Kitabı oku: «Кантата», sayfa 5
Он замолчал. Потом встал, подошёл к иллюминатору и стал смотреть на звёзды.
– Но я пришёл ещё вот к каким выводам… – проговорил он и развернулся в мою сторону.
– Взгляните на данные, которые удалось добыть, – кивнул профессор на листки, лежащие на столе. Я взял их в руки и принялся читать.
– Но это невозможно! – воскликнул я, закончив чтение.
Профессор кивнул.
– Мне тоже это казалось невозможным, – он снова сел напротив меня. – Но исследования показывают обратно. Различные формы жизни. В том числе и приматы. Некоторые из них очень похожи на предгоминидов.
Я был ошарашен.
– Вы хотите сказать, – спросил я, – что завтра там появятся… люди?
Профессор задумался.
– Не знаю, – ответил он, – будут ли они похожи на нас, но то, что их разум, мышление не будут отличаться это нашего – вполне предполагаю.
Я сидел потрясённый. Профессор смотрел мне прямо в глаза.
– Есть ещё одна мысль, которая терзает меня, – проговорил он. – Питер, посчитайте, сколько времени прошло с запуска Кольца?
– Пять дней, – ответил я.
– На шестой появятся первые разумные существа. Люди, если вам угодно, – подсказал профессор.
Меня поразила страшная догадка.
– Бог создал мир за шесть дней! – вскрикнул я, вскакивая со стула.
Профессор улыбнулся. Я сел на стул, моё сердце бешено колотилось.
– Видите, к каким выводам мы пришли? – он по-прежнему улыбался. – Наука нашла, наконец, того самого Бога. Правда, есть одно «но». Пси-матрица находится в состоянии покоя. Её тревожат из ядра, из-за этого по ней проходят волны. Сейчас мы стали этаким «ядром», нарушив её стабильность настолько, что она начала функционировать.
– Это значит, – сообразил я, – что «пульт управления» пси-матрицей находится в ядре?
– Или само ядро наделено разумом, – сказал Эйтерн.
Я сидел, поражённый догадкой. Бог, в которого верили наши предки, не просто оказался реальностью, человек нашёл его! Это не просто прорыв, это революция в науке!
ЧП случилось на седьмой день. Как и предполагал профессор, на планете появились люди. Внешне они были похожи на нас, только их рост достигал двух с половиной метров. Пси-матрица вернулась в состояние покоя к середине шестого дня, и экспедиция отправилась сделать первые наблюдения. Результаты поразили всех: у людей на планете уже была развита речь, они сбивались в племена и строили себе дома, учились обрабатывать камень, добывать железо и руду.
Профессор Эйтерн писал научный отчёт о результатах эксперимента, как его по громкой связи срочно вызвали на наблюдательный пункт.
– Сэр, у нас проблемы, – докладывал ситуацию старший оператор. – Мы зафиксировали, что ядро пси-матрицы начало движение в нашу сторону.
– Как такое возможно? – спросил профессор.
– Мы не знаем, – ответил оператор. – Но оно движется с огромной скоростью. Нашего месторасположения оно достигнет менее чем за 24 часа.
Мы все понимали, чем это грозит. Энергия барьера ядра пси-матрицы плавила даже самый крепкий металл. Всё живое рядом с ним сгорало моментально.
Я посмотрел на часы.
– Восьмой день… – я бросился к Эйтерну. – Профессор, согласно преданию, на восьмой день Бог уничтожит мир!
Джозеф пристально посмотрел на меня, затем перевёл взгляд на новую планету.
– Срочная эвакуация! – объявил он. – Оставляем станцию, спасаем людей! Соберите все отчёты, которые успеете! Живо!
Мы достигли Земли за два дня. Нас тут же вызвали в Совет. Выслушав наш доклад, верховный советник мрачно взглянул на Эйтерна:
– Как вы можете прокомментировать произошедшее?
– Я могу только добавить, – отвечал профессор, – что мы, похоже, создав возмущение в пси-матрице, заставили ядро двигаться. Если мои предположения верны и оно разумно, то, видимо, ему не понравились наши действия.
