Kitabı oku: «Привет из Чикаго. Перевод с американского на русский и обратно», sayfa 2
Как я создала четыре рабочих места в Чикагском Центре симфонической музыки
В Москве мы предпочитали драматические театры и ходили туда весьма часто – это было привычной, почти обязательной частью жизни. И сейчас, когда бываем в Москве, прежде всего стараемся попасть в театр.
После переезда в США мы, возможно, попробовали пойти на драматический спектакль слишком рано (во время первого же посещения Нью-Йорка). В одном из театров Бродвея шел какой-то детектив, не все слова были понятны, и мы не уловили самую суть.
После этого постановили, что мы ходим только на мюзиклы, что и делаем время от времени. А чтобы не опуститься и держать свой культурный уровень на должной высоте (поднимая себя за волосы, как барон Мюнхаузен), все эти годы мы подписываемся на серии выбранных оперных спектаклей и симфонических концертов, в том числе в этом году с удовольствием вспомнили знаменитую рок-оперу Иисус Суперстар, которую многократно слушали еще в семидесятых.
В Чикаго находится широко известная «Чикаго симфони» с прекрасным (одним из пяти лучших в США) оркестром. В первые годы нашего приезда и до 2006 года художественным руководителем Чикагского симфонического оркестра был Даниэль Баренбойм, пианист и дирижер, сейчас Риккардо Мутти, не менее мощный дирижер и бывший музыкальный руководитель Театра Ла Скала. (Интересно, что сейчас в его роли в Ла Скала выступает Баренбойм).
Часто приезжают на гастроли и другие дирижеры из разных стран, в том числе из России: Валерий Гергиев, Юрий Темирканов, как и всемирно известные исполнители, включая российских: Евгений Кисин и Денис Мацуев, или целые оркестры, включая оркестр Мариинского театра. В программах широко представлены Шостакович, Прокофьев и, разумеется, Чайковский, Скрябин и Рахманинов. Российские композиторы здесь очень популярны и любимы.
Мы привычно сдаем верхнюю одежду в раздевалку. Надо сказать, что к общему удивлению приехавших из России большинство американцев этого не делают, садятся не только на свои куртки, но и на красивые шубы, потом их из-под себя вынимают, встряхивают и идут домой. Во время длинных опер Вагнера устраивают большой перерыв, чтобы зрители могли перекусить. Мы потрясенно наблюдали, как эти шубы расстилали на ступеньках лестниц и садились на них с коробками «ланча» в руках.
Итак, мы сдаем верхнюю одежду в раздевалку (два доллара с человека). Когда мы как-то спросили у гардеробщицы, как объяснить, что верхнюю одежду не сдают, она пожала плечами: может, экономят деньги. Это потрясает, потому что стоимость билета что в оперу, что в симфонический центр, от 40 до 150–250 долларов, но, по-видимому, это принятый факт, потому что в пятиярусном оперном театре в партере две маленькие раздевалки и еще по одной на верхних ярусах. Может, экономят время, чтобы не стоять в очереди, чего американцы не любят, не знаю.
Что касается симфонического центра, там тоже в партере одна маленькая раздевалка и далее по одной на верхних ярусах. Около раздевалки в партере небольшая площадка, где оставляют свои «ходунки» и кресла на колесах зрители с ограниченной подвижностью – на дневных спектаклях их набирается десятки.
Много лет назад, наскоро одевшись, я рванулась к выходу в обход этих кресел-ходунков, споткнулась о не очень внятный закругленный край лестницы (показан на фото), ведущей на верхние этажи, и растянулась рыбкой на глазах у всей покидающей симфонический центр толпы. Ко мне тут же подбежали дежурные с вопросом, нет ли серьезных проблем. Не нужна ли помощь. Я немного отбила ладошки, но осталась цела и потому поспешила выйти на улицу.
Когда мы пришли на следующий концерт, Юра обратил внимание, что по обоим краям лестницы, вернее двух лестниц, с обеих сторон фойе, стоят дежурные в ливреях. То же оказалось и в перерыве и после окончания концерта. Вначале мы решили, что это случайность, однако это происходит уже в течение более десяти лет: на каждом краю лестницы стоит часовой. Поставили стражей предотвращать спотыкания о лестницу, которые приводят (могут приводить) к падению вроде моего. Техника безопасности – это святое.
