Kitabı oku: «Взыскание погибших (сборник)», sayfa 3

Наше время. Андрей

СТАРЫЙ ДОМ, из которого «вышла» вся семья, теперь совсем одряхлел. Андрей вдруг представил себе, как было бы здорово поселиться здесь и работать. Ездить, скажем, на пару месяцев в Москву по необходимости, а потом возвращаться и писать философские трактаты. Можно было бы ходить в лес, кататься на велосипеде по всем этим бесконечным деревенским дорогам, вдыхая пыль и запах лугов, сидеть, погружаясь в дрёму, ранним утром над тихой заводью с удочкой в руках.

Теперь в доме жила одна только тётя Зинуля, которой перевалило за семьдесят. На здоровье она не жаловалась, а одиночеством судьба не наградила – в старый дом без конца приходили родственники. Причем необязательно к Зинуле. Завели привычку назначать друг другу встречи в родовом гнезде, как в кафе, предупреждая нынешнюю хозяйку о визите чисто формально. Но зато и не требовали гостеприимства – сами приносили пироги, домашнее сладкое вино, закрутки и конфеты из деревенского магазина. Ставили чайник на плиту, доставали чашки, рюмки и тарелки, а после посиделок всё самостоятельно убирали.

Тем не менее у Зинули была своя особая семейная роль – она перестала быть просто членом семьи, а превратилась в ее душу. Все сложилось естественно: Зина с детства была самой доброй среди братьев и сестер. Не умела ябедничать и обижаться, не знала, как сладка месть или сплетня, не грешила ни единым пороком (правда, страстно любила сладкое!) да и не верила в них. К ней стремились все члены семьи – кто за сочувствием, кто за прощением, кто просто поболтать, а кто – за важным советом. Побочным итогом стала ее стопроцентная осведомленность обо всех семейных событиях.

Андрей привез тёте из Москвы коробку зефира в шоколаде, чай с бергамотом и потрясающей красоты индийский шарф. Зинуля очень обрадовалась подаркам, захлопотала с чайником, но по ее тону он почувствовал, что она смущена.

– Ты же никуда не спешишь? – спросила она, вдруг обернувшись к нему от плиты.

– А что?

– Да наши собрались зайти, на тебя посмотреть.

– Это очень хорошо, я как раз хотел всех увидеть.

– Ага…

Она полезла на полку за чашками, пытаясь занятостью скрыть какие-то свои мысли, по-видимому, весьма неприятные. Андрей не выдержал:

– Тётя Зинуля, о чем ты думаешь?

– Я? Ну, знаешь, Нинка хочет, чтобы я собаку во дворе завела. Типа – защита. А я и не…

– Зинуля!

– Ладно, ладно… – она села напротив Андрея и положила красивые крестьянские руки на полосатую клеенку. – Это правда, что ты Борьке мамины награды привез?

– Да. Ты считаешь, я не должен был?..

– Что ты!.. Только не обижайся, но Боря сильно расстроен, что награды…

– Что награды?

– Они… поддельные.

Эти слова невозможно было предвидеть, ведь Борис – верующий человек, а ложь – грех. Однако Андрею показалось, что чего-то именно такого в глубинах своего подсознания он и ждал. Это вот так и должно было кончиться, вся их дружба, все то единство и та истинная близость, которой никогда больше ни с кем у Андрея не было.

– Ага, – сказал он. – И почему?

– Это же неправда? Он ошибся?

– Да, тётя Зинуля, он ошибся. Так почему же бабушкины награды поддельные?

– Ну, Борис решил, что ты продал настоящие. Эти награды – они же дорогие. Сколько бы они стоили? Как дом или как машина?

– В Москве – как три дня жизни. Но это неважно. Значит, я продал награды бабули и подсунул подделки Борису?

– Ты же сказал, что он ошибся! – уже с оттенком обиды сказала Зинуля. Ей было тяжело подозревать любимого племянника в такой низости, поэтому теперь, когда он отмел все подозрения, Зинуля хотела забыть об этом разговоре.

– И что, Борис только с тобой поделился?

Врать тётка тоже не умела:

– Он Лизе сказал, а она же у нас типа местное радио – сразу трещать начинает направо и налево. Но я тоже ей скажу, что Борис напутал и награды настоящие. Она всем и расскажет.

– Ясно.

