Kitabı oku: «Забытое слово», sayfa 12
Прелюбодеяния
В один из февральских будничных дней было чрезвычайно холодно. Половина городского транспорта не смогла выехать по назначению, и утром на остановках собралась толпа народу, безуспешно штурмуя подъезжающие редкие автобусы. Хоть я и поняла, что на работу опоздала, но не оставляла попыток куда-нибудь влезть. Наконец мне удалось втиснуться в автобус, который остановился на остановке, а не проехал, как все, дальше. Один товарищ толкнул меня внутрь, а сам завис на подножке автобуса. Автобус поехал, и нижняя ступенька его отвалилась. Ноги товарища волочились по асфальту, пассажиры кричали. Судорожно собрав силы, он вцепился в меня и еще одного пассажира, и мы чудом доехали до следующей остановки. На ней товарищ затолкнулся поглубже, и все благополучно продолжили путь.
Вывалившись из автобуса около института, я встретила Захара. Он ждал меня. Вид у него был потасканный, но трезвый. Захар заверил меня в своей вечной любви до гроба, в том, что его родители страшно переживают за нас и зовут жить к себе. Кроме того, обещают, что ко мне у них не будет никаких претензий.
Захар так проникновенно и долго говорил про «последний шанс», что я стала прислушиваться. И когда он встал на улице передо мной на колени, я, желая почудить, ошарашила его:
– Я переспала с другим, пока тебя не было.
Он заплакал и встал с колен:
– Что же теперь делать?
– Не знаю. Думаю, что ничего не поправишь.
– Я прощу тебя, – вдруг скороговоркой забормотал он. – Прощу. Вернись. Поживем у моих хоть немного. Не выйдет – разойдемся. Последний шанс.
Что на меня тогда нашло? Знала, что все кончено, а согласилась.
Хотелось, наверное, отметить радостно свой день рождения – 15 марта.
На работе день рождения я действительно отметила радостно, Захар был вместе с моим коллективом. Свекровь, несмотря на то что я перешла жить к ней, мой день рождения проигнорировала.
Захар опять запил, но не так, как раньше. Мы с ним вполне мирно сосуществовали, гуляли под ручку и даже дружно ходили на очередные выборы. Выбрали Ельцина. Выбрали только потому, что главным его соперником был коммунист. А возвращаться в «советчину» не хотелось, несмотря на то, что жилось плохо. Однако и это «плохо» было относительным: плохо, но не так плохо, как, например, три года назад, когда Варька падала в голодные обмороки.
И так большая часть страны, посчитав, что хуже уже не будет, а лучше – может быть, отдали свои голоса Ельцину.
Тем более что жить становилось не так уж плохо: были бы деньги. Товаров появилось – изобилие. Возможностей – множество. Но на все требовались финансы.
Наверное, мысли о деньгах стали неотступно преследовать и Захара.
Однажды он пришел домой после двухдневного отсутствия, и получилось так, что родителей его не было, а была я одна (в тот день я работала с обеда).
– У меня к тебе разговор, – сказал вдруг Захар. – Серьезный.
Я изобразила внимание, налила себе чаю и села за стол.
– Я сегодня ночью переспал с одной старой бабой. Она – бизнесменша. Она мне дала денег и пообещала подумать о жилье, если я продолжу с ней встречаться. О тебе она знает и не против. Надо подойти к этому делу серьезно. Мы с тобой можем быть в выигрыше, если откинем ненужные моральные установки. Все зависит от тебя. Ты должна подумать…
Я, стараясь не расплескать чай, плавно поставила чашку на стол. Какой интересный рисунок на скатерти! Только сейчас заметила: разноцветные круги в перспективе. Я посмотрела на Захара, который нареза́л себе бутерброд, и мне вдруг стало казаться, что он это все понарошку. И вообще все – понарошку. Все – ненастоящее. Живот стал сжиматься, и к горлу подступил страх. Сначала маленький, небольшой, потом – все больше и больше. «Опять, – завертелось в голове. – Вернулось опять. Я должна взять себя в руки. Я должна выйти на улицу. Я должна с кем-то поговорить». Я посмотрела еще раз на Захара: он был ненастоящий, несуществующий. Стараясь не вспугнуть его, сказала:
– Мне сейчас на работу надо. Я подумаю, и мы после поговорим.
