Kitabı oku: «Осязаемая реальность. Том IV», sayfa 3

Наконец, солнце стало постепенно замедлять ход, возвращаясь к обычной скорости. Стояла приятная утренняя погода, совсем как та, с которой начался сон. И, несмотря на то, что у нас с Серафимой Петровной, по-видимому, светили разные солнца, погода с обеих сторон стояла одинаково хорошая.

– Молодой человек, не подскажите, какое сейчас число и день? – спросила женщина проходящего мимо белобрысого парня. В ответ услышала, что сегодня пятница, четырнадцатое.

Радостно запели соловьи. Ещё много раз женщина спрашивала: «Какое сейчас число и день?» – и столько же раз радостно благодарила, слыша, что сегодня пятница, четырнадцатое.

Солнце засветило веселее и ярче. В какой-то момент я заметил, что люди больше не проходили мимо, и стало прохладней, подул лёгкий ветерок. Только сейчас я увидел, насколько бледна Серафима Петровна.

В поле сна появилась необычная фигура – солдат на костылях, он был хромой… Нет, одноногий. На оливковой шинели ярко блестел орден. Солдат уверенно, будто отсутствие ноги ему совсем не мешало, подошёл к женщине.

– Ну, здравствуй, мама, – тихо сказал он, улыбаясь. – Вот я и пришёл.

Серафима Петровна вскочила и обняла сына.

– Вот и ты, сынок, – прошептала женщина сквозь слёзы.

– Прости, мама, – парень говорил тоном, каким оправдываются провинившиеся дети. – Понимаешь, просто я не мог Витьке не помочь, а мина старая была, заржавела вся, вот ребята из саперов и не успели.

Тут Серафима Петровна вздрогнула.

– Мишенька… – голос женщины задрожал. – Мишенька, сынок, пойдём домой.

– Нет, мама, сегодня мы домой не пойдём. Да ты не бойся, там хорошо и там не нужно ждать, там мы будем вместе.

В ответ мать только робко кивнула сыну.

Солдат бодро развернулся на одной ноге, награда на его груди перевернулась, показав надпись «мужество» на серебряном кресте. Парень взял маму за руку, второй оперся на костыль, и они ушли туда, откуда пришёл солдат, далеко за границу сна.

«Пора и мне идти, а то так всю жизнь просплю», – неожиданно спокойно подумал я, встал со скамейки и тут же проснулся в холодном поту, как после кошмара, хотя точно помнил, что сон был вовсе не страшный. Но самое главное, я помнил его до мельчайших подробностей, чего со мной ещё никогда не бывало.

***

Вечером, гуляя с собакой, я случайно услышал, как седой усатый старичок говорил о Серафиме Петровне. Оказалось, она умерла в эту ночь в больнице.

– Бедная Серафима, – говорил дедушка. – Таким хорошим человеком она была.

– Да ведь она сумасшедшая, – сказал кто-то из собеседников помоложе. – Всё время приставала ко всем со своим числом и днём недели.

– Эх ты! – отмахнулся старик. – Много ли ты понимаешь?! Она сына потеряла… Да не просто потеряла – он ей успел написать, когда приедет, много радости тогда было у неё, да-а… А потом за пару дней до приезда на старой мине подорвался. Я Серафиме повестку об этом приносил, – дедушка достал платок и утёр слезу. – Её удар хватил, а потом она его все ждала – не выдержал разум… без поддержки. Вот так вот. А ты говоришь, сумасшедшая.

– Да ведь не знал я, – пристыженно промямлил молодой.

– Эх ты! – ещё раз отмахнулся старичок и ушёл, теребя пальцами усы.

«Неужели это не сон вовсе был, – ошарашенно думал я, смотря старику вслед. – Выходит, Серафима Петровна вовсе не несчастна, ведь она с сыном там, где царит счастье и где ей больше не нужно ждать».

КОГДА ЧАС РАВЕН ГОДУ

«Вот же чёрт! Неужели опять?» – взвыл голос, заглушаемый сиреной. Несясь так быстро, как это только позволяли узкий коридор и крутая лестница, ругаясь и задевая по пути все углы, парень двигался к источнику сирены.