– И что вы предлагаете дальше?
– Наблюдение! – воскликнул Эйтерн. – Мы наконец-то нашли разум, разумную жизнь в галактике! Более того, именно она создала нас! Мы стоим на пороге величайшего открытия. Нужно обнародовать информацию, продолжить изучение…
– Боюсь, – прервал его советник, – что скоро будет некому это изучать.
Профессор и все собравшиеся посмотрели на него недоумённым взглядом.
– Связь со станцией пропала сразу, как ядро достигло новой планеты, – объяснил советник. – Мы просканировали то место потом, когда пси-матрица успокоилась. Там ничего нет: ни станции, ни планеты. Пустое пространство.
Он обвёл всех нас взглядом и продолжил:
– Но движение ядра не прекратилось. Теперь оно приближается к Земле. По расчетам, ядро достигнет нашей планеты через 36 часов. И мы не знаем, как его остановить.
– Нужно срочно эвакуировать людей! – закричал я.
– Все одиннадцать миллиардов? – ответил советник. – Это невозможно. Нам физически не успеть построить столько кораблей.
В зале воцарилась тишина. Профессор Эйтерн первый задал вопрос, который крутился на языке у каждого:
– И что же теперь делать?
– Молиться, – ответил советник. – Если это, как вы выразились, «Бог», создатель всего живого в галактике, то нам остаётся надеяться, что он такой же милосердный, как об этом говорит Церковь.
Я вспомнил Библию, которую мне в детстве читала бабушка. Вспомнил Потоп, Вавилонскую башню, Содом и Гоморру. Я сильно сомневался, что Бог будет к нам милосерден.
Ночь накануне.
Место действия – комната Пушкина. Обстановка: письменный стол, два стула. На столе лежит пачка писем, несколько книг, исписанные черновики, чернильница с пером. На заднем плане – слайд с комнатой Пушкина. За столом сидит Пушкин, пишет что-то на листе бумаги.
Заходит его друг. Снимает пальто, кладёт его на ближайший стул. Пушкин его не замечает.
Друг: Александр.
Пушкин не слышит.
Друг: Саша Пушкин.
Пушкин не слышит.
Друг (громко): Саша!
Пушкин поднимает голову, видит своего друга, улыбается.
Пушкин (с улыбкой): А… Прости, задумался. Не заметил, что ты пришёл.
Он подходит к другу, они обнимаются. Пушкин возвращается за стол, берёт перо в руки.
Друг подходит к столу.
Друг: Всё пишешь? Что сейчас?
Пушкин: Посвящение Натали. Только что-то не выходит. Всё никак слова в голову не идут.
Друг: Немудрено. Скажи мне: то, что я слышал – это правда?
Пушкин: Смотря, что ты слышал. В свете ходит много разных слухов.
Друг: Твоя дуэль с этим французом, Дантесом, – это правда?
Пушкин: Да. Дело чести, знаешь ли.
Друг: Чести? Саша, дело чести? Сколько раз ты вызывал людей на дуэль?
Пушкин: Я не помню, не считал.
Друг: А я посчитал, Саша, посчитал. Больше тридцати раз! Больше тридцати раз! Скажи мне, чего ты добиваешься? Ты не хочешь дожить хотя бы до сорока лет?
Пушкин: Дело не в этом.
Друг: А в чём? В чём, Саша, дело? Что опять? Кто опять тебя оскорбил? Сколько можно: постоянные дуэли! Ты каждый раз ходишь на волоске от смерти!
Пушкин: Ты не поймёшь.
Друг: А ты объясни. Попробуй. Ты пишешь стихи, замечательные стихи – их читают, о них говорят.
Пушкин (хмуро): Я знаю, что о них говорят. Я всё слышу. Не надо об этом.
Друг: Вот как. Слышит он. Опять дуэль. Да сколько ж можно! Вспомни, ты вызвал на дуэль своего родного дядю! И по какому поводу!
Пушкин: Он оскорбил меня.
Друг: Чем? Тем, что отбил у тебя на балу эту Лошакову? И оно того стоило?
Пушкин: Но вспомни, дуэль закончилась примирением.