Для убедительности поцеловала его в щечку, отставила недопитый чай, оделась и вышла на улицу, идя по направлению к институту. Закурила. Сделав две затяжки, почувствовала сильную боль в сердце: настолько сильную, что ни дышать, ни идти не могла. Так как дорога, по которой я шла, пролегала вдоль забора, я прислонилась к нему и замерла. Через несколько минут боль отошла.
«Зачем я курю? – вдруг подумалось мне. – Я доконала свой организм. Я больная, нервная, психованная, подверженная непонятным приступам страха. Я должна взять себя в руки. Зачем я курю? Я брошу. С этого момента я начну новую жизнь. Я должна стать сильной, решительной, волевой. Я должна безжалостно выбрасывать из жизни все, что мне мешает. Мне мешает курение – я брошу его. Я хозяйка своей жизни, а не мои дурные привычки».
Что со мной произошло в тот момент – непонятно, но я выкинула сигарету, и это наполнило меня радостью.
В тот день я на работе обдумала свою жизнь и составила план ближайших действий:
1. Бросить курить.
2. Бросить мужа.
3. Получить высшее образование.
Вечером, застав мужа дома, сказала, что хочу развестись. Он ответил, что подаст в суд, чтобы ему присудили его законные метры в квартире моих родителей. И посоветовал мне одуматься, так как я без него пропаду, ведь это он поднял меня из грязи и беззаветно любит, несмотря ни на что.
– Не хочешь бизнесменшу – не надо, так и скажи. Я ж тебя не заставляю. Но ты много потеряешь.
Во время этого разговора я чудом взяла себя в руки, решив, что надо выработать какую-то стратегию; пошла в ванную и вылила на себя два таза холодной воды.
– Покурим? – спросил Захар, когда я вышла из ванной.
– Я бросила.
С этого дня началась игра: я играла вроде бы любящую жену, а сама лихорадочно искала способ развестись так, чтобы это не затронуло моих родителей. Вкрадчиво и настойчиво убеждала Захара выписаться из родительской квартиры, упирая на то, что я его люблю, а он свою любовь пусть докажет мне, выписавшись. На коленях перед ним стояла, говорила такую чушь, что вспоминать неловко. Врала на каждом шагу и в результате добилась своего: Захар начал процесс по выписке: таскал документы, справки и т. д. по всевозможным инстанциям.
С началом тепла я с его семьей ездила к ним в деревню: сажала, поливала, готовила и отличилась так, что даже Екатерина Юрьевна похвалила:
– Тощая-тощая, а сила в ней есть.
Летом в нашем отделе института праздновали рождение ребенка у сотрудницы, находящейся в декретном отпуске. Я в глаза не видела ни сотрудницу, ни ее ребенка, но к «обмыванию копыт» подключилась с великим энтузиазмом, который возрастал по мере того, как я все больше убеждалась, что мой муж гулять к нам в лабораторию не придет. Это означало, что он пьет в другом месте, но я об этом не сожалела, так как накануне он завершил процесс по выписке от моих родителей, который все время специально тормозил, и теперь мне бояться стало нечего; в мыслях я уже прокладывала новую линию своей жизни – без Захара.
Когда часы показывали половину одиннадцатого вечера, из пьянствующих остались лаборантки Катя с Машей, аспиранты Костя с Мишей, Владислав Игоревич и я. Заиграл медленный танец, и Владислав Игоревич пригласил меня. После танца он просто сказал:
– Заходи ко мне. Я не запру кабинет.
И ушел.
Я подумала и пошла к нему.
Зашла. Он запер за мной дверь, и мы остались в полной темноте.
– А завтра не будет стыдно? – спросила я темноту.
– Не будет.
Когда я незаметно вышла из его кабинета, то наткнулась в коридоре на Костю.
– Ты куда? – спросил он меня.
– Домой.