Влетев в маленькую комнатку, он схватил странный, похожий на большой швейцарский нож инструмент и принялся ковыряться в стене. Спустя два часа напряжённой работы, чертыханий и злобных вскриков Вик протёр потный лоб рукавом красной кофты и аккуратно положил инструмент на место. Еле держась на ногах, он вышел из комнатки и поплёлся обратно по коридору. «Уже третий раз за неделю, а ведь сегодня только четверг», – печально подумал он.

Решив помыться после утомительной работы, по пути в столовый сектор он зашёл в просторную комнату с множеством кабинок. Зайдя в первую, скинул мокрую от пота одежду и покрутил краник. Из душа полилась еле тёплая вода. «Еще холоднее, чем два дня назад», – с грустью подметил парень.

Он наскоро помылся, вытерся и взял свежую одежду из шкафа, после чего закинул свою. «Простите, но в целях экономии энергии стиральные шкафы отключены», – раздался равнодушный электронный голос. Взвыв очередной раз, Вик всплеснул руками, вышел из душевой и двинулся в столовую.

– Анна, что сегодня в меню? – спросил он в пустоту большого зала.

– Овсяная каша консервированная, – ответил тот же электронный голос.

– Опять? – разозлился Вик. – Консервы были последние три дня! Сколько можно?

– Простите, но всё, что было в запасах, кроме консервов, либо съедено, либо испортилось.

– И сколько я смогу питаться этой дрянью?

– Один человек может прожить на запасах убежища около тридцати двух лет и девяти месяцев.

– Если не умру от восхитительного вкуса, – промямлил парень. – А что с энергией?

– В энергосберегающем режиме её хватит ровно на сорок лет.

– Замечательно! Умирая от голода, хоть музыку послушаю, – не скрывал он иронии.

– Вынуждена сообщить, что при тех же расходах, что сейчас, воды в убежище хватит не более чем на пятнадцать лет, три месяца и двадцать четыре дня.

– Благодарю, – издевательским тоном выдавил парень.

– Всегда пожалуйста, – ответил бесстрастный электронный голос.

Кое-как дожевав питательную жижу из банки, Вик решил побриться, а после почитать книгу. В зеркале на него смотрел человек, который, казалось, совсем не может быть Виком. Морщинистый, с пустотой в глазах и сединой в волосах, раскиданной по голове так, что непонятно, каких волос больше: белых или каштановых. Большие мешки под глазами свидетельствовали о систематических недосыпах – ему часто снились кошмары с тех пор, как он остался один, да и сирена не давала спать. А ведь ему было всего двадцать пять. Сбрив недельную щетину, он двинулся в жилой сектор, в котором витала пыль и звенящая тишина.

– Анна, включи что-нибудь из Паганини.

Заиграла музыка. Вик зашел в свою комнату, упал на кровать и взял любимую книгу, единственную, которая ему не надоедала. В ней описывалась природа. Природа для Вика была чем-то мифическим, невероятным. Выросший среди бетонных стен и пластиковой мебели, он видел только комнатные растения, да и те были жухлые, чуть живые, а теперь и их не осталось.

В книге загадочный А. Листовой описывал зелёные леса, лазурно-голубое небо, длинные реки и необъятные поля и океаны. Парень всю жизнь только и мечтал увидеть хоть кусочек этой красоты своими глазами, но всюду, куда не глянь, голый серый бетон и безжизненный пластик.

Зачитавшись, он уснул под убаюкивающие звуки скрипки, и ему опять приснилось, как некогда многолюдное убежище пустело от вируса с нижних уровней, как он вместе с группой из нескольких человек поднялся наверх, а потом старый управляющий забаррикадировал дверь и сказал, что от них нас отделяет лишь фильтр. А потом был вой сирены.

Вик вскочил, вой сирены ему не приснился. Опять он понёсся в ту маленькую комнатку, схватил инструмент и провозился целых четыре часа. «Да что это такое?! Сколько это ещё будет продолжаться?!» – упёршись лбом в стену, кричал парень.

– Важное сообщение для старшего управляющего. Пройдите в зал совещаний.

«Что за чёрт?» – опешил Вик. За всю его жизнь такое случалось лишь раз, и тогда старшим управляющим был старый Вестон, а после того, как он вернулся, всем урезали рацион. Так что инстинктивно парень не ожидал ничего хорошего, но всё же решил спросить.

– Что там такое, Анна?

– Для получения подробной информации пройдите в зал совещаний, пожалуйста.