Друг: Да, тебе везло. Все тридцать раз везло. Сколько ещё ты будешь испытывать судьбу? Не гневи Бога, Саша! Однажды твоя удача может закончиться.
Пушкин: Все мы там будем…
Друг: Вот только ты торопишься впереди всех, хочешь пролезть без очереди! Что, так зажился на этом свете?
Пушкин: Послушай, господа все стреляются и ничего.
Друг: Вот господа пусть и стреляются, коль им заняться нечем, коли свою жизнь они ценят не больше, чем стоит одна пуля для дуэльного пистолета. Сколько можно, Саша, остановись, твоя гордость тебя погубит.
Пушкин: Я не думаю, что это гордость. Дело чести…
Друг (прерывает): Дело чести это тебе однажды поперёк горла встанет, и что ты тогда будешь делать?
Пушкин: Я так не думаю. Знаешь, что говорит русский человек? Кому суждено утонуть…
Друг (язвительно): …тот и в луже захлебнётся. Знаю. Только вот ты явно
испытываешь свою судьбу на прочность или своего ангела-хранителя. Ты поэт, Саша, ты нужен России!
Пушкин: Я не думаю, что я настолько нужен России.
Друг: Нужен.Все эти мысли, что тебя сейчас обуревают, мимолётны. Ты сам всё увидишь.
Пушкин: Есть и более талантливые люди. Я читал стихи Миши Лермонтова – они весьма и весьма хороши.
Друг: И ты думаешь, что он заменит тебя? Кто заменит тебя, подумай о России!
Пушкин: О России есть кому подумать и без меня. Государь окружил себя довольно умными и рассудительными людьми.
Друг (ухмыляясь): От тебя ли, Саша, я слышу это? Не твои ли были слова:
Самовластительный злодей,
Тебя, твой трон я ненавижу!
Твою погибель, смерть детей
Со скорой радостью вижу!
Пушкин: Это было давно. Я был глуп и юн. Всё по-другому теперь, всё иначе.
Друг: Да, по-другому. Тебе повезло, что ты не оказался тогда там, на Сенатской площади. Всё могло закончиться действительно иначе.
Пушкин: Да, я не был там. На это были свои причины.
Друг: Видимо, у тебя очень сильный ангел-хранитель. И Бог хранит тебя. Да, ты был бы там, и чем бы ты закончил? Посмотри на них, посмотри на тех, кто восстал против императора. Что с ними стало? Хотел бы также? Да в лучшем случае твой конец был бы – острог. А то и просто – виселица!
Пушкин: Но они мои друзья. Были и остаются ими. Это справедливо и верно, если бы мы все вместе разделили эту участь.
Друг: Ты и сам немало пострадал. Сколько раз ты был в ссылке? И за что? Стишки, фельетоны, вольнодумные мысли… Разве этому тебя учили в Царском селе?
Пушкин (усмехается): В Царском селе нас учили кланяться пустому креслу. А потом и императору. А самодержец… Он сидел и откровенно скучал. Разве что церемониальный порядок не позволял ему открыто зевать. А мы… Мы вышли достойными учениками своих наставников.
Друг: Не юродствуй, тебе это не к лицу. Ладно, ты не хочешь щадить себя, так пощади свой талант!
Пушкин: Мой талант? Я буду рад, если меня будут помнить хотя бы 10 лет.
Друг: А как же твои стихи, Александр? Вот эти вот:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа…
Пушкин (подхватывает):
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа!
Друг: Вот именно. Это то, о чём я говорил – твоя гордость. Выше Александрийского столпа, выше всех других!
Пушкин: Ни в коем разе, никогда я не ставил себя выше других. И скажи мне, разве гордость – это плохо. Разве человек не должен испытывать гордость за то, что он человек?
