Kitabı oku: «Об интегральном измерении украинского кризиса. Иллюзия виртуальности и реальность иллюзий», sayfa 2
Открытие, закрытие и фиксация дискурса
Говоря по-другому, отказ от западноцентричных идеологий не обязательно подразумевает отказ от любых идеологий, хоть и нового толка. Оригинальное решение этой проблемы предложили Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф, аргентинский и бельгийский политические философы соответственно. Развивая идеи французского психоаналитика Жака Лакана, они констатировали следующее: «Дискурс, неспособный к генерированию какой-либо фиксированности значения, – это психотический дискурс» [Laclau, Mouffe, 1985, р. 112]. Этот психотический дискурс возникает именно тогда, когда шизофреник, описанный Делезом и Гваттари, переходит от одного кода к другому и намеренно путает все коды, быстро меняя один на другой. При таком психотическом дискурсе смысловая коммуникация невозможна, как невозможно и создание какой бы то ни было цельной идеологической структуры.
По теории дискурса Лаклау и Муфф, для того чтобы смысловая коммуникация состоялась, должно состояться так называемое дискурсивное замыкание, т. е. фиксация узловых точек (привилегированных означающих) в эквивалентной цепи, объединяющей эти точки в дискурс. При этом, однако, следует понимать, что фиксация смысла при таком замыкании – явление временное, так как смысл может поменяться под воздействием обстоятельств, и тогда старые эквивалентные цепи разрушатся и появятся новые смысловые связки.
Парадоксальная невозможность и в то же время необходимость дискурсивных замыканий является одним из центральных постулатов дискурсивной теории Лаклау и Муфф. С одной стороны, никакое значение/смысл невозможно установить или передать без дискурсивного замыкания; с другой стороны, такие фиксации смысла всегда нестабильны, даже если они и существуют в течение длительного времени. Любая окончательная фиксация значений немыслима, поскольку их можно дестабилизировать, активизируя альтернативные связки между элементами поля дискурсивности – резервуара всех доступных дискурсивных элементов. Именно здесь на первый план выходит идея случайности, центральная для дискурсивной теории Лаклау и Муфф. Поскольку при артикуляции означающие могут оказаться связанными с альтернативными ассоциациями, что может привести к формированию альтернативных дискурсов, любую смысловую конфигурацию следует рассматривать как потенциально подверженную изменениям.
В соответствии с этой теорией, хотя окончательная фиксация смысла невозможна, длительные (но не бесконечные) дискурсивные замыкания все же случаются – либо через социальную «седиментацию», когда с течением времени следы «случайности» формирования определенных смыслов стираются и они начинают представляться как незыблемые и вечные [Laclau, 1990, р. 34], либо через «административную практику, которая бюрократически решает социальные вопросы» [Laclau, 2001, р. 12]. Под последним имеется в виду жесткий контроль в сфере информационной политики. Такое длительное замыкание дискурса с помощью институционных механизмов Муфф называет «тоталитарным закрытием дискурса», производящим радикальный общественный антагонизм и ведущим к тоталитарным методам управления [Mouffe, 2009].
Резюмируя дискурсивную теорию Лаклау и Муфф, можно заключить следующее: принятие постмодернистской программы идеологической/дискурсивной деконструкции идеологий западного модерна совсем не обязательно означает согласие с идеей о том, что освобождение от этих порабощающих идеологий возможно только при помощи шизоризоматической свободы неограниченных смысловых игр. Следуя теории Лаклау и Муфф, можно признать и факт того, что никакой смысл не может быть вечным и любые понятия могут с течением времени и при разных социокультурных обстоятельствах осмысливаться по-другому, приобретая альтернативные значения.
Данная книга написана именно в этом ключе. С использованием теории Лаклау и Муфф в ней анализируется история бывшего комика, эксплуатировавшего в своей политической программе тот самый гибридный подход – замену линейной логики «или/или» на нелинейный сценарии «и/и», о котором писал Бек. История прихода к президентской власти Владимира Зеленского – политический проект, в котором телевизионный сериал был задействован в качестве неофициальной предвыборной программы, – рассматривается также и в свете теории «интегральной вселенной» Бодрийяра, где «реальность исчезает в руках кино, а кино исчезает в руках реальности» [Baudrillard, 2005, р. 125] и где «нет больше ни актеров, ни зрителей» [Ibid., р. 135]. В результате анализа, представленного в книге, политический перформанс Зеленского предстает как игра «на грани реальности и ее исчезновения» [Baudrillard, 2005, р. 69], т. е. как интегральная реальность.