– Давай тебя провожу.
– А Маша как же?
– Миша их обеих пошел провожать.
– Ну, проводи меня до перекрестка…
Я взяла сумочку с рабочего места, и мы вышли через проходные.
По дороге Костя стал рассказывать мне о своем научном открытии, которое, когда подтвердится экспериментально, сделает его обеспеченным и уважаемым человеком. Я делала вид, что слушаю, и изредка мотала головой и изображала удивление.
Когда мы дошли до перекрестка, я остановилась и прервала его монолог:
– Пока.
– Ну, если ты точно дойдешь домой… – начал было он, но продолжить не успел, так как откуда-то сбоку выскочило темное пятно и с криком «На!» сшибло Костика с ног.
Пятно оказалось моим мужем Захаром, который непонятно каким образом оказался на этом месте в стельку пьяный. С ним был еще какой-то незнакомый шатающийся парень, и тот с радостью стал помогать ему пинать ни в чем неповинного Костю.
Я кричала: «Перестаньте!» – и пыталась оторвать Захара от Костика.
Нелепая сцена продолжалась минут пять, после чего к нам подъехала милицейская машина. Вышли два милиционера, скрутили Захара, Костю и незнакомца и по очереди стали заталкивать их в машину.
– Надя! – вдруг заорал Захар. – Надя! Скажи им, что я твой муж, что ты за меня ручаешься! Она доведет меня до дома, я больше не буду, – обращаясь к стражам порядка, тараторил Захар, упираясь ногами в асфальт.
– Он правда ваш муж? – поинтересовался один милиционер, ослабив хватку и всем своим видом показывая, что, если это так, он непременно отпустит данного задержанного.
– Нет! – вырвалось у меня. – Не знаю я его! Отпустите вон того, худенького, он совсем ни при чем! Он в аспирантуре учится и работает. Ему завтра на работу надо.
– Нет, не отпустим. Он пьяный вдрызг.
И милицейская машина с Захаром, Костиком и неизвестным полудурком уехала.
Я не могла смириться с несправедливым захватом Костика и пошла пешком в милицейское отделение, куда их повезли; благо оно располагалось на следующей остановке.
– Вам к кому? – спросил строгий постовой, когда я вошла в здание.
– К главному. Это куда?
– А по какому вопросу?
– По личному.
– Для личных вопросов очень поздно, приходите в приемные часы.
– Пропустите, мне всего два слова сказать. Если не пропустите – я тут всю ночь сидеть буду. И плакать. Потому что сейчас человека невинно арестовали.
– Это того, кто паспорт свой хотел продать?
– Нет… Этот просто в аспирантуре учится…
Рядом стоял человек в форме и курил. Он внимательно слушал все, что я говорю постовому, потом подошел ко мне:
– Пойдем.
Он подвел меня какому-то стеклянному окошку за дверями, с кем-то поговорил и сказал:
– Бесполезно. На них уже документы оформили. Завтра судья определит им взыскание и отпустит домой, если нет причин задерживать. А вы тут не стойте. Давайте я вас домой провожу.
И он проводил меня к свекрови. Как она орала!
Когда на следующий день я пришла на работу, стыдно, и вправду, было только мне. Точнее, даже не стыдно, а неловко как-то. Потому что мне очень нравился Владислав Игоревич, а если еще честнее – почти влюбилась я в него. «Почти» – потому что совершенно погрузиться в состояние влюбленности мне не давал разум: я прекрасно сознавала, что он женат, имеет двух детей и, хоть и охладел к супруге, семью не разрушит. Да и я как бы замужем. И я, и Владислав Игоревич сделали вид, что ничего между нами не было.
Костик в тот день на работу не пришел. Пришел на следующий, весь синий. На меня не смотрел.
Муж пришел вечером, тоже битый, и не разговаривал со мною. Обозвал предательницей и запил на неделю. С работы его сократили. Екатерина Юрьевна заметалась в поисках работы для него, и на меня почти перестали обращать внимание.
