Kitabı oku: «Из серии «Зеркала». Книга 3. И посадил он дерево, или Век Астреи», sayfa 14
«Тебе легче так думать? И ладно».
Он бесился и кричал, что ему не понять женщин. Однажды он чуть было не ударил ее, так разозлился. Ее слова, взгляд, манеры все обесценивать сложились в один жесткий удар, на который хотелось ответить по-мужски.
«А что для тебя ценно по-настоящему?» – спросил он зло, в упор, с наскоком, готовя стремительную атаку.
«Ты, семья», – как-то на удивление спокойно ответили она.
«Скромничаешь? И ради нас ты готова пожертвовать своими принципами?»
«Если будет это МЫ… Это сложный вопрос».
«Слова, слова, слова».
«Ты думаешь? Значит, я сильно в тебе ошиблась».
Одно слово – стерва. Прав был брат, взбалмошная стерва, но ведь умела так зацепить, из ничего, из погоды разговор на такое вывести, что нельзя было оставаться равнодушным.
«Из слов складываются молитвы и проклятия», – любила повторять Она.
«И пустые тексты», – добавлял он.
«И пустые обещания».
Лилу всегда ставила свою точку в разговоре.
2
Утром, после того, как он забрал Зойку из аэропорта, они заехали в школу, надо было померить дверь. Родительский комитет хотел поставить новую, с рабочим замком и табличкой, чтобы дети сразу видели, с чего начинается класс и что о своей территории нужно заботиться.
«Горшки еще надо купить», – заметила Зоя, когда они сели в машину.
«Какие горшки?»
«Цветочные. Учительница попросила».
«А они-то тут причем? – не удержался он от замечаний. – Давай ей еще путевку на Землю купим, чего мелочиться! Итак оставили черт знает сколько денег за троих. Сначала в детском саду, теперь в школе, скоро в академии».
«Это для наших детей, – настояла на своем Зоя. – Или ты хочешь, чтобы они учились на помойке? Нет? Вот и молчи. В конце концов, я отдаю свои деньги».
«А на репетиторов?»
«А чьи дети?»
«Твои».
«Наши. Ты тут тоже вроде бы как причем, так что изволь платить».
Он и платил, но для него они оставались чужими.
3
Пред Зоей снова мелькнул знакомый образ: старый двор полуразвалившейся метеостанции – последний приют ее отца, ощипанная коза, подаренная ему разведчиками и контрабандой перевезённая с Земли вместе с годовым запасом сена. «Потом съедите, – сказали они. – А пока поите ее молоком. Глядишь, выходите». Это они говорили о младшей сестре Зойки. Верные отцу, их бывшему командиру, они спасли жизнь его дочери, хотя сильно рисковали.
«Зойка, Зоенька, зайченок, – звала ее во сне мать. - Иди погуляй, скоро ужин». Зоя недовольно перевернулась на бок, с силой потянув одеяло на себя. Муж любил спать, широко раскинувшись, собрав вокруг всю постель. Она открыла глаза, пытаясь избавиться от наваждения. Противное чувство совершенной подлости никак не покидало ее.
Во сне все было ложью. Во-первых, мать никогда не звала ее зайченком, а во-вторых – козу для них добыла бабушка со стороны отца. Таинственная женщина, бороздившая космос и рано отошедшая от дел. Зойка и видела ее только однажды на похоронах, в гробу, бабку и ее собаку Шарика, цепного пса, никому не дававшегося в руки, жутко лаявшего и волчком крутившегося у гроба.
Она привстала, поправила упавшее на пол одеяло, сонно подумала: «Нет, все-таки надо что-то делать со старшим. Учиться не хочет, работать еще рано, и в кого такой?».
У нее было трое сыновей и дочь: старший, Олег, от первого мужа, Игорек, Димка и Любовь. Имя каждый раз она выбирала сама, стараясь не попасть на какого-нибудь умершего родственника. «Пусть у детей будет своя судьба», – соглашаясь, говорил её благоверный, а сам… Что сам? Палец о палец не ударил при воспитании сыновей. Бывало, только и скажет, если она прикрикнет: «Слушайтесь мать», ее значит. А она молодая женщина, и на работе ее ценили.
