Kitabı oku: «Этот мир. Сборник стихов», sayfa 4

Сны

Мне сняться сны: конечно же, цветные,

Без чёрно-белых гипсовых клише…

Там куклы в масках, куклы заводные,

За нити дёргают в моей душе.

Что эти маски? Отраженья страхов?

Напоминанье о грядущих днях?

Или прошедшего давно немая плаха,

Когда всё пройдено, и пройдено не так?

И, растворяясь в сумраке рассветном,

Бреду на ощупь сполоснуть лицо…

И в зеркало смотрюсь, боясь ответа:

Вдруг маска там таращится хитро?

Но нет. Моё лицо – усталое, живое…

А значит, будет день, когда смогу я вновь

Молиться, чтобы всё во мне былое

Не проросло чертополохом в кровь.

Зима, февраль…

Зима, февраль… И этот вой унылый

Разбуженного зверя за окном.

Всю ночь задумчиво коплю я силы,

Чтоб жить, не оставляя на потом.

Февраль-то жиденький: всё плюс на минус,

И хмарь нависла, солнце поглотив…

Иду, пытаясь вспомнить, что мне снилось,

Насвистывая старенький мотив.

Да ерунда… Но что-то всё же было

Такое, что царапает внутри.

Ну почему снегами не укрыло

По самую макушку фонари?

Теперь им холодно. Они дрожат, бросая

Тщедушный свет на проседью асфальт…

И нет томлению в груди конца и края,

И, без сомнения, чего-то очень жаль.

Тропинка

Я ругаюсь, судьбу проклиная,

Слов болотную ряску трясу…

Что мне делать с собой? Я не знаю.

Спотыкаюсь, но крест свой несу.

Не Голгофа, но холмик пологий

Ожидает меня на пути.

Я бреду по знакомой дороге:

Грех такую вконец не пройти.

Что ж так тяжко мне? Ведь перепутье

Миновал я на диво легко:

Небо только расщедрилось мутью,

Да пройдоха украл балахон.

Но бессонницей вьётся ночами

В лёгкой дымке шальной поворот…

Не гадал я, не думал, не чаял,

Что он властно к себе позовёт.

Не вернуться. Не те уже силы.

Сзади пылью другие клубят…

И плетусь я дорогой постылой,

И ругаю, жалея, себя.

Но надеюсь: последней отрадой

Хоть тропинка мигнёт впереди…

Ничего мне от жизни не надо:

Только этой тропинкой пройти.

Я попутал

Берега я попутал,

И мозги набекрень…

И живу я минутой,

Заменяющей день.

Игра света и тени,

Вечный жизненный цикл…

Я встаю на колени

И шепчу лишь: "Прости".

Поздно каяться, поздно…

Всё что было – в упрёк.

Небо папертью звёздной

Пишет мне некролог.

Помолиться б слезами,

Только сухо в душе…

Там, в груди, лежит камень,

И не скинуть уже.

Берега я попутал,

Захлебнулся во лжи…

Надо мной неба купол.

Что же делать мне?

Жить.

А я всё так же жажду тишины

А я все также жажду тишины,

Без треска барабанного соитья…

Не для того, чтобы уйти затем в забытье

И видеть полинявшей жизни сны,

А чтоб услышать быстрых дней сюиту

На клавишах застенчивой весны…

Я жажду блага – просто тишины.

И мне все также хочется понять

Непостоянство времени и мыслей,

Пространство – порождение Огня,

И круг, сомкнувший все Любовью высшей;

Пределы Веры, лепящей меня

Так неизбывно в нынешнем и бывшем…

Мне хочется так многое понять.

Я ведаю, что я всегда в пути,

Но все ж ищу другую половину;

И голову, прижатую к груди,

Целую нежно, истово, невинно;

И, говоря тихонько: «Уходи»,

Ветрам холодным подставляю спину…

Я должен этот путь пройти один.

И это не проклятие, не рок,

Не кара за былые прегрешенья,

А безграничной Веры утешенье:

Всему всегда начертан свой итог,

И в Жизни наилучшие решенья

Даруют одиночество и Бог;

И тишина, распятая у ног,

Отбрасывает мертвых звуков тени…

Я умирал уже тысячу раз

Я умирал уже тысячу раз:

В снах и изменах, в тоске перепоя…

Тысячу раз я испытывал страх,

Когда душа замирала от боли.

Тысячу раз я был прав и не прав,

Прося у Бога только покоя.

Мертвенный свет скороспелой луны:

Как у Булгакова – люди и тени.

Все мы взаймы берем у весны

Несколько строк и пару мгновений.

Все мы – заложники странной войны,

Хоть расшиби себе лоб и колени.

Я воскрешал не один раз на дню:

От поцелуя, от трели эфира…

А по ночам я любил ту луну,

Мертвенно-бледно служившую миру.