В это появившееся свободное время я навестила Варю. Она торговала продуктами в круглосуточном ларьке, куда устроил ее друг Леньки. Днем Варе было скучно работать, а ночью – страшно, так как бродили всякие рэкетиры, а крышующая братва делила сферы влияния. И Варя просила всех кого могла хоть когда-нибудь составить ей компанию.
И вот в один из последних теплых летних дней я выкрасила волосы в черный цвет и решила проехаться после работы до Вари, показать ей свою новую прическу.
Цвет ей понравился. Мы открыли по баночке пива и стали болтать ни о чем. В этот момент в окошко ларька протянулась рука с деньгами:
– Чипсы, пожалуйста.
Голос Алины! Я высунула голову в окошко: точно, Алинка!
Алинка, увидев меня, закричала от радости.
Я попрощалась с Варей, вышла из дверей ларька и бросилась обниматься с давней подругой.
Алина, как выяснилось, училась в областном художественном училище и жила тоже там, а в родной город приехала повидать родню. И никак не ожидала увидеть меня. Она полагала, что меня в городе тоже давно нет, так как я, когда ушла из дома, прервала со всеми связь.
Мы так обрадовались друг другу, что просидели на лавочке полтора часа и все никак не могли наговориться. Потом выпили за встречу по бутылочке пива, и Алина, как человек никому не обязанный, пошла меня провожать до свекрови. Шли медленно, а тем временем на улице темнело. А когда мы с Алиной тепло расстались, время приблизилось к одиннадцати часам глубокого вечера.
– Тварь продажная! – выпалила мне в лицо Екатерина Юрьевна, едва открыла дверь. – Муж работу потерял, и опять же из-за нее, а она сразу и налево побежала.
– А Захар дома?
– Дома! В отличие от тебя! Захар! – Екатерина Юрьевна распахнула дверь в маленькую комнату. – Твоя интеллигентка паршивая пришла! Не постыдится даже!
– Я подругу давнюю встретила, и мы пешком долго гуляли.
– Рассказывай, как же!
Я прошла в маленькую комнату, где жили мы с Захаром, и увидела его полуспящего.
– Ты что, спишь?
– Сплю.
– Слышишь, как меня твоя мама ласкает?
– Надоело мне все. Делайте что хотите.
Я начала собирать свои вещи. Благо я знала, что не задержусь, и особо забирать было нечего. Сложила шмотки в две сумки, упаковала. «Переночую, а утром уйду», – абсолютно спокойно подумала я и прилегла с Захаром не раздеваясь.
Утром родители Захара ушли на работу. Захар спал сном младенца. Ушла и я со своими сумками.
На следующей неделе нас с Захаром без лишних формальностей развели. Его фамилию я оставила: лень было менять паспорт.
Захар через три месяца после развода женился на беременной от него девушке.
А через год после этого ввязался в какую-то драку по пьяни и сел на два года в тюрьму.
Часть четвертая
Выход
Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло;
Научитесь делать добро, ищите правды…
Тогда придите, и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю.
Книга пророка Исаии. Гл. 1, 16–18
Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам;
Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.
Евангелие от Матфея. Гл. 7, 7–8
…Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет.
Евангелие от Иоанна. Гл. 10, 9
Поворот
Родители встретили меня доброжелательно. Если мама где-то глубоко внутри себя и была расстроена, она внешне не показала этого. Моя репутация давно была спасена, я и они ничего не потеряли в материальном плане (а мама этого очень боялась), и долги, в которые они влезли ради моей свадьбы, были выплачены.
Я заверила родителей, что всю зарплату до копейки буду отдавать им, что по дому буду делать все что надо, а взамен попросила позволить мне налаживать личную жизнь, как я хочу. Они согласились. Тем более что мой новый приятель – Костик (да-да, тот самый) – им понравился.
