Kitabı oku: «Соленое детство в зоне. Том II. Жизнь – борьба!», sayfa 4
Глава 50. Учителя и соседи
Привыкнув к городской школе, стал в десятом классе учиться значительно лучше. На уроках физкультуры Кадурин нещадно тренировал нас. Я опять полюбил физкультуру, уже с удовольствием гонял «баскет», бегал, прыгал, метал гранату.
Алгебру, геометрию и тригонометрию преподавал медлительный и степенный, с густой волнистой шевелюрой, носатый Лев Яковлевич Гизерский, прозванный Мишкой Скворенко «дер Лёва». Мишка всем давал прозвища. Я у него был «Цока» – от грузинского «Кацо». Люблю спокойных людей! Потому что, видимо, сам не такой. Вкрадчивым голосом, неспешно передвигаясь у доски с неизменной папироской в зубах, «дер Лёва» толково объясняет мудрёные математические науки.
Прошли десятки лет. С густой поседевшей шевелюрой, он медленно прохаживается с женой под руку вечерами по городу и попыхивает также папироской. Меня он не узнаёт, да и я не подхожу к нему. Зачем? Он сейчас, естественно, за плату готовит абитуриентов у себя на дому. И не было случая, чтобы платили ему задаром – все поступают! Толковый математик!
Историю и географию преподаёт Евгений Сергеевич Виноградов. Одновременно является лектором общества «Знание», пишет в местной газете статьи про краеведение, любит политику. Он с пафосом, увлекаясь, говорит об истории мира и Советского союза, много рассуждает на политические темы. Это меня тоже очень волнует. Я люблю, как и литературу, этот предмет, знаю его хорошо и нередко вступаю с ним в диалог. Временами мы с ним, забывшись, громко спорим несколько минут, а весь класс слушает. Виноградов консервативен в мышлении и пытается навязать своё мнение. Иногда он спохватывается и осекает меня:
– Углов! Ты ещё мал и многого не знаешь! Прежде, чем рассуждать на такие темы, надо знать историю! А для этого надо много читать!
Я возражаю:
– Евгений Сергеевич! Я много читаю. Но читать надо разное. Иногда между строк такое узнаёшь. А если читать только «Правду», то…
– А ну, прекрати болтовню! Политик нашёлся!
Я испуганно замолкаю. Виноградов ярый коммунист! Он не терпит никакого инакомыслия.
Уже после февраля 1956 года, когда Хрущёв выступил с осуждением культа личности Сталина и по всей стране стали рушить его памятники, перед самым окончанием школы опять сильно столкнулся с Виноградовым. Как-то он начал восхвалять роль Сталина в истории и, конкретно, в Великой Отечественной войне. А я уже прочитал закрытый доклад Хрущёва на 20-м съезде партии. Его мне дал почитать Семён Иванович, отчим Беляевых. Он был полковником в отставке и работал секретарём парткома в санатории. Но в отличие от Виноградова, это был человек либеральных взглядов. Он знал нашу историю, сочувствовал нам и осуждал при нас Сталина. Так что коммунисты были и в то время разные! Хотя таких, как Семён Иванович, были единицы. Так вот, о «героической роли» Сталина в Великой Отечественной войне. Возражаю Виноградову:
– Евгений Сергеевич! О чём вы говорите! Партия осудила культ личности Сталина! По всей стране идёт переименование городов, улиц, заводов, фабрик, колхозов, носящих его имя. Сносят десятки тысяч его памятников.
– Углов! Ты в какой-то мере прав! Но роль Сталина в жизни нашей страны неоценима! И не тебе его осуждать! Это меня необыкновенно задело:
– Вчера сам видел рано утром, как бульдозером на «Пятачке» рушили гигантскую скульптуру вашего, а не моего, вождя! И в парке уже сломали! А почему не мне его осуждать? Я прочитал закрытый доклад Никиты Сергеевича и узнал такие вещи, что «уши вянут». Вы-то читали, небось! А вот никто ничего не знает об этом докладе! И это плохо!
– Углов! Раздухарился! Помолчал бы лучше! Тебе ещё рано Сталина и его политику критиковать! Года за три до этого тебя бы прямо с урока увезли за такие слова! А войну выиграл Сталин, кто бы что не говорил об этом!