И если я проклят – то не прокляну

В горло вцепившийся кашель вампира.

Пусть я заложен тысячи раз,

И никому уже не интересен

В пьяном восторге чудной пересказ

Лучших моих ненаписанных песен…

…Щеки уже – отсырели до плесени,

Но все равно я – маг и кудесник,

Волхв и пророк – мне никто не указ!

Только бы вот отступила тоска…

И понесла вновь жизни река.

Россия Екатерины

Ах, Россия Екатерины,

Далека ты от нас, далека…

Пару с лишним столетий отринув,

Можно прямо попасть в те века.

Что мы знаем о них, потомки,

Все привыкшие мерить по-книжному?

Граф Орлов да Светлейший Потемкин:

Не суди о них по любви к ближнему.

И встречаются сквозь опечатки

Пересуды со всех концов,

Что меняла быстрей, чем перчатки,

Катерина себе молодцов.

То и помнится, что не забыто…

А народ, чтобы двор не скучал,

Сдвинет брови, бывало, сердито

Да махнет со всего плеча.

И, пока к дыбе был не подвешен

Да распят за грехи палачом,

Знатно, знатно успел всех потешить

Удалой Емельян Пугачев.

Времена – они все похожи:

Думы, подвиги, наговоры…

Нужно с турками было построже –

Находился тот час Суворов.

А Европа-то как кряхтела

И грозилась умерить пыл,

Когда русские шли оголтело,

Неприступный беря Измаил.

Всласть направилась императрица,

Не стесняясь подглядов нескромных.

Засиял Петербург столицей:

Город, волей одной сотворённый

Но минули века устало,

Натяженье величья ослабло.

Потускнели прекрасные залы –

И хозяев сменили бесславно.

Что осталось: в музеях картины,

Да бумаги в архивных котомках…

Ах, Россия Екатерины,

Долго ль будешь блуждать в потемках?

Душу тешить в гуляньях кабацких

Да дворцовых переворотах?

Бить челом да зубами клацать,

Заточить их успев на кого-то?

Никогда не плелась ты сзади –

Испокон и во веки веков.

Я молю тебя, Бога ради:

Может, хватит рожать… чудаков?

Трое и ангел

Как-то сидели за "банкою" трое:

Бывший профессор махрового вида,

Бравый – ещё Красной Армии – воин,

Ну и, конечно, философ-расстрига.

Спросите: "Как же? Профессор и – бывший?

Я вам отвечу: "Ну да, так бывает,

Если ученье о том, кто тут лишний,

Строить и жить больше не помогает".

Дали по третьей, потом закурили…

Мир между тем обретал розоватость,

И появились у ангелов крылья,

Обозначающие их пернатость.

Вот уже мысли теснятся в астрале…

Право, грешно в состоянии данном,

Когда размыты тревоги-печали,

Не вознестись к разговорам о главном.

Сдержанно начал яриться полковник,

Пару объектов легко рассекретив…

А теоретик поддал под жаровню:

"Мы были первыми, блин, на планете!"

"Что значит – были?" – не понял военный, —

"Танки и нынче – всем на загляденье!

Если не хочешь пойти по расстрельной,

Ты уважай, брат, моё поколенье!"

"Первые – стало быть, флагманы века!

Все положить на алтарь мирозданья!

Общее выше судьбы человека!

Сдохни – но сделай, раз дали заданье!"

"То-то вы, штатские, споры на жертвы:

Бабы, конечно, ещё нарожают!..

Но в целом – согласен: мажь континенты

Красною краской, коль нам угрожают!"

"Но подождите", – расстрига влез нервно, —

"Слушаю вас я с досадою жгучей…

Мне вот казалось: быть истинно первым

Значит – быть в чём-то воистину лучшим.

Да разве ж мы были лучшими в чём-то?

Кажется мне, только лишь в разгильдяйстве…"

Двое подумали: "Ну и козёл ты…"

Вслух же: "Ты ври тут, да не завирайся".

"Да, были издержки: страна-то какая!

Век тосковать – всё не перетоскуешь!"

Ангел подумал, в зубах ковыряя:

"Ну ничего, здесь не так закукуешь".

Вытер расстрига со лба капли пота,

В драном трико, долговязый, нескладный…

"Я говорю – разучились работать…"

"Что же ты водку тут жрёшь с нами, падла?"

Вздрогнул ханыга, растерянно смерил

Взглядом убогую эту поляну....

"Верить хочу – да никак не поверю:

Видно, душа уж такая – с изъяном".

Рюмку тут взял, и хотел было выпить,

Но поперхнулся, пролил всё на землю…

Сплюнул, ладонью зло рот грязный вытер:

"Дворником звали – глядишь, и сумею…"

Встал и пошёл, чуть заметно качаясь…

Двое остались буркалами щёлкать.

Ангел промолвил, себя поздравляя:

"Ну, как-то так… Надо только работать".