Мы сошлись с ним сразу после моего развода. Я пыталась выйти из непонятной депрессии, и мне хотелось, чтобы меня окружало как можно больше мужчин; чтобы все видели, и Захар в том числе, что я весела и не одинока. Заполучить Костика не составило для меня труда. Но если я сошлась с ним ради игры, то Костя воспринимал меня с каждым днем все серьезнее и серьезнее. Вскоре я попала в такое положение, что бросить Костика с моей стороны было бы сверхнепорядочно, тем более что он познакомил меня со своими родителями. Его мама с папой оказались на редкость хорошими и приятными людьми. Они очень доброжелательно отнеслись ко мне; тут же стали звать «Надюшечка», а мама его – Тамара Ивановна – специально к моим визитам пекла пирожное. Костик тратил на меня свою стипендию и зарплату, и они не возражали, а даже добавляли ему денег, когда он хотел купить мне какой-либо подарок.
– Что, запахло свадьбой? – сказала мама, наблюдая за моими с Костиком отношениями.
– Нет. С ним свадьбы не будет.
– Почему же?
– У него денег на свадьбу нет. Это во-первых. И не люблю я его. Это во-вторых.
– Как же ты с ним встречаешься?
– Мам. Любовь до гроба – большая редкость. Некоторые люди вообще не способны к любви. А в основе взаимоотношений может быть симпатия, привязанность, дружба…
– Да, да, да. Так нам копить денег на свадьбу?
– Мама, если я когда-нибудь выйду замуж, то вы не потратите на это дело ни копейки. Даже если захотите, я вам не позволю. Так что спите спокойно и ни о чем не переживайте.
Мама расстраивалась из-за денег не просто так. После короткой передышки опять наступили нелегкие времена. Перестали выплачивать пенсии. На единственном в городе заводе, в котором шли баталии с целью признать его банкротом, опять перестали выдавать зарплату, и полгорода если не голодало, то питалось очень скромно. Сделано это было, вероятно, специально: с тем, чтобы люди продавали акции, приобретенные ранее на ваучеры. Некоторые побежали продавать эти акции сразу, а некоторые подзадержались. Вот для них-то и создали такое положение, при котором в нашей семье обедали картошкой с солеными огурцами. А когда мы приели все домашние заготовки, я продала обручальное колечко и купила еды на полтора дня: на большее не хватило. Акций у мамы не было давно (с тех пор как получила их за ваучеры); продать их дважды, к сожалению, было нельзя. Папа со своей работы приносил копейки, да еще выпивал. Видать, кто-то из его же «сотрудников» взял это на заметку, так как папа трижды подвергался нападению неизвестных, и все в дни получки. В первое нападение получку отняли, во второе – отняли только сумку с продуктами, а в третье не отняли ничего, но папа, уже подготовленный, ножом ранил одного из двух нападавших в руку, после чего они ретировались. Милиция бездействовала. У нее было важное занятие: она охраняла картофельные поля от голодных городских жителей. Мама плакала, ругалась с папой, как в былые времена; я сохраняла нейтралитет. Даша была с головой в учебе: она училась в школе на отлично, и ей прочили золотую медаль. Мне было жаль родителей, Дашу, и я всерьез тревожилась за них, стараясь как можно меньше съедать дома и как можно больше выжимать из Костика.
Маме все больше нравилось мое поведение, а я все сильнее старалась быть примерной дочерью. Дом для меня стал местом, которым я дорожила, а мама, папа и Даша – людьми, о которых я должна заботиться. Я крутилась как могла: убирала, готовила, шила, а взамен просила лишь свободу в личной жизни. То ли мамино отношение ко мне после замужества изменилось, то ли она оценила мои старания для семьи, но конфликты между нами прекратились, и мы обо всем мирно договаривались.
Позже стало жить чуть легче. Кого-то убили, кого-то посадили, рабочие завода продали свои последние акции, и выдачу зарплаты возобновили.
Не без приключений, но хорошо начали жить торгаши.
Варя – после того как ларек, в котором она работала, сожгли вместе с продавцом (благо не Варина смена была!) – подалась на рынок, нанявшись продавщицей к челночнице, возившей из Москвы капроновые колготки. Торговля шла хорошо.
– Как ты их продаешь? – спросила я как-то Варю, так как в мозгах моих теплилось все еще не изжитое коммунистическое презрение к спекулянтам.