Друг: Да, но не когда эта гордость приводит к смерти, причём смерти весьма глупой. Дуэль! Ещё одна! Подумать только! Ну, ладно, хорошо, тебе не жалко себя, подумай о Натали. Как она переживает за всё, что ты натворил! Все эти твои выходки в свете…
Пушкин (в гневе вскакивает с кресла, опрокидывает его): Хватит! (хватает посвящение Натали, комкает в руке, выбрасывает в сторону) Хватит. Не тебе меня этим попрекать. Или ты думаешь, я не знаю, что обо мне говорят в высшем свете? С кем меня сравнивают? Все эти смешки придворных дам за моей спиной? Все эти осуждения? «Ах, Пушкин, он держится при дворе только за счёт своей жены!», «О да, Николай известный дамский угодник!», «А какая красавица, за кого вышла!», «Подумать только – потомок Арапа!», «А его стихотворения, это же так, баловство, пригодное только услаждать слух глупых дам в салонах». Хватит! Есть такое слово, друг мой – честь…
Друг: Честь? Знаешь ли ты, сколько и какие мерзкие поступки прикрывались этим словом? Что ж, если ты так высоко чтишь свою честь, то зачем решился марать её об этого несчастного французишку Дантеса? Кто он, Саша? Да если бы не Геккер, то его место было бы в придорожных каабах, там бы он и остался, как последний пьяница. В лучшем случае – должность особо приближённого в каком-нибудь полку. И это, ты считаешь, достойно твоей чести?
Пушкин: Ты не понимаешь…
Друг: О, я всё прекрасно понимаю. Твой друг, Иван Пущин, он приехал к тебе в Михайловское. Знаешь ли ты, как опасно ему было это делать? За эту встречу он мог и сам попасть в очередную ссылку. К чему вы оба стремитесь? Посмотри на себя, чего ты добился, какой твой чин?
Пушкин (снова встаёт, гневно): Зато ты, я вижу, многого добился! Вон, какой живот отрастил! Хорошо, небось, на царской службе? Не обделён чинами и наградами! А я… Что ты знаешь о моём таланте? Что ты вообще можешь об этом знать? Сколько вопросов, на которых нет ответов: для чего, зачем? «Пушкин – безумец», – так обо мне говорят в свете. И это ты считаешь недостойным, чтобы отстаивать свою честь?
Друг: Напоминаю, ты отстаивал её уже тридцать раз. И сейчас будешь отстаивать перед тем, кто даже это слово по-русски сказать не может.
Пушкин тяжело вздыхает, смотрит на своего друга, садится на кресло. Друг пододвигает другое кресло к Пушкину, садится, смотрит ему в глаза.
Друг: Александр, умоляю, откажись от дуэли. Не надо. У меня плохое предчувствие. Это всё закончится очень плохо. Зачем это всё; неужели твои стихи, твой талант стоят этого? (видит, что Пушкин его не слушает; встаёт, отходит) Когда назначена дуэль?
Пушкин: Завтра вечером. На Чёрной речке.
Друг: Ну да, излюбленное место наших господ, чтобы свести счёты с жизнью.
Пушкин: Это не совсем так.
Друг: Не совсем так? Александр, ты же русский человек, в Бога веруешь. Неужели ты не знаешь, что церковь приравнивает смерть на дуэли к самоубийству? Тебя просто-напросто похоронят за церковной оградой, даже отпевать не станут! Куда ты торопишься, в ад? Да успеешь, все там будем.
Пушкин долго смотрит на друга, затем берёт чистый листок и начинает писать.
Друг: Конечно, ты меня не послушаешь… Да и никто не сумеет тебя переубедить. Но ты идёшь по самому краю, Саша. Однажды ты сорвёшься вниз…
Пушкин (зачёркивает написанное, смотрит на друга): Что ж, каждому своя судьба.
Друг: А я в это не верю. Каждый человек сам творит свою судьбу (Подходит к книгам, берёт одну из них, листает). Кого ты сейчас читаешь?
Пушкин (тихо): Вот решил перечитать английских, немецких и французских поэтов.
Друг: Опять?! Господи, да когда же вы перестанете им подражать, в особенности, в их судьбе. Как вы восхищались этим Байроном, вспомни! Я был в Англии, я слышал, что нём говорят: это ужасный, отвратительный человек!
Пушкин: Его стихи прекрасны.
Друг (усмехается): Значит, в одном человеке могут совмещаться и ангел, и демон? Гений и злодей?