– Да ваш Сталин даже ни разу не был на войне – на передовой! А перед войной уничтожил около двух тысяч высших военноначальников! А людей сгубил миллионы!
Виноградов побагровел, взорвался, затрясся:
– Выйди вон! Недаром, видать, ты побывал там!
Все зашумели, поддерживая Виноградова, а я выбежал из класса, глотая слёзы. Я возненавидел Виноградова, и больше не пришёл на последние его два урока. В отместку он поставил мне тройку в аттестате, хотя до этого случая у меня были только одни пятёрки по его предмету.
В дальнейшем частенько встречал его в городе, но обходил стороной. После смерти Виноградова сделали почётным жителем города Кисловодска.
Что тут скажешь? У нас в городе и сейчас нет среди почётных жителей ни одного беспартийного – одни бывшие коммунисты. Дают это звание не за действительные заслуги, а, в основном тем, кто был «у руля».
Любил я учительницу физики – тихую и незаметную Феодосию Кузьминичну Черепанову. По физике у меня были пятёрки. Она меня всегда хвалила и приводила в пример. Лет через тридцать пять она с удивлением узнает во мне того ученика и расплачется. Ну, а самую любимую дисциплину – литературу, преподавала гордая, «вся из себя» Калерия Михайловна Киселёва. Мы за глаза звали её Калерой. Она, как когда-то Ольга Федосеевна, всегда ставила мне только пятёрки, к великой зависти отличников!
Выпускное сочинение написал на свободную тему «Моя Родина». Никто из отличников, тянувших на медаль, не рискнул взять свободную тему. Сочинение, видать, получилось у меня, так как была поставлена пятёрка. Более того, случилось невероятное! На выпускном вечере толстенький и нарядный директор школы Карзанов выступил с поздравлением перед строем десятиклассников. Затем неожиданно сказал:
– В дальнейшую жизнь мы выпускаем вас не только повзрослевшими, но и грамотными людьми! О том, насколько вырос ваш образовательный уровень, хочу остановиться на одном примере. Зачитаю несколько цитат из выпускного сочинения одного нашего ученика. Он даже не отличник! Это Углов Николай!
Это было настолько неожиданно, что я вздрогнул. Все посмотрели в мою сторону, а я мгновенно растерялся и стоял весь пунцовый! Карзанов торжественно прочитал:
– Лапотники, лапотники! – трубили советологи на каждом углу. А мы взяли и запустили пятитонный «лапоть» в космос! Получите, господа-империалисты, большевистский подарок!
Сделал паузу. Затем ещё что-то прочитал из моего сочинения. Все одобрительно смотрели на меня. Никогда в жизни ещё не был в таком центре внимания!
Всю эту зиму я продолжал дружить с Мишкой Скворенко. На большой перемене неизменно складывались пополам и покупали в школьном буфете за семьдесят копеек пахучую слойку. Разрезали её пополам и с наслаждением съедали. Какие же вкусные были тогда слойки! После уроков Мишка приезжал почти ежедневно ко мне на Овражную, и мы катались по очереди на его велосипеде. Я безумно полюбил велосипед! Мог часами выглядывать из-за забора, ожидая с нетерпением Миху. И вот он показывается, несётся сверху, с улицы Войкова, где и сейчас живёт. Долговязый, в неизменных серых брюках и серой рубашке – я полюбил его!
Как-то в воскресенье он пригнал ко мне велосипед и говорит:
– Цока! Можешь весь день кататься. Я иду по делам к родственникам. Вечером сам пригонишь ко мне!
На Овражной и соседних улицах кататься было тяжело: уклон, спуски, подъёмы. К тому же в то время все улицы были непокрыты асфальтом. Поэтому поехал к своей школе – там ровно. Гонял вокруг школы по асфальту – довольно большой круг. На одном из поворотов из-за угла школы вдруг выскочил маленький пацан. А я нёсся, дай Боже! Чтобы не сбить его, врезался на всём ходу в стену школы! Переднее колесо было смято в лепёшку, а я головой протаранил стену. Кровь, боль, слёзы, обида, еле поднялся. А малыш, чуя недоброе, уже ускакал. Побежал с исковерканным велосипедом к матери и, плача, попросил:
– Мам! Дай два-три рубля! Я сломал Мишкин велосипед. На Минутке есть хорошая мастерская (мне говорили ранее ребята, у кого были велики), там должны отремонтировать!