Понятно, от неё ничего не добиться. Вик поднялся по широкой лестнице, побродил по жуткому до мурашек холлу и нашёл большую дверь с надписью «№6. Зал совещаний». Войдя, он увидел большой экран на всю стену и широкий стол на тридцать человек. Всё это находилось под таким слоем пыли, что, казалось, из неё и состоит.

Не успел парень оглядеться как следует, как вдруг неожиданно вспыхнул экран и раздался равнодушный электронный голос Анны: «По поручениям основателя убежища номер девять Майкла Смита с самого начала функционирования и до сегодняшнего дня, седьмого апреля две тысячи триста восемьдесят четвертого года, велось наблюдение за радиосигналами других убежищ, которые свидетельствовали об их функционировании. Но сегодня, седьмого апреля две тысячи триста восемьдесят четвертого года, прервался последний сигнал, исходящий от убежища номер двадцать три».

Вик посмотрел на экран. Там была большая карта мира, которую он раньше видел разве только на уроках географии. Под картой находилась дата, а под ней условные обозначения с подписями, какой цвет относится к какому убежищу. На дате «8.02.2266» по всей карте горело множество огней, но уже на «10.02.2266» осталась лишь треть из них, и с каждым годом огней становилось всё меньше и меньше, пока не остался один белый огонек, словно лучик надежды, но и он потух. «Это значит, что единственной надеждой на выживание человечества стало убежище номер девять. Пожалуйста, сообщите об этом всем жильцам убежища».

У Вика похолодело внутри, гигантский снежный ком медленно прошёл от горла до груди. Вот и произошло то, чего он больше всего боялся: шанса на спасение нет, он остался один во всём мире, обречённый на медленную смерть от обезвоживания или голода. А, может, в один день он не сможет починить воздухофильтр и просто задохнется, умрёт таким жалким в собственном поту.

Он рухнул на ближайший стул и схватился руками за голову, а Анна продолжала говорить: «Если вдруг датчики обнаружат, что на поверхности снова возможна жизнь…» Дальше Вик слушать не стал, он решил во что бы то ни стало не умирать жалким трясущимся человечком.

Решительными шагами он пошёл в служебные помещения, взял подходящий под свой размер защитный костюм и двинулся по самой высокой лестнице наверх. Раздалась до ужаса знакомая, так надоевшая сирена, но парень наконец-то мог просто проигнорировать её. Наслаждаясь каждой пройденной ступенькой, он больше не боялся. Он радовался, что спустя столько лет взаперти, спустя столько лет страха не успеть в маленькую комнатку по первому зову сирены, страха перед вечным одиночеством и ночными кошмарами он, наконец, свободен, и движется к своей мечте.

«Внимание! Датчики фиксируют смертельно опасный уровень радиации за пределами убежища. Выход разрешён только в костюмах замкнутого действия, время пребывания на поверхности, не влекущее за собой смерть, один час, время нахождения, не влекущее за собой лучевой болезни, одна минута. Открытие двери возможно только при общем согласии всех жильцов убежища».

«Вик Маралес согласен», – твёрдо ответил парень. «Согласие изъявил один житель, количество несогласных жителей – ноль, количество жителей убежища – один. Доступ разрешен. Будьте осторожны».

Толстая дверь открылась с жутким скрежетом и воем сирен. Шагнув за неё, Вик увидел следующую дверь, она открылась только после закрытия той, что была за спиной. За ней была ещё одна, а за той ещё две, каждая толще предыдущей, и каждая открывалась с всё более жутким скрежетом. И вот, наконец, последняя дверь. Не дожидаясь полного открытия, Вик протиснулся наружу и выбежал из ямы, как маленький ребенок, которому сказали, что там его ждёт что-то чудесное.

Перед его глазами расстилалось пепельно-серое полотно неба, строй полуразрушенных одноэтажных зданий, а вдалеке виднелась вода. Недолго думая, парень побежал к воде, но быстро понял, что бежать в этом костюме очень неудобно и тяжело.

Он кое-как доковылял до огромного озера, которое находилось в кратере. Когда Вик спустился к нему, в шлеме раздалось сильное потрескивание, будто кто-то ломал рядом с ухом карандаши или пластиковые вилки, но парню было всё равно. К разочарованию героя в воде он увидел лишь, словно в зеркале, серое небо и себя в нелепом костюме.

Вик расстроился и сел на землю, как вдруг жар, который он сначала списал на нагрузку при беге, начал усиливаться, но потом резко исчез вовсе. И перед Виком в земле появилось что-то зелёное. Оно становилось всё крупнее, пока не стало размером больше Вика. Недоумевая, парень встал на ноги и протянул руку к нечто в форме шара, но не успел его коснуться, как шар взорвался, повалив его на землю.

Когда через несколько мгновений Вик открыл глаза, он увидел лазурно-голубое небо с белыми пушистыми облаками, плывущими по нему, как большие корабли. Подняв голову, Вик увидел вокруг себя зелёный лес, а небольшое озерце заполнилось разной чудной рыбой. Посмотрев на эти краски, парень улыбнулся, встал, поднял руки к небу и рухнул на землю. Пускай ненадолго, но он стал счастлив.

Татьяна ЕФИМОВА

Член Международного Союза писателей и Мастеров искусств

Жил-был поэт…

 
***
В саду моём свинцовые шмели
Шныряют над свинцовыми цветами,
Которые средь пыли расцвели,
Ощерившись свинцовыми шипами.
 
 
В моём саду хрустальные мосты
Свинцовою полынью зарастали,
Огнём и пеплом прежние мечты
Под натиском металла догорали.
 
 
И ложный мёд свинцовою струёй
Наполнил чрево жадного бокала,
Я пью свинец, мне выданный войной,
И тело рвут шмелей свинцовых жвала.
 
 
Я не боюсь свинцовой суеты,
Ведь из груди, распаханной металлом,
Среди смертельной, серой пустоты
Надежда с новой силой прорастала.
 
 
***
Ах, как хотелось снегопада,
Чтоб в свете тусклых фонарей
Кружиться в вальсе до упаду
Среди заснеженных аллей.
 
 
Ах, как хотелось снегопада,
Ведь там, за белой тишиной,
Сменяя яркость листопада,
Бал снежный для меня одной.
 
 
Мне так хотелось снегопада,
И, глядя в сумрак за окном,
Мне чудилось, что за оградой
Метель метёт и снег кругом.
 
 
Я так хотела снегопада,
Но юг, тепло в краю моём,
Дожди гуляют в гуще сада
И не снежинки за окном.
 
 
***
– «Один билет до НИКУДА,
На поезд БЕСКОНЕЧНОСТЬ!».
Я брошу в чемодан года,
Свой опыт за билет отдам
До станции конечной.
 
 
И выйду на пустой перрон,
Где в сонной полудрёме
Ждёт старый призрачный вагон
И погрузился в полусон
Кондуктор в униформе.
 
 
Мой проводник неговорлив
И не предложит чаю.
Отбросив слабости порыв,
Так ни о чём и не спросив,
Я в ВЕЧНОСТЬ уезжаю.
 
 
Тада-тадам, тада-тадам,
Как кадры киноплёнки,
Мелькают месяца, года,
Что не прожить мне никогда,
В пути нет остановки.
 
 
Один билет до НИКУДА
Судьба мне прописала,
Я не стара, не молода,
Но, бросив в чемодан года,
Я в НИКУДА пропала.
 
 
***
Здравствуй, Осень, это снова Я —
Дочь твоя, сбежавшая от лета,
В платье новом золотого цвета
Я ждала прихода сентября.
 
 
Провожала стаи журавлей,
И, меняя зелень на багрянец,
Душных дней смывала пыль да глянец,
И ждала октябрьских дождей.
 
 
Я пришла, из августа сбежав,
Пить прохладу пасмурных рассветов,
Ведь в плену у жалящего лета
Нет туманов и усталых трав.
 
 
Здравствуй, Осень, это дочь твоя
В длинном платье золотого цвета.
Я пришла к тебе, оставив лето,
Осень, здравствуй, это снова Я!
 
 
***
Лист первый жёлтый пал под ноги,
Посланник осени грядущей.
Дней летних, томных жаль немного,
Но дождь из листьев всё же лучше.
 
 
Я жду костров и неба хмарость,
Жду запах спелой изабеллы,
Букеты астр, садов усталость…
И лист на память жёлтый, первый.
 
 
***
Дом ненаписанных стихов,
Обрывка фраз, осколки слов,
Фантомы строчек вместо стен —
Листы черновиков взамен.
 
 
Дом недодуманных стихов,
Сюжетов стон в плену оков,
Чернила призрачной строкой,
Тень рифмы в комнате пустой.
 
 
Недопридуманный рассказ
Не нами, да и не про нас…
Ямб эхом воздух всколыхнёт
И мимо призраком скользнёт.
 
 
Мной недописанный сюжет
Допишут через сотни лет,
Когда дом нерождённых слов
Заполнит сонм живых стихов.
 
 
***
Я замахивалась на грандиозное,
Но опять погрязала в мелочном,
Сотворить для других невозможное
Невозможно, коль души увечные.
 
 
Я старалась ходить на цыпочках,
Хоть на дюйм, но быть ближе к великому.
Но, ловя в спину злобное «выскочка»,
Я поникла, вновь ставши безликою.
 
 
Я хотела объять необъятное
И замахивалась на грандиозное,
Но в пятнистой толпе незапятнанной
Оставаться становится сложно мне.
 
 
***
Как тебя отыскать,
Моя бедная птица удачи?
Мои крылья, увы,
Неспособны поднять меня вверх.
Иногда по ночам
Слышу, как ты в терновнике плачешь,
И так часто вдали
Слышу твой затихающий смех.
 
 
Где тебя отыскать,
Моя глупая птица удачи?
Ты не здесь и не там,
От меня всё куда-то спешишь.
Истоптав сотни троп,
Я не ближе к тебе и не дальше,
Чем в тот день, когда я
Увидал, как ты в небе паришь.
 
 
Я тебя отыщу,
Моя странная птица удачи,
Подбирая в пыли
Твои перья для крыльев своих.
Я тебя отыщу,
Моя синяя птица, и, значит,
Прах небесных дорог
Мы разделим с тобой на двоих.
 
 
***
А где-то дожди идут
И тучи стеной стоят,
В горнилах небес салют
Из молний. Громов раскат.
И ветер в тоске глухой,
Как зверь у хозяйских ног,
Сорвётся на злобный вой,
Как будто бы занемог.
 
 
А я по земле иду,
Расплавленной от жары,
И тщетно который год жду
Дождя. Но здесь нет воды.
Деревьев скелеты в строй,
Мой мир – для зноя сосуд,
Лишь ветра всё тот же вой…
А где-то дожди идут.
 
 
***
Нажав на клавишу Delete,
Я для тебя себя стираю.
За байтом байт, за битом бит
Из твоей жизни удаляю.
 
 
Курсор – бесчувственный палач —
Команды слепо выполняет
И папки наших неудач
На дно корзины отправляет.
 
 
Вся наша жизнь – сплошной Caps Lock
Из прописных букв и заглавных.
Я заучила твой урок,
И ты со мной теперь на равных.
 
 
И бесполезно жать Escape.
Нам не вернуть былого счастья,
Alt + F4 и Backspace,
И Ctrl + Z не в нашей власти.
 
 
*Alt + F4 – закрытие текущего элемента или выход из активной программы.
*Alt + F4 и Backspace – перезагрузка, выключение компьютера, завершение сеанса.
*Ctrl + Z – отмена действия
 
 
***
По небесным тропам кони
Ходят-бродят взад-вперёд,
Белый чёрного догонит,
Чёрный белого ведёт.
 
 
Звёзды в небе колосятся,
Звёзды косят, как траву,
Кони на траву косятся,
Гривы вьются на ветру.
 
 
Эх, вы кони, мои кони —
Дни беспечные мои,
Белогривый солнцем всходит,
Чёрный месяцем глядит.
 
 
И всегда бредут за мною,
Оставляя за спиной
Жизнь, покрытую золою,
Белый конь да вороной.
 
 
***
Разноголосье соловьёв,
Скворцов заливистая трель,
Весна – задорный менестрель —
Берёт октаву в си-бемоль.
И в белопенных кружевах
Сады танцуют нежный вальс.
Как эхо, музыка лилась
И робко пряталась в ветвях.
Листвы зелёной акварель,
Как палантин, накинул лес.
Дождь-бисер рассыпал с небес
Игривый молодой апрель.
В долинах кисеёй туман,
Цветущих вишен хоровод
И птиц безудержный полёт
Навстречу молодым ветрам.
 
 
***
Не каждый рождается Бродским,
Но каждый в душе поэт,
Пусть рифмы просты и неброски,
А где-то их просто нет.
 
 
Пусть «розы – морозы – слёзы»,
Но всё ж тяготеет душа
К тому, чтоб как тот же Бродский
Уметь оживлять слова,
 
 
К тому, как писал прозу Чехов
О том, как страдают, живут.
И пусть не добиться успехов,
Но верить и знать, что поймут.
 
 
***
Чтобы воскреснуть, нужно умереть,
Познав предательство взращённого Иуды,
Чтоб век за веком в небесах гореть
Солнцеподобным Ра, великим Буддой.
 
 
И в книге Тота прочитать свой путь,
Расписанную до секунды вечность,
Чтобы когда-нибудь божественную суть
Сменить на плоть, поверив в человечность.
 
 
Спустя столетья, прошлое стерев,
Переписав историю трёхкратно,
Не став оракулом, быть преданным – взлететь,
Стать снова Богом, как и был когда-то.
 
 
***
В старой лавке часовщика
На развес продаётся время,
Кто-то купит год или два,
Поместив их в часы да на стену.
Кто-то сразу в кредит берёт
Детство, юность и сверх полвека,
А другой как в ломбард сдаёт
Срок, не прожитый человеком.
День за днём часовщик продаёт
Бытия ткань, на вес вымеряя
До секунд, сколько кто проживёт,
Должников в циферблат обращая.
Став мерилами хрономинут
И другим жизни срок отмеряя,
Люди-стрелки по кругу бегут,
Эфемерность в товар превращая.
И течёт людских судеб река,
Разнося ложь, желанную всеми:
Дескать, в лавке часовщика
Просто так раздаётся время.
 
 
***
Чернильные птицы кляксами из-под пера
Садились на белое поле вощёной бумаги,
Прерывистой линией чья-то рука провела
Завьюженный тракт заплутавшего ветра-бродяги.
 
 
Убористый почерк описывал снежный простор
И сосен зелёных иголки под белою шалью,
Чернильною вязью из букв создавался узор,
Слегка обозначив диск солнца блестящей поталью.
 
 
Слова на морозе застыли, как будто глазурь,
Покрывшая пряничный корж, а вдали за горами
Из чёрных чернил чьей-то волей рождалась лазурь,
Раскрасив полнеба, полнеба покрыв облаками.
 
 
Читая – рисую, листы как одно полотно,
Фантазии буйной полёт щедро дарят чернила,
И чья-то рука слова твёрдо выводит пером,
Но перед глазами не строчки, а в красках картина.
 
 
***
А в сказке всё наоборот,
И кажется, что счастье рядом,
Что Белоснежку принц спасёт,
В дремучий лес за ней придёт,
Ведь в сказке только так и надо.
 
 
Но в жизни всё совсем не так,
Другие действуют законы:
Циничным стал Иван-дурак,
И магу служат за медяк
Когда-то вольные драконы.
 
 
И Золушка, увы и ах, —
Конец истории печальной —
Стоит нетрезво на ногах,
Держа брезгливо в коготках
Осколки туфельки хрустальной.
 
 
Но в сказке всё наоборот:
Открыты в Зазеркалье двери,
Там Чудо, притаившись, ждёт,
И витязь девицу спасёт…
Нам просто нужно в сказку верить.
 
 
***
Не был никогда и не буду нормальным, как всем полагается,
Диагнозы ставят люди, а люди порой ошибаются.
И пусть говорят, что безумен, оторван от общей реальности.
Не верю! Ведь вы – просто люди, я нормальный в своей ненормальности.
Пусть хор голосов осуждающих беснует, хрипит от ярости,
Ведь каждый из вас ненормален с точки зрения чужой реальности.
 
 
***
Осень. Багряные листья и кисти рябины.
Осень – глинтвейна пора с привкусом сплина,
Сад, яблони в ряд, стол, веранда, чай в кружке,
Дождь, шепчущий сонно о чём-то на ушко.
 
 
Небо разрежет стрела журавлиного клина,
Астры, как красок мазки на осенней картине.
Филин, живущий в дупле, угукнет лениво,
Тучи, как флот кораблей, шквальным ветром гонимы.
 
 
Мокрые ветви, как пальцы, озябли немного,
Ветер сгоняет листву под скамью у порога.
Шаль, старая шаль согревает мне плечи.
Осень, спасибо за этот октябрьский вечер.
 
 
***
В моей хижине на скале поселились ветра,
В моём домике на краю приютились метели
И бормочут, и шепчут о чём-то во сне до утра,
А, проснувшись, простившись, куда-то опять полетели.
 
 
Домик мой на краю построен из тонкого льда,
В моей хижине окна из игл слепящего снега,
А в камине горит, но не греет ночная звезда,
Что попала в мой дом после дерзкого с неба побега.
 
 
Сто двенадцать ступеней ведут в мой приют на чердак,
Ещё десять – и можно попасть на покатую крышу.
Миражи заселили чердак, каждый день за пятак,
А в подвале гуляет сквозняк и поёт еле слышно.
 
 
Мою хижину на скале из снега и льда
Каждый день посещают друзья, угощаясь абсентом,
Только мне не попасть в замок мой никогда, никогда,
Потому что застрял там, где царствует вечное лето.
 
 
Не пускает жара, по пятам за мной призраком зной
Угрожает, что дом мой из снега на солнце растает,
Но однажды, влекомый мечтой вновь вернуться домой,
Отрастив два крыла, улечу с белоснежною стаей.
 
 
***
Постигать сумасшествие скучно, когда ты один,
Когда хор голосов в голове, а ответить не можешь,
Когда жаждою скрыться от глаз посторонних движим,
Ты снимаешь с себя этот мир впопыхах вместе с кожей.
 
 
Когда музыка сфер из бутылок в бокалы течёт,
А тебе по привычке кричат вслед «алкоголичка»,
И рисунки на стенах не бред! Но чужой не поймёт,
Лишь привычное буркнет: «дурак» или «шизофреничка».
 
 
Расставаться с умом интереснее всё же вдвоём,
Одному жутко так, да ещё когда заперт ты в доме,
Когда кажется дверью каждый оконный проём
И тебе подстилают ковёр на холодном бетоне.
 
 
Когда знаешь: твоя непохожесть созвучна с моей,
А ковры под балконом лишь повод для нас прогуляться,
И когда лунный лик затеряется среди ветвей,
Мы допьём сумасшествие так, чтобы не просыпаться.
 
 
Да, вдвоём веселей, кто в какое выйдет окно,
Кто в какое войдёт, кто останется спать на асфальте.
Ты накрасишь глаза, как актриса немого кино,
Я надену сюртук, папиросу в мундштук и… бывайте.
 
 
***
Волнами мегагерц в диапазон небес
Я шлю сигналы SOS кому-то и куда-то,
Мой сателлит исчез, звездою класса S
Я приближаюсь к точке невозврата.
 
 
В мерцании светил сигнал мой плыл и плыл,
Среди остывших звёзд – квазаров и пульсаров,
На стыке чёрных дыр ход времени застыл,
Ловя, как в сети, звёздных эмиссаров.
 
 
И тщетно в пустоту я за волной волну
Всё шлю сигналы SOS зачем-то и куда-то,
И, глядя в черноту, я что есть сил сверкну,
Пропав за горизонтом невозврата.
 
 
***
И, заблудившись в городских каньонах,
Мы ловим красный свет на светофорах,
Рабы высоток и микрорайонов,
Вся наша суть в трёх буквах на заборах.
 
 
Мы арестанты в зоне без запоров,
Тюремщики своих и чьих-то судеб.
Под шорох шин и злобный рык моторов
Живём, греша, и крылья себе рубим.
 
 
Развилки, переезды, перекрёстки,
Зелёный ждём, но СТОП на светофоре.
Взлететь бы, да паденье будет жёстким…
И как клеймо – три буквы на заборе.
 
 
***
В желаньи объять необъятное,
Принимая решенья поспешные,
Мы покрыли хитоны пятнами,
И мы больше уже не безгрешные.
 
 
И, грехом первородным заклятые,
Нас рожают земные женщины,
И мы больше уже не крылатые,
Наши жизни теперь уж не вечные.
 
 
Мы желали объять необъятное,
Стать подобными Богу-Создателю,
Но в гордыне души запятнали,
Свет божественный весь порастратили.
 
 
Из крылатых да в Хомо Сапиенс,
С небес ниц во земном воплощении —
Крест несём да, на жизнь свою жалуясь,
Всё молитвы творим о прощении.
 

ИСКАЖЕНИЯ

Что написано пером, не вырубишь топором.