На душу Андрея спустилась тьма.

– Андреюшка, я совсем расстроила тебя своей глупой бабьей болтовней! Но ты ж знаешь, Борис у нас всегда был не такой, как все. Хотел многого добиться, ждал, что мать похвалит, а ей все некогда было – с нами, с оравой такой!..

– Ничего, тётя Зинуля, ничего. Я не расстроился. А как родня поживает?

В тот день он не дождался родственников, а ушел сразу после чая с бергамотом. И ноги унесли его в лес.

Наше время. Борис

НАУТРО после встречи с Андреем Борис вдруг ощутил какую-то непривычную пустоту в душе. Такого давно не было, с тех пор, как он обрел веру и бросил проклятую водку. Борис пытался осмыслить, что могло породить эту пустоты, но в голову ничего не приходило. При этом он не сомневался в своей полной правоте – Андрей возгордился, поэтому заслуживает недружелюбия. И если Борис совершил грех, когда решил оклеветать бывшего друга, то это – между ним и Богом, а людей не касается. Сегодня был выходной, Борис планировал сходить на кладбище к матери, прибрать на могиле. Но только он собрался, как в дверь позвонили.

Это был Андрей. Его лицо не выражало ни единой эмоции, но говорил он быстро, ясно и решительно.

– Прости, – сказал ему Борис, – мне уйти надо.

– Уйдешь, – пообещал гость. – Но сначала – поговорим.

– Некогда мне.

– Ничего, подождут твои дела, дядя Боря.

Андрей решительно вошел внутрь и уселся на диван.

– Так, чего ты хочешь? – голос Бориса невольно дрогнул.

– Скажи, зачем ты оклеветал меня?

– Не клеветал я!

– Ты сказал тёте Лизе, что я вручил тебе поддельные награды бабушки Даши! Это как тебе вообще в голову пришло?

– Лизка все спутала! Ничего я ей такого не говорил!

– Тогда идем к тёте Лизе, ты все ей объяснишь!

– Это пусть Лизка мне объясняет! – Борис вдруг ощутил спасительный прилив раздражения. – А это даже хорошо, что ты пришел! Нам надо поговорить. Ты ведешь себя так, будто тут тебе все должны, а это неправильно. Надо скромнее быть, усмирять свою гордыню. Тебя судьба баловала, а вот меня, например, нет. Знал бы ты, как мне тяжело в жизни было!

Андрей вздохнул.

– Знаешь, я вчера весь вечер бродил вокруг села и думал о нашей дружбе. Мне казалось, что ближе тебя у меня нет никого. И пусть жизнь нас разъединила, но души наши останутся родными на всю жизнь. Понимаю, что где-то и я виноват – меня сильно закружило, я от земли оторвался. Наука, жена, дети, книги. Да, я был занят, но кто бы меня ни просил о помощи – старался, как мог. Почему ты не попросил, если я тебе был нужен?

– Ну, это ты сейчас все это говоришь. Как бы я тебя, небожителя, просил? «Наука, жена, дети, книги!» Ничем бы ты мне не помог. Да и не нужна мне твоя помощь.

В комнате повисла пауза.

– Ладно, – сказал Андрей. – Пусть так. Я вот о чем ещё думал – для чего тебе так нужны материнские награды? Помнишь, ты ведь всем родственникам рассказывал, как это несправедливо – отдать их моей матери! Сначала я решил, что все дело в памяти, но потом стал понимать другое. Тебе ведь не награды нужны, а материнская любовь! Ты на нее особо жадный был. Может, потому что более чутким родился. И я мог бы понять тебя, если бы ты не жалел себя, а шел вперед, боролся и добивался. Но ты предпочел другой путь, а он довел тебя до самой крайности – до лжи и клеветы, зависти и религиозного лицемерия. Ты, Борис, сбился с праведного пути, потому и потерялся в жизни. Тебе нужно съездить в Старый Ильмень, в Храм Архангела Михаила, там находится икона Божьей Матери «Взыскание погибших», которая вернулась в церковь спустя сто лет благодаря нашему роду. Приложись к иконе и помолись, она обязательно тебе поможет, она всем заблудшим и отчаявшимся помогает. Прощай, Боря.