Разумеется, технике безопасности уделяют внимание и в России, но в США это кажется возведенным в культ. Когда я работала (почти год) на Hana Steel, владелец компании мистер Хана приезжал из Бирмингема в Пекин (так назывался город в штате Иллинойс) и проводил общезаводские встречи исключительно посвященные технике безопасности. Как религиозный человек, он начинал встречи с молитвы и благодарения богу, что никто не пострадал.
Во время запуска нашего нового мини-завода в Иллинойсе (у Ханы было еще четыре завода в штате Алабама) случился несчастный случай с возгоранием печи на линии покрытия как раз в момент демонстрации этой линии будущим заказчикам. Я была в это время вместе с другими руководителями на башне, где расположена печь, и при звуке сирены о возгорании вместе с другими быстро бежала вниз – этажей шесть. Печь долго восстанавливали, но на ближайшем собрании мистер Хана демонстрировал спокойное отношение к потерям (разумеется, все было застраховано) и благодарно молился, что не было человеческих жертв.
На АрселорМиттал я проработала 17 лет. Пока была менеджером группы, должна была проводить ежемесячные демонстрации фильмов по технике безопасности и собирала подписи сотрудников, подтверждающие, что они эти фильмы смотрели. Потом эту функции принял на себя Нараян, а я расписывалась в списке смотрящих.
Каждый год фильмы, хоть и на ту же тему (порезы рук, падения с высоты, падения на скользком полу, ожоги химикатами), приобретали все большую красочность и, в общем, были убедительными напоминаниями о необходимых предосторожностях.
Однако, не отрицая полезности этих общих предостережений относительно техники безопасности, где-то в подсознании трудно отделаться от ощущения, что важная, если не главная мотивация озабоченных техникой безопасностью – страх судебных исков и потери денег.
Все помнят злополучную тетю в Макдональдсе, что получила по суду миллионы за ожоги от чересчур горячего кофе. На каждом шагу рекламы контор, которые помогут вам оформить иск и получить компенсации за увечья, неправильное лечение.
Беспокойство докторов относительно их финансового наказания за это возможное неправильное лечение требует наличия у них дорогих страховок, оплату которых они должны компенсировать высокими ценами за их услуги.
А уж как страхуются разработчики лекарств – уму непостижимо. Реклама новых лекарств заполняет большую (с ударением на «о») часть рекламного времени, хотя ни одно из них не продается без рецепта – все для того, чтобы вы попросили их у своего доктора. И тут же диктуют длиннющий список их возможных вредных побочных действий. В приложении к одному из лекарств, что получает Юра, так и написано: один из возможных побочных эффектов – смерть.
«И не судите нас, что мы не предупреждали».
Сейчас известную и успешную фармкомпанию Genentech как раз и судят за то, что при выпуске нового мощного лекарства Actemra в качестве побочных эффектов фирма не указала возможный повышенный риск инфаркта, У конкурирующих лекарств этот риск тоже присутствует, но указан.
Поскольку мы в целом обсуждаем безопасность, сегодня в госпитале (стационары и поликлиники здесь называются одинаково госпиталем) уборщик, что уже выставил табличку на полу около лифта: «влажный пол», поддерживал меня за руку до самого лифта, чтобы что-то не случилось.
Четыре новых рабочих мест для дежурных около лестниц в симфоническом центре – из той же оперы.
С другой стороны, мне ли критиковать повышенное внимание к безопасности, когда именно острый фокус на всеобщее знание средств безопасности спас мне жизнь.
Дело было так. 11 сентября 2001 года я оказалась в Колорадо, где в городе Голден находится основная кузница металлургов – Colorado School of Mines и куда я, как и представители других спонсорских компаний, приезжала два раза в год слушать полугодовые отчеты студентов и аспирантов.