Деньги муж в дом приносил, но это еще разобраться было надо, кто больше зарабатывал. Работал он много, точно, но в свободное время сидел сыч сычом, с места не сдвинешь, и хочется, не то, что приласкать… Она вздрогнула, поймав себя на чёрной мысли. Не такой представлялась ей семейная жизнь.
И старший сын сильно подвел ее. Еще и Игорь в школе подрался. Теперь, после отчисления из академии, Олега, наверное, заберут в армию, а что потом? Придется восстанавливаться, опять платить деньги. Муж будет ворчать: «Вырастила оболтуса, теперь наших детей портишь». А причем здесь Олег, если все его детство она, как мама, устраивала свою жизнь, искала то квартиру, то работу, то подходящего мужа. Мужей-то ее старший сынок повидал немало, это верно. Однажды даже к бабке, ее матери, убежал, сказал: «Не буду жить с тобой. Надоели твои мужики». А у бабки субсидия на жизнь в три копейки и свой старик неходячий, кому Олег там нужен? Приютила его мать, конечно, на пару дней, а потом позвонила Зойке и сказала: «Забирай сына. Почудили и хватит». Зоя до сих пор не могла простить матери ее черствость. Приехала, а Олег с чемоданом сидит на лестничной площадке.
«Выгнали?» – спросил ее давным-давно их сосед, когда она вот так же, собрав вещи, сидела в коридоре.
«Сама ушла».
«Ну-ну…».
А Олег на бабушку рассчитывал, только зря. Был бы здоров дед, он бы внука отстоял. Он и ее тогда почти отстоял.
«Пусть живет, как хочет. Ей учиться, работать, что ты к девке привязалась. Не понравится, перейдет в твой институт».
Дед ее был слишком мягкосердечным, не мог отстоять своего слова до конца, этого Зойка тоже не могла забыть. Вот с тех пор жизнь ее как-то круто и повернулась. Как увидела она глаза Олега, так и взялась за ум. Дальше идти было некуда: родного сына на улице оставлять. Совесть у нее не совсем тогда еще умерла. Это потом бессовестной она совсем стала: квартиру, машину на себя переоформила, заставила мужа завещание написать, чтобы в случае чего какая-нибудь Ритка с ребенком не объявилась на все готовенькое. Они, конечно, не были богачами, но на чужое добро и копейка с рубль. А она своих детей в обиду больше не давала. Глотку готова была перегрызть, даже если была не права, как с Игорем. Парень-то, конечно, виноват, сам в драку полез, но и педагоги на что? Почему не уследили? Она решила: так просто это дело не оставит, не даст сделать из сына козла отпущения, пусть другого найдут, у кого родители победнее, да попроще, а уж она свою позицию отстоит, до службы СК дойдет, если потребуется.
«Ложись уже, – попрекнул ее муж и потянул одеяло на себя. – Спину мне раскрываешь».
«Не забудь, завтра нам с тобой в школу. Надо разобраться», – напомнила она ему.
«А ты сама?»
«Не в этот раз. На мужчин, отцов, они реагируют по-другому. Сразу видно, кто занимается воспитанием сына, поэтому я хочу, чтобы пошел ты».
«Ладно, – нехотя согласился он. – Хотя Игорь и сам хорош».
«Он твой сын или не твой?» – начала заводиться Зойка.
«Мой, – примирительно протянул муж и обнял ее. – Ладно, сказал «пойду», значит пойду. Чего ты начинаешь-то?»
«Это я начинаю?»
«Ну я. Давай спать. Завтра у меня и вправду тяжелый день».
С Зойкой лучше было не спорить. Все равно останешься в дураках. Он зевнул и повернулся на бок. Закрыл ухо одеялом. Пусть думает, что он спит.
4
Что он помнил о школе?
«О чем они только думают! – возмущалась Зойка, вышагивая, как генерал, с экстренного родительского собрания. – А педагоги на что? Куда смотрят? Чего ты молчишь? Сказал бы ему. Сидели оба, зевали, о чем только и думали. Ты вроде не дурак, занялся бы что ли сыновьями, сводил куда-нибудь, поговорили бы по-мужски. Учителя говорят: «Потеряли сына».