Андрей встал. На долю секунды он и Борис встретились глазами и оба, словно бы вживую, увидели свое прошлое – лесную глухомань, ледник в Фанских горах, костры и мечты… Но этот миг пролетел, и они снова стояли в тускло освещенной комнате, наполненной старыми вещами и старыми обидами. Андрей повернулся к бывшему другу спиной и направился к выходу. Борис поднял руку, словно хотел его задержать, но так и остался стоять с протянутой рукой, когда хлопнула входная дверь.

Взыскание погибших

Пролог

АНДРЕЙ ЗУБОВ не смог бы объяснить, как это могло случиться, но он совершенно ясно ощущал себя ребенком, едва достигшим четырехлетнего возраста. Вот он стоит в середине самой большой комнаты в родительском доме в Старом Ильмене, одетый только в широкую и длинную, до колен, рубаху. Тут же, неподалеку, мать с отцом – Андрей не смотрит на них, только слышит их молодые голоса, звучащие так, как будто они ощущают себя причастными к какому-то таинству и очень этим взволнованы. И он знает, что это таинство напрямую связано с ним самим. Андрей слышит еще один голос, произносящий непривычные, но знакомые для его слуха слова. Другой, взрослой частью своего сознания он понимает, что именно происходит в этот момент: его крестит отец Алексий, уже немолодой священник, живший в то время в соседнем селе, где действовала маленькая старинная церквушка, каким-то невероятным образом выпущенная из внимания советскими властями. Крещение происходит дома, так как в то время окрестить ребенка в церкви было практические невозможно. Окошко полуприкрыто ставней, слабый свет, льющийся на некрашеные доски пола, словно иллюстрирует суть таинства – дитя обретает свет веры, теперь его жизнь наполняется высшим смыслом, теперь только Бог направляет и судит его…

Андрей ощущает, что даже в те малые годы его сильно потрясло таинство крещения. Он глубоко осознал – на всю жизнь, до самого ее финала – разницу между своим прежним состоянием и нынешним. И пусть впереди еще долгий путь ко взрослости, но Андрей уже другой. Он отвечает перед Богом, но ему не тревожно, не страшно, не суетно. Он ощущает удивительное чувство осмысленности бытия, готовность к испытаниям и… радость.

Отец Алексий вступает в полосу света. Андрей поднимает глаза и видит прямо перед собой, на фоне неясной фигуры священника, близко, отчетливо и предельно осязаемо доброе лицо Богородицы и прижавшееся к ее щеке лицо Младенца. В какой-то миг Андрей перестает понимать, что перед ним икона. Он видит движение воздушного потока, ласкающего золотистые кудри Христа. Он различает в глазах Богоматери горестное предчувствие неотвратимого грядущего. Время останавливается, замирает, как будто бережет Его и Деву Марию от трагических событий.

Но и этот момент проходит, лицо Богоматери удаляется. Андрей шепчет во сне: «Взыскание погибших!»

И просыпается…

В контраст благостной тишине сна и охватившему его счастью пробуждение оказалось подобно падению с небес на землю. Андрей резко сел на кровати, вытирая ладонью холодный пот.

– Андрюша, что случилось? – разбуженная его резким движением, Таисия тоже села в постели.

Ее теплые руки взяли его за запястье.

– Андрюша, дай проверю пульс… Как твое сердце?

– Тая, не волнуйся, я здоров!

– Кошмар приснился?

– Нет, наоборот. Приснилось, как меня крестили. Но у священника была бабушкина икона, понимаешь? Я так ясно видел ее, Тая! Так ясно!

– Но это может означать только одно, Андрей!

– Что?

Таисия смотрела на него ясным взглядом человека, глубоко уверенного в своей правоте:

– Ты не можешь оставить все так, как есть! Ты должен найти и вернуть икону в храм.

– Знаешь, – Андрей повернулся к жене и вгляделся в ее прекрасное лицо, вдруг напомнившее ему лик Девы Марии – так много доброты и понимания светилось в нем. – Знаешь, а ведь это не случайный сон. Просыпаясь, я сказал «взыскание погибших»…

– Это означает, что ты не должен отчаиваться, – догадалась Таисия. – Этот образ помогает «погибшим», то есть тем, кто впадает в грех уныния, сдаётся перед болезнью, ложным наветом или другой напастью. Если ты смиришься и забудешь про то, что икона пропала, то ты совершишь грех.

