Kitabı oku: «Хирурги человеческих душ», sayfa 16

Девичьи трусики прилетели прямо на нос Ладомиру, который, распластавшись на полу, из-под нижнего проёма ширмы следил за происходящим с неестественно вытаращенными глазёнками и побагровевшей прыщеватой юношеской физиономией. Если в увертюре лакомой эротической схватки Сясин хотел, чтобы Галочка дала Кире сокрушительный отпор, то впоследствии, поэтапно, процесс интимного сближения увлёк и его, превратив из стороннего наблюдателя в третьего сопереживателя. Ведь тесная каморка поневоле сблизила их всех. Разведённые порознь аккуратные чистенькие ступни Галочкиных ног, с которых слетели босоножки, в нетерпении сучили буквально в полуметре от студента. От них исходил кисловато-приятный запах. А интимную часть тела балеринки Ладомир видел так, как не мог видеть и Юдов. И Сясину тоже становилось хорошо. Всё лучше и лучше. Он мысленно поменялся местами с Кирей и непрерывно погружался и погружался в пучину сладострастья, как бы преследуя по пятам остервеневшую парочку, захваченную половодьем желаний. И когда плавки прилетели ему в морду, его отнюдь не стошнило. Напротив, Сясин прижался к ним и начал впитывать сохранившееся девичье тепло и вдыхать аромат девичьего тела и микроскопических женских выделений.

Меж тем Кирилл и Галочка от лобзаний и поверхностных ласк переключились на сугубо интимный контакт: девушка впустила «двустороннего козла» внутрь себя. Они уже обнялись и прильнули друг к другу так, словно их сплющил могучий пресс. Они уже не просто стонали от того, что сцепились гениталиями, что обвалялись один в другом, а по-звериному хрипели, сливаясь в соитии. Они уже тряслись, точно припадочные, а темп фрикций Галочкиного «наездника» нарастал и нарастал.

И в такт им студент за ширмой задрыгался и заизвивался тараканом на иголке, по-поросячьи тихонько похрюкивая и повизгивая. Так что, когда в телесном экстазе Юдов дико заорал: «Оба-на! Оба-на!», а Галочка нечленораздельно замычала, Сясин кляпом засунул себе в рот её плавки. Им тоже овладел оргазм. И он, финально курлыкнув, «отдал концы», затихнув в изнеможении. И Ладик подумал, что он умер…

С того акта душевного стриптиза Сясин повадился тайно сопровождать Юдова в любовных похождениях. Но исключительно с женщинами. Кирилл драл с него «за погляд» три шкуры, неуклонно поднимая «таксу». Порой Сясин робко заикался о дороговизне услуг, на что бисексуал резонно возражал, говоря, что продаёт душу дьяволу. «Ты, Ссьяськин, – дразнился он, – из меня жизненные соки тянешь. Мы как на троих покувыркаемся, у меня потом недельное недомогание. Будто я донор, а ты у меня литра три спермы отсосал. Среднегорский дракула из крысиной норы!».

«Погляд» захватил Ладомира настолько, что он ни о чём ином мыслить не мог. Ради неординарного хобби он жертвовал практически самым дорогим – питанием. Он аж похудел на тридцать котлет, отдавая Юдову семейные субсидии, что папочка и мамочка отпускали дорогому сыночку на обеды и карманные расходы. Странное увлечение и «проба на зуб» аксессуаров нижнего белья вполне заменяли ему реальное обладание женщиной. В наши дни сексопатологи и психиатры поставили бы Сясину врачебный диагноз: вуайеризм и фетишизм. Но в дни давно минувшие Юдова и Сясина вовсе не заботила медицинская подоплёка редкого явления – они просто получали каждый своё.

3

Шли годы. Ладомир Сясин повзрослел. Он окончил университет и за полтора десятка лет продвинулся по юридической стезе от помощника прокурора районного звена до заместителя прокурора области по следствию. На первых порах лепту в его разительных успехах внесли папочка и мамочка. И всё же – зачем гневить Провидение? – карьера Ладомира Семёновича немалым образом задалась благодаря его изворотливому и хитрому складу ума, железной усидчивости и отменному трудолюбию. Он умел организовать собственный труд и работу подчинённых. Юридических ошибок Сясин почти не допускал. Стратегически-политических – тем более. Он с полунамёка и с полутона голоса вышестоящего руководителя улавливал требуемое, ибо доброе расположение начальника способно сгладить недочёт. С боссами Сясин был лакейски угодлив и до тошноты медоточив. Зато в общении с зависимыми от него по службе – рвал и метал. Это про таких говорят, что расстояние от слона до моськи равняется одному переходу до начальственного кабинета.

Заняв высокий пост, Сясин (положение обязывало) обручился . Женился он на той самой Галочке Севидовой, которая до него перебрала дюжину мужиков. Балерина Севидова превзошла категорию «корифеек»⁷⁷, но в число первых танцовщиц не выбилась. Сойдясь с Сясиным, Галочка (к тому времени уже Галина Ефремовна) и вовсе оставила сценическую деятельность. С собой она привела и дочку, зачатую, если верить завистникам, всё от того же Юдова. Так Сясин стал отцом.

Семья для Ладомира Семёновича составляла важный довесок к службе и оригинальному балетному хобби. Однако и старых связей он не только не утратил, а упрочил и расширил их. По уик-эндам, как и в молодости, прокурор продолжал встречаться с Юдовым. Последний, уже в ранге администратора театра, исправно поставлял сексапильных девочек в стихийно возникшую и замкнутую кастовую компанию, не без натяжки обозванную её завсегдатаями «Масонская ложа имени Восьмого марта и Двадцать третьего февраля».

В данное сообщество по интересам, помимо самого прокурора, на основах конфиденциальности были вхожи: директор горпродторга Айрапетян, заместитель директора по бытовым вопросам одного из оборонных заводов Обиходов, секретарь областного комитета партии Башмачников, а также ещё некоторые дельцы. Предпосылка их консолидации была понятна без пояснений: «одна, но пламенная страсть» – тяга к Телу Их Женского Высочества. Впрочем, на подобной почве не то что добровольно, но и охотно могла сплотиться энная часть продажного квазимужского сообщества – хоть профсоюз извращенцев создавай. Посему, кроме сексуального желания, как общей предпосылки для проникновения в ложу, требовался конкретный козырь – функциональная незаменимость. Так, Айрапетян олицетворял собой спецраспределитель продуктовых товаров для властных инстанций, а равно обеспечивал пикантные мероприятия «восьмимартовцев» бесплатным и высококалорийным «продпайком джентльмена». Обиходов предоставлял для увеселений загородные ведомственные апартаменты. Юдов и вовсе поставлял «творческий живой товар», наглядно подтверждавший, что грация – это красота в движении. Ну… В том самом движении… И, наконец, Башмачников и Сясин составляли партийно-правовое прикрытие.

Хотя, приключись огласка, самое бронебойное прикрытие не спасло бы. Излишне говорить, что ложа действовала в условиях строжайшей конспирации, ибо «восьмимартовцы» сознавали, что пуританская советская мораль их авангардное движение за свободу нравов без раздумий квалифицирует в качестве разврата. И за эротические лукулловские оргии, выплыви правда наружу, не то что по головкам не погладят (извините за двусмысленность выражения), а исключат из партии и снимут с занимаемых должностей. Ан, охота – пуще неволи, и «оргазменные масоны» не прерывали неформальных контактов.

С учётом неизбежного предисловия, вряд ли у кого-то вызовет недоумение тот факт, что отношения в «братстве фривольных каменщиков» носили союзнически-лояльный характер. И «не порадеть родному человечку» считалось дурным тоном. И вовсе не по той причине, что каждый из них сидел у другого «на крючке», а из благодарности за содействие в доставленном удовольствии. У областного бомонда общества развитого социализма как-то не принято было шантажировать, заводить компромат, подлавливать на чисто половой невоздержанности персон из своего круга.

С «маленькими просьбами» обращались и к Сясину. Было бы упрощением и искажением истины представить его поведение таким образом, что Ладомир Семёнович «радел» налево и направо, невзирая на обстоятельства. Отнюдь. Он был расчётлив и осторожен. И шёл навстречу исключительно в так называемых пограничных ситуациях, то есть тогда, когда тяжба сторон с точки зрения закона носила очень запутанный, неясный характер, с приблизительно равными шансами на успех. Вот тут-то Сясин нахраписто наваливался, давил прокурорским авторитетом, просчётами и ошибками оппонентов, и не терпел фиаско.

Сясин в меньшей степени зависел от иных «восьмимартовцев» и по той причине, что в прямой контакт с юдовскими девицами он по старинке не входил. А «за погляд денег не берут» – сей завет царствовал ещё на Руси-матушке. Ну что ему за это предъявишь? Ведь его проделки имели такую невесомую, неосязаемую и эфемерную природу. Единственное, с Левоном Айрапетяном он дополнительно «покорешился» на редком увлечении – на коллекционировании старинного холодного оружия. Однако его хобби носило легальный характер: коллекция была зарегистрирована, поставлена на учёт в органах внутренних дел, хранилась в отдельной комнате и «под сигнализацией». Покупки новых экземпляров, которые Ладомир Семёнович периодически выклянчивал у Левона, официально оформлялись. Правда, не все. Да и не столько уступал их Айрапетян за символическую цену, сколько презентовал Сясину. Ан кто ж осмелится тревожить заместителя прокурора области по таким пустякам?

4

В один из выходных к Сясину с ненавязчивым ходатайством обратился вышеупомянутый Айрапетян. Ведь дружеский долг дружеским платежом красен. Разговор состоялся как раз после «погляда». За бокалом классного армянского коньяка.

– Дарагой Ладамир Семёнович! – с выраженным кавказским акцентом обратился к нему директор горпродторга, размагниченный недавней близостью с женщиной. – Пазвол абреминит тибя ма-а-алиньким биспакойством.

– Левон, дорогой, я к твоим услугам, – в тон коммерсанту ответствовал Сясин, размягчённый «поглядом», и сохраняя, тем не менее, люфт для возможного дипломатического манёвра. – Говори. Что в моей власти – сделаю.

– Эсть у миня зимляк. Норик Назарян. Хароший мужик. Очен! Дирэктор магазинаф «Аметист». Мине памагал. Жене Башмачникаву памагал. Тибе, дарагой, знаю, ни памагал. Нэт.

– Пока нет.

– Паможет, дарагой! Как сваим мами-папи паможет тибе.

– Угу. И что же?

– Эсть у Норика пилмяник – Арминак Сукиасян. Ми его Арик завём. Хароший парен. Папал биду. Палюбил красивую дэвушка Маринэ. Силна палюбил. Ана жинатый. И какой-та нигадяй, панимаэшь, убил ыё. Задушыл. Ариставали Арика. А он ни при дилах. Путаница палучилас.

– Угу. Убийство – штука серьёзная.

– Канэчна сирьёзная.

– А кто его арестовал?

– Падручный у Двигубскый. Якав Иосыфавич хароший чилавек. Ниплахой. Но, панимаэшь, дела видёт маладой следавател. Малчишка. Ат ниво и Якав Иосыфавич заплутал.

– Убийство – штука серьёзная, – озабоченно нахмурился Сясин. – Попусту обещаниями кормить тебя, Левон, не собираюсь. Как приеду в Среднегорск, сразу озадачу кого надо. Да, а кто следователь?

– Какой-та Падлужный-Мадлужный, панимаэшь. Малчишка.

– Ааа…, – протянул Сясин. – Обязательно займусь.

Ладомир Семёнович давно «точил зуб» на Подлужного. Ещё до провокации с Женей Башмачниковым. Раздражал его «малчишка» независимостью суждений, пронафталиненной идейностью, отсутствием должного поклонения перед старшими по должности. Да удобного случая, чтобы «обломать когти» настырному следователишке, никак не предоставлялось. Противостояние Подлужного и Сукиасяна подбросило Сясину как раз ту, обожаемую им «пограничную оказию», на которой можно было широко развернуться и дать острастку дерзкому выскочке. Бесспорно, возникал и известный риск. Минимальный. Но уж он-то, Ладомир Семёнович, с его-то положением и опытом, обойдёт рифы. «Я тебя урою, недоносок, – зловеще шипел Сясин в тиши служебных апартаментов. – Ты предоставь мне незначительный повод, а в вескую причину я его сам раздую. Ты только подари мне ничтожный шанс. Ма-а-а-сенькую-примасенькую зацепку. И я заживо похороню твои прокурорские амбиции. Ишь, в Красносыльск он намылился! Голь перекатная!»

И тут Ладика осенило почти как Пушкина, когда тот писал «Евгения Онегина». Сясин вскочил из высокого чиновничьего кресла и пробормотал: «Как там говорил товарищ Сталин? «Нет человека – нет проблемы».⁷⁸ Вот-вот. Этого выскочку надо подловить! Нет людей без человеческой гнилятинки. Надо только хорошенько покопаться. И пускай-ка, покопаются те, кому я помог. Долг платежом красен!»

5

Дождливым днём хоронили Энгмара Ивановича Козлова. Он умер от сердечного приступа. Подлужный поспел к выносу тела покойного из дома: под гробом уже протягивали полотенца. В душной квартире тошнотворно пахло не то пирожками, не то ещё чем-то печёным. Помимо родных, близких и знакомых умершего присутствовали немногочисленные представители прокуратуры и партийных органов. В числе последних присутствовал и посланец из Свердловского обкома партии. Когда он появился, родные Козлова зашушукались.

Посланец пристроил венок к гробу, постоял возле покойного, преклонив голову, а потом положил сторублёвую ассигнацию на поднос. Его жест внезапно вызвал истерику у жены Козлова. Она свалилась с табурета на пол, стала бить кулаками по крашеным доскам и причитать, с ненавистью ведьмы вздымая голову в чёрном платке в направлении приезжего: «Это вы! Это вы его убили! Вы! Вы!»

Подлужный, замерший в общей массе незамеченным и никому не нужным незнакомцем, оробело попятился: «А ведь я тоже… как бы, того… приложился, как говорится…»

Вдову бережно подняли родные и увели в дальнюю комнату, утешая её.

Отдав последний долг, Подлужный вышел на улицу с мерзким настроением. Накрапывал мелкий дождик, и ему померещилось, что на лицо упали брызги крови. Словно на палача, махнувшего топором.

Алексей, конечно же, искренне сожалел о случившемся. И всё же, по большому счёту, глубокой скорби он в себе не обнаруживал. Закономерный финал. Произошло то, что и должно было произойти. Как это определяли классики русской литературы: лишний человек? Да, Энгмар Иванович оказался лишним человеком, не принявшим перемен. Именно так. А Подлужный перемены принял, при всей их неоднозначности.

Козлов как личность скончался. Осталась преклонных лет вдова, взрослые дети. Пожалуй, кроме них Козлов, со своим идейным наследием, никому и не был нужен.

На кладбище Алексей не смог поехать: в прокуратуре его заждались неотложные дела.

6

«После радости – неприятности, по теории вероятности», – так пелось в небезызвестной песенке⁷⁹. У Подлужного получилось наоборот. И прежде всего потому, что он не ждал у моря погоды, а свершениями рушил препятствия и возвращал рабочий настрой.

Едва отойдя от похорон и встряски у Сясина, Алексей, упрямо сжав губы, на пару с Бойцовым экстренно отвёз материалы уголовного дела (в том числе и немаленькое колесо) в отношении Сукиасяна на экспертизы. А когда друзья вернулись в следовательский кабинет и расположились «на перекус», раздался знаковый телефонный звонок, что поднял ещё выше градус их настроения. Впрочем, обо всём по порядку.

Друзья, балуясь чайком с бутербродами, обсудили Сясина, которого Николай категорически заклеймил как «продажную шкуру мирового империализма и местного мафиози». Причём оперативник не ограничился абстрактными прописными сентенциями, а пообещал свои красочные эпитеты с сегодня на завтра подкрепить злободневными фактами.

– «По низам»⁸⁰ мне надуло информашку, – прибег Бойцов к типично сыщицкой терминологии, – что Сясин – засланный казачок. По ту сторону баррикад подшабашивает.

– Чепуха! – не поверил ему Алексей. – Были бы экспертные заключения по автомобилю и покрышке, так никуда бы и эта «продажная шкура» не делась…

– Не надо попой тарахтеть, дитятко! – снисходительно прервал его Николай. – Покеда, не буду тебе башку морочить обещаниями, но Сясин – засланный казачок. Погоди маненько.

– Погожу, – кротко ублажил его Подлужный, не желая затевать сомнительную пикировку.

А Бойцов, стравив негодование от поступка Сясина, перескочил с официоза на более приятную тему. Потянувшись всем телом до хруста хрясточков, он поведал приятелю «о восточных сладостях и интимных пряностях» минувшей воскресной ночи, проведённой с Людочкой Черныш из бюро судебных экспертиз. Подлужный в ответ лишь проглотил завистливую слюну. И нежданно-негаданно разоткровенничался, ибо прежде в таких вещах был субъектом крайне замкнутым.

– Между нами, Николя, – порозовел он от смущения. – У меня какие-то паранормальные видения. То ли из-за того, что свою Татьяну давно не навещал. То ли ещё что… Короче, приснилась мне Марина Алькевич. Уму непостижимо. Приходит живая. Ничего себе так – как на одном прижизненном снимке. И я… это… кгм… хочу с ней сблизиться. И она, как будто бы, не против. А в решающий момент просыпаюсь. Представляешь?

– Хошь, так сблизься! В чём проблемы? Га-га-га! – по-жеребячьи заржал Бойцов. – Я не вник: или ты меня тоже приглашаешь? Вдвоём-то сподручнее! Га-га-га! Одному-то страшновато на призрака! Га-га-га! На покойничка… Га-га-га!

– Я тебе как другу, а ты…, – обиделся Алексей.

– А то давай к Людочке Черныш сгуляем на пару, а? Га-га-га! – не унимался Николай. – Она – баба с понятием…

Скабрезно разинутый рот сыщика «заткнул» раздавшийся телефонный звонок. Подлужный взял трубку, и теперь уже его рот растянула довольная улыбка – звонила Оксана Соболева.

– Здравствуйте, – сдерживая порыв телячьего восторга, степенно отвечал ей Алексей, умышленно не раскрывая личность абонента и плотнее прижимая трубку к уху.

– Алексей Николаевич, – бархатисто звучал голос, даривший надежду. – Вы проявляли желание взглянуть на фотографии Мариночки. Оно у вас не пропало?

– Напротив, возросло.

– Вы так… скованно отвечаете. У вас посетители?

– Ваша проницательность просто потрясает меня. Хотел бы я иметь такого помощника.

– Вы, как обычно, в своём репертуаре, – подытожила Соболева, и в её интонации прорезался холодок. – Даже не знаешь, что с вами и делать. Так и быть, я выполню долг перед Мариночкой. И готова вас принять. Завтра. В четырнадцать часов. Мой адрес и телефон у вас есть.

– А попозже нельзя? Скажем, вечером.

– Исключено. Каждый вечер в ресторане представления.

– Принимается! – поспешно прокричал Алексей. – Буду непременно! Прошу прощения за медвежью галантность. Обстоятельства…

– Сочтёмся, – неуловимо потеплел отклик танцовщицы. – Всего доброго.

– До свидания!

Подлужный ласково положил трубку на телефонный аппарат, нежно погладил её и в возбуждении совершил резвый променад по кабинету, игнорируя присутствие Бойцова.

– Кто звонил? – сыщицкой интуицией прочувствовав неладное, осведомился Николай, точно перед ним дефилировал «на цирлах» не товарищ по борьбе с криминалитетом, а Арменак Сукиасян.

– А! Профурсетка одна! Плохая женщина. Титикака! Как любит выражаться милицейская ищейка господин Бойцов, – беззаботно рассмеялся Подлужный, потрепав за щёку разыскника и от избытка эмоций погладив его по голове: – Ух ты, Котовский мой плешивенький!

– Нну-ну, – затрудняясь в оценке происходящего, протянул Николай. – Бутербродов больше нет? Тогда я пошёл.

– Давай, Коля. Пока, – отнюдь не задерживал его соратник.

И озадаченный Бойцов, не находя повода для задержки, вышел из кабинета.

До сих пор Алексей принадлежал к числу верных мужей. Более того, кроме Татьяны, как мужчина, он не был близок ни с одной другой женщиной. Ни душой, ни телом.

По общему правилу, блуд в сознании человека предваряет адюльтер телесный. В этом смысле Подлужный умудрился допустить двойное грехопадение. Если Марина Алькевич в обольстительных позах являлась в его сны без всякого ведома и спроса, то Оксану Соболеву на уровне «подкорки» он сам допустил в свой внутренний мир.

И если духовная «начинка» Соболевой была terra incognita⁸¹, но не чересчур занимала Алексея, то непознанное телесное естество танцовщицы не только рисовалось ему устроенным по неземным законам (не как у простых смертных), но и волновало его. Доходило до абсурда. Ситуативно ему мнилось даже то, что у объекта его искушения анатомия и физиология… Как бы вернее это передать… Метафизическая. Сверхъестественная.

Да и на ощупь у примы варьете всё должно было быть иначе. А уж расположение особо пикантного органа (без вопросов и, вне всякого сомнения!) – нетривиальное. И до одури хотелось версию проверить. «Отработать экспериментальным методом», – как сострил бы Коля Бойцов. Короче, дьявольский астрал и мистика.

Заочно «познав» манкость и прелести Марины Алькевич, отчасти спятивший человекообразный самец «задним местом» предощущал, а корой головного мозга и постигал, что в Соболевой вряд ли таится святая наивность и лучезарная чистота. Предпочтительнее, что там угнездилась своеобразная грязевая ванна, которая, наряду с «ревматическим облегчением» и примочками от содомского геморройного нароста, принесёт и некие нежелательные побочные эффекты. Однако, поди ж ты! Проецировал кобель не радужную перспективу пачкотни и, меж тем, нестерпимо жаждал со всего маху – мордой вперёд – плюхнуться в мутную лужу страстей.

На любого нормального, но неискушённого в эротике мужчину (безо всяких исключений и оговорок) периодически подобная зараза накатывает. И ненормальные от них разнятся тем, что у них не только не возникает иммунитета на нравственную пакость, но и развивается хроническая патологическая тяга барахтаться в дерьме снова и снова.

И Подлужный, с фанатическим блеском в глазах, желал отведать, хоть на зубок, невиданного яства. Жаждал, чтоб пролилась на него манна небесная взаимностью артистки. И вот обозначилась оттуда встречная повадка («потаска» – на языке собаководов). И вот пресловутая похотливая и заманчивая потаска высунула-таки из конурки свою коварную смазливую мордашку. И задрав заднюю ножку, показала… Н-да…

7

Меж тем до рандеву с танцовщицей предстояло перетерпеть целые сутки. Выручило то, что Подлужному предстояло немедленное и весьма и весьма захватывающее мероприятие. Он держал курс к жилью Колотовкиной, накануне по телефону извещённой о его визите. К той самой Колотовкиной, которая, являясь фактической женой Волового, из кожи лезла вон, чтобы залучить Подлужного в свой альков. И недомолвками обещала ему многое. Очень многое!

На звонок дверь квартиры распахнула сама хозяйка. Она немедля водрузила заготовленную улыбку на свои полные и разлапистые, как у Софи Лорен, губы, которыми вполне можно было облобызать взасос средних размеров тыкву.

– Ой, прошу вас, Алексей Николаевич! Такому гостю завсегда рады! – распевно промурлыкала она с напускным гостеприимством.

Притворная мимика на лице Колотовкиной, обозначающая радушие и приветливость, равно как и лицемерные жесты, приглашающие внутрь, живо потухли, едва она разглядела за Алексеем участкового инспектора милиции и практиканток Юлию и Александру.

– Старший следователь прокуратуры Подлужный, – официально и педантично отрапортовал Алексей, переступая порог и тотчас расставляя по местам акценты во взаимоотношениях с сожительницей Волового. – Прибыл для производства обыска. Ознакомьтесь с постановлением, санкционированным прокурором.

– О-обыск? Ка-кой обыск? – потерянно лепетала хозяйка, машинально принимая от него для ознакомления процессуальный документ. – Зачем?

И когда до Колотовкиной дошло, что происходит, она непроизвольно и в напрасных стараниях попыталась прикрыть своим телом от посторонних накрытый в комнате стол. Ведь на нём предательски теснились приборы на две персоны, салатики и котлетки, фруктики и конфетки. И венец всего – наливочка в графинчике, возле которой, заждавшись, игриво красовались две стопочки…

В течение всего периода пребывания в квартире Колотовкиной Подлужный ощущал непривычный дискомфорт. Его неотступно грызло ощущение собственной нечистоплотности. Безусловно, пассия Волового – та ещё фурия. Тёртый калач. Хищница и акула, заманивавшая его в западню и вынашивавшая, изъясняясь дипломатическим языком, далеко идущие планы по дискредитации следствия. И всё-таки, несмотря ни на что, не стоило женщину обманывать столь мелочно. Уж коль вершить обыск, так безо всяких сальных экивоков, заигрываний и смутных обещаний. Но Алексей элементарно опасался, что Колотовкина, получив отказ на приглашение, что-нибудь заподозрит и уничтожит вещдоки.

Как назло, за час возни в жилище старшей медсестры поликлиники «накопать» хотя бы никчёмную безделушку, оправдывающую обыск и бестактный поступок, Подлужному не удавалось. Ведь следователь возлагал надежды на то, что изымет шприцы, ампулы, упаковки из-под трихопола, бицеллина, пеницеллина и прочую медицинскую атрибутику, посредством которой в домашних условиях лечат или заглушают венерические заболевания. Заболевания Волового. Напрасные иллюзии.

Меж тем Колотовкина, придя в себя, теперь вслух грозилась отомстить обманщику обращениями к Горбачёву, генеральному прокурору и даже в ООН. Алексей, слушая её, сохранял напускную невозмутимость, хотя про себя бичевал собственную самонадеянность и предвкушал, как завтра Сясин будет вытирать об него, словно об харю замордованного Ваньки Жукова, жалобу Колотовкиной. В дополнение к обращениям в надзорные органы Волового и Сукиасяна.

В состоянии «безнадёги» и из чистой настырности, Подлужный напоследок механически рылся в резной деревянной шкатулке, заполненной брошками, булавками, прочей бижутерией и всякими бумажками. Самокритично хмыкнув, утомлённый следователь поставил ларчик на трельяж и раскрыл рот, чтобы с хлыстовским садомазохизмом объявить провальный следственный акт завершённым.

…И в сей переломный миг, нежданно-негаданно, шестое чувство из спуда подсознания пришпорило его своеобразным сторожевым флажком памяти в телесную мякоть коры полушарий головного мозга. Под возобновившиеся проклятия Колотовкиной, Алексей, повторно схватив шкатулку, махом вывалил из неё ворох содержимого на стол. Он заново принялся перебирать бумажные листочки. Предпоследняя из них оказалась той, о которой ему и сигнализировал «внутренний голос».

Это была квитанция из мастерской дома быта «Алмаз». И когда Подлужный развернул её полностью и вчитался, проступило следующее. Согласно бланку, в июне Колотовкина сдала в ремонт… часы. Вроде бы, пустяк. Кто из нас не сдавал часы в починку? Так-то оно так. Да только марка хронометра оказалась уж больно интригующей: часы «Командирские». Не пристало женщине пользоваться таковыми.

– Скажите, пожалуйста, – обратился следователь к хозяйке дома, – что это за квитанция?

Колотовкина прекратив стенания, ненавидяще взглянула на него, взяла квиточек, прочла, недоумённо фыркнула и будто выплюнула в направлении изощрявшегося в любопытстве субъекта:

– Чё ещё-то надо? Ну, сдала часы в починку. Или прокуроры теперь и за это садят?

– Часы ваши?

– Вам-то какая разница?

– Повторяю вопрос: часы ваши?

– Часы, часы… Допустим, Аркадия часы. И чо?!

– Я изымаю документ, – во всеуслышание объявил Подлужный.

Едва Алексей, Юлия и Александра разместились в «Волге», Подлужный напористо распорядился в адрес водителя: «Толя! Гони на всех парах в дом быта «Алмаз».

Секундная стрелка недавно отремонтированных часов «Командирские», только-только «отправилась в дальний путь», а «реактивный» Подлужный уже произвёл их выемку у часовых дел мастера. А ещё через четверть часа они очутились на столе у Двигубского.

– Оля-ля! – торжествующе провозгласил следователь, врываясь к опешившему шефу. – Яков Иосифович! Пред вами дембельский аккорд – теперь уж на сто процентов бывшего – сержанта милиции Волового. Огласите-ка, пожалуйста, гравировочку на обороте.

– Гравировочку… На обороте…, – растерянно помял пальцами мясистый кончик носа тот, свободной рукой переворачивая вещественное доказательство. И вслух прочитал надпись на крышке часов: «Дембель 1975 – 1977».

8

Всё-таки прокурорских работников к отчаянным бестиям не отнесёшь. Если и не трусоваты они, то уж перестраховщики – однозначно. Ничего не попишешь: работа такая.

Вот и Алексей, отправляясь на нелегальное свидание, не обзавёлся традиционным подношением для дамы в виде роскошного букета орхидей «Пурпурная луна» (чересчур заметные; выдают) и шикарного французского шампанского Veuve Clicquot Ponsardin⁸² (где ж его сыщешь-то в СССР?). Помимо этого Подлужный логично рассудил, что гарантиями взаимности со стороны мадемуазель Соболевой он не располагает. А ведь крайне неловко было бы оказаться в позиции отвергнутого бонвивана.

Зато конспиративно притаившаяся у него в «дипломате» коробка дорогих шоколадных конфет «Силь ву пле»⁸³ – было самое то. Если что, чаепитие окажется приемлемым для любого случая. В общем, следует отметить, что страсть страстью, но головы следователь не терял, как и любой mas ordinarius ⁸⁴.

Соболева встретила Подлужного в длиннополом платье, выдержанном в кремовых тонах (видимо, данному колеру она отдавала предпочтение). Строгость одеяния была обманчивой. Она дезориентировала и вводила в замешательство кавалера относительно стиля дальнейшего поведения, приемлемости тех или иных манер и уместности перехода к романтическому церемониалу. Неопределённость возникала по той причине, что внешняя неприступность наряда сочеталась с тем, что длинный и смелый нижний разрез на платье заканчивался гора-а-а-здо выше общепринятого предела. Да и кисейность ткани провоцировала мужчину на импульсивные поступки.

Алексей по-офицерски энергично слегка склонил голову и попытался вручить девушке коробку с конфетами, сопроводив свои действия тривиальной фразой: «За продолжение знакомства». Однако Оксана не приняла подарок запросто. Отступив назад, она капризно выпятила нижнюю губку и напевно произнесла: «А комплимееенты?»

Реакция кавалера на замечание была безотлагательной. Подлужный, преклонив колено, вскинул голову, параллельно протягивая презент хозяйке, и тут… И тут его взгляд ненароком скользнул за чуточку распахнувшиеся полы одеяния кокетки, приоткрывших дивные виды…

О, неизбалованные советские мужчины! Сколь ничтожно мало требовалось, чтобы вы, по одному лишь деспотически-произвольному мановению пальчика дамы и в зависимости от её «взбрыка», преображались то в чопорных «сундуков», то в холодных истуканов, то в истинных джентльменов, а то и в законченных денди и волокит.

В те годы ажиотажным спросом у телезрителей пользовался «убойный» музыкальный видеоклип, где звезда эстрады София Ротару исполняла песню «Машина «Ретро»: о детстве, убегающем от неё за горизонт. При этом певица восседала за архаичной швейной машинкой, символизировавшей допотопный драндулет, и хорошенькой ножкой нажимала на педаль ремённого привода.

Квинтэссенция всесоюзного мужского возбуждения заключалась в том, что оператор неоднократно брал крупным планом икры Ротару. И это значило так много! И пусть в автора безнаказанно бросит камень тот из застойных времён, кто посмеет заявить: «И всего-то?! В чём же интрига?»