Хотелось бы отметить, что такая аналитическая призма не была предметом сложного аналитического выбора, она напрашивалась сама собой – с самого начала политической карьеры Зеленского разговоры о симулякре не затихали в телевизионных студиях Украины, где аналитики спрашивали друг друга: «Это реальность? Или еще одна шутка? Это все еще спектакль? Мы уже находимся в симулякре?» [Канал 5, 2021]. Вот интересный отрывок из телепрограммы по этому поводу:
Аналитик: Это кинематографическая реальность, которая дала возможность Зеленскому выйти по второй тур. Победить в первом туре. Потому что что такое кино? Обещает же не Зеленский – обещает Голобородько… Актер обещает! Персонаж обещает!
Ведущий: Ну а против кого будет импичмент, против Зеленского или Голобородько, в случае чего? [Канал 112, 2019].
Вопрос вызвал смех. Ни аудитория в студии, ни население страны в целом еще не понимали последствия вступления страны в сумеречную зону спутанных смыслов. Значение этой путаницы Украине еще предстоит осознать. Тогда, в 2019 г., она смеялась над нелепыми (как тогда казалось) вопросами, которыми за 15 лет до этого задавался Бодрийяр. «Существует ли реальность? Мы в реальном мире? – это лейтмотив всей нашей нынешней культуры», – писал мыслитель, и его размышления над происходящим не выглядели забавными [Baudrillard, 2005, р. 26].
Как показывается в этой работе, в истории Зеленского грань, отделяющая реальное от виртуального, была размыта с самого начала: было неясно, где заканчивается перформанс и начинается реальная политика. Предвыборные обещания Зеленского, данные им посредством сериала, были абсолютно нереалистичны, но никто не мог быть привлечен к ответственности, потому что обещания были даны в рамках телесериала. Симулякром оказались и «партия» Зеленского, названная как сериал, и якобы «демократическая» процедура принятия антинародных законов с помощью этой партийной машины, и «нужды народа», дискурсивно конструированные Зеленским, и т. д., и т. п.
Поскольку грань между виртуальным и реальным была размыта с самого начала, украинцы оказались в сумеречной зоне без смысловых границ, без правды и лжи – в зоне, которая «пожирает в своем огромном брюхе как действующих лиц, так и противодействующих лиц и даже питается сопротивлением: она выбивает почву из-под ног сопротивляющихся, устраняя принцип оппозиции» [Beck, 2007, р. 290]. Демонтаж основ политического процесса – логический результат демонтажа принципа оппозиции – стал одной из главных особенностей неолиберального авторитаризма Зеленского, который был сформирован на грани виртуального и реального.
Структура книги
В первой части книги рассматривается история Зеленского в контексте интегральной реальности неолиберального мира. В первой главе обсуждается смысл интегрального проекта Зеленского с точки зрения так называемого ордоглобализма – континентальной школы неолиберального мышления с ее общей тенденцией к стремлению защитить глобальный рынок от суверенного демократического давления [Slobodian, 2018]. Во второй главе анализируется, как именно властная машина Зеленского, подавившая демократическую энергию народа после его избрания президентом, создавалась на грани реального и виртуального. В третьей главе на примере украинской земельной реформы, одобренной при правлении Зеленского, рассказывается о том, какие социально-политические последствия могут иметь интегральные политические проекты.
Вторая часть книги посвящена транснациональному популистскому проекту Зеленского после 24 февраля 2022 г. В четвертой главе анализируется, как Зеленский дискурсивно конструировал глобальный мир в виде жесткой дихотомии «цивилизованных людей» – тех, кто разделяет ценности свободы и демократии, и «варваров», отвергающих эти ценности. В пятой главе обсуждаются альтернативные смыслы, исключение которых из глобального смыслового поля обеспечивало нормализацию гегемонистского дискурса, проповедуемого Зеленским. В шестой главе итоги правления Зеленского обсуждаются в контексте теорий постмодерна, в соответствии с которыми интегральная шизофрения, используемая стратегически для достижения политических целей, приводит к социальным патологиям, таким как общественная дезориентация и потеря смысла.