– Богородица просит меня не поддаваться унынию, – согласился Андрей. – Тая, ты правильно все объяснила. Я это чувствовал, но не мог выразить, а ты…

– Сапожник без сапог, – улыбнулась Таисия. – Почему вы, философы, такие беспомощные, когда философская проблема возникает в вашей собственной жизни?

Он прижался к жене:

– А зачем мне сапоги? У меня есть ты!

Андрей прошелся на кухню, выпил воды из-под крана, вернулся в постель. Он испытывал чувство, как будто избавился от бетонной плиты, давившей на его грудь все последнее время – с тех пор, как узнал о пропаже образа «Взыскание погибших» из ильменьского храма. Таисия свернулась под одеялом калачиком и, похоже, уже спала. Она вообще умела засыпать в любой обстановке и после любых, даже самых сложных, разговоров. Он лег на свою сторону кровати, стараясь не мешать жене. Вряд ли ему удастся уснуть до утра.

– Андрюша, – пробормотала Таисия. – Я так счастлива, что ты решился искать икону! Меня страшно пугала твоя депрессия. Но теперь я уверена, ты вернешь ее в храм!

Андрей молча нашел ее руку и сжал. Горло перехватил спазм – это рвались наружу слезы благодарности и стыда. Благодарности к жене, к Богу, к испытаниям, им посланным. И стыда за то, что позволил унынию одолеть себя после того, как начальные поиски иконы не привели к результатам. Но теперь он знал, что продолжит искать икону, обязательно найдет ее и вернет в храм.

И не так уж важно, что пока он еще не знает, как сделать это.

I

БЕЛОГОРОВ стоял на берегу реки, глядя в ее серо-синие тяжелые воды и еще раз спрашивая себя – готов ли исполнить намеченное? Готов ли отказаться от привычек сытой городской жизни? Поездок в Санкт-Петербург и за границу, общения в богемных салонах, от долгих бесед о живописи, от театральных премьер, каплуна, фаршированного трюфелями?.. От славы, которая пришла к нему, мальчишке из разночинной среды, воспитанном при монастыре, не имеющему ни гроша и умевшему лишь слабо отражать малую толику красоты Божьего мира на своих убогих холстах. Откажется и не пожалеет? Ведь он хочет навсегда изменить свою жизнь.

– Коляска прибыла, барин, – сказал вдруг возникший за спиной Белогорова Макар. – Едемте в город. От реки уже холодом тянет.

Макар всегда держался так, будто не он служил Белогорову, а Белогоров – ему, но теперь это уж точно не имело значения.

– Мы не в город, мы к архимандриту. Он ждет меня.

– Да для чего это в такую даль на ночь глядя тащиться?!

Белогоров молча сел в коляску и с удовлетворением услышал, как Макар распорядился, чтобы извозчик вез в Воскресенское, то есть к владыке Феофану.

По дороге Белогоров задремал. Видимо, в последнее время он слишком часто думал о своей жизни, потому что она привиделась ему в том коротком и поверхностном сне. Он увидел тех, кто составлял его счастье в прежние годы: жену Полину, дочку Лизаньку и младшего из двоих его сыновей – трехлетнего Алексашу. Художник любил их безмерно, а когда его творчество стало приносить стабильный доход, нещадно баловал, словно хотел искупить свой отцовский грех – раскол со старшим сыном Родионом. Родя был ребенком от первого брака, продлившегося всего ничего и кончившегося вместе со смертью Прасковьи, первой жены Белогорова. Зато со второй женой художник прожил в полном счастье десять прекрасных лет. И теперь он не мог вспоминать об этих временах без острой злой тоски. Может быть, именно из-за уверенности в своем счастье Белогоров не ощутил опасности, когда началась эпидемия холеры. Болезнь подобралась так скоро и незаметно, что гибель всей семьи оказалась для него одномоментным мигом полного краха. Остался только Родион. Вечный студент, непримиримый нигилист, отщепенец, бездельник и лодырь. Он приехал на похороны, и тогда ошалевший от горя Белогоров увидел в нем и себя, и Полину, и Лизаньку, и Сашу. Он решил, что больше не позволит сыну отдаляться, что сделает его своей частью, отдаст за него все. Спасет, перевоспитает или смирится с тем, какой он есть. Но уже через три дня и Родя слег с холерой. Вот тогда Белогоров и ощутил невыносимый страх, все отчаяние и тоску оставленного на вечное мучение улетевшими ангелами грешника. Он метался у постели больного сына, звал одного за другим всех врачей, что остались в городе. Он рвал на себе волосы и истово молился за жизнь своего единственного живого ребенка. Однажды ночью он понял, что Родя не дышит. Стал трясти его, затем побежал за врачом. По дороге, наверное, потерял способность соображать, так как очнулся в церкви, у очень старой, покрытой потемневшей олифой, иконы.

