Kitabı oku: «Смотритель», sayfa 9
– С кем перепутать? – одновременно спросили женщины.
– Вас между собой, – засмеялся штурмфюрер, – но это дело не так важное, давайте выясним, зачем мы здесь собрались. Савандорж, – крикнул он.
– Слушаю, насяльника, – согнулся в поклоне монах.
– Ты зачем нас сюда привел? – спросил штурмфюрер.
– Приказ свыше был, однако, – сказал уклончиво монах.
– От кого именно? – настаивал Фон Безен.
– От самого большого насяльника, – повторял Савандорж.
– От Будды, что ли? – спросил Метелкин.
– Еще выше, – сказал Савандорж.
– Кто же еще выше Будды? – спросил фон Безен.
– Профессор, – гордо сказал монах.
– Хорошо, – не стал уточнять фон Безен, – а как они приехали именно в то время, как мы появились здесь? Как можно до Тибета добраться за несколько часов?
– Они ехали долго, насяльник, – сказал Савандорж, – и мы тоже гуляли долго, месяц, однако, гуляли.
– Где гуляли? – не понял Метелкин.
– Везде гуляли, – уклончиво ответил монах, – сейчас чай выпьете и все вспомните.
Подошедшая мадам Лохонг принесла на деревянном подносе две расписные деревянные пиалы с дымящейся жидкостью.
– Пейте, однако, – сказал Савандорж мужчинам.
Переглянувшись между собой, Метелкин и Безен выпили.
Питье было приятным и пахло какими-то травами. Внезапно в глазах поплыли метельки-огонечки и что-то голубое заполонило все пространство. Они уже спали.
Страшный сон на двоих
Метелкин и фон Безен идут по какой-то дороге, окутанной легкой дымкой. Вокруг тишина и дорога такая мягкая, что заглушает шум шагов.
– А где Савандорж? – спрашивает фон Безен и голос не разносится вокруг. – Где Савандорж? – кричит штурмфюрер и трогает за плечо Метелкина.
– Чего? – кричит лейтенант и понимает, что фон Безен не слышит его. – Чего? – Метелкин наклоняется к штурмфюреры и кричит ему в ухо.
Фон Безен отшатывается и говорит:
– Ты чего кричишь? Я же не глухой, – но понимает, что слова не долетают до его собеседника. Тогда он наклонился к Метелкину и сказал нормальным голосом:
– Ты не знаешь, где Савандорж.
– Не знаю, – ответил Метелкин, – может, его вообще с нами нет. А что это за местность, ты здесь бывал когда-нибудь?
– Нет, место незнакомое и такое ощущение, что впереди усадьба какого-нибудь помещика, – сказал фон Безен.
– Похоже, – согласился лейтенант, а вот там впереди и ворота виднеются.
Впереди в дымке были кружевные ворота, а за воротами была такая же дымка, как и за спиной путников.
Около ворот прохаживался старичок в белом балахоне и с двумя ключами на поясе. Один ключ золотой, а другой серебряный.
– Смотри, – сказал фон Безен Метелкину, – мы у ворот на тот свет, а это апостол Петр, у него золотой ключ от врат Рая, а серебряный от Ада.
– А ты откуда все это знаешь? – лейтенант недоверчиво покосился на штурмфюрера-всезнайку.
Эх ты, большевик, – сказал фон Безен, – я учился в нормальной школе и нам вместо коммунистической теории преподавали историю и рассказывали о религии, а в декабре месяце двадцать пятого числа мы праздновали Рождество – день рождения Иисуса Христа.
Подойдя к воротам, они поздоровались со старичком.
– Докладывайте о своих хороших делах, – предложил старик.
– Я боролся с большевизмом, – доложил фон Безен.
– А я боролся с фашизмом, – торжественно сказал Метелкин.
– А разве между ними есть какая-то разница? – удивился апостол.
– А как же, – сказал лейтенант, – фашисты борются за счастье капиталистов, а мы боремся за счастье простого народа.
– Каких капиталистов? – сказал штурмфюрер. – Национал-социалистическая рабочая партия Германии не имеет никакого отношения к фашизму. Это все коммунистическая пропаганда. Фашизм есть только в Италии. А в Германии наши «наци» подняли с колен Германию, обеспечили работой рабочий класс и крестьянство и свято блюдет их гражданские права. Не то, что коммунисты в России, которые расстреливают миллионами своих людей, за то, что подобрали три колоска в поле или опоздали на пять минут на работу.
– Наша партия большевиков тоже подняла Россию с колен, – запальчиво стал говорить Метелкин. – Мы провели индустриализацию и коллективизацию. У нас все работают на победу, не считаясь ни с какими жертвами.
– Вот-вот, не считаясь ни с какими жертвами, – ухмыльнулся фон Безен. – Вы были в числе победителей в Великой войне и могли тоже поучаствовать в грабеже Германии. Но ваши большевики при поддержке нашего Генерального штаба совершили революцию в стране-победительнице и развернули в ней гражданскую войну. Вы уже подсчитали, сколько людей вы загубили в гражданскую войну и в лагерях во время вашей индустриализации и коллективизации? Мы же вас расколошматили в 1941 году в пух и прах. Народ свой вы не жалеете. Ваши фюреры говорят, что русские бабы еще нарожают детей.
– Зато ваши гестаповцы носят черные повязки со свастикой, – выдвинул последний аргумент лейтенант.
Ну и пусть носят, – миролюбиво сказал штурмфюрер. – Это знак солнца, знак чистоты и стремления к свету. А ваши гестаповцы носят змею с мечом на рукаве, а комиссары носят пентаграмму. Ты знаешь, что она обозначает? Не знаешь, вам и не говорили об этом. Она олицетворяет власть правителя, которая распространяется на все четыре стороны света. Вы сразу поставили задачу завоевания всего мира и лозунг ваш «Голодранцы усих краин – гоп до кучи!» тоже является признаком завоевательных намерений.
– Это вы завоевали всю Европу, – не сдавался Метелкин.
– Мы не завоевывали Европу, – степенно сказал фон Безен. – Кто из европейских стран воевал с нами? Да никто. Австрия ликовала, когда мы пришли туда. В Чехословакии в нас выстрелил один пьяный майор. Венгрия нас поддержала. Словакия тоже. Бельгия, Голландия, Люксембург… Франция имитировала войну с нами, как же, самая крупная армия в Европе. С Польшей пришлось повозиться две недели. Но ваш Сталин помог нам, внезапно появившись за польской спиной. Да, с Англией мы воюем, но мы же ее не завоевали. А вот расскажи-ка уважаемому старцу, как вы завоевали весь Кавказ и Среднюю Азию с Прибалтикой.
– Мы ничего не завоевывали, – запальчиво сказал лейтенант. – Это все наши земли. Императоры российские завоевывали их не для того, чтобы отдавать их кому-то, и чтобы они мнили себя равными нам.
– Вот именно! – торжествующе сказал штурмфюрер. – Вы как были империей, так и остались империей. А у любой империи главной задачей является завоевание новых земель и порабощение других народов. Вы к тому же еще расисты, а в отношении евреев вы ведете себя как тысяча гитлеров.
– Неправда! – закричал Метелкин. – Мы любим евреев!
– Вы их любите? – гомерически захохотал фон Безен. – Вы уничтожаете дома главного еврея Иисуса и всеми силами стремитесь воспитать ненависть у своего народа к представителям еврейской нации, наводняя органы безопасности их представителями.
– Хватит, хватит, – замахал на них руками апостол Петр, – я совершенно не вижу разницы между вами. Когда придет время Высшего суда, вы будете сидеть рядом на одной скамейке. Поэтому, я открою вам дверь серебряным ключом.
– Вы отправляете нас в Ад? – воскликнули хором два офицера.
– А вы что, думали, что попадете в Рай с одинаковыми заслугами? – спросил апостол. – Нет уж, будьте самокритичны к себе и к своим фюрерам. Они тоже будут там, может начать подготовку к их торжественной встрече.
– А что там, в Аду? – спросили офицеры. – Там черти и кипящие котлы?
– Боже, какие же вы дремучие, – сказал апостол Петр, – у чертей других забот по горло. Им не до вас. В Аду главный принцип: все, что ты желал другим людям – испытай на себе.
– Как это так? – не поняли молодые люди.
– Очень просто, – сказал апостол, – коммунистам – фашистские концлагеря, фашистам – большевицкие концлагеря. И там, и там работа круглосуточно за палочки.
– За какие палочки? – чуть не плача стали выяснять кандидаты в Ад.
– За трудодни, – спокойно ответил апостол, – там у них, правда, расценки все время меняются. У них кусок хлеба стоит то пятнадцать палочек, то двадцать. Коммерсанты хреновы, большевики недоделанные.
Самосозерцание
– Не хочу!!! – громко закричали Метелкин и фон Безен, и проснулись.
– Чего ты не хочешь, Саечка? – Катерина держала голову Метелкина у себя на коленях и гладила по волосам.
– Есик, проснись, Есик, – говорила Мария, держа голову фон Безена на своих коленях, подозрительно глядя на Катерину:
– Слушай, подруга, а мы не перепутали наших мужиков?
– Не перепутали, – улыбнулась Катерина, – у моего за ухом родимое пятно.
– И у моего за ухом тоже родимое пятно, – неуверенно сказала Мария.
– Как разбираться будем? – спросила Катерина.
– Имя спросим и разберемся, – успокоила ее Мария.
– А вдруг они захотят пошутить и назовутся не тем именем? – парировала Катерина.
– Ничего не сделаешь, подруга, – вздохнула Мария, – все мужики сволочи. Потом как-нибудь разберемся.
– Долго мы спали? – спросил первым пришедший в себя Метелкин.
– Да уже трое суток прошло, как вы спите, – сказала Мария.
– А я все думаю, чего мне так жрать хочется, – сказал фон Безен, – а где Савандорж, чем он нас опохмелять будет?
– Друг твой с мадам в камни ушли, одеяла с собой взяли лежать в камнях в обнимку, еду, соскучились, однако, – сказала Катерина.
– А ты не соскучилась? – спросил лейтенант.
– Соскучилась, соскучилась, – сказала девушка и пошла готовить пищу.
– А ты кушать хочешь? – спросил фон Безен лейтенанта Метелкина.
– Не особенно, – сказал лейтенант, – я, как и все русские, питаюсь Святым Духом и без пищи могу целый месяц прожить, меня только сверху нужно водичкой поливать, чтобы не засеребрился.
– Врешь ты все, – сказал штурмфюрер, – сейчас придет Савандорж и набьет в брюхо только что зарезанного барана раскаленные докрасна камни-голыши с берега горной речки, а часа через полтора или два будет готова баранина в собственном соку, а сам сок из внутренностей и крови почитается за самое изысканное питье, из которого французские парфюмеры готовят такие духи, что раз нюхнешь и сразу заколдобишься.
– Ну, ты совсем как русский стал говорить, – засмеялся Метелкин.
– С кем поведешься, от того и наберешься, – сказал штурмфюрер. – А ты готов пройти испытание самосозерцанием?
– Это как? – спросил Метелкин.
– О, это очень просто, – сказал фон Безен, – садишься в поле лотоса и начинаешь выключать себя из жизни, оставляя бьющимся только сердце, как у того монаха, который сидит уже триста лет и проснется лет пятьдесят с гаком. Вот тогда и увидим, у кого и сколько серебря спрятано в организме.
– Давай, – сказал Метелкин и протянул штурмфюреру руку, – прямо с понедельника и начнем.
– Почему это с понедельника? – не понял русской идиомы фон Безен. – Прямо сейчас начнем. Садись, женщины наши будут судьями.
Лейтенант и штурмфюрер, подобрав полы халатов сели друг против друга на подушках и приняли позу лотоса, скрестив ноги калачиком.
Пришедшие через час женщины никак не могли дозваться до своих мужчин. Они не реагировали на звуки, а тела их медленно, но верно деревенели и остывали.
– Ой, да что это такое? – громко по-бабьи и по-русски заголосила Екатерина.
– Oh, mein Gott, – по-немецки заголосила Марья.
– Все понятно, – сказал вошедший Савандорж, – это у них поединок такой, по-вашему, дуэль называется. Кто кого пересидит и у кого первого серебро или золото на теле выступит.
– При чем здесь золото и серебро? – не поняли женщины.
– Однако, – ответствовал монах, – если на человеке золото выступает, то святой значит, его можно вместо иконы использовать.
– А если серебро? – спросили женщины.
– Если серебро, – задумчиво сказал Савандорж, – то не святые они, а наоборот – великие грешники.
– Надо их вынести на улицу, – сказала из-за спин мадам Лохонг.
– Они же там замерзнут, – запротестовали женщины.
– Ничего с ними не будет, – сказал значительно Савандорж, – они ничего не чувствуют и тела их ничего не чувствуют. Все железо в крови и остальные металлы собираются в броню, которая их защищает. А в доме они только вонять будут.
– Как вонять? – хором спросили женщины. – Тлеть что ли будут?
– Зачем тлеть, – ухмыльнулся монах. – Вонять будут. Организм свой они не контролируют, и все, что они ели и пили, выйдет наружу без их участия. Они же не далай-лама, чтобы за ними какашки подбирать и сворачивать их в драгоценные шарики, излечивающие от всех болезней.
Примечание. По представлениям тибетского буддизма, Далай-лама является перевоплощением бодхисаттвы Авалокитешвары, бодхисаттвы сострадания. Начиная с XVII века вплоть до 1959 года Далай-ламы были теократическими правителями Тибета, руководя страной из тибетской столицы Лхасы. В связи с этим, и теперь Далай-лама рассматривается как духовный лидер тибетского народа.
– Обязательно тебе нужно нам аппетит портить, – поморщились женщины. – А сколько они так будут сидеть?
– Недолго, однако, – задумчиво сказал Савандорж, – лет пять или шесть…
– А как же их кормить? – всполошились женщины.
– Не надо их кормить, – сказал монах, – они будут питаться энергией из космоса и вольным ветром, который будет рассказывать им, что и где произошло и приносить с собой пыльцу невиданных здесь растений. По-вашему, это амброзия.
Кое-как погрузив сидящих офицеров на кошмы, все вчетвером вытащили их на улицу и посадили друг напротив друга.
– Дуракам закон не писан, – резюмировала Мария, и все пошли в дом принять вечернюю порцию пищи, чтобы ночью не снились голодные сны.
Прибытие отца
Утром над деревней услышали шум самолета. Все жители выскочили из домов посмотреть на диковинную в этих краях железную птицу.
Самолет перевернулся вверх колесами шасси и что-то выбросил из своего чрева. Через несколько секунд над выброшенной точкой раскрылся ослепительно белый парашют.
Приземлившимся на парашюте оказался профессор Фридрих Гутен Таг.
Он никак не думал, что придется прыгать с парашютом и поэтому дал команду летчику, во что бы то ни стало обеспечить его доставку в далекую тибетскую деревеньку, грозя ему неслыханными карами за неисполнение приказа…
Пилот двухместного истребителя, заслуженный летчик Германии и ветеран летчицкого труда, награжденный тремя знаками за налет по сто тысяч километров, приказ выполнил в точности, вывалив профессора из пассажирской кабины. После того, как профессора не стало, самолет полетел ровнее и быстрее.
– Профессор с возу, самолету легче, – подумал пилот и запел свою любимую песню, которую он пел всегда, когда выполнял важное задание, – а кабину я помою потом с мылом.
Звуки песни «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…» привлекли внимание жителей деревни, собравшихся около невиданного человека, от которого пахло так же, как от далай-ламы утром, но совершенно не удивили подошедших Екатерину и Марию.
– А, это вы, – вместо приветствия сказал профессор, – мне нужен душ и комната для отдыха.
Савандорж подхватил саквояж профессора, и все вместе пошли к хоромам мадам Лохонг.
Вместо душа профессору принесли медный таз с тепленькой водой и грязное полотенце, которым он и утирался, морщась от брезгливости, совершенно не понимая, что на такой высоте и в таких условиях выживают только тибетцы, а все микробы и прочие вирусы стараются всеми правдами и неправдами сбежать из этих мест. И даже сейчас сидевшие на профессоре микробы были шокированы пустынностью этих мест и прокляли свою долю и решение жить вместе с этим чистюлей, который даже днем ходил в белом халате.
Перед тем как помыться, профессор вышел на задний двор и увидел две застывшие фигуры, смотрящие друг на друга.
Плюнув себе под ноги, профессор вернулся в дом.
Через полчаса профессор в белом халате, белых армейских кальсонах с костяными пуговичками светло-желтого цвета вышел в холл, если так можно было назвать общее помещение с земляным полом, посредине которого был каменный очаг, на котором стоял котел с каким-то варевом, прикрытый деревянной дощатой крышкой и деревянной ручкой.
Профессор был серьезен и внешне напоминал раннего Рабиндраната Тагора или позднего Джавахарлала Неру, но воспоминание о том, с каким запахом приземлился профессор, вызвал у них непроизвольный смех.
– Чего ржете, лошади? – на чистом русском языке сказал профессор. – У отца непорядок, а они, понимаешь ли, веселятся. Сейчас холки обеим надеру, будете знать. Породниться-то успели?
– С кем породниться? – не поняли присмиревшие девушки, удивленные таким к себе отношением и известием о том, что он говорит на русском языке.
– Между собой, с кем же еще, – сказал профессор.
– Как породниться? – все еще не могли понять девушки.
– Неужели не могли почувствовать родную кровь? – продолжал допытываться профессор.
– Профессор, – не выдержала Мария, – почему вы говорите загадками? Что мы должны почувствовать? И почему вы говорите по-русски?
– Я так и знал, что обе вы бесчувственные, хотя люди говорят, что родная кровь чувствуется всеми, – сказал профессор и присел на подушку неподалеку от очага. – Ужинать скоро будем?
Никто профессору не ответил, потому что Савандорж, что-то делал возле домика, а мадам Лохонг побежала в лавку за бутылкой водки, потому что европейские гости без водки будут злыми и чего доброго съездят кулаком по сопатке, до чего же они охочи распускать свои руки. Да и не только руки.
Девушки тоже о чем-то переговаривались, а профессор достал из кармана халата пачку папирос «Беломорканал», достал папиросу, помял табак, покручивая его между пальцами, постучал мундштуком по уголку руки между большим и указательным пальцем, свернул его гармошкой, достал спички и с удовольствием прикурил, прищурив левый глаз от сизого дыма. Ни дать, ни взять, мужик вышел из дома покурить и присел на завалинку с папиросой.
– Так вы говорите, что мы родственники? – спросила Катерина.
– Родственники, – подтвердил профессор.
– А кто и с кем? – спросила Мария.
А вот догадайтесь с трех раз, – усмехнулся профессор Гутен Таг.
– Мы что, родственники с вами? – предположила Екатерина.
– Тепло, – сказал профессор.
– Неужели вы мой отец? – ахнула Мария.
– Теплее, – сказал профессор, выпустив струю сизого в потолок, ближе к дыре, через которую дым выходил из очага.
– И мы сестры? – спросила Катерина.
– Еще теплее, – сказал профессор, – вы и сами это могли установить, если бы одновременно подошли к одному зеркалу, да и вообще чувство крови должно проснуться.
– А почему все теплее и теплее, – спросила Мария, – разве мы не все угадали?
– Не все, – сказал профессор, – а чего же вы не упомянули истуканов, которые сидят на заднем дворе?
– А при чем они здесь? – сказала Катерина. – Это мы, оказывается, семья, а они сами по себе.
– Эх вы, – сказал профессор, – они тоже мои сыновья.
– Этого не может быть, – хором сказали женщины, – мы и вам-то верим с долей сомнения. А почему у нас у всех разные фамилии?
История семьи
– Ээх, – вздохнул профессор, – не было бы революции в России, то жили бы мы одной семьей, были бы все русскими и, я в этом уверен, наша семья имела бы мировую знаменитость за свои научные открытия. Но большевикам ничего не нужно. Главное для них – верь в марксизм и будь предан вождю. Психология каменного века и общества, живущего в одной пещере. Когда вождь сам делит добычу по своим предпочтениям. Лучшие куски преданным, остальное тем, кто хочет смотреть в небо, ищет новые пещеры, мастерит оружие и вообще всем остальным творческим людям.
– Но Сталин же поднял Россию с колен, – сказала Мария, – и сейчас Россия под руководством Сталина побеждает Германию.
– Российская империя побеждает Германию, – поправил профессор, – а зачем Россию поднимать с колен, если она крепко стояла на ногах? Россия была бы в числе победителей и шла бы дальше в своем развитии, установив конституционную монархию, как в Англии. А на колени Россию поставила пролетарская революция и гражданская война. И вот из этой войны мне пришлось бежать из России, взяв с собой только то, что я мог унести в руках. А взял я только Йозефа и тебя, Мария. Исая и Катерину мне пришлось оставить в России.
– Как же так? – спросила Катерина. – А почему не взял нас?
– Было бы у меня четыре руки, взял бы и вас, – хмуро сказал профессор.
А почему у нас у всех разные фамилии? – чуть ли не хором спросили женщины.
– Положим то, что у вас фамилии одинаковые, – сказал профессор. – Добрый День и Гутен Таг это одно и то же. Это девичья фамилия вашей матери, эту же фамилию я взял и себе, чтобы никто не мог подумать, что я немец по фамилии фон Безен. Поэтому и Исая пришлось записать Метелкиным, что является переводом фамилии Безен.
– Хорошо, – сказала Катерина. – А где же наша мать?
– Ваша мать умерла при родах, – сказал профессор. – А перед этим при родах умерла мать Исая и Йозефа. Вот так вот я и оказался с четырьмя малютками на руках.
– Так, – задумчиво сказала Мария, – отец у нас один, а матери у нас разные.
– Разные, – подтвердила Екатерина, – значит, получается полуинцест.
– А вы уже парней себе разобрали? – ухмыльнулся профессор.
– А откуда мы все это знали? – сказала Мария.
– Ниоткуда, – согласился профессор. – Спасибо добрым людям, которые приютили вас.
– А почему же ты мне никогда не говорил, что ты мой отец? – спросила Мария.
– Скажи я, что, мол, профессор фон Безен под фамилией Гутен Таг прибыл из советской России, – сказал профессор, – так вы бы все были бы круглыми сиротами и без моей поддержки. Раз уж начали ставить точки над «i», то давайте ставить. Ты, Мария, вместе с Йозефом стали сотрудниками SS. Йозеф обучался тибетским методикам, и ты была в тибетских экспедициях, где по моей наводке тебя завербовали в НКВД. И ты, Катерина, в той же тибетской командировке была завербована гестапо. Исай выпал из нашей компании, но и он был распределен в министерство иностранных дел России, чтобы быть при деле. Если бы его не поставили заведовать серебряными приборами, то он так бы остался там мелким клерком.
– Так что, папаша, вы нашу судьбу разломали пополам, – как-то зловеще сказала Катерина.
– Не суетись, Катя, – сказал спокойно профессор, – у меня все продумано. Кто бы ни победил в этой войне, на коне останемся мы – фон Безен-Гутен Таг. Нам сейчас нужно этих истуканов разбудить. Сходи, кликни Савандоржа.
Савандорж вошел и низко поклонился профессору:
– Слушаю вас, хозяин…
– Скажи-ка мне, любезный, – сказал профессор, – как нам разбудить двух твоих питомцев?
– Не знаю, хозяин, – сказал Савандорж, – однако, они сами должны проснуться.
– А что твой учитель по этому поводу говорил? – спросил профессор, прищурив один глаз.
– Однако, ничего не говорил, – сказал Савандорж, – не успел рассказать…
– Да, не успел, – согласился профессор, – ты его поторопился убить, думал, что все познал. А еще скажи, с каких это пор чукчи стали называться монгольскими именами?
Савандорж отпрыгнул назад, в его руке появился никелированный полицейский «Вальтер», но монах ничего не успел сделать, потому что раздался звонкий стук по голове палкой для помешивания в большом котле и Савандорж упал.
Стоящая сзади мадам Лохонг опустила огромную деревянную ложку и сказала:
– Глупый человек, думал меня очаровать. Меня уже ничем не очаруешь.
– Благодарю за службу, шарфюрер, – сказал профессор.
– Рада стараться на благо Рейха, господин штандартенфюрер, – отчеканила мадам Лохонг и стала заниматься варевом в котле.
– Приведите-ка в себя этого типа, – сказа профессор девушкам. – Он нам еще будет нужен. Только пистолет сразу приберите и посмотрите, не спрятал ли он еще чего под халатом.
Под халатом у Савандоржа был эсэсовский кинжал с гравировкой «In herzlicher Kameradschaft, H. Himmler» (В знак сердечной дружбы. Г. Гиммлер), две советские гранаты Ф-1, портативный ручной противотанковый гранатомет «Панцеркнакке» с обоймой гранат, серебряный портсигар с надписью «Дорогому Васе от Нюры» и плоская металлическая фляжка из нержавеющей стали с надписью «Bond».
– Ну, нахапал, – сказал профессор, рассматривая найденные у монаха предметы. – Вот тебе и чукча, нахапал, что плохо лежало. Такие кортики выдавались поштучно и только особо отличившимся в «ночь длинных ножей». И «Панцеркнакке» тоже вещь штучная, а во фляжке, – он сначала понюхал, потом лизнул языком, а затем и сделал солидный глоток, – отличное виски, никак ирландское. Знаток. В портсигаре сигареты «Кэмел», губа, однако, не дура, – подумал профессор и закурил.
В это время Савандорж начал шевелиться и оглядываться по сторонам. Увидев свои вещи, он завыл и стал стучать лбом о земляной пол.
Профессор спокойно смотрел на эту сцену, заметив, что Савандорж поглядывает на его реакцию.
– Ну что, закончил спектакль? – спросил профессор. – Давай говорить серьезно. Вот за этот кортик тебя просто-напросто повесят, а за гранатомет повесят еще раз. Говори, как разбудить этих застывших бойцов.
– Правда не знаю, профессор, – запричитал монах, – они сами должны захотеть проснуться. Надо их чем-то таким заинтересовать, от чего они вряд ли откажутся.
– Давайте им водки дадим, – предложила Катерина.
– А вместо закуски хорошую порцию нашатыря под нос, – предложила Мария.
– Молодцы дочки, – похвалил их профессор. – Пошли затаскивать их в дом, а то они вообще закоченеют.
Оживление истуканов
Давно установлено, что окоченевшее тело намного тяжелее живой плоти. Отчего так, никто не знает. Вероятно, вода превращается в лед и становится тяжелее. Физика утверждает обратно. Плотность льда меньше плотности воды и поэтому лед легче. Он же не тонет в воде, а плавает на поверхности. Тогда почему мертвое тело тяжелее живого?
Специалисты говорят, что в живом теле больше энергии и расстояние между молекулами больше, поэтому живое тело легче, чем не живое. А, может быть, все это не так, но Исай и Йозеф стали такими тяжелыми, что все впятером, включая и Савандоржа, еле втащили двух офицеров в дом.
– Пусть немного отогреются, – сказал профессор, а мадам Лохонг пригласила их отведать то, что им Бог послал.
А Бог послал настоящую баранью сурпу с овощами и специями.
Сурпа очень вкусная, но и опасная для людей, которые вместе с сурпой потребляют и огненную воду, то есть жидкость крепостью в сорок градусов (процентов), с легкой руки русского химика Дмитрия Ивановича Менделеева названной водкой, то есть водой, но не совсем водой. Водка. По-польски это маленькая вода или водичка, что очень похоже на старорусское значение слова водка. А вообще-то водкой назывался настой различных трав. Как бы то ни было, но на столе стояла настоящая водка крепостью сорок градусов.
Но в чем же опасность сурпы и водки? Дело в том, что бараний жир в сурпе быстро обволакивает стенки желудка и так же быстро застывает, не давая желудку возможности всосать в себя этиловый спирт, разогнать его по крови и опьянить человека. Человек пьет водку и не чувствует хмельного состояния. Зато потом, попив горячего чая, мгновенно пьянеет.
Женщины выпили по рюмке водки, мадам Лохонг пила какую свою жидкость и очень морщилась от нее, а Савандоржу профессор не наливал специально, так у чукчей отсутствует фермент, расщепляющий спирт, и они быстро пьянеют и так же быстро спиваются. Поэтому профессор потреблял продукт один, закусывая лепешкой, размоченной в сурпе. Лепешка становилась толстой, тяжелой и более вкусной, чем без сурпы, а затем под эту размоченную лепешку ложкой прихлебывалась сама сурпа. Вот это настоящая тибетская закуска.
После четвертой стопки профессора мадам Лохонг замахала руками, привлекая его внимание и показывая на двух истуканов, сидящих недалеко от пиршественного места.
Приглядевшись в темноте, профессор увидел, что Исай и Йозеф остаются такими же неподвижными, но их глаза сверкают, а ноздри жадно втягивают идущие ароматные запахи.
– Так-так, – подумал про себя профессор и закурил сигарету «Кэмел», выпустив струю дыма в сторону офицеров. – Я думаю, что именно это имел в виду учитель, которого прикончил недальновидный Савандорж.
Встав с кошмы и размяв несколько затекшее тело пожилого человека, профессор взял тарелку с сурпой, налил рюмку и пошел к Исаю. Следом за ним пошла Катерина с небольшой сумочкой с красным крестом.
Профессор поочередно подносил к носу лейтенанта то сурпу, то водку, попыхивая ароматной сигареткой. Наконец, терпение лейтенанта кончилось, он вздохнул, а потом на самом вдохе ему под нос была сунута ватка с аммиаком. Дикий крик огласил скромное жилище мадам Лохонг, и лейтенант Метелкин стал заваливаться на бок, начиная двигать пальцами на руках и ногах.
Такая же процедура была проделана и с штурмфюрером фон Безеном.
Через полчаса офицеры уже сидели у большой кастрюли с сурпой и аппетитом закусывали выпитую водку.
Сидевшие рядом с ними женщины кратко рассказали о состоявшемся разговоре с профессором. Судя по взглядам, которые бросались ими на профессора, было совершенно непонятно, удивило это их известие или не удивило, обрадовало или не обрадовало, но то, что оно заставило их задуматься, было ясно даже и без этих взглядов.
Насытившись до отвала, фон Безен в соответствии с немецким менталитетом того времени смачно пустил газы и как-то осекся на средине, почувствовав, что он вообще-то наполовину русский, если верить тому, что рассказал профессор. И вообще, нужно будет узнать, что делают вообще эти русские. Вероятно, нужно будет почитать сочинения господина Достоевского, благо вдруг выяснилось, что он в совершенстве владеет русским языком, который является для него родным. А Исай, оказывается, его родной брат-близнец и Мария с Катериной их сестры от разных матерей. Как-то все перепуталось в голове и совершенно непонятно, кто они все такие и зачем собрались в этом месте.
Еж под шкуру от Сталина
Кабинет Сталина. Поздний вечер, плавно переходящий в глубокую ночь, означающую конец рабочего дня у мыслителя за весь мир и главного большевика Иосифа Сталина. Закурив папиросу «Герцоговина Флор», надоело ломать папиросы на показ перед посетителями, Сталин глубоко затянулся и подумал, что он не сделал что-то мелкое, что хотел сделать еще утром.
После второй затяжки он вспомнил об этом и поднял трубку, соединяющую его с приемной.
– Слушаю, товарищ Сталин, – раздался голос секретаря Поскребышева.
– Товарищ Поскребышев, – сказал Сталин, – запросите товарищей Берия и Абакумова о состоянии дела номер сто. И пусть они мне доложат.
Кабинет Берии.
– Все, рабочий день закончен, – думал Берия, наливая в рюмку армянский коньяк и доставая из шкафчика тарелку с кусочками швейцарского шоколада.
Внезапный звонок заставил его вздрогнуть, рюмка с коньяком переполнилась и часть коньяка вылилась на зеленое сукно стола.
– Черт подери, – подумал он, – чего ему ночью не спится, – и поднял трубку телефона.
– Товарищ Берия, – раздался в трубке голос Поскребышева, – товарищ Сталин просил вас доложить ему по делу номер сто.
