Kitabı oku: «Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира», sayfa 3

– Не делайте этого, пожалуйста, – попросил я, но она подняла руку, прося меня замолчать, – я не мог ничего сделать.

И действительно, вскоре из щели хлынули золотые брызги. Я смотрел, как струйка мочи стекает с ее клетчатой шерстяной юбки.

– Этель! – воскликнул ее супруг, и они ушли – уже не такие чопорные, правильные и почтенные.

Старший офицер сказал, что нужно выдвинуть Кэссиди обвинение, что я и сделал. На какое-то время он успокоился. Однако я постоянно присматривал за ним и в один момент увидел, как он поджигает камеру. Он уже некоторое время не выходил из камеры, весь в дерьме, моче и крови. Думаю, он дошел до точки, где ему просто некуда было деваться.

Существуют определенные правила обращения с заключенными. И по ним, чтобы просто открыть его дверь, нам пришлось бы одеться: СИЗ, специальные белые костюмы поверх них, белые бахилы поверх ботинок, от которых потом легко избавиться. Дежурный старший офицер, большой, добрый и разумный парень, согласился, что у нас нет времени на всю эту возню. Я схватил шланг, подбежал к камере и пинком отбросил ширму в сторону, разбрызгивая воду по бокам двери, прежде чем открыть замок. Пламя становилось все выше. Стены раскалились докрасна, а дым стелился над полом, как утренний туман.

Перед тем как устроить пожар, заключенный заткнул щели в двери влажным полотенцем, чтобы скрыть, что делает.

Огонь горел всего несколько минут, но Кэссиди лежал лицом вниз на полу, без сознания и весь в пузырящемся дерьме. Мы вытащили его и начали делать сердечно-легочную реанимацию. Сам он не обгорел, к счастью. Вскоре пришли медсестры и занялись им. Большинство из них – молодые женщины; в тюрьме тогда было очень мало медбратьев, может быть, полдюжины в мое время.

Они убедились, что он дышит, и вызвали скорую. В больницу он отправился с повреждением от вдыхания дыма, виновник своего собственного несчастья. Этот его новый двенадцатилетний срок все еще заставляет меня давиться от смеха.

3. Сага о самогоне

Можно подумать, что в тюрьме нет алкоголя, но это ошибка. Все, что нужно, – это сахар, вода и фрукты. Как только смесь заквашивается, можно налетать. Заключенные умны. Еще они используют молочный порошок Ovaltine, потому что в нем есть дрожжи. У этих ребят есть двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, чтобы играть с вами в игры. Если в крыле есть самогон, а заключенные знают, что идут обыски, то могут спрятать его в мусорном баке прямо в коридоре. Никогда не хватает персонала, чтобы обнаружить все.

Однажды я запирал заключенных в Форест-Бэнке в крыле F и учуял характерный сладкий запах. Один парень сказал мне: «Лучше поднимитесь туда, мистер С.».

Чем ближе я подходил, тем сильнее становилась тошнотворная вонь – в основном от гнилых апельсинов. Мало того, я чувствовал еще и запах рвоты. Я заглянул внутрь камеры: их было четверо – отец, сын, дядя и его приятель, все до единого без сознания, и смрад стоял отвратительный. Заключенные разошлись, вызвали медперсонал и скорую. Сын, папаша и дядя совсем отрубились, а друга дяди перевели в медицинское отделение. Даже без сознания их должны были пристегнуть наручниками к офицерам. Один из них умер тогда от алкогольного отравления.

На дознании выяснилось, что они выпили около двадцати трех литров самогона. А тестирование показало уровень спирта в том самодельном бухле между 21 и 23 процентами. Меня спросили: «Как же вы этого не заметили?» Новый парень, с которым я был на смене, в ужасе просидел в офисе весь день. Ему было около девятнадцати, а тюремный надзиратель – это не работа для девятнадцатилетнего.

В частный сектор иногда нанимают бездельников, которые надеются весь день протирать штаны, сидя за столом.