– Откуда я возьму такие деньги? Ты вечно куда-нибудь вляпаешься! Нечего кататься на чужих велосипедах!
– Ну, так купите мне! Хоть старый! Сколько прошу об этом! Не дашь денег на ремонт, я не знаю, как везти такой велосипед к Мишке. Посмотри сама! Он не простит мне этого! Рассоримся! Больше никогда он мне не даст покататься!
Мать еле-еле наскребла два рубля пятьдесят копеек:
– Теперь два дня будете без хлеба и молока!
На рынке Минутки быстро нашёл нужную мастерскую. Протянул два рубля пятьдесят копеек:
– Дяденька! Больше нет! Велосипед чужой! Не поможете, меня прибьют! Добрый дядька покачал головой, улыбнулся мне. Наверное, вид у меня был, как у побитой собаки! Бросил сразу все дела и отремонтировал велосипед так, что вечером Мишка ничего не заметил.
В седьмой школе тогда было много хороших спортсменов. Они не знали меня и не догадывались, что когда-нибудь и я буду не последним в спорте края, хотя и не добился впечатляющих результатов. В то время я был незаметный стеснительный деревенский паренёк и не помышлявший о спорте. Гремели братья Криуновы – Борис и Виктор. Правда, когда поступил в девятый класс, они уже покинули школу. Борис стал мастером спорта международного класса и попал в будущем в сборную страны по лёгкой атлетике. С результатом 52,5 сек. стал третьим в забеге на 400 метров с/б на Олимпийских Играх в Риме в 1960 году, но в финал не попал. Закончив выступать, долгое время был директором спортшколы высшего мастерства в Ставрополе, заслуженный тренер РФ. Виктор стал мастером спорта в прыжках в длину и тройном. Впоследствии десятки лет возглавлял спорткомитет края и федерацию лёгкой атлетики. Шагин Володя стал мастером спорта в толкании ядра. Когда я попал в сборную края, он ещё выступал, и мы с ним ездили несколько раз на различные соревнования.
Сашка Харыбин метал диск по первому разряду. Средневик Николай Харечкин тоже когда-то учился в нашей школе. Он был в составе сборной РСФСР и выступал во Франции. Через восемь лет познакомился с ним, подружился, и мы часто тренировались с ним на Туристской тропе нашего парка. Хороший и сердечный был парень, как и Борис Криунов, поддерживавший меня!
Были в школе, но уже в более поздний период, перворазрядник в беге на 800 метров Стас Муравьёв и другие. И всё это заслуга простого учителя физкультуры Кадурина Валентина Яковлевича! Вот такие самоотверженные тренеры нужны России! Низко кланяюсь ему!
Наверху над нами постоянно шипела ненавистная бабка Шубиха, беспрерывно ругаясь с Филиппом Васильевичем и матерью. Её брат, колченогий Протас, напившись, тоже ругался, гремел, катаясь по веранде на деревянной самодельной коляске на подшипниках. С детства он был инвалидом. Маленькие недвижимые ножки-колбаски были уложены на деревянную площадку и прикрыты куском материи. Это создавало впечатление, что перед вами инвалид войны. Поэтому ему охотно подавали деньги отдыхающие в городе, куда он ездил довольно часто. Мощными руками, упираясь в землю через деревянные подручники с резиновыми
набойками, он довольно легко толкал своё тело в гору или ехал с горы. На базаре Протас напивался в стельку и потом долго добирался до дому. Не раз и не два мы с Филиппом Васильевичем вытаскивали пьяного Протаса из оврага, который пересекал нашу улицу. Грязного, его несли на руках, а он пьяно материл нас «на чём свет стоит». Прожил Протас довольно долго. Лет десять вся Овражная улица (а напротив нашего дома находилась водопроводная колонка, к которой ходили со всей улицы) видела в окне веранды второго этажа дома, излюбленного места Протаса, его всклокоченную голову.