В книге переосмыслены результаты авторских работ, в которых исследовался интегральный популистский проект Зеленского и которые были опубликованы в монографиях и статьях, выпущенных ведущими академическими издательствами (см.: [Baysha, 2022а; 2022b; 2023а; 2023b; 2023с]).
Глава 1
Во имя неолиберальной утопии
Впервой главе рассматривается популистский успех Зеленского в контексте истории «ордоглобализма» – континентальной школы неолиберального мышления с ее тенденцией к стремлению защитить глобальный рынок от демократического давления суверенных стран. В главе показывается, как с первого дня своего президентского правления Зеленский был окружен фигурами, тесно связанными с неолиберальными институтами глобальной власти. Несмотря на то что Зеленский был избран демократически, его реальновиртуальный политический проект, установивший на Украине власть глобалистов, смог эффективно защитить непопулярные неолиберальные реформы от противящегося им народа.
Неолиберализм, демократия и национальный суверенитет
Существует много определений неолиберализма, так как считается, что имеется множество его вариантов – понятие «неолиберализм» нельзя свести к единому пакету политико-экономических мер. Несмотря на то что аналитики МВФ признают, что самыми важными составляющими многих неолиберальных проектов являются приватизация, дерегуляция и либерализация [Ostry et aL, 2016], комбинации этих мер могут варьировать, как и смыслы, которые эти вариации приобретают в разных социально-культурологических контекстах.
Считается также, что понятие «неолиберализм» нельзя свести к трудам Фридриха Хайека, Милтона Фридмана и других интеллектуалов – основателей неолиберальной школы экономической мысли, поскольку его сегодняшние варианты существенно отличаются от того, как представляли себе неолиберализм отцы-основатели, стоявшие у истоков этого интеллектуального движения. Говоря языком дискурсивной теории, неолиберализм – это «пустое означающее» [Laclau, Mouffe, 1985], приобретающее разные значения при разных обстоятельствах и представляющее собой, таким образом, «движущуюся матрицу артикуляций» [Peck, Theodore, 2019, р. 246]. Однако при этом общим знаменателем всех разнообразных вариантов неолиберализма остается то, что неолиберальное воображение наделяет капитал небывалой социальной ценностью [Brown, 2019]. С этой точки зрения свободные экономические отношения предстают в качестве нормативной модели всех социальных отношений, включая и демократию, которая при неолиберализме тоже экономизируется.
Мало кто из критиков современного финансового капитализма сомневается в том, что при торжестве неолиберальных отношений социальные процессы начинают оцениваться в рыночных категориях. Что оспаривается, так это широко распространенное мнение о неолиберальной политике как о политике невмешательства государства в экономические процессы, основанной на вере в саморегулируемость рынков. Как сформулировал это канадский историк Куинн Слободян в своей книге «Глобалисты», реализация глобального неолиберального проекта связана с созданием институтов «не для освобождения рынков, а для их ограждения, для прививки капитализма от угроз демократии» [Slobodian, 2018, р. 2].
По мнению Слободяна, размышления о том, как защитить свободный рынок от демократического давления, были общей тенденцией для мыслителей континентальной (Женевской) школы неолиберализма – «ордоглобалистов», как называет их автор. По сравнению со своими англо-американскими коллегами ордоглобалисты уделяли гораздо большее внимание именно вопросам глобального экономического управления посредством создания транснациональных центров неолиберального влияния. Поскольку во второй половине XX в. демократия стала влиятельным фактором глобальных процессов – что было обусловлено крушением империй, деколонизацией и появлением новых государств, – дискуссия по поводу необходимости ее ограничения становилась все более оживленной. Эта проблематика, которая была немыслимой для классических либералов, стала центральной для неолибералов послевоенного времени.