Он молча кивал, не желая спорить. Он помнил, о чем думал в старшей школе: о жизни, о себе, о любви, гордости, будущем мире, а потом уж об учебе, хотя учился неплохо, по программе успевал. Но и учителя у них тогда были другие, не звонили чуть что родителям, умели так сказать, что пропадала всякая охота спорить. Одну, правда, они все же засмеяли. Ему до сих пор стыдно было вспоминать об этом.
Пожилая учительница истории, пришедшая на замену в середине года, требовала от них не цитат из учебника, а умения рассуждать, быть включенным в урок, а они привыкли к сытому спокойствию, привыкли, что, ответив один раз, можно было отсидеть оставшееся время урока, занимаясь своими делами. Вот и поперли, возмутились, зацепились за то, что она на перемене любила есть морковь, так и прозвали ее «морковка», высмеивали, пакостили, а ведь были уже взрослыми, выпускной класс. В общем, ушла она от них, перешла в другую школу, а историю она хорошо знала и с них требовала по делу, это он уже потом понял, на вступительных экзаменах. Конспекты с ее занятий, составленные за полгода, пригодились ему в Академии больше, чем все рекомендованные учебники. Свой подход имела. Любила им разные исторические документы подсовывать читать, письма. Так лучше запоминались и даты, и события. У нее была целая коллекция писем – оригиналов и копий – с самого первого Дня Прибытия. Когда Митька, его однокашник, одно такое письмо порвал нарочно, она и ушла. Зашла к ним, попрощалась: «До свидания. Зла не держу, а вырастите, сами поймете, что творите. Жаль только до экзаменов вас не довела». О них думала. Спокойно, без истерики, даже как-то насмешливо, с ленцой. И ушла.
Он разозлился тогда, подумал, что она играет в очередную воспитательную миссию, это учителя умели, ждал, что вернется к ним или в другой класс. Но она не вернулась. Потом говорили, что переехала в другой купол, но и там было не все гладко.
Он знал таких людей, неустроенных по жизни, неудобных. И чем больше проходило времени, тем совестнее ему становилось за то малодушие; проявленное по глупости и лени, в угоду честной компании, поэтому через два года, когда однокашники по Академии вздумали провернуть такую же историю с физиком, написав на того докладную, он подписать ее отказался. Как отрезал: «По-сволочному поступаете. А, впрочем, как знаете, дело ваше». Они, правда, тоже ему в ответ: «А ты что, самый умный? Чем ты лучше нас?». Он и не был лучше; он просто был влюблен, но напрямую подойти к своей избраннице пока боялся, только по делу. А она в делах совести была нетерпима. Потом как-то незаметно они стали обмениваться книгами, обсуждать что-то, друг друга выручали с учебой. Он помнил свои записи.
«Лилу, очень тебя прошу, не забрасывай эту книгу в корзину, она все-таки довольно интересная. Главный герой чем-то меня напоминает, мне так кажется».
«Лилу, если я тебя поймать не сумею, если захочешь мне помочь (тебя поймать), то позвони в четверг с 21 до 22. До свидания. И роспись».
У его старшего сына Олега тоже вроде кто-то был, тот даже хотел привести ее в гости, но Зойка сказала: «Еще чего! Сколько у тебя их еще будет, каждую в дом что ли приводить?!». С того и пошло.
Он вздохнул, украдкой скосился на жену. Красивая, но суровая, неживая какая-то. И вот парадокс: в чем-то умная-умная, а в чем-то дура дурой. И упрямая до жути. Хоть кол на голове тиши. Когда женился, думал, маска, тайна, вроде крепости, которую надо взять, а оказалось – просто несчастная. Вот и встретились два несчастья. А он ее и пожалеть как следует не мог. Так и не научился. Правда вечером после того разговора о девушке поманил пальцем сына на кухню, прикрыл дверь, положил на стол ключ.
«Возьми».
«Что это?»
«От деда твоего. Мы его дом сдавали, на вашу учебу копили, но сейчас квартиранты съехали, а новых пока брать не будем. Ремонт надо сделать, но руки у тебя вроде есть. Так что возьми».
«А мне зачем?»
«Чтобы счастья своего не упустить. Чтобы не жалел потом. И нас с матерью не укорял. Ты не злись на мать. Она за тебя переживает…»
Он многое еще хотел сказать Олегу, но передумал. Не знал, как подойти к деликатной теме, как подступить. Плохо он детей своих знал. Любашу и то чаще видел, потому как возил в садик по пути на работу, а эти уже выросли, сами на учебу ходили. Утром уйдет – они еще спят, вечером – они уже спят, или он так устанет, вымотается, что сядет перед телевизором и сидит как пень, даже лень иной раз есть. Зойка на него обижалась, обзывала по-всякому, лень-матушкой. А Олег вообще полжизни без него рос. Считай, взрослым парнем уже стал, когда они с Зойкой окончательно съехались. Много Олег жене его крови попил. Неспокойный молодой человек, да и сам он в его возрасте был хорош.
Он помнил, в детстве мать его часто гладила по головке, приговаривала: «И в кого ты такой пошел, рассудительный? Выгоду все ищешь. А вот нам с отцом какая от тебя польза, скажи?». «А я ваша радость», – отвечал он, улыбаясь. Тоже много горя матери принес, но это он уже потом осознал, перед самой ее смертью, когда спустя полгода обещаний зашел к ней в гости и увидел старушку, не беззащитную, не беспомощную, а какую-то с глазами такими, что не передать…
И ничего она ему не сказала, чай налила, конфеты из серванта вытащила, а он вспомнил ту учительницу с морковкой. К чему?..
«Совесть стало быть проснулась, пришел-таки мать повидать, – все же не выдержала она. – Умру, вспоминать будешь».
«Что ты, мать. Ты у меня крепкая».
«Отец твой тоже крепкий был, говорили, до ста лет доживет, а вышел с работы и все. Одного пролета до дома не дошел, на лестнице умер. Ну, я помру, небось в квартире не оставите, в землю снесете».
Не любила мать Зойку, а вот с Лилу общалась. Та и в гости к ней приходила, когда его не было. Странные у него были с ней отношения. Могло получиться больше, но не получилось. Он вспомнил, как они вместе работали на выборах. С ними в команде были еще двое парней. Как-то, находившись после учебы по квартирам и выслушав всех и всякого, они сидели в ее комнате, пили пиво, смеялись, разговаривали. Удивительно, но с ней он чувствовал себя сексуально и целомудренно одновременно; пожалуй, это и сводило с ума. Потом он подумал, что нашел нечто похожее в Зойке, но нет, ошибся.
А почему они разошлись? Ни теперь, ни тогда он даже не мог угадать, почему она ушла от него так. «Скучно,» – сказала она. Но разве это оправдание для женщины? Тогда зачем временами позволяла встречаться с собой? «Держит тебя, как рыбу на крючке, бля», – констатировал его брат. Но ему было все равно. Он пользовался сложившейся ситуацией, хотя и не мог предсказать, к чему все приведет. Лилу его никогда не ревновала к другим, даже к Зойке, не пыталась увести, разлучить, подстроить что-то такое, коварное.
«А я добрая, – говорила она, смеясь. – Это ты у нас еще тот моралист. Домостроевец, вот ты кто».
В ее устах это звучало чуть ли не комплиментом, может потому, что она принимала его таким, какой он есть. Но почему ушла?
«А ты мне не подходил как производитель, – неожиданно грубо ответила она на очередной подобный вопрос. – Сырье неподходящее. А мне ребенок особенный нужен был, красивый, ума-то я ему своего дам».
После этого он не звонил ей несколько месяцев, думал, что опомнится, извиниться сама, но не тут-то было.
Игорек, его с Зойкой первенец, тоже такой же упертый вышел. Никогда первого шага не сделает, вида не покажет, что что-то не устраивает, что плохо ему. «Ладно», – вот и весь его разговор. Брат с сестрой его живей, более открытыми вышли, или это возрастное? Кризис юности, как теперь модно говорить?
Когда учился он, о кризисах не вспоминали, и о правах, говорили об обязанностях, и ничего, выросли, стали людьми, умели получать удовольствие от жизни, шумели, пили, веселились, а зануды были во все времена. Как и те, кому все не так. Просто раньше нытье было не в моде, а сейчас что ни передача, то заголовок «трудная жизнь того-то», «какой я молодец», «чудом выжившие», «помогите».
Всем трудно. Ему тоже, но разве он жалуется? Делает свое дело, работает, обеспечивает семью, детей, пьет в меру. Неужели он не заслужил отдыха? Хотя бы в семье. Зачем портить ему нервы! Разве он мешал жить своей жене, детям? Следил только за тем, чтобы все было, как надо, ни в чем не стеснял, и где она, благодарность?!.
«Зачем ты вышла за него замуж?» – спросил он Лилу после ее очередного брака.
«Он богат».
«А прежний?»
«Там все было просто. Я поспорила, что выйду замуж за первого, кто подвезет меня до работы».
Он ошарашенно уставился на нее.
«Не ожидал?» – нахально бросила ему в лицо она.
Он помедлил с ответом.
«Ты такой не была. Когда мы были вместе».
«И обобрала тебя до нитки? – она покачала головой. – Я теперь не такая гибкая, как раньше, не молодая, это правда. Я теперь не ворота, а свеча. Хочешь – иди на свет, нет – зажги свой. Я не хочу больше спасать тебя».
«Меня? Ты, конечно, придаешь моей жизни остроту, но умерь свое самолюбие».
Вот какие у него с ней были отношения. Что позволяли они себе говорить!..
«Да?» – она сделала большой глоток из бокала.
«По-моему, тебе хватит».
«Я ДАЖЕ И НЕ НАЧИНАЛА, ДОРОГОЙ».
С ней явно было что-то не так.
«Впрочем, ты тоже моя любимая пряность к обеду, но я перешла на ужин».
Она взбила волосы, нежно улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй через стол. Он попытался схватить ее за руку.
«Пойдем отсюда».
«Пойдем».
На улице вместо того, чтобы сесть в аэрокар, – она никогда не садилась за руль и не доверяла автоматике, – Лилу направилась к живому такси, наклонилась к открытому окошку.
«Вы свободны?»
«Куда ты? – догнал он ее. -Я подвезу».
Ее руки обвили его шею и поцелуй, он помнил каждый ее поцелуй, и ножка, слегка скользнувшая по голени.
«Я уезжаю далеко и надолго вместе с дочерью».
«Куда?»
«Кстати, она твоя».
«Сука», – правильно определил ее брат. Он не успел опомнится, как она села в такси и уехала. Он звонил по всем телефонам, но никто не брал трубки. Только через пару месяцев ему пришло сообщение: «У нас все хорошо. Теперь тебе придется найти себе другую пряность. Кстати, привет Зое и не давай ей сделать аборт. Это глупо. Она рождена, чтобы быть матерью, а с кем – неважно. Для этой роли вполне подходишь и ты, об этом я тебе тогда наврала. Последнее, она не знает о нашей дочери, но о других знает. Может тебе пригодиться, когда будешь говорить с ней по душам».
Он перечитал текст дважды. Подумать только, она общалась с его женой! Женщины и вправду безумны.
«Какой ваш любимый персонаж?» – давным-давно спросили их как-то на уроке в школе.
«Одиссей, – ответил он. – Он единственный понимал ненужность войны, но ему пришлось уйти в поход. Он использовал свой ум и удачу, чтобы добиться своего, и выиграл, хотя не был великим».
«Медея», – ответила она.
«Медея? Почему?» – он искренне удивился.
«Она рискнула исполнить все свои мечты и заплатила за это».
Тогда, на перемене, он поддел ее.
«Исполнила все мечты? Мерилась с ролью наложницы»
«Как могла, – ответила ему Лилу. – По-человечески. Если мы, когда вырастим, сможем иначе, мы будем героями».
Безрассудная, росла без отца, с матерью, либо гулявшей напропалую, либо лежавшей по больницам, что с нее было взять. Он думал, что сможет перевоспитать Лилу. Ее мать, кстати, с возрастом утихла, присмирела, он видел ее недавно с каким-то солидным мужчиной в церкви, куда его затащила Зойка. Они скромно стояли перед престолом, а священник читал перед ними молитву.
«Поздний брак, – шепнула ему жена. -Постыдились бы уже, тоже мне, потянуло венчаться».
Он потерпел поражение в взращивании терпимости в семье. Но дети его учились и, в отличие от Олега, на второй год не оставались. В этом была и его заслуга.
5
Одиссей, он был приземленным, его Одиссей, единственный нормальный герой среди толпы безумцев, готовых рисковать жизнью и народом ради славы, почестей, гордости. Ради гордости он еще мог понять, но почетом сыт не будешь. Недаром они потом все погибли, а Одиссей выжил; потому что надо держаться истинных ценностей – жизни, семьи, любви, детей, работы, человеческих отношений.
НА ТОМ ОН И СТОЯЛ, ТЕМ И ДОБИЛСЯ УСПЕХА.
А Медея? Что Медея?.. Мечты не имеют силы, они убивают. Силы человеку дает цель. Жаль только, что она не может наполнить его жизнь смыслом.
Он прошел на кухню и, оглядевшись, тайком, как вор, достал из закутка маленькую бутылочку, отпил, еще раз. Вчера его быстро сморил сон, может быть, заснет и теперь, и Зойка не будет лезть к нему с расспросами о том, как он узнал и почему поднял такой скандал, не будет попрекать, что он эгоист и думает только о себе.
«Не тебе ведь его девять месяцев носить да рожать! А жить на что будем? На одну твою зарплату?»
«Прокормимся как-нибудь».
«А квартира?»
«Обменяем. Олег в армию идет, Игоря можно к моей матери через годик-другой отправить».
«Одному жить в таком возрасте? Не допущу. И что у тебя с речью? Опять набрался, а еще хочешь, чтобы я четвертого рожала».
6
«Я немножко устал, потом к тебе ехал, думаю, не успею».
«Переживал за нас?» – сникла жена.
«А то как же. Первое УЗИ».
«Иди, поспи. Скоро дети придут, ужинать будем».
Он буквально рухнул на кровать, включил вечерние новости.
«Опять», – поморщилась на кухне Зойка.
А он больше не мог спать в тишине, проваливался в какую-то черноту, тонул, кружился в душном водовороте, мучительно исчезал, как Лилу, как его дочь, как другие дети, появлявшиеся перед ним только тогда, когда требовалось разрешение пойти на дискотеку или нужна была защита от матери. Они с Зойкой не были самыми последовательными в мире родителями. Глаза его отяжелели, налились свинцом, голова расслабленно свесилась на бок.
«Иди, ложись, спишь уже, – еле растормошила его жена. – Я уже постелила. И Майка наша уснула, так что у нас есть пару часов».
«Мама, когда будете рожать пятого, предупредите, я куплю бируши», – вошел в зал один из его сыновей.
«Привыкай, будущий отец».
Он сделал над собой усилие и встал с дивана.
«Ни за что. Я отправлю жену с ребенком в санаторий на годик».
«Какой санаторий?! – возмутилась Зойка. – Твое воспитание!»
Последние роды начисто отбили у нее чувство юмора.
«Только попробуй привести мне кого-то до института. Я тебя своими руками…»
Игорь ловко увернулся от летящей подушки. На шум прибежала Любаша.
«А мне ты обещал сказку на ночь».
Жизнь не налаживалась. На душе было и муторно, и радостно. Черт знает что. Но он не унывал. Он не мог позволить себе этого. Он верил: иной раз в жизни в один миг случается то, на что не надеешься и годами.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
«Ибо недостойно нашего возраста лицемерить, – сказал он, – чтобы многие из юных, узнав, что девяностолетний Элеазар перешел в язычество, и сами из-за моего лицемерия, ради краткой ничтожной жизни, не впали через меня в заблуждение, и я тем бы помножил пятно бесчестия на мою старость»
А. Мень «История религий»