Пушкин: Нам не понять пути Господни…
Друг: При чём здесь это? Что за глупости ты сейчас говоришь, Саша?
Пушкин: Чужая душа – потёмки…
Друг: Своя – мгла! И ты сейчас плутаешь в этой мгле! Откажись от дуэли!
Пушкин (твёрдо): Не откажусь.
Друг (ехидно): Значит, всё-таки – честь?
Пушкин (яростно): Да, честь! Что наше поколение знает о чести? Что оно может сказать о ней? Ничего! Сплетни, пересуды – это всё что, дело чести? Дуэль… Дуэль – это лишь способ показать, что всё это живо, что всё это не мертво, что честь – не пустое слово.
Друг: Ты уже показал!
Пушкин: Как?
Друг: Стихами!
Пушкин: Этого недостаточно. Стихи… забудутся. Пройдёт время, придут более талантливые, чем я
Друг: Ты хоть сам слышишь, что говоришь? Ты веришь в свои слова?
Пушкин: Я знаю, во что я верю.
Друг видит письма, подходит к столу, берёт их в руки
Друг: Что это?
Пушкин: Письма. От родных. От друзей. Просто со всей России.
Друг (удивлённо): Саша, их же здесь целая пачка…
Пушкин: Да, я не считал. Пятьдесят или около того.
Друг: Пятьдесят? Да его императорское величество получает меньше писем, чем ты!
Пушкин: У императора другие заботы.
Друг: Собирать сплетни да устраивать балы – вот и все его дела.
Пушкин: Ты сейчас говоришь против своего государя.
Друг: Тебе ли меня за это попрекать?
Пушкин молча смотрит куда-то вдаль. Друг подходит к нему, кладёт руку на плечо.
Друг: Даже если всё закончится хорошо, тебя всё равно направят в новую ссылку. Дантес обласкан при дворе, об этом быстро донесут императору.
Пушкин: Ничего страшного. Если мне это суждено, то я вынесу всё.
Друг: Я не понимаю тебя, Саша. Ты как будто знаешь, что идёшь на верную гибель, и смирился с этим.
Пушкин: Я, скорее, примирился.
Друг: С кем? С Дантесом?
Пушкин: С собой.
Друг: Александр, ты – безумец…
Пушкин: Все мы немного безумцы в чём-то. Все… немного… безумны…
Друг: Да, но только вот ты у безумцев – предводитель! Я правильно понял, что ты не собираешься отказываться от дуэли?
Пушкин: Чему быть – того не миновать.
Друг: Заладил тоже: «Дело чести, дело чести». Честь сегодня есть – завтра нет.
Пушкин (холодно и твёрдо): Я уже всё тебе сказал (берёт в руки перо и лист). Если тебе больше нечего ответить, то, пожалуйста, уходи. Я хотел бы заняться текстами.
Друг: Что ты сейчас пишешь?
Пушкин: «Евгений Онегин». Последняя глава, она у меня никак не идёт. Я отказался от этой идеи, но никак не могу выкинуть её из головы.
Друг (садится на стул): Ничего, вернёшься с дуэли и завершишь начатое. Потом напишешь ещё стихи в очередной ссылке… после.
Пушкин (улыбается): Да, так и будет.
Друг берёт пальто, надевает его, уходит. Возле самой двери оборачивается.
Друг: Я буду молиться о том, чтобы всё было хорошо.
Пушкин: Я буду весьма благодарен тебе за это. До встречи.
Друг уходит, Пушкин остаётся один, начинает писать. Бьют часы. Пушкин кладёт перо на стол, начинает одеваться (надевает свой плащ, шляпу), в одновременно декламируя свои стихи:
И долго тем любезен буду я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Уходит. Слайд сменяется на чёрную речку. Звук выстрела. Слышен крик: «Пушкин ранен!» Затемнение.
Слово о забытом.
сценарий
Москва, 1955 г.
Мария Ильина, женщина 53 лёт, разбирает старый шкаф. Среди старинных книг, в одной из них, она видит потрёпанную тетрадь с надписью на обложке «В начале пути». Она открывает её и начинает читать. За кадром звучит голос автора стихов:
