Kitabı oku: «Тайны лабиринтов времени», sayfa 41
Вероятно, я так сильно дергал ногами, что, в конце концов, сапоги стали наполняться водой и потихоньку сползать с меня, а когда коснулся дна, смог оттолкнуться и, налегке, без сапог, стал подниматься вверх. Неужели жив? Жадно глотая воздух, понял, что мое тело вновь тянет меня на дно. Нужно лечь на воду и отдышаться. Повернув голову, увидел темный силуэт лодки. У борта стоял офицер и смотрел на воду, двое других спокойно сидели.
– Упокой его душу господь, – блаженным голосом пропел офицер, и они дружно засмеялись.
Я выбрался на берег, дрожа от холода и слабости, сил больше не было. Сняв мокрую одежду и, повалившись на песок, стал растирать себя руками. Холод проник в меня так глубоко, что только резкие движения, или пылающий костер могли спасти мое тело. К сожалению, костра не было, и силы иссякли, чтобы там прыгать или еще какие упражнения проделывать. К тому времени, как взошло солнце, я готов был отдать полжизни за тепло костра, за стакан водки, или за возможность покурить.
Тютюн у Прокопыча знатный, вспоминал я, дай бог ему здоровья, а я, дурак, сапоги не хотел надевать с покойника. Кормил бы сейчас рыб.
При дневном свете смог определить, где нахожусь. Выше по течению – казанский кремль. Меня еще продолжала бить дрожь, а живот завыл песню волка. Деревенька от меня стояла, ну в верстах в двух, не более. Я видел, как мужики шли в сторону невспаханного поля.
Если бы я пошел в деревню и попросил кусок хлеба, то, может, и получил бы его, но меня взял страх, что в деревне могут стоять солдаты. А, исходя из вчерашних событий, солдаты уже имеют приказ уничтожить ватагу.
За последние дни я уже не раз мог быть прострелян, зарезан и утоплен, сегодня мне могло просто не повезти. Офицеры считают, что убили меня и скормили рыбам, и пока я покоюсь на дне Волги, то могу считать себя в безопасности. По этой причине я и решился на грешный поступок.
Воровать дурно, особенно у людей, растивших хлеб своим трудом, но теперь у меня не было другого выхода.
Девочка хворостинкой гнала гусей к реке, и у меня возник план. Я нашел камень, вымазался в грязи и стал подползать к гусям. Птицы почуяли меня и загалдели, а я полз и шипел на гусей.
– Да, что это с вами! – воскликнула девочка. – А ну, гэть назад! И девочка хлестнула гуся веточкой. Птицы недовольно гоготали, но слушались. Я вскочил в полный рост и бросил камень в ближайшую птицу. Та закричала, сделала два шага и замертво упала на землю, а девочка, в удивлении и ужасе, застыла на месте.
Я быстро подбежал, схватил гуся и бросился наутек.
– Черт! Черт! – завопила девочка, указывая на стремительно бегущего черта, на которого, безусловно, я был очень похож.
– Он Михеича стырил! – кричала малышка.
Михеичем был, наверное, покойный гусь.
Бабы заохали, захлопали по бедрам руками и стали креститься. Мужики схватились за вилы. Все жители деревни бросились за мной в погоню.
Ох, и не приведи господи попасть им в руки, живым они меня не отпустят. Бегал я быстро, а еще меня подгонял страх быть продырявленным вилами и страшный голод, хорошо, что тело согрелось.
Я без труда оторвался от погони и укрылся в прибрежных камышах. Погоня, кряхтя и ругаясь, на чем свет стоит, пронеслась мимо.
Выбравшись из своего укрытия, я подошел к одному из ближайших домов в надежде, что там найдется хоть какая-нибудь одежда. Спрятавшись за бочкой, что стояла во дворе дома, и, убедившись в отсутствии людей, я вскочил в дом.
В комнате сидел старик и качал колыбельку. Увидев меня голого, вымазанного черной грязью и, появившегося внезапно, а значит, ниоткуда – он выпучил глаза и забормотал, едва шевеля губами от страха.
– Спаси, господь, и прости грехи мои тяжкие. Не бери младенца, а я готов.
Я стоял перед ним на полусогнутых ногах, разведя руки в стороны, и растопырив пальцы. Придя в себя, ведь надеялся, что нет людей в доме и, вспомнив, зачем я ворвался в дом этого почтенного старца, стал взглядом ощупывать стены дома. Схватив лежащее у печки огниво, кусок хлеба со стола, горшочек с солью и штаны, я выскочил и помчался в плавни через луг, где был спрятан гусь. Долго сидел в камышах и прислушивался, нет ли погони.
Ползком по траве, таща за собой свои трофеи, добрался до леса. Под деревом с огромным дуплом спрятал украденное и пошел смывать грязь. Пришлось тщательно мыться, грязь упорно не хотела отмываться. Попыхтев и приложив некоторые усилия, я стал приобретать человеческий вид.
Мне необходимо вернуться к ватаге и предупредить атамана, что за нами ведется охота и в городе полно солдат. Нужно срочно уходить из Казани. Издалека увидел перекрытые рогатками дороги, и у каждой стояли солдаты.
Итак по дороге к городу не пробраться, по реке – и думать нечего, там солдаты быстро схватят одинокого горе-рыбака. Берег, но посты и солдаты, ведь идет охота на бурлаков, к тому же, если меня схватят просто так, то офицеры опознают меня. Вот удивятся – и тогда мне точно конец.
Я уже собирался заночевать в поле, как увидел карету, спешившую в город. Эту точно пропустят в город. Карету остановили у рогаток и потребовали пропуск. Солдат лениво смотрел, как кучер достает документ, окно в экипаже было задернуто, и никто не мог меня увидеть.
Я быстро забрался под карету. Кучер наклонился к солдату и передал бумагу. Караульный повертел бумагу в руках, вызвал старшего из караульной будки, тот повертел бумагу, и, может, карета так бы никуда и не поехала, но вышел офицер, бросил взгляд на бумагу и, отдав честь, произнес:
– Можете проезжать. Афонька, поднимай шлагбаум, и быстрее, не видишь, их благородие спешит. Солдат выполнил приказ, и полосатая палка взлетела в небо.
– Трогай, родимые! – прокричал кучер, и лошади понесли карету по пустынным улицам Казани. Миновав слободку, она въехала в ворота древней стены, окружающей такой же древний дом и остановилась возле одной из башен. Из бойницы на нижнем этаже пробивался мерцающий свет. И вдруг я услышал знакомый голос.
– Ну как же, ты же обещал… Оставь кучера стеречь карету, а мы пойдем. Эй, солдат, останешься с кучером стеречь карету до нашего возращения.
Я узнал этот голос, он говорил мне давеча, как хорошо, что не визжу, словно свинья.
Офицеры не уходили со двора. Вскоре я услышал еще один приятный голос. На вопрос офицера, не приходили ли бурлаки за водкой снова, женский голос ответил: «Нет, не приходили, господин офицер, иначе я бы заработала еще один рубль».
Офицеры потоптались во дворе, посмеялись и направились к дому. Кучер, не сползая со своего места, достал бутылку, сделал глоток и передал солдату.
Дверь, висевшая на единственной петле, качалась и скрипела на ветру. Окно на верхнем этаже дома осветилось. Какие у военных планы? У меня появилась возможность хоть что-нибудь узнать, навестив моих друзей. Ведь дал же обещание устроить им веселую жизнь, а свое слово нужно держать.
Я соскочил на землю и, забежав за угол, стал подниматься по стене наверх. Мое счастье, что дом был в ужасном состоянии.
Эта цитадель давно не видела ремонта, бревна рассохлись от времени, поэтому мне не составило труда взобраться под самую крышу. Пару раз, правда, я чуть не свалился – бревна оказались, ну, очень трухлявые, но бог миловал.
Через окно на втором этаже я увидел офицера, сидящего у печки, рядом с ним лежали пистолеты, ружье и топор. Я полез выше и заглянул в вентиляционное окно.
– Бери только хорошее вино, а не ту кислятину из твоих запасов. Да, не крутись ты, как заведенный, и сядь, наконец. Прекрати мельтешить перед глазами.
– Там полно клопов.
– Привык к шикарной жизни, значит. Забыл, как купались в болоте?
– Замолчи, наконец. Я хочу все забыть, раз и навсегда.
Я пошевелился, и моя нога соскочила, вниз полетел кусок трухлявого дерева.
– Что это?
– Кошка, наверное. Чтобы подтвердить его догадки, я промурлыкал. У меня с детства получалось хорошо подражать котам.
– Терпеть не могу котов, пристрелю гада. Не то будет орать тут – всю ночь, мерзкая тварь.
– Сиди. А, ты действительно, какой-то буйный стал в последнее время.
Послышался звук упавшего пистолета. Я притаился и замер, а офицер отошел от окна. Послышались шаги, и хлопнула дверь.
– Вот ненормальный. Иди, проспись, и солдат не трогай, а то они тебе завтра все припомнят, тогда я не смогу тебе уже ничем помочь.
Я не мог, да и не хотел больше стоять одной ногой на трухлявом выступе стены дома. Забравшись в вентиляционное окно, я по ступенькам спустился с чердака и вышел в коридор, там никого не было. За дверью раздавался храп. Приоткрыв двери в комнату (что характерно, она не издала ни единого звука при этом), разглядел, что на тюфяке лежал и храпел мой старый знакомый.
Зайти или нет? А зайду, будь что будет. Взяв со стола пистолет, я поднял его над головой спящего, как бы прицеливаясь, но передумал и ударил его по голове со всей силы огромной рукояткой пистоля. Быстро переодевшись в его форму, захватив оружие и деньги, которые они у меня отобрали, вышел в коридор и, громко стуча подкованными сапогами, стал спускаться по лестнице. Я спустился на первый этаж – и нос к носу столкнулся с офицером.
– Где вы пропадаете, вас уже заждались. Прошу пройти в зал.
В зале стоял дым столбом, пьянка была в самом разгаре.
– Вам надо было отпустить этих бурлаков с водкой, – кричал толстый офицер.
– Оставьте свои фантазии, капитан, их допросить нужно. Но с другой стороны, для чего? Нам и так, все о них известно.
– Ну, так – если вам все известно, тогда командуйте. Чего же вы сидите, чего ждете?
– Вы несносны, знаете ведь, что воевода просил и, заметьте, очень просил, сохранить груз в целости и сохранности. Вы так нежно ему улыбались… Что ж вы не сказали тогда, что приступ не может гарантировать сохранность и целостность груза?
– Если бы пропустили этих с водкой к бунтовщикам, то они перепились бы, и мы, заметьте, без единого выстрела бы их перерезали. А теперь что?
– Теперь слушайте мой приказ, господа офицеры. Подберите двух солдат, переоденьте их в крестьянскую одежду. Пускай возьмут как можно больше браги, подсыпят в нее макового порошка – и отнесут на баржу. С солдатами пойдет трактирщик, чтоб подозрения не вызвать. Исполняйте немедленно.
– Организовать охрану и конвой…
– Да, вы с ума сошли. Никакой охраны и сопровождения. Все сделать тихо и, не привлекая внимания.
Сидеть дальше не имело смысла, да, и мне нельзя было упустить из вида офицера, которому поручена эта миссия.
– Вы пойдете со мной, – услышал я голос за спиной.
Вскочив со своего стула и встав по стойке смирно, я отдав честь, проговорил:
– Слушаюсь, – и пошел за офицером. Мы спустились в конюшню, но мой командир передумал:
– Пойдем пеши, капитан приказал, как можно меньше привлекать к себе внимания. Эти бурлаки, наверняка, имеют свои уши и глаза в городе.
Мы вышли за ворота и направились в таверну.
– А, как же солдаты, которые должны переодеться крестьянами? – спросил я.
– Мы сами переоденемся, ну, если и не крестьянами, то лавочники из нас получатся.
– Да, у вас явно лицо не крестьянина, вас-то они, вмиг расшифруют – дворянина видно за версту, как бы он ни принарядился. Если я не ошибаюсь, бурлаков было двое?
– Вы правы, за водкой приходили двое.
– Одного утопили, а со вторым что случилось, уж не сбежал ли он?
– Второй в подвале таверны, и связан крепко.
– Не боитесь, что сбежит?
– Никуда он не денется, а в таверне за ним хорошо приглядывают.
– Великолепно, мы сможем его допросить, и не нужно в тюрьму для этого тащиться. Я предлагаю найти солдат, свободных от службы и…
– Солдаты, увы, не надежны, вы же знаете, что конвой баржи перешел на сторону бунтовщиков.
– Это черт знает что!
– То-то и оно.
– Тогда вы организуйте нужное количество макового порошка, а я вытрясу из лавочника бочку водки – и сам отвезу это пойло на баржу.
– Согласен, из меня даже лавочника не получится, я доложу капитану о вашем предложении.
Офицер остановился и стал внимательно осматривать меня. Я заметил, как по его лицу пробежала тень недоверия.
– Это ваша сабля? Где-то я ее уже видел, по-моему, эта сабля – с дарственной надписью, ну-ка покажите.
Я достал саблю из ножен и полоснул офицера по лицу.
– Не был бы ты, уж таким внимательным, может, и до старости бы дожил. Убрав мертвое тело с дороги, я зашагал к таверне. Мне нужна была команда и, встретив двух солдат, я приказал им следовать за мной. Не успели мы дойти до конца улицы, как услышали крики, и топот сапог за спиной.
– Стоять! Стрелять будем!
К нам подбежал караул и старший доложил, что обнаружил труп офицера, а в темноте не смог различить, кто мы такие, только силуэты людей и видны. Старший конвоя обнаружил письмо при офицере.
– Что в том письме?
– Не могу знать, господин офицер, безграмотный я.
– Читать кто-нибудь из вас может? Давай сюда письмо.
– Это приказ майора. Мы должны выполнить этот приказ, тем более что он гласит о воле самого коменданта города. Солдаты и горожане должны содействовать офицеру в выполнении сего приказа. Подпись майора и коменданта города. Значит, так:
– Солдаты, находящиеся в подчинении других офицеров, беспрекословно выполняют мои приказы. Кому и что непонятно? Я выполню поручение майора, а вы поступаете ко мне в подчинение. Вы двое, бегите в аптеку за маковым порошком, да возьмите эту бумагу с собой и покажите аптекарю. Принесете порошок в таверну «Медведь», мы будем там. Знаете, где эта таверна стоит?
– Так точно, знаем.
– Бегом!
Мы подходили к таверне, и в нос ударил запах чеснока и браги. На земле, в небольшой луже у входа в таверну, лежало два тела. Лица у обоих были безжалостно разбиты, карманы вывернуты, рубахи разорваны.
– За мной!
Мы вошли в трактир и я, расставив часовых, поднялся на второй этаж. По коридору шла знакомая мне девица.
– Привет, красавица! Что, признала меня? Тихо, дура. Где Ивашка? Парень, что со мной был?
Вскоре мы вошли в чулан. Ивашка лежал на соломе весь в крови и со связанными руками, и ногами.
– Завизжишь – убью, стерва! Солдат, ко мне!
Оглушив заскочившего в чулан солдата, мы раздели его – и Ивашка одел солдатское шмотье.
Девица рассказала, где хозяин держит деньги, золото и украшения. Мы ее связали, закупорив рот кляпом, оставили лежать подле мертвого, как оказалось, солдата, закрыли чулан и вышли в зал таверны.
– Хозяин, веди солдат в подвал, где бочка с брагой стоит, да, поживее.
– А, кто платить будет?
– Комендант.
– Бумагу сперва покажите, господин офицер.
– Ты и ты, арестовать трактирщика, как пособника бунтовщикам и отконвоировать в городскую тюрьму. Половой, бумагу и перо! Вот сопроводительный документ от меня, покажите начальнику тюрьмы.
– Господин офицер, вы бы мне написали бумагу, для каких нужд нужна брага, и расписались, а я – со всем моим почтением…
– Как тебя зовут?
– Еремей, сын Флора. Хозяин трактира «Медведь» города Казань. Напишите, что за те бочки с брагой, что я отдам в ваши руки, мне будут выплачены деньги в размере пяти рублей серебром из казны коменданта.
– Отпусти его солдат, а ты держи бумагу и язык за зубами, понял! То-то! Веди в закрома, торгаш, мироед поганый.
– А печать, господин офицер?
Я посмотрел на перстень, что снял с пальца офицера, на нем гравировка – герб России.
– Вот теперь, надеюсь, все?
– Теперь порядок, господин офицер.
– А, пришли? Легко ли отдал аптекарь порошок? Может, спрашивал чего?
– Легко отдал, господин офицер, бумагу прочитал – и сказал, что все понял.
Я его спрашиваю, что это за штука такая, и для чего сей порошок нужен? Зачем, спрашиваю, комендант его в водку желает примешать?
– Что же он ответил?
– Это, говорит, для бодрости духа солдат, чтоб, значит, не хватило у них, этих татей-бунтовщиков, против вас, солдат, сил.
– Правильно сказал комендант, хороший план придумал.
– Так я не понял, господин офицер, эта водка – для солдат, или для бунтовщиков?
– Дурень! Стал бы комендант городские деньги транжирить для попойки бунтовщиков? Конечно, эта водка для солдат предназначена.
– Живо – чего рты раззявили?! – бегом за бочками, скоро светать начнет. Откупорьте все бочки и засыпайте бодрящий порошок, аккуратно, в каждую бочку – и поровну.
Солдаты с прилежанием выполнили мой приказ. Бочки погрузили на телеги, и мы поехали по городу.
– В казармы! Передайте дежурному офицеру эту бумагу и приказ майора выдать солдатам по кружке горилки для поднятия духа перед сражением. Не вздумайте по дороге сами напиться! Если что, под шомпола сквозь строй пойдете. Ты – со мной к пристани.
Ивашка спрыгнул с телеги, и мы побежали к набережной.
– Стой, куды мы прем, тамо, ведь, караулы! – крикнул Ивашка.
– Ну и что, на нас ведь форма. Мы такие же вояки, как и они.
– Пароль ты знаешь?
– У меня его ни разу и не спрашивали.
– Пока не спрашивали. А, если спросят, тогда как? Давай огородами, да, к мосткам, где бабы стирают, там лодки должны быть. Айда за мной!
Все мокрые, грязные и замершие, мы вышли к реке. Я проклинал: этих солдат, этот город, ватагу и себя. Если доживу до утра, то больше никаких поручений от Прокопыча, или кого другого. Он сидит у печки, грея свое брюхо, курит тютюн и слушает, как потрескивают дрова. На печке обязательно стоит котелок с кашей и мясом, побулькивает и выпускает вкусный пар. Сейчас бы чарку водки для согрева.
– Омелько, я отлил из бочки браги для сугрева души, – сказал Ивашка. – Будешь? Не боись, без порошка окаянного.
Небо окрасилось зарей – и стало светать. По реке стелился туман, к пристани подходили лодки, возвращались рыбаки с утренним уловом. Необходимо вернуться в город, подходы к реке охранялись караулами, а мы в таком виде, что хоть сейчас клеймо ставь «каторжане беглые».
За поворотом наткнулись на патруль. Я потянул Ивашку за рукав, и мы, свалившись в канаву, замерли. Патруль заметил нас, офицер дал команду задержать беглецов. Прозвучали выстрелы, и я, достав саблю, выскочил из канавы.
Одежда моя покрылась зелеными и коричневыми пятнами грязи, лицо посинело от холода и злости, а глаза налились кровью. От меня воняло, как от покойника, руки дрожали, и зуб на зуб не попадал, сабля заблестела под лучами восходящего солнца. Предо мной был офицер, который утопил мое тело в Волге прошлой ночью.
– Ты же утопленник! – прохрипел он. – Помогите! Вурдалак!
Лицо его почернело, по телу прошла судорога, попятившись, он оступился и упал. Я подходил к нему, размахивая саблей и хохоча во все горло. Противник уже лежал на земле, и жив он, или мертв – я не мог определить. Впервые увидел, как человек потерял сознание от страха.
Меня разбирал смех, но саблю держал в боевом положении. Подойдя к офицеру, я приложил ухо к его груди. Он умер от страха, приняв меня за покойника, явившегося из преисподней, чтобы отомстить своему убийце. Немного придя в себя, я принялся шарить у него по карманам, нашел свой кисет, кое-какие деньги и услышал за спиной крики:
– Упырь!
Я поднял голову и обернулся, солдаты побросали ружья и бросились на утек.
– Они подумали, что ты кровь из него пьешь, – сказал Ивашка. – Если бы я не знал, что это ты, меня бы тоже охватил ужас. Лицо твое в крови, глаза безумные. Ты медленно отрываешь свою голову от груди офицера и, оскалившись, смотришь на солдат. С твоих губ стекает кровь… А, каково?
Мы от души посмеялись и залезли обратно в канаву, от греха подальше.
– Возвращаемся к реке, к мосткам, как и хотели.
У мостков качались на волне две рыбацкие лодки. Солдаты дремали, завалившись на прибрежный песок, ружья, сложенные домиком, никто не охранял. Мы с Ивашкой разделись, подплыли к лодкам. Перерезав канат, к которому привязывали якорь, мы стали толкать ее на середину реки.
– Теперь стрыбай в лодку.
– Солдаты дрыхнут без задних ног, не достанут теперя нас.
Через несколько минут мы были на борту баржи.
– Казаки, где водка? Вас только за смертью посылать. Докладывайте, что там в городе слыхать, – спросил Прокопыч, когда мы зашли в его каюту.
– Снимаемся и уходим, по добру, по здорову.
– Штурма не будет, атаман, Омелько всех солдат опоил водкой с маковым порошком. По приказу самого коменданта, между прочим. Солдаты считают его упырем, офицеры – вурдалаком, крестьяне – чертом, старики – демоном, майор – своим офицером.
Прокопыч уже третий раз слушает мой рассказ:
– Так и заорал – «изыди»?
– Нет, не заорал, а зашептал и креститься начал. Медленно, значит, так рукой водит, а с меня глаз не сводит.
– Развеселил ты меня, паря, будешь у меня в ватаге пластуном. А, народ о таких, как ты, байки справляет, пластуны, дескать, сверхспособности имеют и силу колдовскую мают. А, вояки эти, небось, до сих пор спят. Несите ножницы и бритву, будем из Омелько казака мастерить.
Гладко выбритая голова и длинный чуб-хохол нужен тебе, как признак казака.
– Для чего, атаман, мне этот чуб? Да, и наголо бриться я не думал. Объясни, для чего?
– Без этого нельзя, пойдешь в разведку – наденешь чалму, шапку или еще чего, так когда бой разгорится, то казаки тебя не порубают, бо у тебя чуб и голая голова в наличии.
Чуб должен смотреть в левую сторону – это знак достоинства, вроде медали или офицерской сабли. По форме чуба, по его длине судят о звании казака, его боевой выучке – чем длиннее чуб, тем опытнее в своем деле казак.
Пошьем тебе шаровары, чтоб в них поместилось никак не меньше тридцати арбузов. Будешь в степи свои следы заметать, для того и шьют такие шаровары. Кипчаки не смогут определить твои следы, потому как – их не будет. В разведке такие шаровары просто незаменимы. Конечно, казаку незачем таскать в шароварах арбузы, а вот саблю спрятать, пистоль, ятаган – дело нужное. Врагу невдомек будет, что разгуливавшие по ярмарке полуголые оборванцы в шароварах скрывают оружие.
В любой момент базарный зевака, крикливый торговец, жалкий попрошайка, или слепой кобзарь – превращаются в ловких бойцов. Они выхватывают из шаровар сабли, кинжалы – и бросаются на врагов.
Турки называют следопытов не народом, а оборотнями.
Пока идем к Черному морю, научу тебя боевому гопаку – это зажигательный танец. Я, когда выпью чарку водки, то танцую гопак со сложными трюками, ударами и вращениями для нападения на врага и уничтожения его, а танцевать могу среди тарелок и рюмок, прямо на столе. И если в быстром ритме и на пьяную голову, то не разобью ни одну тарелку, не опрокину ни одну рюмку.
Вскоре, в станицу Черноморская пришел караван с ценным грузом, и Омелько был принят на кругу в казаки-пластуны.
«Не тот казак, что на коне, а тот, что под конем», – шутили казаки. Умение обращаться с конем являлось одним из главных требований казаков. Омелько посадили на, пойманного в степи, дикого лошака. Казак должен сидеть на этом диком лошаке без седла, уздечки, да, еще и лицом к хвосту. Омелько должен был проскакать по степи – и вернуться живым, здоровым в станицу, только тогда его могли принять в пластуны.
Пластуны, в скорости, выбрали Омелько своим атаманом и, он со своим отрядом осадил небольшую крепость, занятую турками. Осада длилась неделю, но сегодня к туркам прибыло подкрепление, и они не сомневались в победе. Однако, когда небольшой отряд приблизился к лагерю, бусурмане с криком:
– Урус-шайтан! – кинулись бежать в степь.
Впереди казаков скакал Омелько с развевающимся чубом, заместо сабли, он, сжимая в руке, размахивал черной человеческой рукой со скрюченными пальцами. Эта мертвая рука и навела панику среди турок, она принадлежала атаману Онопко. Когда атаман помирал, то оставил завещание: «Пусть руку откопают и понесут перед войском – враги сами себя порубают. Где рука – там и удача казацкая».
В поле две воли: сильнее та, которая побеждает в решающей схватке, казаки называют ее ломовой волей. Разрубить врага одним ударом шашки – вот мастерство, иные рубаки могли ятаганом и всадника разрубить, и позвоночник лошади его перерубить. Чтобы не порубить своего брата казака, потому как в битве порой не всегда сможешь разглядеть, где чуб, казаки выкрикивали клич.
Омелько сидел на скале, дымил трубкой. Старый казак свесил ноги и, поглядывая на расстилающееся под ногами море, проговорил:
– А что вы, казачки, скажете о той высоте, что от меня и до воды?
– Что молодой тополь, диду, сажень десять, а може, и пятнадцать буде.
Омелько тут и уронил трубку в море. Из трех подростков, что Омелько отобрал для проверки к себе в ученики, только один, не задумываясь, прыгнул в море, чтоб достать люльку старика, упавшую в море.
* * *
Одесса XVIII век.
Станица Черноморская выросла, и на ее месте строился город Одесса адмиралом Де Рибасом. Пока жители будущего города были черноморские казаки станицы, оставшиеся вживых и иностранцы, которые рискнули приехать на бывшие земли казаков.
Екатерина, императрица России, перестреляла казаков Запорожской Сечи, но так и не смогла насадить русских помещиков на бывших вольных причерноморских землях казаков. Козаки и крестьяне не приняли крепостного права и, когда приходил помещик, объявлял землю своей, а крестьян обязал работать на него, то получал вилы в бок. Вот и ехали на земли казаков иностранцы, что скрывались от правосудия в своих странах. Таким офицером и был адмирал де Рибас, Решелье и многие другие, покрывшие себя славой в служении своему второму отечеству.
Казаки рыли ямы, чтобы, добравшись до пресной воды, провести ее к новому саду адмирала. Де Рибас сидел в тени экипажа, когда к нему подошел Афанасий Кес. Одет он был в офицерский мундир, только без аксельбантов и пояса с золотыми кистями, но все сразу признавали в нем генерала. Ни слова не говоря, генерал протянул руку адмиралу, на ладони у него лежали две серебряные монеты турецкого производства.
– Благодарю, – сказал адмирал. – Это твой вклад в будущий городской сад?
– Одна монета – фальшивая, – многозначительно ответил Кес.
– Ты готов даже фальшивыми монетами помогать городу?
– А, вы попробуйте определить, какая монета настоящая, а какая фальшивая.
Де Рибас и так, и этак сравнивал тускло поблескивающие монеты, подбрасывал их на ладони, стучал о поручни экипажа, всматривался в чеканку, но отличить поддельную не смог.
– У купцов в Одессе много фальшивого серебра, адмирал. Я предлагаю пройти к тебе в штаб, дело нешуточное.
– Ты сам-то сможешь определить, где – какая?
– Я, адмирал, с детства был представлен к тараб-хану в Константинополе.
– Что за служба?
– Монетный двор, адмирал. Я был на выучке у главного чеканщика, и он меня любил, как сына. Секретов я знаю столько, сколько сам хан не ведает.
От гордости за свое знание Кес важно вскинул голову, руки сложил на груди.
– Держитесь, иначе придется продолжать разговор в лазарете.
– Кес благодарен адмиралу, но генерал хочет предложить адмиралу свою помощь.
В адмиральской приемной стояла благословенная прохлада, и де Рибас велел дежурному принести воды.
– Принеси лучше вина, голубчик, да смотри, чтоб обязательно греческое, – проговорил Кес.
– Откуда же в городе, генерал, фальшивое серебро?
– Я думаю, из Тавриды. Замечал: когда оттуда приходят суда, у купцов появляются фальшивые монеты. А отличить настоящие от иных могу только я. Это – дело тонкое, не каждый справится, да, и зачем…
– Садись и пиши обо всем, а завтра пойдем – и станем проверять все корабли с Тавриды, да, предупреди офицеров таможни, что начнешь с ними занятия. Они должны разбирать, где фальшивое серебро, а где нет – не хуже твоего.
– Зачем, адмирал? От такого учения будет только хуже, один вред, да и только. Фальшивое серебро охотно принимают в Персии, Константинополе и в Басре, да, пожалуй, и по всей Аравии. Нигде из перечисленных мной стран не гнушаются за фальшивые монеты отдавать любой товар.
– К чему ты клонишь?
– Я могу начать чеканить фальшивую монету здесь. Мне необходимо двадцать ремесленников, я их научу – и дело в шляпе, как говорят русские. Сорок рабочих, обслуживающих мои цеха – это ремесленники и я, генерал Кес начнем чеканить турецкую монету в Одессе. Вы, со своим правом на торговлю, вывозите мешки таких монет в Аравию – и имеете любой товар.
– Значит, дело за малым?
– За серебром, конечно. У императрицы серебро дешевое и его много, а русская серебряная монета дешевле фальшивой турецкой – чуть ли не в два раза. Я считаю, что выгода колоссальная.
– Дело, стало быть, за малым: купить серебро, найти место для артели, найти ремесленников, набрать рабочих, и чтобы об этом в городе – ни гу-гу?
– Риск, конечно, есть, адмирал…
– Пей свое вино – и забудь об этой преступной затее. В городе об этом, все равно узнают, но мне хватит и одного смертного приговора, здесь, в России меня уже никто не помилует.
Адмирал еще долго сидел у себя в кабинете и никого не принимал.
Кес, выйдя из дома адмирала, отправился в свой загородный дом. В Одессе проживало сто двадцать греков, из них половина занималась торговлей, остальные были ремесленниками или моряками. Кес загодя пригласил греков, и они, расположившись в саду генерала, пили вино, ожидая хозяина.
Кес все обдумал: греки – народ надежный, а так хочется разбогатеть и, может, стать, наконец, хозяином города. Теперь и грекам выпала возможность прибрать город к рукам, Кес не станет у них над головой надсмотрщиком.
Влиятельных людей в городе двое, Кес и адмирал. Русских влиятельных особ в городе вообще нет. Евреи вне конкуренции, а военные… но, я их начальник, а адмирал сидит без денег, значит он просто никто.
У де Рибаса другая головная боль – это турки, и князь ему не поможет, если не возьмут Измаил. Екатерина только на словах помогает, а на деле она давно решила бросить свою затею с новороссией, ведь никто сюда ехать не желает, кроме евреев и греков. Казаков боится русский помещик. Торговля по уму только Кесу и грекам. Казакам – а бы шашкой помахать, ну, и пусть машут вместе с адмиралом.
Беседа с греками была недолгой, и Кес остался доволен собой: он нашел место, где сможет разместить артель, а адмирал пусть занимается проблемами города. Рибас вводит карантин, чтобы оградить катастрофически большое количество больных, живущих до сих пор в землянках; роет колодцы, потому, как речной воды нет в городе; строит дома и казармы, котельные и порт.
На берегу моря, вдалеке от пристани и от рыбацких артелей, генерал нашел пещеру. Температура в ней постоянная, влажность постоянная – и потому, проблем с хранением не будет. Было еще одно немаловажное обстоятельство: Кес не доверял никому, в том числе и своему характеру, он стал импульсивным в этой нерусской России, а от пещеры шли катакомбы под землю, вот там и намеревался прятать свои богатства горе генерал.
Если греки решат обокрасть своего хозяина, то необходимо убежище, до которого им не добраться, если де Рибас решит призвать к ответу фальшивомонетчика, то так же, не сможет ничего доказать, если не будет улик.