– Очень просто! Подходит человек, спрашивает: «А эти колготки какого размера»? А я тоже спрашиваю: «А вам какого нужно»? Он говорит: «Такого-то и такого-то». А я говорю: «Вот это он и есть».
– А он правда такой и есть?
– Да ну, что ты! Да и какая разница: колготки-то тянутся!
На свою зарплату Варя пыталась прокормить маму, которая, стоя у станка круглосуточно, полгода не получала денег, сестру, которая не могла найти работу после школы и стояла на бирже труда, и отца, у которого от пьянки начала гнить левая нога. Виталич, отец Варин, был даже рад такому повороту судьбы: ему присвоили инвалидность, и теперь он мог пропивать свои законные деньги, вымогая только на закуску. Тетя Валя, Варина мать, стала худющая как доска; а Любка – сестра – пополнела и подурнела.
Варя жила у матери, так как Ленька ее бросил: где-то на стороне у него родилась дочка. Ни разводиться, ни жениться, как было слышно, он не собирался. Варя погрустила и запила. Так как одной пить несподручно, она обратилась ко мне за помощью.
В отношениях с Костиком я всячески подчеркивала свою независимость и вечера могла проводить где хочу и с кем хочу.
Развлекались с Варей так: заходили в забегаловку, покупали по стаканчику пива и медленно-медленно пили. За это время обязательно «нарисовывались» какие-нибудь мужчинки, предлагающие выпить за их счет. Мы пили за их счет, знакомились. Их предложения провести вместе ночь отклоняли. Если мужчинки становились очень настойчивы, то Варя (у которой на этот случай всегда были деньги) предлагала возместить стоимость выпитого нами. Как правило, ни один мужчина не брал деньги, и даже самые рьяные мирились с тем, что их «продинамили».
Был случай, когда нас в баре напоила одинокая молодая женщина. Она была вся такая крутая, в кожаном пальто с мехом, и вертела в руках сотовый телефон: эта игрушка тогда только стала появляться у зажиточных товарищей.
– Мария, – представилась она. – Мне грустно. Пить со мной будете? Я угощаю.
Мы согласились: я с недоумением, Варька – с радостью.
Выпили и закусили хорошо. Мария рассказала нам про свою беззаботную жизнь в столице, дорогую машину с личным шофером и охранника, от которого она смоталась. В наш город Мария приехала навестить какую-то родню.
Пьянка закончилась неожиданно. У Марии случилась истерика.
– Сыночек мой! – заголосила женщина, ломая руки. – Сыночек мой! Сволочь такая, увез тебя за границу! Будь проклято это обучение! Я скучаю по тебе, сыноче-е-е-е-к!!!
Хозяин бара кому-то позвонил, за Марией тут же приехали двое мужчин, взяли ее под руки и осторожно увели. Больше мы ее не встречали…
Пить нам с Варей нравилось. Мне нравилось и раньше, я притормозила, только выйдя замуж; а Варя всегда пила плохо. А тут ее понесло так, что я с трудом за ней поспевала.
Часто, напившись, мы с Варей шли домой, обнявшись и горланя песни. Я запевала:
Я гуляла вчера,
Я хмельного вина
Много вы-ы-ыпи-и-ила,
Много проли-и-ила-а-а.
Варя подтягивала:
Пусть кругом говорят,
Что люблю всех подряд.
Я тебя, так и знай,
Не люби-и-ила.
Потом мы завывали вместе:
Не надейся, не жди:
Все давно позади;
И не думай, что что-то жалею.
Мне давно все равно,
Мне хмельное вино
Как-то ближе, чем ты, и роднее.
Пить я пила, но к сигарете не возвращалась. Более того: вскоре после развода с Захаром взяла административный день в институте и съездила в областной центр. Весь день ходила по всяким высшим учебным заведениям, и прикидывала, куда бы направить стопы. Остановилась на одном педагогическом: там обучали заочно, предоставляли общежитие, и вступительные экзамены нужно было сдавать только по двум предметам. В приемной комиссии мне объяснили, что набор на это год закончен, но меня это не должно огорчать, так как в следующем году я тоже не поступлю, равно как и в послеследующем.
– Почему же? – наивно спросила я.
– Во-первых, на заочное поступают люди со льготами: те, которые проживают в сельской местности, те, которые закончили педагогические училища. У вас что-нибудь такое есть?
– Нет.
– Потом, есть приоритет для тех, кто отучился год на подготовительном отделении. Вы не учились. Далее. Можно учиться на платной основе. Вы будете учиться за деньги?
– Исключено.
– Вот. И потом, не смотрите, что на стенде написано о предоставлении общежития. Оно переполнено, и мест для иногородних нет абсолютно. Мы в этом плане ничем не можем помочь студентам. Они эту проблему решают сами.
– Но вообще-то поступить бесплатно теоретически возможно?
– Возможно. Если вы наберете максимальное количество баллов: это тридцать или, на худой конец, двадцать девять, и если останутся места, на которые не претендуют льготники.
– Хорошо. Тогда я хочу учиться на подготовительном отделении.
Мне посоветовали пройти в кабинет 312.
Он был заперт, и я прождала около часа, так как в соседних кабинетах меня заверили, что Ирина Родионовна – заведующая подготовительным отделением – должна вот-вот быть. В конце концов она появилась: очень худая, нервозная женщина с короткой стрижкой и огромными золотыми клипсами. Они как-то выбивались из строгого стиля, на который претендовал ее темный жаккардовый костюм.
– Вы ко мне? – недоуменно спросила она.
– К вам.
– Пройдемте.
Мы прошли в кабинет.
– Я хотела бы учиться на подготовительном отделении.
– Один миллион.
– За что?
– Чтобы поступить на подготовительное отделение вне конкурса.
– Сюда конкурс?
– А как же! Те же экзамены, только объем спрашиваемого поменьше. И проходят в форме собеседования.
– И платить не надо?
– Нет.
– Тогда я хочу пройти собеседование.
– Оно состоится через две недели.
– Я согласна.
– Заполните анкеты. Вы на какую специальность поступать хотите?
– Наверное, на дошкольную психологию и педагогику…
– Почему вдруг?
– Вообще-то я хочу стать учителем литературы и русского языка, но я картавлю: р-р-р-р…
– Да, – Ирина Родионовна вдруг с интересом посмотрела на меня, – картавите. Но, знаете, – улыбнулась она, – некоторые по нескольку букв не выговаривают, а учатся у нас на этой специальности. Так что пишите в анкете: учитель русского языка и литературы.
Я написала и продолжила заполнять пустые графы. Споткнулась на графе «иностранный язык». Я окончила школу давно и учила там немецкий. Учила так, что ни писать, ни разговаривать на немецком не умела, да и не помнила его вообще. «Мутер», «фатер», «ихь бин» и «думмеркоф» – это все, что я знала. Да – и еще «хенде хох». Моя рука на какое-то время зависла, потом качнулась вправо, и я написала: английский.
Ирина Родионовна взяла у меня анкету, сверила ее с табелем.
– А почему английский?
– А мне все равно что заново учить. Хоть китайский. Так что выучу английский.
– Ну-ну, – покачала головой Ирина Родионовна. – Встретимся через две недели.
На собеседование я поехала с Костиком.
Когда Костик узнал о моем желании получить высшее образование, он предложил мне поступить в единственный в нашем городе институт (в котором я, кстати, и работала) и предложил свою помощь в учебе.
– Я учиться за тебя буду, и ты станешь отличницей, – сказал он мне.
Но я не согласилась и сделала свой выбор.
Костик, хоть и не одобрял его, так как не верил в положительный исход моего мероприятия, все же помогал чем мог.
Так, он получил стипендию, и мы поехали на собеседование. Я прихватила папку со своими стихами и отрывки знаний, которые успела понапихать в свою голову за две недели.
Перед началом собеседования мы с Костиком зашли в кафе, и я попросила его заказать мне стакан вина. Выпила.
Собеседование проходило в огромном зале, там была куча народу. У противоположной от входа стены стояло три стола, за каждым сидело по человеку. За одним столом спрашивали русский язык устно, за другим – письменно, а за третьим велся опрос по русской литературе.
Я успешно преодолела первый и второй стол, а когда подошла к третьему, то услышала несвязный лепет опрашиваемой передо мной девчушки. Когда она встала со стула и я уселась на него, строгая женщина напротив с прекрасным белым лицом без всякого намека на косметику, с биркой на груди «Светлана Лазаревна Петрова» устало поглядела на меня и грустно спросила:
– Ну, а вы мне что расскажете?
– Я могу рассказать вам о моем любимом поэте! – предложила я, беря инициативу на себя.
– Вот как? – устало улыбнулась она. – И кто же ваш любимый поэт?
– Михаил Юрьевич Лермонтов.
– Что ж, рассказывайте, – она кивнула и откинулась на спинку стула.
И я стала рассказывать все, что знала о его биографии и творчестве. Я не соврала: он действительно был мой любимый поэт. Я очень много знала из него наизусть и обильно сыпала цитатами. Светлана Лазаревна все с бо́льшим интересом слушала меня, и я заметила, что с других столов тоже вольно-невольно прислушиваются ко мне. Не дошла я еще и до половины того, что хотела рассказать, как Лазаревна прервала меня:
– Ваше любимое стихотворение наизусть расскажите, пожалуйста.
И я вдохновенно начала:
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор…
Когда закончила, глаза Светланы Лазаревны игриво сверкнули:
– А кому он это стихотворение написал, вы знаете?
– Наталье Федоровне Ивановой.
Все!
На фоне остальных я казалась гигантом мысли!
– А почему вы хотите учиться на филолога? – вдруг задала дежурный вопрос Петрова.
Честно сказать, я ждала этого «вдруг», и, немножко смутившись, вытащила из пакета папку:
– Я пишу стихи.
– Интересно.
Я протянула женщине свою писанину. Она полистала:
– М-да. Подражательно-элегические.
– Настроение такое.
– Да-да… Вы по всем предметам прошли собеседование, результат подождите в коридоре.
Я вышла, подождала, и через полтора часа вывесили список поступивших на подготовительное отделение: среди них была и я.
Учеба началась со следующего месяца: я должна была каждую субботу исправно посещать занятия, привозя на них выполненные домашние контрольные работы. Чтобы прибыть на занятия к девяти утра, мне надо было встать в пять, добраться пешком до железнодорожного вокзала и сесть на шестичасовой поезд, который ровно в восемь приезжал в областной центр.
Из моего города на эти занятия ездили каждую неделю еще две девушки. Мы подружились, несмотря на то что они были моложе меня: только что после школы. Одна из них – Катя – полупрозрачная, тихая девочка, такая тихая, что я удивлялась, как мама отпускает ее одну в такую даль. Катя всегда брала с собой в дорогу одно яблоко и съедала его в перерыве между занятиями. Иногда в ее животе урчало, но она никогда при нас ничего другого не ела. Катя могла бы выглядеть вполне симпатично, но она совершенно не обращала внимания на свою внешность: старая, но аккуратная одежда, полное отсутствие косметики на лице и волосы, крепко собранные на затылке в хвостик и перевязанные простой черной резинкой. Другую девочку звали Аней. Аня чуть-чуть не дотянула в школе до серебряной медали и сожалела об этом. Аня красила волосы и подводила глаза, чувствовалось, что в ее семье есть средства на хорошую и модную одежду, но во всем, что было на Ане, и что она делала, присутствовала какая-то скрытая неуверенность. Она словно боялась в чем-то ошибиться, сделать что-то хоть немного «чересчур». И тут я. Они как завороженные слушали мои рассказы о замужестве, о прогулах в школе; они не верили, что я когда-то курила и даже умею пить водку. И что больше всего их удивляло – это то, что я попала в их компанию. Более того: я обнаруживала действительные знания на занятиях; кроме того, я тщательно к ним готовилась: работа была у меня непыльная, свободного времени предостаточно, и я училась с такой страстью, с таким желанием, что не только восполнила все школьные пробелы, но и почерпнула много нового.