Бабка Шубиха не окончила ни одного класса школы, всю жизнь не работала, перебиваясь торговлей фруктами с сада. Нилка Пашкова – её внучка и её мать Нина довольно приветливо относились к нам и рассказывали:
– Бабушка наша – неистовая религиозная фанатичка! Она знает только церковь, базар и дом! Ни разу в жизни никуда не выезжала из города, не ходит в кино, ничего, естественно, никогда не читала, не слушает даже радио! У неё нет подруг и даже знакомых. Всех она ненавидит. С нами постоянно ругается, как и с братом Протасом. В общем, люди каменного века! Ох, и трудно нам с мамой жить с ними!
Нилка училась в восьмом классе нашей школы и после окончания её четыре года подряд поступала в Саратов на юридический факультет. Но поступила! После окончания долго работала в городской милиции.
Как-то Мишка Скворенко пригнал ко мне на Овражную почти новый велосипед. На раме лейб – «ЗИФ». Это был явно не его велик – высокий, покрыт зелёным лаком, с фонарём и звонком. Уж не помню, что он ответил на мой вопрос:
– Откуда он у тебя?
Улыбаясь, сказал:
– Цока! Оставляю у тебя его на два дня! Выпроси у матери двадцать пять рублей и он твой! Грошевая цена! Он стоит вдвое дороже! Покупай, и твоя мечта исполнится! У тебя будет превосходный велас! Таких ни у кого из наших ребят нет!
Два дня велик стоял во дворе, дразня меня. Два дня умолял мать и Филиппа Васильевича купить мне его! Плакал, ругался, обещал исправиться, слушаться их, учиться дальше, не дружить больше с Беляевыми и т. д. Всё бесполезно! Мать и Филипп в один голос твердили:
– Откуда мы возьмём такие деньги? Тебе баловаться, а нам на что жить?
Так и не купили они мне велосипед! Не накатался я на велосипеде досыта ни в детстве, ни в юности! Не баловала нас жизнь, не баловали нас родители. А, может, и правильно делали?
Рядом с нами жили соседи Тучины, Скобликовы, Зайцевы и другие. С Василием Тучиным много лет работал Пастухов на строительстве городской больницы плотником в одной бригаде. Василий был добрый мужик с приглядной внешностью, немногословный, работящий. С Филиппом они любили выпить после работы рюмку, другую. И начинались у них после этого пространные разговоры. Меня Тучин уважал и к мнению всегда прислушивался, особенно после армии. А Филипп Васильевич всегда всё оспаривал, петушился, кричал:
– Вот ты отслужил в армии. Уже мужик, а бегаешь в трусах по улице! Срам один! Люди мне говорят: сын у тебя – не того?
– Филипп Васильевич! Я не бегаю по улице, как вы говорите, а тренируюсь в парке. Не буду же в парк бежать в штанах! Приходится перебегать часть улицы до парка в спортивных трусах. И что тут такого? Просто ваши «люди» не знают, что такое спорт. Они тоже с того века, как и вы!
– Что толку от твоих тренировок? Что они дают? А вот сердце своё загонишь! Ой, Колька, Колька! Не доживёшь ты даже до сорока лет!
Понимаю, что спорить с Пастуховым бесполезно.
Я разменял уже восьмой десяток лет и не мыслю дня, чтобы не пробежать в парке кросс.
Мать дружила с соседкой Скобликовой Лидой. Бабёнка лет тридцати-сорока, полненькая, красивая, голубоглазая. Она ежедневно приходила к нам и тайком от мужа курила у нас, беседуя с Анной Филипповной. Идёт ли в магазин, по воду или мимоходом, обязательно зайдёт к нам. Тары-бары. С час накурится, наговорится, спохватится, уйдёт. Была очень хорошая и добрая тётка – часто приносила нам гостинцы. С мужем, видать, не ладила. Мы к ней привыкли, как к своей родственнице – даже огорчались, когда её долго не было.
Запомнился один вечер. Сидели втроём – она, мать и я. Что-то я «тёте Лиде» долго и увлечённо рассказывал, а мать гладила бельё. Лида, покуривая у печки, внимательно и как-то странно смотрела на меня. Она была чуть навеселе, и её непонятный хмельной взгляд смутил меня. Я замолчал и вышел на веранду и только хотел пойти в сад, как через закрытую дверь услышал:
– Нюська! Колька у тебя как вырос! Какие полные губы у него! Вот какая-то девчонка с ним нацелуется! Смачные губки!