На телевизоре гостиничного кафе за завтраком (разница времени с Нью-Йорком – 2 часа) увидели, что самолет врезался в одну из башен Близнецов. Были уверены, что это авиа авария. Пошли в университет – узнали про последующие нападения. Было жуткое ощущение опасности войны. Продолжение заседания отменили, все срочно стали разъезжаться, но самолеты и поезда отменили (как выяснилась, на несколько дней), стали искать попутчиков, чтобы уехать на машинах.
До нашего Восточного Чикаго, где располагался наш исследовательский центр, было 1300 миль, более двух тысяч километров. Я уже начала водить самостоятельно от дома до работы, но не смела думать, чтобы взять машину в рент и ехать одной. Плюс я упустила момент, когда уехали знакомые из нашего Центра. Увидела молодого сотрудника отдела применения, который недавно поступил к нам как раз после защиты диссертации в Colorado School. Мы не были знакомы, он работал на другом этаже, и мы редко общались с его группой, но он был для меня единственным спасением, и я попросилась к нему в машину. Потом узнала, что его звали Шрирам. Он спросил:
– А ты водить умеешь?
Я кивнула головой, не очень правда уверенно, и мы поехали. Дорога шла через штат Небраска и была чрезвычайно скучной. После обеда (мы рано выехали, и он вел терпеливо много часов) Шрирама потянуло в сон, и он сказал:
– Я посплю, теперь ты веди.
Передо мной простирался совершенно прямой хайвей, но по нему сплошным потоком мчалось множество грузовиков со скоростью 80 миль, которую я тоже должна была поддерживать. Когда Шрирам через пару часов проснулся, я вышла из машины с белыми от напряжения руками.
Приняли решение ехать до темноты и заночевать по дороге. Ужинать пошли в ресторан при гостинице. Я была ужасно голодной, заказали какое-то мясо, никогда после не встречала такое, какие-то жареные кружочки мяса вроде кусков шашлыка, но в какой-то оплетке. Я наверно ухватила слишком большой кусок, и эта окружающая мясо пленка перекрыла мне дыхание. Я даже не кашляла, а стала задыхаться, потеряла голос и без звука прошептала сидящему напротив меня Шрираму:
– Я умираю.
Хорошо, что Шрирам время от времени поглядывал на меня. Он тут же подскочил и оказался сзади меня. По-видимому, он дал знак официанту, который подскочил спереди, помог мне встать и поднял мои руки, в то время как Шрирам больно, очень больно нажал мне в область желудка под ребрами, Я до сих пор помню, как вылетела из меня пленка, и ко мне вернулись дыхание и голос.
Когда я рассказывала эту историю в гостях у Миши, Беня сказал (ему было 12 лет):
– Это называется Маневр Хеймлиха, нас этому в школе учили.
Двое наших с Юрой знакомых умерли в разных пунктах питания Москвы от асфиксии, вызванной перекрытием дыхательных путей кусками пищи. А здесь оказалось, что с этим знакома и Анечка, которая училась далеко в Калифорнии, и все американцы вокруг – общая грамотность.
С годами мы стали общаться с Шрирамом и его группой чаще, сделали совместную работу и опубликовали статью. И каждый раз, когда я встречаю его, вместе с улыбкой приветствия мысленно обращаюсь: «Спаситель».
О нашем американском жилье
В прежней своей жизни я до тридцати пяти лет боролась за самое сокровенное – хорошую квартиру. Добилась, потом лет десять заполняла квартиру мебелью.
Как я описывала в своих заметках, до моих девятнадцати лет мы жили всей семьей на втором этаже ткацкой фабрики в комнате коммунальной квартиры с удобствами во дворе. Потом мы с Юрой и Мишей жили в комнате большой коммунальной квартиры в доме с удобствами, но на четвертом этаже без лифта. Через три года переехали в немного меньшую комнату, смежную с проходной, где жили мама с Валей, но в отдельной для наших семей квартире.
Позже мама с Валей переехали, и в этой квартире на третьем этаже пятиэтажки мы жили двенадцать лет. Потом, после ряда фантастических промежуточных обменов, съездов-разъездов, мы оказались на Молодежной улице, и это было верхом мечтаний. Трехкомнатная квартира «сталинского» типа, в которой вскоре, из-за ранней Мишиной женитьбы, остались с Юрой вдвоем.