– Не дай мне отчаяться, Матерь Божья, – взмолился он. – Не дай мне погибнуть в отрицании, не дай потерять веру, погубить душу!

Он хотел, чтобы произошло нечто такое, что помогло бы ему не потерять те остатки преданности Богу, ту искру чистой веры, что еще теплилась в нем после потери самых любимых на земле существ. Художник молился за Родиона со всей любовью, позабыв об их разногласиях и дурном поведении сына. У иконы он провел несколько часов, забыв о времени, о холодеющем дома теле Роди. Очнулся около полудня, когда почувствовал на плече чью-то руку. Повернулся. Это был старый священник с усталыми глазами.

– Ты пришел к той самой иконе.

– К какой?

– «Взыскание погибших», конечно. Иди уже, дитя, отдохни. Она услышала тебя.

Белогоров встал и поплелся домой. Едва переступив порог, услышал сиплый шопот:

– Воды, отец… где же ты был так долго?!..

Родион оказался жив. По его словам, он заснул вечером так крепко, что не смог проснуться, даже когда отец зарыдал над ним, приняв за умершего. Но, выслушав Родю, Белогоров странно посмотрел на сына, осознавая невероятное – ему даровано самое настоящее чудо. Родиону была возвращена жизнь. И это чудо произошло после обращения к иконе Богоматери «Взыскание погибших». Теперь, когда Родион совершенно поправился и уехал в Петербург, Белогоров ехал к архимандриту Феофану, хорошему знакомому и большому ценителю живописи, причем необязательно духовного содержания. Художник хотел просить благословения на свою новую работу – он считал своим долгом сделать список «Взыскания погибших» и отдать его в ту церковь, которой он понадобится. А после присоединиться к духовной братии монахов.

Основой иконописи Белогоров владел достаточно, так как в отрочестве учился рисовать в школе при монастыре. Его наставником был один известный в те годы иконописец. Двадцатилетний перерыв в этом деле не имел значения – теперь Белогоров ощущал потребность писать душой, а не рукой. Он волновался за другое – удастся ли ему выполнить список на нужном уровне, будет ли его работа достойна той иконы, что спасла Белогорову и сына, и душу?!

…Екатерина Васильева умерла зимой, ей было девяносто пять лет. Андрей не смог приехать на похороны бабушки – был на конференции во Владивостоке. Хотел прилететь на самолете, но из-за грозы, разразившейся где-то на промежуточных этапах, все рейсы оказались отложены. Прометавшись полдня в поисках обходного маршрута, расстроенный и опустошенный Андрей вернулся в гостиницу… В Старый Ильмень он и Таисия выбрались только летом. Таисию тоже выбила из колеи смерть Екатерины Васильевны, она любила старушку – удивительно понимающую, чуткую и умевшую сочувствовать.

– Люди разные, – говаривала она. – Все они хорошие и все плохие. А зло родится от вранья. Правду говорить трудно, а еще сложнее – принимать правду.

Вот и брала она на себя самое сложное – принятие правды.

Зубовы традиционно останавливались у родственников – Марии и Валентина, приютивших у себя бабушку Екатерину в ее последние годы. Андрей мечтал, чтобы бабушка перебралась к нему в Москву, где и условия более комфортные, и медицинская помощь на несколько порядков выше, но она наотрез отказалась покидать родную землю. Это было понятно и объяснимо, но душа Андрея все равно болела, хоть бабушка и не осталась одна в глубокой старости. Мария и Валентин работали в колхозе – она дояркой, он агрономом. Жили просто, любили гостей, знали кучу историй о жизни родни и с удовольствием потчевали гостей ими, а также – пирогами с яйцом и рисом. Пока бабушка Екатерина была жива, Андрей постоянно присылал родственникам небольшие суммы – на лекарство, на вкусности, на поддерживающий ремонт в доме. А Мария с Валентином регулярно отписывались ему – как бабушка себя чувствует, как ее настроение, что интересного вспоминала и рассказывала. Но о самом важном они, согласно семейной традиции, умалчивали.