Один парень из изолятора, Джон Дэнд, бывший молодой преступник, отбывал наказание за убийство. Он отправился кому-то отомстить, прихватив пистолет, и застрелил какого-то чувака на вечеринке, даже не того, кого собирался. Ему было около двадцати двух лет, и он уже успел создать себе определенную репутацию в тюрьме. А теперь его нашли во дворе для прогулок, и он был не в себе от выпитого самогона.

Мы отвезли его в изолятор, он отбивался, заблевал все вокруг и потерял сознание. Двери изолятора и медицинского отделения были совсем рядом, поэтому мы отнесли его туда, чтобы за ним понаблюдали врачи. Около пяти часов позвонила старшая медсестра и спросила, сможем ли мы забрать его обратно, когда он придет в себя окончательно.

Итак, мы пошли. Он был там с адским похмельем, и вот ему дали пинка под зад, сказав убираться. Нас было четверо плюс дежурный менеджер тюрьмы, который сказал: «Ладно, ребята, вы можете либо переодеться как положено, либо мы можем считать это спонтанным действием». Экипировка может быть очень заморочной: комбинезоны, перчатки, шлемы, ботинки, бахилы… Поэтому мы решили войти, и я, будучи большим тупым йоркширским придурком, пошел первым и бросил его на пол. Обычно заключенные подчиняются, как только начинается сдерживание. Только не этот ублюдок. Он плевался, ругался… пытался ударить хоть кого-нибудь, но, к счастью, не попадал ни разу. Мы поставили парня на ноги, надели наручники, но все равно пришлось еще несколько раз прижимать зэка к полу, пока мы вытаскивали его из медицинского отделения.

– Черт возьми, Дэнди, – сказал я. – Успокойся. Веди себя прилично.

Он брыкался, пытаясь подставить кому-нибудь подножку, бодался. В очередной раз, когда его положили на пол, дежурный прижал его голову носком ботинка, едва коснувшись. Однако он все еще извивался, так что нам пришлось его тащить. С несговорчивым заключенным это опасно, так как вы либо просто тащите его, либо можете получить травму. Заключенные учат быть осторожными. Я взял его за руку, другой парень обхватил голову, старший офицер держал другую руку, и двое парней схватили ноги Джона. Продолжая бесноваться, зэк плюнул мне прямо в лицо, так что я одной рукой вытерся, а другой закрыл парню рот, чтобы он не пытался повторить. Это был бунт.

Все наше перемещение из медицинского отделения, чуть больше пятидесяти метров, заняло добрых полчаса. Все мы вымотались с ним. Как только мы вернулись в изолятор, поместили Джона в специальную камеру – совершенно пустую. Только под потолком есть пара окошек для наблюдения за заключенным.

Итак, мы перенесли этого хулигана в камеру, и я все еще держал его левую руку. В этот момент ни один другой сотрудник не должен входить. Мы собирались обыскать его как можно тщательнее, чтобы убедиться, что у него нет оружия, которым он мог бы причинить вред себе или кому-то еще, и уйти, оставив ему только одеяло, трусы, носки и, возможно, футболку. Один офицер вышел, и в камере нас осталось четверо, не считая заключенного, который теперь лежал на животе со скованными за спиной руками.

В этот момент старший офицер повернул голову парня в сторону и ударил его прямо по носу. Зачем он это сделал, я не знаю. Дэнд, казалось, немного успокоился, но его носяра теперь был разбит, кровь была повсюду. Остальные непонимающе переглядывались – какого хрена он это сделал? – заключенный приходил в себя, называя нас грязными ублюдками.

Каким-то образом нам удалось выполнить процедуру обыска с раздеванием и покинуть наконец проклятую камеру. Как обычно, подошла старшая медсестра, чтобы проверить, не пострадал ли заключенный, и обработать порезы и ушибы, если они есть. И конечно, она заметила свежую кровь на его лице, которой не было, когда мы втащили его внутрь. Медсестра бросила на нас понимающий взгляд и ушла обратно.