– Да, сын у меня красивый. Да вот хулиганит! Скорей бы школу окончил! Надо его от Беляевых спасать!
Слова Лидки меня поразили! После её ухода долго рассматривал себя в зеркало шифоньера. Оказывается, я не такой уж и плохой, как себя считал! Но с тех пор как-то побаивался оставаться наедине с «тётей Лидой».
Серёжке исполнилось два года. Он рос здоровым и горластым бутузом. Мать не работала, и соседи приносили к ней (разумеется, за плату) своих маленьких детей для присмотра. В то время детских садов ещё не было.
Ну, и последние из соседей – Зайцевы. У них была дочь Лида, которую я вскоре полюбил и чуть не женился. Белокурая, синеглазая, стройная Лидка в цветастом платье с самого начала привлекла моё внимание. Она часто приходила со своей подругой Лидой Задорожко к нашей колонке за водой, и я через занавески на окошках любовался ею. С годами любовь моя к ней усиливалась, но… об этом позже. Я в то время даже и не догадывался, что моё «солнышко» в будущей семейной жизни находится и живёт совсем рядом, в двухстах метрах от нашего дома!
Глава 51. Нина Суворова
Я заканчиваю десятый класс, а впереди начинается новая жизнь, новые интересные события. Вернусь только к двум эпизодам. У матери была двоюродная сестра Анна – добрая тётка, рыжая, с вечно накрашенными губами и неизменной сигаретой. После Колпаковой Кати это была наша ближайшая родственница. Она постоянно приходила к нам, помогала, чем могла. Анна работала контролёром в кинотеатре «Прогресс», который впоследствии снесли. Мы ходили к ней в кино, так как она пускала нас без билетов. Как-то я пригласил в кино Колпакову Нельку, пообещав мороженое и лучшие места. В дощатом, полукруглом, типа ангара, кинотеатре шёл фильм «Бродяга». Все в городе только и говорили о нём. Мы ещё не доели мороженое, как внезапно в зале зажёгся свет – фильм остановили. К нам подошла какая-то крикливая женщина и на глазах всего зала выгнала из кинотеатра. Тёти Ани не было! Я понял, что эта тётка просто «подсидела» её. Мне было очень стыдно! А ещё стыднее было смотреть Нельке в глаза, ведь это была уже взрослая девушка! Мы, не глядя друг на друга, сухо попрощались, а я поклялся больше не ходить в кино без билетов. И это был, действительно, мой последний безбилетный «поход в кино».
Моя учёба в десятилетке подошла к концу. А где-то здесь же, в этой же школе, бегала на переменах моя будущая вторая жена Нина, с которой судьба меня свела только через тридцать лет! Второклассница, она мельтешила, знать, рядом, прыгала через скакалку или играла в классики, мешая нам, степенным десятиклассникам. Часто думаю, вот бы вернуть время и хоть бы глазком посмотреть на себя и маленькую второклашку.
Вот и закончена школа. После торжественной линейки, когда директор зачитал моё сочинение, пропитанное патриотизмом и пафосом, к нам с Мишкой Скворенко подошёл наш товарищ Володя Капустин и спросил:
– Ну, что ребята! Куда дальше? В институт или техникум? Решили?
Мишка Скворенко сразу ответил:
– Что даёт учёба? Я ни в коем случае учиться дальше не буду. Пойду на стройку штукатуром. Цока! Пошли вместе!
Я ответил:
– Тебя в этом же году заберут в армию. А студентам дают отсрочку.
– Ну и что? От армии всё равно не открутишься. Годом позже, годом раньше, какая разница?
Капустин раздумывает:
– Миха! А почему именно в штукатуры?
– У меня есть друг Пепка (это прозвище). Так вот, его отец работает штукатуром-плиточником всю жизнь. Денег у него невпроворот! Шабашек, хоть отбавляй! Очередь к нему! А что учёба? Академиками мы не станем, в начальство не пробьёмся, везде блат и нужна рука! Так что решайте! Цока, что молчишь?
Я ничего не сказал о том, что давно решил для себя стать лётчиком! Постоянно таил эту задумку, так как знал, что Мишка обязательно бы высмеял моё решение: «это недосягаемо для тебя». Только и сказал:
– Подумаю. Ты, наверное, прав!
Всё дело теперь заключалось в аттестате зрелости. Получу его и в аэроклуб! Но нам с Мишкой его не отдавали, так как Варвара Фёдоровна потребовала от нас пересдачи экзамена по химии. Это была явная месть за неуважение к ней, месть за груши и досада за то, что мы заканчивали школу и уходили от неё «непокорёнными». Для гордой, чернявой, властолюбивой учительнице это было очень важно, хотя она сама прекрасно сознавала, что мы со Скворенко знаем химию не хуже остальных. Мишка наставлял меня:
– Цока! Не вздумай покоряться ей! Не ходи на пересдачу! Пусть будет тройка! Куда она денется! Всё равно поставит трайбак!
Но аттестат не отдавали и страсти накалялись. Мать и меня неоднократно вызывали в школу, но я упорствовал. Филипп Васильевич и мать ругались со мной ежедневно, требовали покориться, ходили и к Скворенко, но мы держались. Мать, плача, яростно ругалась:
– Вечно ты связываешься с шалопаями! Во Вдовино – с дурбалаем Афонькой, здесь, с ворами и хулиганами Беляевыми, а теперь этот… штукатур Скворенко! Да разве это профессия? Что тебе говорил отец и Василий Иванович? Ты толковый парень! Учёба тебе даётся легко, не как Шурке. Учись, станешь человеком! Не то, что мы с Филиппом – всю жизнь горбатимся и перед всеми преклоняемся! Сынок, пойми меня, наконец! Я тебе только добра желаю!
И Филипп Васильевич горячился, ругался, умолял, требовал, угрожал. И я, наконец, прозрел! Спасибо огромное вам, родители, за вашу настойчивость в этот переломный момент! Не знаю, какой бы из меня получился штукатур, но, сделав поворот к учёбе, теперь могу гордиться дальнейшей жизнью, дальнейшими моими успехами!
Я пошёл, покорился Варваре! Она на радостях поставила сразу же пятёрку по химии! Аттестат зрелости получил в этот же день.
Итак, у меня в аттестате зрелости была только одна тройка, которую от злости за мои взгляды поставил ярый коммунист Виноградов! Это было только начало! В дальнейшем от таких ортодоксов-большевиков в жизни буду терпеть много несправедливости. Из-за моей биографии и либеральных взглядов они не принимали меня в партию, и даже должность прораба была «не по карману мне», так как в то время любым коллективом, даже в десять человек! должен был руководить коммунист. А уж должность руководителя СМУ с коллективом в пятьсот человек вообще недосягаема.
Секретарь парткома Власенко «зарезал» мне звание заслуженного строителя и орден от министра. А переезд в Москву на должность, возможно, управляющего трестом, куда меня брал один высокий чин, опять не состоялся по причине моей беспартийности (об этом позже). И даже членство в Союзе журналистов получил в довольно почтённом возрасте, хотя печатался более тридцати лет. Долгое время в городе «верховодила» в журналистике ярая коммунистка. На вопрос одного из моих почитателей, почему она не принимает в СЖ Углова Николая, она сказала:
– Это будет бомба в нашем Союзе журналистов! Он, безусловно, талантлив, но как его можно принять, ведь он антисоветчик!
Эти слова сей дамы были сказаны, когда уже двадцать лет не было советской власти! Вот такие они, ортодоксы-большевики!
Опять нашёлся для меня порядочный человек, который нашёл способ, как миновать в этом ярую большевичку, руководившую местным Союзом и строившую мне препоны. Как только получил аттестат зрелости, то даже меньше радовался, чем мать и Филипп Васильевич. Они прямо светились от счастья!
На следующий день я уже был в Ессентукском аэроклубе. Начальник отдела кадров (видно, гебист в отставке) встретил меня, как знакомого:
– А-а! Углов? 18 лет исполнилось? Ну, давай, давай документы! Так. Аттестат зрелости, паспорт, справка из поликлиники, автобиография, комсомольская характеристика. Так, так. А что это ты написал в автобиографии? Отец был судим? И ты был в ссылке? Ну, братец! Такого я не ожидал! Нет, нет – из тебя лётчик не получится. Разве можно такое?
– Так нас же реабилитировали! Даже дом отдали! У меня есть справка об освобождении! Завтра привезу! Партия осудила культ личности! Всех, невинно осуждённых, оправдали! Целые народы вернули из ссылки. Я примерный комсомолец! У меня было самое лучшее сочинение на патриотическую тему!
Но кадровик был неумолим:
– Послушай! Я верю тебе, но… Подыщи другую профессию!
– Почему? Я с детства мечтал быть лётчиком!
– Слушай, мой дорогой! Я не хочу на старости лет париться в тюрьме, потому что пропустил тебя в лётчики! От нас они все идут в войсковые части. Где гарантия, что ты не затаил злость на власть за отца и себя? Перелетишь за границу, а я в тюрьму? Нет, и нет! Могу устроить тебя только на курсы планеристов.
Я отказался, заплакал и забрал документы.
Это был крах моей мечты! С того дня понял, что в автобиографии надо тщательно скрывать факт судимости отца и моей ссылки, иначе никуда не пробьёшься. Дома даже обрадовались моему поражению. Филипп Васильевич радостно сказал:
– Вот что, друг! Я тебе уже говорил за Липецкий горно-металлургический техникум. Там самая большая стипендия. Будешь жить у моей родни первое время, там и прокормишься, а потом переедешь в общежитие, если не понравится. Там его дают иногородним. Получишь самую высокооплачиваемую профессию! Знаешь, какие деньги зарабатывают металлурги?
Я втайне понимал, что Филиппу Васильевичу и матери надо было просто избавляться от лишнего рта и, одновременно, убрать меня от друзей Беляевых и Скворенко, что тоже было немаловажно. Я сдался и послал туда документы. Выбор был сделан – я ждал вызова, смутно сознавая, что же за это профессия техник-металлург литейного производства? Из справочника узнал, что стипендия там на первом курсе 36 рублей и 39 на последующих. Так что размер стипендии оказался решающим при выборе профессии. Грустно это сознавать.
Потерпев фиаско в аэроклубе, я как бы повзрослел и отказался платить членские комсомольские взносы. Мне действительно было обидно на власть. Думаю:
– «Незаслуженные репрессии над нашей семьёй. Испорчена, исковеркана вся жизнь. Теперь вроде реабилитировали, а доверия нет. Дом долго не отдавали, в аэроклуб не приняли, коммуняка Виноградов тройку незаслуженно поставил. На черта мне нужен такой комсомол, который не заступится, не защитит, только взносы им плати? Пошли они все в жопу!»
Вызвали в райком комсомола на улицу Красноармейскую. Вальяжно развалившись в кресле, холеный секретарь спрашивает:
– Товарищ Углов! Почему прекратили платить членские взносы? На вас жалуются в школе – дерзите, хамите!
Я отвечаю:
– Исключайте меня! Всё! Не буду больше платить вам взносы! Толку от вас!
Тот заорал:
– А какой ты толк хотел получить от комсомола? Ты что, на базаре?
Я бросил на стол ему комсомольский билет и молча вышел из кабинета. Вызов на экзамены в техникум получен. Готовлюсь дома по учебникам.
Как-то, уже незадолго перед поездкой на экзамены, в калитку постучали. Выхожу – на пороге стоит красивейшая девушка! Стройная, фигуристая, с такими большими, чёрными глазами, что онемел, потерялся. От счастья был, наверное, смешон, растерян, неловок. Улыбается:
– Что? Не узнаёшь?
Пришёл в себя:
– Нина! Богиня! Как ты повзрослела за эти два года! Ты ли это? Откуда ты? Как ты меня нашла?
– Я прямо из Вдовино! Адрес твой узнала у Кости Чадаева.
– А почему ты не ответила на моё письмо?
– Не получала я от тебя никакого письма! Разозлилась на тебя. Неужели за два года не мог написать? Не хотела ехать к тебе, но всё же решилась..
Зашли в комнату. Сразу почувствовал её преимущество над собой, да и она, мне кажется, ожидала большего от меня. Шутя, засмеялась:
– Я, мне кажется, выше тебя ростом. Почему не растёшь? Здесь же солнце, фрукты.
