– Соня! Соня! – застонал Небогов, сраженный предательством и потерей источника писательской силы.
В этот день Небогов не написал ни слова. Ничего не смог он изобрести и в последующие две недели. Белые листы слепили его, пугали. Персонажи забились в самые темные углы Софьиной усадьбы и больше не показывались.
– Мишенька, я сделаю тебе новые, точно такие же, – уговаривала Софья Валентиновна.
– Не надо мне новые! – отвечал Михаил Александрович из-под одеяла. – С другими у меня ничего не получится.
– Еще лучше получится. Я на них прочту заклинание посильнее.
– Не хочу новые! – упорствовал писатель и отворачивался к стене, натянув одеяло по самую макушку.
В конце второй недели, когда Софья Валентиновна уже собиралась вызвать врача, Небогов встал с постели решительно, злобно сверкая глазами и ожесточенно почесывая густую щетину.
– Я иду на почту звонить Овсянникову!
– Побрейся хоть, – посоветовала Софья Валентиновна, но Небогов послал в ответ такой взгляд, каким смотрит муж на жену, потратившую всю получку на флакончик французских духов.
В крошечном почтовом отделении было пусто и тихо. Худенькая девушка с большими веснушками охотно протянула Небогову дисковый телефонный аппарат, облокотилась на стойку и стала жадно ждать, кому же он станет звонить.
– Овсянников слушает, – прозвучал в трубке пресный голос.
– Константин, это я, Михаил.
Небогову хотелось сразу же сказать какую-нибудь едкую гадость, обозвать критика, но девушка продолжала разглядывать его и слушать разговор.
– А, Миша! – воскликнул Овсянников беззаботно, будто он своими мерзкими лапками не лишил Михаила Александровича возможности стать великим русским классиком.
– Как поживаешь, дружище? Как Софья?
– Я как раз звоню спросить, как ты поживаешь? – прошипел Небогов. – Как тебе пишется, Костик?
– Ах, ты об этом? Должен признать, жестоко ты надо мною подшутил. Нельзя людям тщетные надежды давать.
– Ты о чем вообще толкуешь? Я тебе ничего не давал! Ты сам эти надежды упер!
Михаил Александрович повысил голос и добавил:
– Писака!
– Да ладно тебе! Было бы, чего злиться. Кому нужна твоя деревяшка? Толку от нее никакого. Я ее, разве что, к заднице не прикладывал. Наплел мне небылиц. А я за это время ни слова не написал.
В голосе Овсянникова явно звучал упрек. Экая наглость!
– А ты себе другие сделай. Из собачьего помета. Навозник!
Небогов швырнул трубку, и девушка подпрыгнула от неожиданности. Немного постояв молча, Михаил Александрович попросил:
– Дайте-ка мне вон те конфеты и бутылку красного вина.
До самого обеда Софья Валентиновна не решалась спрашивать Небогова о состоявшемся разговоре. Только когда они выпили по бокалу вина, он сам спросил ее:
– Что, Сонюшка, выходит, не было никакой магии? Эффект Плацебо?
– Была магия, Миша, – сказала Софья, глядя на него с теплотой. – Магия твоего таланта. И не нужно тебе никаких заклинаний.
– А где ты четки-то эти взяла?
– Дед Николай из города жене привез. Думал, браслет. Она его обругала и в мусорку. Там я их и приметила.
Небогов громко расхохотался. Вечером он заснул крепко и спокойно, как не спал уже давно.
***
В огромном типографском цехе пахло краской и свежей бумагой. Множество людей в синей спецодежде сновали вокруг станков. Высокая сухая женщина поглядела на Небогова через очки в золотой оправе.
– Ну что, запускаем?
– Запускаем!
– Запускаем! – скомандовала женщина работнику, стоявшему у большого экрана.
Михаил Александрович сунул руку в карман и легонько ущипнул себя за бедро. Нет. Это был не сон. И не далекие красивые мечты. Всего лишь обычная магия.