Не прошло и получаса, как старшего офицера отстранили от работы в ожидании расследования, обвинив в том, что он ударил заключенного. Более того, зэк хотел позвонить своему адвокату и пожаловаться на нападение. Дежурный менеджер подошел и вывел парня в коридор, где нас троих, включая старшего офицера, уже ждали.

– Ты чертов ублюдок, Сэмворт, – сказал Дэнд, указывая прямо на меня. – Ты ударил меня по лицу.

Я посмотрел ему в глаза.

– Ты уверен, что это был я?

Он взглянул на другого офицера и сказал: «Ну, тогда ты, черт возьми, сделал это», а дежурный менеджер свирепо посмотрел на него, готовый взорваться. Тот, кто его треснул, вероятно, думал, что обойдется без разбирательств.

В течение пяти дней не было произнесено ни слова о том, что произшло. Только старший офицер был отстранен. Я попал в затруднительное положение, в которое рано или поздно попадает каждый служащий тюрьмы. Я знал, что мне придется написать заявление о том, что произошло, и что там нужно писать правду. Но если я скажу руководству, что старший офицер ударил зэка, мне хана. Коллеги перестанут со мной разговаривать, я потеряю работу. При таком раскладе этика и честность могут легко отойти на второй план. У меня просто голова шла кругом. Здравый смысл подсказывал: заткнись, Сэм. Это командная игра, и ты в первом ряду. Голова вниз, задница вверх. Все тесно прижаты друг к другу. Но внутренне я чувствовал уверенность, что я не могу промолчать. Я точно знал, что не было никакой необходимости в том, что произошло, – у тюремного офицера нет права избивать людей, блин. Это неправильно, и такое поведение неуважительно и ставит под угрозу коллег, так где же здесь командный дух? Может быть, если бы он просто извинился за то, что сорвался, дело бы благополучно замяли. Если бы он сказал что-то вроде: «Слушай, парень, ты страдал херней» – Дэнд вполне мог бы это принять. Но офицер хранил молчание, и было непонятно, как выбраться из этого дерьма.

В конце концов более опытный сотрудник сказал мне, что знает, что произошло.

– Все, что я хочу знать, – сказал он, – это правду.

Потом добавил, что, если я кому-нибудь расскажу о нашем разговоре, он будет все отрицать. Мне нравится думать, что я все равно поступил правильно, но дело в том, что я не хотел подставить коллегу, и чувствовал, что мне больше некуда идти.

В ту же минуту, как я изложил свою версию, меня отстранили в соответствии с протоколом. Все присутствовавшие тогда в камере получили приказ об отстранении.

В частных тюрьмах всякий раз, когда происходит то, что руководство называет «неблагоприятным событием» – например, обнаруживается мобильный телефон, – объем государственного финансирования сокращается.

И каждый раз, когда происходит нападение, наверху все просто обсираются. Наилучший сценарий для Форест-Бэнка (и, пожалуй, любой тюрьмы) – если бы такие события были редкими или вообще никогда не происходили. Учитывая все это, дела тщательно оценивались Министерством внутренних дел – для обеспечения беспристрастности. Парня, расследующего наш случай, попросили закончить побыстрее, так как отсутствие пяти сотрудников никому не было на руку. Такое расследование может затянуться на месяцы, но все было улажено за четыре недели. Меня допрашивали в общей сложности около пяти часов и все записывали на пленку, а потом я получил письмо, обеляющее меня. Я позвонил в отдел кадров и попросил назначить дату возвращения на работу.

– Мы свяжемся с вами.

Две-три недели – молчание. Затем я получил еще одно письмо, в котором говорилось, что тюрьма проводит собственное расследование, основанное на данных Министерства внутренних дел. Меня снова допрашивали и теперь среди всего прочего обвиняли в нападении и фальсификации документов. Что, блин? Они ведь использовали одну и ту же информацию!

Меня отстранили от работы на десять месяцев. «Сложный период» – это словосочетание описывает далеко не все, что мне пришлось вытерпеть.

