но я практически не ощущаю массу физических тел. Это вам легко, вы тут каждый день взвешиваете…

Вмешивается А. С.:

– А ты покажи им, где резать.

– Да, давайте я покажу.

Марина достаёт полукруг сыра и берёт длинный нож. Я провожу условную линию вдоль сыра – беру небольшой отступ параллельно диаметру. Марина наводит потемневшее стальное лезвие. Я предупреждаю:

– А потом ещё вот так, поперёк.

– Это ещё зачем?

– Иначе, что же это будет за кусок? Сырный блин какой-то.

– Почему вы треугольником не можете показать?

– Это как?

– Да вот так, – Марина несколько раз проводит ножом над сыром, показывая секторы.

– А, так! Я понял. Да, давайте… Вот столько.

– Точно? Он тяжёлый.

– Да, пусть такой. Надеюсь, он не тяжелее золота.

Вдруг у А. С. возникает новый вопрос:

– А у вас и сало есть?

– Сала у меня нет. Зато у меня селёдка вкусная.

Смотрим на блюдо с салом. Заветрившиеся, потемневшие куски. А. С.:

– А, понятно! Ну, спасибо.

Марина, тоном заговорщика:

– Сала у меня нет.

В овощном отделе на выходе покупаю яблоки и два помидора:

– Дайте, пожалуйста, вот эти яблоки. Киргизские.

А. С. интересуется:

– А чего ты польские не хочешь?

– Не хочу поляков поддерживать. Поддержу лучше киргизов.

В самом деле. Киргизом был Мурат Насыров (так мне сказал один таксист), он озвучил русский вариант песни в заставке мультфильма «Чёрный плащ», который я любил смотреть, возвращаясь домой из школы. Он пел нам про девственницу, поливавшую из ковша белые цветы, и про мальчика, который мечтает переехать в Тамбов. А потом певец из Алма-Аты бросился вниз головой с балкона. В газетах писали, что в момент прыжка он держал в руках православную икону. А что дали нам поляки? Лжедмитрия I и Лжедмитрия II.

Вижу две двери. На одной табличка: на белом фоне синее лицо мужчины в галстуке. «Наверное, туалет». Истолкование символа: мужчина переполнен водой. Рядом стоит картонный щит: «Стрижка. Завивка. Мелирование».

– У вас там парикмахерская?

– Нет, там туалет.

Опять А. С.:

– У вас здесь где-то парикмахерская есть?

Животрепещущий вопрос. Это написано на лице А. С. Он любит посещать парикмахерские в командировках.

– Да, на втором этаже.

Возвращаемся домой. Есть сомнения по поводу подъезда. А. С. идёт к последнему, но ключ не подходит. Я говорю, что нам нужно в другой. Иду к следующему. Там такой замок, что наш ключ точно не подойдёт. Ещё один подъезд. Магнитный ключ срабатывает. Значит, этот наш. Поднимаемся. Приятно пахнет канифолью. На площадке четвёртого этажа все квартиры пронумерованы. Нет, это не тот подъезд. Выходим и снова возвращаемся к последнему. Да, ключ А. С. просто не работает.

А. С. вздремнул часок. Теперь он варит макароны и пьёт «Казахстан». Предлагает мне.

– Вы же знаете, что я не пью.

– Ну, диссертацию ты защитил, квартиру купил…

– Да, времени прошло много. Между прочим, друзья мне намекали, что можно уже начинать.

Заходит разговор о театре, театральных мастер-классах и женщинах, которые в душе прирождённые актрисы. А. С.:

– В конечном счёте важно понять, играет человек или он то, что он есть.

Книга «альфа», глава девятая. «Как если бы кто, желая произвести подсчёт, при меньшем количестве вещей полагал, что это будет ему не по силам, а, увеличив их количество, уверовал, что сосчитает». Возражения мракобеса (moi⁸): кто воистину уверовал – тот сосчитает! Количество вещей изменится сообразно истинной вере. А что если все логически выверенные комментарии Аристотеля исчерпаны? Что мне делать, молчать? Беда только в том, что вздорные комментарии тоже, скорее всего, были уже сделаны. У средневекового монашества был досуг для этого. Досуг – начало теоретического мышления, условие рождения философии. Нас засыпают свежими новостями, чтобы лишить возможности мыслить глубоко. А мы и рады. Такие замечания портят текст, но в них есть своя правда, своя горечь, необходимая хорошему букету.

Аристотель – антирелятивист: доводы в пользу эйдосов ведут к утверждению, что соотнесённое первее самого по себе сущего. Стало быть, релятивизм ХХ века – это контратака платоновского идеализма. Жаль, что под рукой нет ленинских «Философских тетрадей». Владимир Ильич вполне мог бы заметить нечто подобное.

А. С. в соседней комнате смотрит телевизор. Чтобы голоса не отвлекали, я надел наушники и стал слушать Баха (нужна размеренная музыка без слов). Знаменитые «Вариации Гольдберга» в исполнении Гульда. Музыка – шатёр городского кочевника.

«Как если бы кто называл человеком и Каллия, и кусок дерева, не увидев между ними ничего общего». Неужели так сложно называть кусок дерева человеком? Вот называл же Владимир Соловьёв карандаш Андреем, а ранец – Григорием. А маленькие дети хватали его за полы шубы и кричали: «Боженька! Боженька!» Да, попробуйте для начала стать Соловьёвым, а потом поговорим. Пока же продолжим чтение.

Делаю паузу для прослушивания тяжёлого рока. Ансамбль This is Menace с композицией «Pretty Girls»⁹. Для исполнения партии вокала они пригласили Джефа Уолкера, одного из лучших рок-певцов Англии со времён The Beatles. Когда-то мой друг В., который всегда умеет подобрать правильные слова, с огромной любовью отзывался о его голосе и говорил, что в нём «много гноя».

«Пустословить и говорить поэтическими иносказаниями». Насколько это равносильно? Первое мы практикуем ежедневно, второе – когда повезёт. Разумеется, речь не об этом. Тогда пусть это будет тост.

«Дом и кольцо, для которых, как мы утверждаем, эйдосов не существует». Как жаль, что перед этой фразой стоит «например»! Дом и кольцо. Два предмета, полностью отпавших от мира эйдосов. Войти в дом, надеть кольцо. Повторяй это до бесконечности. Магия символов. «Это вода, а это колодец! Утоли жажду и уходи. У лошади белые глаза, а внутри темно». Это уже из другого произведения.

«Если Каллий есть числовое соотношение огня, земли, воды и воздуха». Кажется, начинаю понимать. Каллий – это я.

Выглядываю в соседнюю комнату. А. С. сидит перед телевизором на самом краешке дивана. Он в застёгнутой куртке, капюшон надвинут на голову. Двумя руками держит перед собой незажжённую сигарету. Собирался выйти на балкон, но застигнут интересным сообщением.

Книга «альфа», глава десятая. «Ибо похоже на лепет то, что говорит обо всём прежняя философия, поскольку она была молода и при своём начале». Если учесть, сколько эта мысль повторялась за историю философии, то можно сказать, что философия вечно молода, она – вечное дитя, и сказ её – всегда лепет. И поэтому детский лепет часто путают с философией. Случайно или намеренно, когда хотят избавиться от необходимости признания философии как высшей потребности. Высшая потребность в лепете. Высший лепет.

Два часа ночи. Итак, программа: заразить Аристотелем Казахстан. Для этого не удерживать его в себе, понимая, но: не понимая, – вбирать одним ухом и выбрасывать другим – в степь, в стужу, в снежную пургу. Там, упав на землю среди кристаллов льда, идеи учуют родственные формы и взойдут.