В первой по ходу комнате, условно гостиной, где иногда собирали друзей. Поскольку мы считали необходимым благодарить судьбу за «добытую» квариту, в бывшей Мишиной комнате помещались сменяющие друг друга «постояльцы»: друзья, приезжающие в столицу или проезжающие ее. Жили мы с Юрой, в основном, в дальней самой большой комнате, где располагалась наша тахта и письменные столы.
При переезде в США все работало в одну сторону: память о просторной квартире в России, потрясение в первый же приезд домом Грега Людковского, с огромной концертного размера гостиной и внутренним балконом со второго этажа, пребывание в течение целых трех недель в доме Лени Келнера, с роялем в большом зале, где они устраивали концерты приезжающих из России музыкантов, посещение огромного дома ДюПлессисов в Кентукки, где выросли его пятеро детей, и т. п.
В результате я как-то заранее была запрограммирована на то, что мы не будем жить в квартире, а купим просторный дом.
Я вышла работать в исследовательском центре завода, тогда «Испат Интернейшнл» (бывшей «Инланд Стил», впоследствии «Миттал Стил» и в конце концов «Арселор Миттал) с первого октября (меньше, чем через год после приезда) и, пока жили на снятой квартире, пребывание на которой в течение двух месяцев, как принято, оплачивала фирма, мы спешно начали искать дом. География была предопределена расположением фирмы вблизи так называемого Восточного Чикаго в Штате Индиана. Сотрудники с детьми школьного возраста однозначно селились в Манстере, где была признанная очень хорошей школа для старшеклассников. Остальные разбредались по другим городкам Индианы с приятным ландшафтом.
Миша, который в то время жил в так называемом таун-хаузе (некоем подъезде с двумя-тремя уровнями) в Гайд-парке, сказал:
– Если хотите, чтобы мы к вам чаще приезжали, ищите дом в Огден Дюнз.
Сам он жил вблизи Чикагского университета, что позволяло ему ездить на службу на роликовых коньках (паркинг около университета – всегда проблема). С другой стороны, весьма красивый кампус университета называли «островом в Черном море». Там, в частности, и дом Обамы, и несколько очень богатых застроек, но на детских площадках доминируют черные детишки без родителей, с непредсказуемым поведением. Лоте было тогда четыре года.
Мы, разумеется, тут же направились в Огден Дюнз, маленький огороженный шлагбаумом поселок у озера Мичиган, оформили кредит (тогда 30-летний кредит давали под 7–8 %, потом этот процент постепенно снижался до 5, а когда покупали квартиру в 2011, он снизился до 3.25 %) и купили там дом, и стали жить, как живет большинство американцев – в пригороде, удаленном от центра Чикаго на 60 миль (96 километров).
Тенденция жить вне города становилась в СЩА все более распространенной с 50-х годов прошлого века с развитием автомобильного транспорта, дорог и телефонной связи. В самом деле, можно жить как угодно далеко от города и иметь доступ ко всему привычному, особенно теперь, когда он-лайн предлагает товары не только Амазон, но и многие другие поставщики. Женоу, столица Аляски, окружен горами и не имеет связи с материком кроме как по морю или воздуху. Мы спрашивали у жителей, как они справляются с бытовыми проблемами. В ответ они пожимали плечами: помимо всего того, что предлагают их местные магазины, остальное можно заказать по почте (теперь он-лайн, то был 2005 год) с доставкой на дом.
Купили мы дом в два уровня, но немного углубленный в землю, так что от входа надо было немного спуститься вниз, на нижний этаж, либо немного подняться, на второй.
Сегодня средний американский дом чаще всего имеет два этажа (без учета подвала). Размер дома оценивают чаще по количеству спален, а не площади в квадратных футах. В частности, Все комнаты в нашем доме были довольно небольшие. В нашем доме их было три на верхнем этаже и две на нижнем.
На втором этаже находились также так называемые «общие» комнаты: гостиная, кухня, столовая. На нижнем одну из двух спален мы назначили вначале как детскую, а когда ребята подросли и перестали приезжать с ночевкой, образовали мой кабинет. Юра работал из дома и вторая из нижних спален всегда была его кабинетом.