Казалось, что от меня отвернулись абсолютно все. Тюрьма – гиблое место, разрушающее душу. Я видел, как это губит людей. И все же я знал, что не делал ничего плохого.

Я заявил, что старший офицер ударил заключенного. Когда мне наконец показали бумаги, там было написано, что офицер сказал, что я «мог задеть его локтем». Трое других отрицали, что вообще что-либо видели, как обычно и делают тюремные офицеры. Да, ничего не видели в пространстве площадью около двух квадратных метров. Если бы я сказал, как и собирался, что тоже ничего не видел, меня бы обвинили в нападении, вероятно, передали бы дело полиции и выгнали с работы.

Так оно и есть. Если вы решите ничего не говорить, а настоящий негодяй потом что-то придумывает, то именно вас могут посчитать виновным. Скажи правду – и все, ты плохой парень. К счастью, в конце концов я снова был оправдан и выступил против моего старшего офицера на его слушании. Мы с управляющим сидели по одну сторону стола, а он со своим представителем от профсоюза – по другую.

Шесть лет спустя, когда я уже работал в Стрэнджуэйс, пришло еще одно письмо из Лондона. В нем говорилось, что старший офицер до сих пор обжалует это решение, пытаясь вернуть себе место.

Когда я вернулся на работу после того, как почти год гонял балду, изолятор был для меня совсем другим местом. У меня больше не было там друзей. Никто не был мне рад. Прежнее ощущение товарищества угасло. Даже несмотря на то, что менеджер присматривал за мной, мне все равно приходилось сталкиваться с издевками и пренебрежением – это все омрачало. В итоге я пробыл там две или три недели, постоянно ввязываясь в перепалки с другими офицерами.

Кто-то спросил, не хочу ли я перевестись в крыло F, и я свалил из изолятора, но и там для меня ничего не изменилось. Какое-то время я выждал, а потом подал уведомление об увольнении – положено было сделать это за месяц до ухода. Но с этим я тоже не мог смириться, поэтому сдал ключи и забил на них. К тому времени, как я ушел, те немногие иллюзии, которые у меня были в начале службы в Форест-Бэнке, давно исчезли.

К счастью, я приземлился на четыре лапы. Совершенно взбешенный и ищущий выход для спасения, я подал заявление в тюремную службу Ее Величества и получил предложение от Стрэнджуэйс. Но мне подвернулась работа воспитателя в особом детском доме, и я взялся за нее. Я определенно был сыт по горло тюремной жизнью.

Всего там было шестеро детей, не совсем неконтролируемых, но все же за ними нужен был глаз да глаз. Работали мы по два сотрудника в смену, так что на каждого приходилось по три ребенка, что было не совсем удобно, когда они начинали устраивать неприятности. Это было частное заведение, симпатичный домик с шестью спальнями, так что у каждого из них была своя комната. И, как и везде в этой сфере, у работы была своя неприятная сторона. Все они были из неблагополучных семей, у них было жуткое прошлое, и именно поэтому они оказались здесь.

Один одиннадцатилетний мальчик, выглядевший как семилетка, подвергался насилию со стороны отца и дяди и в результате начал демонстрировать крайне сексуализированное поведение.

Он курил, пил и вообще «шел не в ту сторону». Пятнадцатилетний был эксгибиционистом, при этом его умственный возраст – лет десять. Он был еще одним ребенком, который подвергся насилию и нуждался в лечении и помощи, но все, что мы делали, – это наблюдали. Я думаю, такие дети прежде всего нуждаются в надежде и стабильности.

Однажды я взял их на прогулку в парк, и там пятнадцатилетний начал дразнить другого, и тот бросил в него камень размером с крикетный мяч, но попал мне в голову и чуть не вырубил меня; это было мое больное место, над левым ухом. Мы направились обратно к дому, где управляющая велела мне вызвать полицию.

– Он напал на тебя, – сказала она. – Я хочу, чтобы ему предъявили обвинение.