По дороге Андрей вспоминал свой прошлый приезд в Старый Ильмень, год назад, когда он еще не знал, что видит бабушку в последний раз. А она – знала. Поэтому и позвала его прогуляться во двор, пока собравшиеся в честь приезда Андрея родственники пили чай с вареньем и сладкими ватрушками.

– Андреюшка, я сейчас тебе кое-что расскажу, а ты просто послушай. Мы об этом стараемся не говорить. Понимаешь, жизнь выпала непростая, иной раз молчание и жизнь спасало.

– Бабушка, ты здорова? – забеспокоился внук.

– Ну, конечно! Вы все обо мне заботитесь, все хорошо. А расскажу тебе о том, что моя мама всю жизнь хранила, а потом и мне беречь завещала. Это старинная икона Богородицы «Взыскание погибших». Она спасает тех, кто потерял надежду, кто иссяк в вере, ослаб, стал беззащитен перед кознями лукавого, понимаешь, Андреюшка? Как по мне, так это самая важная икона из всех! И сила ее огромная. Вот мама моя, она же в самые страшные годы икону берегла! И образ давал ей силы верить в Бога, не сдаваться. Ужасные то были времена – церкви рушили, у людей живьем души вырывали!.. Икона хранилась в том доме, где ты вырос. Помнишь, наверное, что твой отец подарил свой дом моей матери, когда вы семьей в Таджикистан уехали?

– Значит, вы с бабушкой Марией все эти годы хранили икону и молчали?! – изумился внук.

– Андреюшка, ну, а как?.. Я б кому сказала, а он бы еще кому, а там бы пришли эти люди, которые всем заправляли, да и отобрали бы. И сожгли!

– А скорее бы за границу продали и деньги прикарманили, – буркнул Андрей. Хоть и собирался он промолчать, как учила бабушка, да не смог.

– Да неважно! Деньги эти стали бы им поперек горла. Я вот о чем мечтаю, внучек: о тех временах, когда можно будет икону эту людям принести. Чтобы приходили и молились перед ней, а она бы возвращала им надежду, веру, от отчаяния оберегала. И мама моя этого хотела, но не верила, что такие времена вообще когда-нибудь наступят. Как ты, что думаешь, когда-нибудь, пусть еще через полвека, сможем мы отдать икону людям? Им же плохо без нее, они же в отчаянии!

– Бабушка, но времена-то изменились. Мало-помалу, но люди к вере возвращаются, церкви строят, детей крестят. Я думаю, что приближается тот день, когда можно будет мечту Марии Дмитриевны воплотить в жизнь.

– Ты только не торопись, внучек, не надо! Заранее обдумай, кому передашь и как. Только представь, сколько лет наша семья берегла «Взыскание погибших»! Только подумай, каково пришлось моей маме, когда она жизнью ради нее рисковала!

– Жизнью?..

– Почитаешь потом, – кивнула бабушка. – Я мамины воспоминания записала, когда ей сто лет исполнилось. Слово в слово, как она говорила. Мама уже не могла писать – зрение сдавать стало, но память осталась крепкой! Так, значит, говоришь, возрождается вера у людей?

– Ты, наверное, знаешь, что по законам марксистского диалектического материализма история развивается по спирали, – Андрей покрутил пальцем в воздухе. – Это означает, что все исторические явления повторяются, но на новом уровне, понимаешь?

– Возвращается то, что раньше было, но по-другому? – с большим интересом уточнила Екатерина Васильевна.

– Ага. А православие – это часть нашего народа, его сущность. И теперь оно возрождается.

– Значит, эти безбожники сами себе яму выкопали? – усмехнулась бабушка. – Так я и знала! А все-таки, ты не торопись икону передавать в эти новые церкви. Негоже будет ее потерять – тогда окажется, что вся жизнь моей мамы не имела смысла…

В окно выглянула Мария, помахала рукой – мол, чего это вы там гуляете? Гости ждут!

Андрей ответил ей улыбкой и понимающим кивком.