И еще внизу располагалась так называемая «family room», комната для сбора семьи. Она бывает не во всех домах, но в нашем была такой огромной, что в одном углу стоял большой телевизор, окруженный диванами, а в другом – keyboard, на котором играли такие музыкально образованные гости, как наш сотрудник Толя Колесниченко или Люся Людковская. Вдали от посадочных мест располагался еще и бильярд, который как-то привез Миша, чтобы развлечь детей, которые должны были прийти к Бене с ночевкой (важная черта американской жизни детей – sleepover, когда дети, с разрешения родителей, приходят, или их привозят, в гости с ночевкой, чтобы легально не спать ночью и баловаться).
Самым большим подарком в этом доме, который вскоре стал очень любимым, была так называемая «солнечная комната», по сути застекленная веранда, которую спустя несколько лет мы по совету Хорста, отца Вероники, оборудовали маленьким японским кондиционером, который не только нагревал ее в зимние встречи, что мы делали прежде с помощью масляных нагревателей, но и быстро охлаждал в солнечные летние дни, чего до этого невозможно было достичь.
В результате стало возможным собирать «парти» и зимой и летом.
Две комнаты выделили Вале. Она регулярно приезжала к нам из Чикаго в пятницу до конца воскресенья (традиция, которая никогда не нарушалась). Одну из верхних комнат еще до ее приезда в Америку оборудовали спальным гарнитуром, а другую, с выстроенными по стенам книжными шкафами, назвали библиотекой, поставили там ноутбук и фактически оснастили как Валин кабинет.
В целом, малоэтажные американские дома лишены архитектурных излишеств и строятся быстро и хлипко, как строили Ниф-Ниф и Нуф-Нуф. Однако внутри находятся управляемые нагревательная печь и кондиционер, можно облицевать дом кирпичом и поставить трехслойные окна – получается достаточно тепло и комфортно.
Миша с семьей, а иногда только его дети, которых мы забирали на выходные, действительно относительно часто навещали нас, пока Миша с Вероникой не купили свой дом в городке Бёр Ридж на юго-западе Чикаго.
Я, как было и на нашей поздно приобретенной даче в России, с энтузиазмом кинулась осваивать «землю». Визитная карточка американского домовладельца – газон. Недаром пословица, которая с аналогичным смыслом есть в русском варианте, на английском отражает именно это утомительное и весьма затратное соревнование: «у соседа трава зеленее». В ход идут различные удобрения, ежегодные подсеивания, включенный на весь жаркий день полив.
Напротив входа в дом напрашивался цветник, всюду весной продавались кусты роз. Получилось очень красиво, но ненадолго. Как-то я приехала с работы – цветущие розы исчезли. Не поняла поначалу: неужели так быстро опали? Не вдруг дошло: олени. Пришла на работу расстроенная, рассказала ребятам из соседней лаборатории. Билл Умлов захохотал: «У Нины уже американские проблемы: олени съели розы».
Вообще олени вредят по-разному и многим. Жоре Цвику, нашему сотруднику, крупный олень бросился на шоссе под колеса. Полежал, оправился и ушел еще до появления полицейского, призванного описать причину большой вмятины Жориной машины для страховой компании. Но вообще на шоссе нередко встречаются и трупы молодых оленей.
Я с упорством идиота каждую весну подсаживала свежие кусты роз, но они в тот или иной день уничтожались оленями. Наконец (мы не очень ориентировались в огромных американских хозяйственных магазинах) Юра нашел почти прозрачную рябицу, которой можно было огородить один из «розовых» уголков. Но в целом сельскохозяйственная часть жизни в Огден Дюнз нас не радовала: участок окружали прекрасные ели, но дюны по определению состоят из песка, и сочетание глубоко песчаной почвы, куда моментально исчезали тонны привезенной нами органики, с преобладающей тенью от высоких елей приводило с вырождению всех моих саженцев. Я тайком перевозила через границу саженцы смородины из Москвы, покупала их по каталогам в местных оранжереях, но красная смородина давала обильные ягоды размером с бисер, а черная вообще практически ягод не давала.