Конечно, я этого не сделал. Обвинение в нападении со стороны одиннадцатилетки? Он просто вышел из себя, вот и все. Дети нуждаются в наставничестве и заботе. Шестеро, за которыми я присматривал, позже все равно оказались в тюрьме: они не знали, как вписаться в общество. Да, я мог быть образцом для подражания и старался делать это, но это только лишь две смены в неделю. Не так уж много, правда?

Конвейерная лента продолжает вращаться, поставляя все новых преступников.

4. Стрэнджуэйс, жди меня

Тот детский дом дал мне чувство ответственности, которым я наслаждался, несмотря на все неприятности, существующие повсюду в сфере ухода. Было приятно помогать детям, у которых впереди целая жизнь, – или, по крайней мере, пытаться помогать. Тогда у меня еще была надежда.

Кроме того, здорово было в принципе выбраться из Форест-Бэнка после всех тамошних хлопот. Но, когда я стал понимать, какое будущее на самом деле ждет этих детей, этот глоток свежего воздуха стал несвежим, как будто отравленным вонючим сигаретным дымом. И к тому же из практических соображений я постепенно начал сожалеть о том, что потерял, и считал, что мне нужна другая, более надежная работа с большим количеством часов.

Давайте внесем ясность: хотя я снова выбрал работу с правонарушителями, дело было вовсе не в том, что я участвовал в каком-то социальном «крестовом походе».

Я просто как бы случайно попал в эту сферу. Я дважды разводился, дважды вынужден был покидать дом, оказывался бездомным и безработным. У меня было желание, что называется, пустить корни, и я хотел найти работу, на которой мог бы обосноваться и активно за нее взяться, желательно – с перспективами на пенсию. После Форест-Бэнка я был уверен в своих способностях тюремного офицера и поэтому решил попробовать еще раз устроиться где-нибудь в другом месте. Может быть, смена обстановки – это все, что мне нужно, подумал я тогда.

Если вы хотите работать не в государственной, а в частной тюрьме – вы обращаетесь в конкретную тюрьму, как я и сделал когда-то в случае Форест-Бэнка. Хотите в государственный сектор – нужно обратиться в тюремную систему Ее Величества и сказать, где именно вы бы хотели работать. Стрэнджуэйс был только третьим вариантом в моем списке. Сначала я был в Хиндли, Бикершоу, потом в Рисли, близ Уоррингтона – в двух тюрьмах категории С, обитатели которых доставляют куда меньше хлопот, чем те, что в Форест-Бэнке. Однако, как назло, у государственной тюрьмы «Манчестер» нужда в персонале была самой острой, так что туда я и отправился.

Возможно, вы удивитесь, узнав, что, когда подаешь заявление на должность тюремного служащего в государственном секторе, официального собеседования не проводится.

Сначала просто нужно пройти базовое медицинское обследование. Потом есть зачет по физкультуре, на который большинство людей срут с высокой колокольни, немного ролевых игр и тестов по английскому и математике, везде – балльная система. Вот и все. Пройдите их, и вас возьмут.

Учебный центр находится вдали от самой тюрьмы, и первые два дня прошли быстро, и казалось, все было хорошо. Затем, в середине первой недели, случилось вот что: в класс не пришел ни один преподаватель. Менеджеры прошли мимо, но не заглянули внутрь. Мы подумали: «Какого хрена?» Около одиннадцати часов один из боссов просунул голову в дверь и произнес имя одного парня, сказал – его ждут наверху. Через какое-то время он вернулся, и через некоторое время босс произнес имя другого парня, и он тоже ушел.

– Что происходит? – спросил я.

– Ничего не могу сказать.

В конце концов вызвали всех, кроме меня, что, безусловно, стало причиной моего беспокойства. Неужели я сделал что-то не так? Как так? Я не пробыл там и недели! Никто не отвечал на вопросы, и атмосфера стала действительно дерьмовой. Вернулся управляющий.

– Ты, – проворчал он, указывая пальцем, – наверх.

Черт возьми.

Их было четверо: двое старших офицеров, главный офицер, и офицер, который проводил обучение.