Это меня ещё больше убило! Лучше бы она не говорила этих слов! Это было самоё больное место для меня! Я за эти два года подрос на 10 сантиметров, но что такое для мужчины метр шестьдесят? Эх! Знала бы Нина, да и я сам в то время, что через три года выросту ещё на двадцать сантиметров!
Мнительность, проклятая нерешительность, неуверенность в себе – всё разом ожило во мне. Разговор не клеился. Выручила пришедшая с магазина мать. Она ахнула, увидев Нину:
– Нина! Ты ли это? Когда приехала? Как мать, жива? Какая красивая ты стала! Вот посмотри, во второй комнате у нас на стене висит картина «Незнакомка». Не ты ли сидишь в карете? Точно – копия!
Они разговорились, мать начала угощать Нину. Я вышел в сад. Стоял прекрасный июльский день. Лихорадочно соображаю:
– «Итак, Нина у меня. Приехала сама, говорит, что письмо моё не получила, да и она сама не написала ни разу. Зачем она приехала? Значит, я ей по-прежнему интересен? Что делать? Через неделю на экзамены, а потом армия! Три года она не будет меня ждать ни за что! Она уже девушка и очень красивая. А я? Такой же замухрышка! Нет, нет! Ничего у нас с ней не получится! Да и отвык от неё. Какая-то новая она, чужая».
Три дня Нина прожила у нас, и только на второй день я почувствовал себя уверенней. Мать поставила в сад вторую раскладушку (этим летом я ночевал в саду) и мы с Ниной говорили чуть не до первых петухов. Два дня гуляли по городу и парку. Вспоминали без конца детство во Вдовино, детдом, друзей, речку Шегарку, наши игры.
В последний день мать накрыла стол. Мы выпили вина, а затем пошли гулять по вечернему парку. Эту ночь помню всю жизнь. Взявшись за руки, мы нежно смотрели друг на друга и пели нашу любимую песню:
В тихом городе мы встретились с тобой, до утра не уходили мы домой. Сколько раз мы всё прощались, и обратно возвращались, чтоб друг другу всё сказать. Мне б забыть – не вспоминать этот день, этот час. Мне бы больше никогда не видать милых глаз. Но опять осенний ветер, в окна рвётся и зовёт. Он летит ко мне навстречу, песню нежную поёт…
В прохладе Кисловодского парка журчала речка Ольховка, пели последние трели многочисленные дрозды, тусклый свет на дорожках, окаймлённых густыми туями, освещал нам путь всё дальше и дальше в глубину парка! Я готов был «выпрыгнуть из себя» от счастья! В голове стучало:
«Какая девушка идёт рядом со мной! Неужели я достоин её? Я ведь сопляк по сравнению с ней! Сколько лет, дней и часов меня с ней связывало в глухой Сибири! И вот мы рядом! Не упустить бы своё счастье, но как это сделать?!»
В белой рубахе с закатанными рукавами, обняв Нину за плечи, шёл рядом с любимой! Мы тихо пели наши Вдовинские нежные песни. Радостные, взволнованные, пришли за полночь. Родители уже спали. Луна то показывалась, то скрывалась за тучей. Ни один листик не шелестел!
Нина, не стесняясь меня, начала раздеваться, медленно вешая бельё на спинку стула. Я ужаснулся, всё поняв:
– «Да! Она уже всё решила для себя сама! Нет, нет! Только не это! Я ещё пацан. Даже ни разу в жизни не поцеловал её! Как она может это? Я не ожидал ничего подобного от неё! Скорее всего, она уже гуляла с кем-то! Вот в чём дело».
Я отупел от страха, нырнул под одеяло. Раскладушки наши стояли рядом. Протяни руку – достанешь. Вот Нина осталась в одной прозрачной рубашке. Выглянувшая луна высветила нежную девичью грудь и всё прелестное тело до мельчайших подробностей. Затаив дыхание, ошалело наблюдал через щёлку в одеяле. Молчали с полчаса. Изменившимся голосом Нина прошептала:
– Неужели спишь? Коля! Мне холодно. Меня начал бить озноб. Какой там сон!