При этом нужно понимать, отмечает Слободян, что демократия не отметалась неолибералами полностью. Скорее, речь шла о «противоречии между защитой демократии ради мирных преобразований и осуждением ее способности подрывать существующий порядок» [Ibid., р. 14]. Демократию не следует разрушать, считали ордоглобалисты, так как демократические системы с их открытой конкуренцией и свободой инноваций обеспечивают творческий потенциал развития. Демократию следует ограничивать, чтобы не допустить саморазрушения всей системы.
Слободян рассматривает создание наднациональных институтов управления, таких как МВФ, Всемирный банк или ВТО, а также международные договоры типа НАФТА (Североамериканская зона свободной торговли) как попытку оградить глобальный рынок от демократического давления, исходящего от суверенных национальных государств. С этой точки зрения создание параллельной глобальной правовой системы, распространение офшорных налоговых убежищ и создание различных типов специальных экономических зон являются звеньями одной цепи. Все они призваны защитить глобальный капитал от рисков прогрессивного налогообложения, равного перераспределения и других проявлений демократических амбиций по достижению социального равенства.
Таким образом, в изложении Слободяна неолиберализм предстает как проект, направленный конкретно на создание институтов для защиты свободного рынков от всякого рода демократических вмешательств, чтобы найти «правовое и институциональное решение разрушительного воздействия демократии на рыночные процессы» [Slobodian, 2018, р. 11]. То есть целью транснациональных неолиберальных институций является не освобождение рынков от государства и обеспечение их саморегулирования или «высвобождения» (автономного существования, если использовать термины Карла Поланьи [Polanyi, 2001]), а в защите рынка посредством создания подходящей правовой системы для институционной перестройки государства. Рынки не рассматриваются как данные от природы – они целенаправленно конструируются посредством создания внеэкономических условий.
Из такого понимания неолиберального режима глобальной власти логически проистекает предположение о том, что глобалисты должны с подозрением относиться не только к демократии, но и к сильному суверенитету национальных государств. Как выразился Слободян, «на протяжении всего двадцатого века ордоглобализм был одержим двумя проблемами: во-первых, как полагаться на демократию, учитывая способность демократии уничтожать саму себя; и, во-вторых, как полагаться на нации, учитывая способность национализма “разрушать мир”» [Slobodian, 2018, р. 13]. Представители ордоглобализма считали, что национальные государства должны быть включены в глобальный институциональный режим защиты свободного рынка, в идеале все они должны регулироваться одними и теми же законами. «Чрезмерность суверенитета должна быть упразднена», как выразился Вильгельм Рёпке (цит. по: [Bonefeld, 2015, р. 868]).
То есть поиск адекватного баланса между глобальным экономическим порядком и национальными политическими режимами стал главной неолиберальной проблемой постколониального времени. Женевская школа неолиберальной мысли не предполагала полное упразднение национальных государств; скорее, отношения между между ними и глобальными институтами экономического регулирования представлялись такими, которые могли бы позволить игнорировать национальное законодательство, если оно ущемляет в правах глобальный капитал. При этом национальные государства должны были бы оставаться полезными с точки зрения поддержания политической легитимности и стабильности, а транснациональные институты неолиберального влияния должны были бы с ними работать, чтобы обеспечить эффективное функционирование глобальной экономической системы. Но если этой системе угрожают суверенные решения национальных государств, она должна иметь возможность их отменить.
Подводя итог этому небольшому обзору работы Слободяна «Глобалисты», можно сказать, что неолиберальное мышление, по крайней мере в его «ордоглобальной» версии, в первую очередь направлено на создание институциональных рамок, охватывающих как глобальные, так и местные структуры власти. Их цель – упредить национально-демократическое противодействие (в виде требования социальной справедливости, понимаемой как эгалитарное перераспределение ресурсов) развитию свободных капиталистических рынков.
Как уже было отмечено, такое видение неолиберализма очень полезно для понимания неолиберального проекта имени Зеленского. Если оценивать его с точки зрения ордоглобалистской мысли, проект выглядит (вернее, выглядел в первые два года президентства бывшего комика) логичным и даже успешным: мобилизовав демократическую энергию народа посредством реально-виртуальной машины власти – фабрики грез под названием «Слуга народа», руководители этого проекта смогли эффективно обуздать эту энергию после победы актера на президентских выборах в 2019 г.