– Сядь, – сказал он, и все началось. – Ты просто козел. Ты хулиган – и ты провалишь этот курс.

Каждый раз, когда я открывал рот, меня покрывали шквалом дерьма.

– Если ты пройдешь этот курс, то все равно все засрешь. Ты просто козел.

И еще. И еще. И еще.

Примерно через десять минут, когда я почувствовал себя уже довольно никчемным, мне удалось наконец спросить, что я натворил.

– Ты урод и хулиган, а мы не любим хулиганов на этой работе.

И они продолжали, пока даже им не надоело.

– Ладно, вали отсюда.

Ничего себе. Я спустился вниз.

Нам приказали не говорить друг с другом о том, что происходило в той комнате, но позже я узнал, что с двумя парнями, которые поднялись до меня, поступили так же. Правда, между нами была некоторая разница – я могу быть довольно громким и заметным, а они оба были тихими и скромными. Тогда я не понимал, почему с нами так поступили. Один из тех двух парней сразу сбежал вниз, весь в слезах. Если честно, я и сам был недалек от этого. Спуск вниз, в учебную комнату, казалось, занял целую вечность, в голове проносились разные мысли. Мне нужна была эта работа, поэтому, держа кепку в руке, я вошел в класс и извинился, если обидел кого-то своим поведением.

Я хулиган и сучка, и я потерплю неудачу – у меня был паршивый вечер. Может, они просто проверяли нас, как это делают, например в авиационной службе, провоцируя, чтобы увидеть, как долго мы выдержим и не сломаемся? Может быть, хотя я в этом сомневаюсь. Я думал тогда, что более вероятно, что одна конкретная сотрудница невзлюбила меня и хотела завалить – и, вероятно, тех двух ребят. Грубые и резкие манеры выдавали ее отношение. Но я взялся за дело, твердо решив не клевать на приманку и не получить выговор, пока наш инструктор будет составлять ежедневный отчет.

Единственной полезной вещью была недельная тренировка контроля и сдерживания – та, где учат подчинять заключенных командой из трех офицеров, используя основные приемы боевых искусств.

Это отличная штука – для этого не нужно быть огромным и очень сильным; это безопасно для офицеров и – хотя болезненно – безопасно и для зэков. В Форест-Бэнке мы тоже так делали. Каждый служащий, как в частной тюрьме, так и в государственной, проходит специальную подготовку.

Все остальное в обучении не готовит к реальной жизни в качестве тюремного офицера, и, конечно, тут никакое домашнее задание не поможет. Впрочем, заданий-то как раз было полно на обучении и в той и в другой тюрьме, но вообще не готовило к тому, что на самом деле ждало нас в работе. Пустая трата времени. В Форест-Бэнке готовились, в основном, просто сдать экзамен, и, если я скажу вам, что учитель оставит ответы на столе и скажет: «Хорошо, я сейчас пойду пить кофе», уверен, вы поймете, как там все было устроено. Они хотели, чтобы все сдали. В Стрэнджуэйс речь шла скорее о написании эссе. Я не прилежный человек, но тратил все вечера на писанину, чтобы на следующий день другие могли полюбоваться на меня. Я пытался быть образцовым студентом. Одно задание заняло пять часов, но я все равно поделился им с остальными. Да, я большой упрямый йоркширский придурок, но со мной все в порядке, и я не против разгребать дерьмо лопатой. Последнее домашнее задание у меня вышло около десяти страниц.

На следующее утро учитель положил его передо мной.

– Это твое?

Ага. Затем он положил передо мной еще одно, точно такое же эссе, но с именем другого стажера. Я знал, что должен правильно объяснить ему все.

– Если бы я сказал вам, что это заняло у меня всю ночь и что я делаю копии для тех, кто плохо справляется с такими заданиями, чтобы помочь им, например, вы мне поверите? – спросил я.

Да, пожалуй, поверю, сказал он, и на этом все закончилось.