– Андреюшка, – заторопилась бабушка. – Икону ту я в наследство тебе оставляю. А еще записи, что сделала по словам матери. Ты почитай их и все поймешь. Наследство передам через Валентина и Марию. Хорошие они люди, никогда не отчаиваются!

…И вот, спустя целый долгий год, Андрей собирался прийти на могилу бабушки.

О том, что Валентин и Мария должны вручить ему икону, он помнил, но пока не думал об этом. Андрей понимал – это не просто наследство, а передача святыни на временное хранение в его руки, поэтому пока не испытывал даже законного человеческого любопытства к старинной вещи. Сейчас он был погружен в мысли о прощании с Екатериной Васильевной.

Деревенское кладбище было очень старым, деревьев здесь выросло уже больше, чем в лесу, а общий пейзаж отражал спокойствие и мудрость вечного приюта.

Мария и Валентин гордились тем, как обустроили могилу Екатерины Васильевны.

– Во-первых, рядом – Мария Дмитриевна, мама бабушки Екатерины, – рассказывал Валентин. – Во-вторых, место сухое, чуть выше других.

– А в-третьих, смотрите, Андрей, Тая – памятничек-то какой!

Таисия, уважая труды родственников, хвалила результаты их усилий, а Андрей не мог заставить себя и слово сказать. Зимой, узнав о смерти бабушки из телефонного разговора с Валентином, он, где-то в глубине души, не сумел поверить этому. А вот сейчас – поверил, но не смирился.

– Идемте домой, – сказал он. – Пора.

Застолье в этот раз имело печальный оттенок. В основном, из-за Андрея, который, как ни старался, не мог скрыть своё горе. Он заново переживал потерю близкого ему человека, и сердце его сжималось снова и снова. «И вот, ты уже взрослый и родителей схоронил, и дети у тебя большие, но уход бабушки вдруг становится последним штрихом на картине твоего прошлого. Детство, юность, первые переживания и самые яркие сюжеты, которые когда-либо складывались в жизни, ушли в прошлое, так как им нет свидетелей. О них некому вспомнить, кроме тебя самого. Это и есть сиротство», – думалось Андрею.

Видя сникшее настроение основного гостя, несмотря на все попытки Таисии сгладить ситуацию, родственники стали прощаться раньше времени, а хозяева – прибираться. Наконец, когда все разошлись, Валентин, обменявшись с Марией взглядом, вышел на минуту из комнаты. Вернулся он, держа в руках какой-то плоский прямоугольный предмет размером с большую коробку конфет, обернутый в очень старое пожелтевшее, но чистое льняное полотенце. Он сел рядом с Андреем, провел по столу тыльной стороной руки, чтобы убедиться в чистоте поверхности, и положил предмет перед собой. Аккуратно развернул. Подошли Мария и Таисия, молча стали рядом с мужчинами. В комнате повисла какая-то особенная тишина, волнующая и даже торжественная.

– Андрей, я думаю, что пришло время выполнить завещание Екатерины Васильевны, – сказал Валентин. – Ты, я вижу, загрустил. А грусть – это малая капелька отчаяния. Мы все понимаем, что отчаяние – страшный грех, так как большое отчаяние – это потеря Бога. Вот поэтому бабушка и передала тебе эту святыню, икону Богоматери «Взыскание погибших». А вот в этой тетрадке – воспоминания прабабушки, Марии Дмитриевны, записанные бабушкой Екатериной.

Только сейчас Андрей вдруг понял смысл всего происходящего и ощутил трепет предчувствия. Валентин развернул полотенце. Под светом электрической лампы вдруг открылся лик, полный милости и прощения. Андрей сглотнул, неожиданно для себя самого ощутив мощный внутренний подъем. Он поднял глаза на жену – она едва заметно улыбалась, словно отражая в своих чувствах все то, что содержала в себе святыня. Тогда впервые Андрей заметил едва уловимое, но совершенно очевидное для него сходство между ликом Богоматери и лицом Таисии. Этой мыслью он никогда и ни с кем не поделился, понимая, что в ней есть – пусть небольшое – святотатство. Даже Таисии не следовало этого знать. Но и спустя годы, видя эту икону или ее изображение, он вспоминал о жене и об этом самом моменте обретения «Взыскания погибших».

«Не позволь мне отчаяться!» – попросил Андрей, глядя в глаза Девы.