Процесс обучения был похож на тот, который я уже проходил, только на неделю короче. Девять недель в Форест-Бэнке, восемь – в Стрэнджуэйс. (Мы провели ту дополнительную неделю, отрабатывая навыки межличностного общения, что, честно говоря, было довольно интересно.) В течение дня, не считая недели контроля и сдерживания, все занятия были посвящены тому, с чем мы можем столкнуться в работе – обыск фальшивых камер, надевание наручников и все такое. Нам показывали, как заполнять документы, писать отчеты, и давали тесты по тюремным правилам, юридическим правам и тому подобному. В основном, однако, это все было полной лажей, которая никак не поможет, когда ты окажешься в реальной передряге. Тренируйся и отправляйся посмотреть, что такое тюрьма, вот что я думаю. Немного занятий на тему, как обращаться с людьми с психическими расстройствами, тоже были бы кстати. Но я не хотел ничего бросать, твердо решив доказать, как сильно хочу получить эту работу.

Я знаю одного парня, который работает в учебном центре, и он говорил мне, что с 2005 года ситуация не сильно изменилась. Теперь даже сильнее стремятся к тому, чтобы принимать в штат людей, которые и тюрьмы-то не видели. Население Британии – около 66 миллионов человек, в тюрьмах сотни тысяч заключенных, и сейчас хотят набрать всего лишь пару тысяч дополнительных сотрудников к 2018 году. И я бы сказал, что это – довольно мало.

Так или иначе, но примерно к четвертой неделе хорошие результаты начали склонять чашу весов в сторону того, что меня все-таки возьмут. Даже менеджер по обучению, который вообще-то был еще и управляющим тюрьмы, поддался моему обаянию и стал хвалить меня за успехи.

В итоге прошли все, включая «большого хулигана» – меня. У нас был праздничный фуршет в учебном центре, и главный офицер решил поговорить со мной.

– Не знаю, как тебе это удалось, – сказал он. – Я был уверен, что ты бросишь обучение, но буду счастлив, если ты окажешься в крыле К.

Распределение персонала происходило в алфавитном порядке, так что я и попал в итоге в крыло К, но было приятно, что главный офицер будет рад этому.

Любой, кто когда-либо сворачивал с шоссе М60 на Бери-Нью-роуд, знает, как выглядит Стрэнджуэйс – по крайней мере, снаружи, – зловещее и высокое здание на пустынном склоне. Оно отбрасывает какую-то адскую тень: частично замок Дракулы из красного кирпича, частично Кольдиц¹⁴, не сводящий своих глаз-окон с манчестерских гопников, болванов и лавочников, направляющихся к Динсгейту внизу.

Несмотря на то, что все это всего в нескольких минутах ходьбы от «Манчестер Арены», район там не очень симпатичный. Вдоль главной дороги – ряд магазинов, которые вы могли бы принять за заброшенные, в основном – с закрытыми ставнями, чтобы торговать всяким незаконным добром. Полицейские и таможенники периодически совершают набеги на них. Люди слоняются по углам. Это обычный уголок беззакония, очень захудалый. Затем вы едете по Саутхолл-стрит к застекленному входу.

До тех знаменитых беспорядков вход в Стрэнджуэйс был через старые ворота и сторожку в виде башни, которая все еще на месте. В 1990-х годах был добавлен новый пропускной пункт для дополнительной безопасности, хотя посетители по-прежнему тайком привозят сюда всевозможные запрещенные вещички. Центральная «сторожевая башня» тюрьмы – это не наблюдательный пункт, как думают люди, а вентиляция. Но она определенно добавляет ощущения мрачной готической угрозы, особенно когда идет дождь.

Если бы кирпичи, из которых сделаны эти стены, могли говорить, то, без сомнения, рассказали бы не одну историю из тех, от которой кровь стынет в жилах.

В течение десяти лет моей работы там я видел вещи, которые в конце концов вызвали у меня кошмары. И атмосфера… Каждый день, каждый час несчастье, насилие и страх окутывают это место, вперемешку со скукой и разочарованием. И мрачным юмором. И это хорошо, если вы цените свое здравомыслие.

Я, конечно, не студент-историк, но раз уж пишу об этом учреждении, решил, что надо бы подобрать какую-нибудь справочную информацию, чтобы дополнить то, что я знаю из своего собственного опыта работы там. В ходе своих многочасовых углубленных исследований – спасибо, «Википедия»! – я выяснил, что само название происходит от места, на котором была построена тюрьма, парка и садов Стрэнджуэйс и древней деревни, в которой она находится. Тюрьма открылась в 1868 году, заменив собой Нью-Бейли, ныне уже разрушенную, в Солфорде. В онлайн-базе имен собственных говорится, что название относится к периоду до десятого века: «Корни слова происходят от „Strang”, что, вероятно, здесь означает „Сильный”, и „Gewaesc” – разлив воды, поэтому можно предположить, что название произошло от словосочетания “быстрый водопад”». В наши дни Стрэнджуэйс официально известна как Тюрьма Ее Величества «Манчестер», и начальство предпочитает, чтобы ее называли именно так. Но для большинства из нас она остается Стрэнджуэйс и всегда будет носить это название.

Здание Стрэнджуэйс, сейчас занесенное в список II класса, было одной из первых британских тюрем, где установили постоянную виселицу. Повешения были обычным делом до отмены смертной казни в 1964 году, примерно в тот же период в тюрьме стали содержаться только мужчины. Еще я узнал, что там был установлен рекорд по самому быстрому повешению в мире. Джеймс Инглис, арестованный в 1951 году в возрасте двадцати девяти лет за то, что задушил в Халле пятидесятилетнюю проститутку Элис Морган. Семь секунд – и он мертв.

Стрэнджуэйс издавна имела репутацию пристанища для самых отъявленных преступников этой страны.

На протяжении многих лет там были заперты самые разные скандально известные личности – например, злые ублюдки, вроде Гарольда Шипмана, ожидающего суда, Иэна Брэйди, обвиненного в краже до Убийств на болотах¹⁵, одноглазого убийцы Дейла Крегана и ужасного Марка Бриджера, с которым я столкнулся сам. Другие известные заключенные – суфражистки Кристабель Панкхерст и Эмили Дэвисон (которые подали в суд на тюрьму за то, что на них направили шланг – пожалуйста, не рассказывайте об этом Райли), старый телеведущий Дэвид Дикинсон (мошенничество), футболист Джоуи Бартон (нападение), фронтмен группы Stone Roses Иэн Браун (хулиганское поведение в самолете) и ирландский драматург Брендан Бехан, который был заключен туда в 1947 году за попытку спровоцировать террориста ИРА.

Не так давно Стрэнджуэйс начали критиковать, не в последнюю очередь за более высокий, чем в среднем в тюрьмах, уровень самоубийств, который является национальным черным пятном. Тюрьма также стала печально известна беспорядками, которые начались первого апреля 1990 года, когда 147 сотрудников и 47 заключенных были ранены, один осужденный погиб, а один из офицеров умер от сердечной недостаточности. Именно тогда Стрэнджуэйс провела ребрендинг и стала называться Тюрьмой Ее Величества «Манчестер», а программа ремонта и модернизации обошлась более чем в 80 миллионов фунтов стерлингов. Но, несмотря на все улучшения, это по-прежнему место, посмотрев на которое вы скажете: «Блин, я бы не хотел оказаться там».

Многие заключенные воспринимают память о тех беспорядках как знак почета. Они были самыми длинными в истории Британии – двадцать пять дней. Один офицер, с которым я работал, признался, что первые два дня были ужасными, а потом сотрудники просто начали считать сверхурочные. Два дня – вот сколько времени потребовалось, чтобы разобраться в ситуации, но затем из Лондона пришел приказ для персонала – удалиться к воротам, фактически сдав тюрьму заключенным. В то время на юге вспыхнули беспорядки в связи с налогами, и сторонники теории заговора утверждают, что правительство просто захотело отвлечь внимание СМИ на север. Офицеры убеждены, что в противном случае они получили бы тюрьму обратно в течение первой же недели.