Русская пословица

Мэтр судорожно строчил. Зачёркивал, опять строчил, опять зачёркивал и вновь что-то дописывал. Карандаш то носился по бумаге с бешеной скоростью, то замирал в нерешительности, словно просчитывая дальнейшие варианты развития событий. Вот только они не хотели развиваться в нужном Мэтру русле, поэтому очередной скомканный лист отправлялся к таким же изрядно помятым двойникам, которые внушительной горкой выделялись в тёмном углу кабинета.

Наконец, удовлетворённо откинувшись на спинку потёртого кресла, он смог расслабиться и полюбоваться результатом кропотливой работы – рукописью своего нового романа.

На написание очередного шедевра он потратил много душевных сил и внутренней энергии. Порой даже казалось, что придуманный мир обретает плоть и оживает вокруг автора. Всё чаще и чаще пугающе реальными миражами перед взором Мэтра проявлялись мостовые небольшого приморского города, которые брали начало у стен старинного замка, стоявшего на холме, и беспечно сбегали вниз, упираясь в тихую, закрытую от всех ветров бухту, где на рейде стояли быстроходные шхуны, прогулочные яхты, сновали туда-сюда рыбацкие лодки.

Вот и сегодня возникшие перед глазами Мэтра из ниоткуда извилистые и нарядные улочки постепенно заполнялись людьми – жителями этого уютного городка. Каждый спешил по своим, тщательно прописанным автором делам. Здесь был булочник, открывавший лавку, которая внешне напоминала сладкую миндальную коврижку, и аромат свежей выпечки плыл по воздуху, заставляя прохожих принюхиваться, предвкушая вкус свежеиспечённой сдобы. Не удержался и улыбчивый мальчишка-посыльный, пробегавший мимо. Купив плюшку, щедро сдобренную сахарной пудрой, он побежал дальше мимо часовщика, склонившегося над затейливым механизмом в мастерской, на витринах которой тикали, щёлкали и отсчитывали время уже исправленные хронометры; мимо башмачника, с утра пораньше постукивавшевого видавшим виды молоточком, ремонтируя очередную пару стоптанных сапог. Вот прошли юные служанки, над чем-то задорно смеясь и спеша на рыночную площадь, чтобы закупить свежих овощей к обеду. Постепенно город заполнялся и новыми персонажами. У пирсов сновали матросы, купцы и торговцы. Рыбаки прямо с лодок предлагали свой товар: свежевыловленную рыбу и морепродукты.

Громкий скрип и лязг возвестили о том, что восточные ворота города открыты. Вскоре по его каменным мостовым пойдут подводы и повозки селян, желающих выгодно продать товар на рыночных рядах.

На городских стенах примостились стайки юрких ящерок-летунок, которые после прохладной ночи грелись в ещё ласковых утренних лучах осеннего солнца…

***

Маг поёжился. Со смотровой площадки одной из башен замка он наблюдал за обычной утренней суетой. Казалось бы, идеальное начало дня в подведомственном ему городке. Мирная, пасторальная картина. Но на то он и Маг, чтобы видеть больше, чем доступно простым смертным. А он был очень хорошим мастером своего дела, плохой не дожил бы до его лет и не смог бы дослужить до статуса городского правителя. С тревогой он вглядывался в сторону Северного предела, где за Драконьим кряжем сгущались свинцовые тучи, предвещающие большую бурю. Нет-нет, да мелькали средь них всполохи от молний, однако настораживало то, что грома не было слышно. Это могло означать одно – там творилась худая волшба. Маг в очередной раз поёжился. Создавалось ощущение, словно чей-то злобный взгляд буравит затылок. Недобрый знак. Ох, недобрый. Чуял колдун перемены грядущие и безоговорочно доверял своему чутью.

К этому городку Маг был очень привязан, хотя тот и не был чем-то особо примечательным и от других поселений государства Островных земель не отличался. Устал Маг от битв и дворцовых интриг, поэтому, оказав очередную неоценимую помощь королю, он, получив заслуженные почести в виде статуса наместника территории под названием Южный Предел с удовольствием покинув дворцовую службу, обосновался здесь в городке, считавшемся негласной столицей Предела.

Мягкий климат даже зимой делал эту местность комфортной и уютной. Обилие зелени на улицах города создавало тень и прохладу в летний сезон. Яркие краски, добродушные местные жители, сытая спокойная жизнь – на всё это Маг рассчитывал, по крайней мере, до недавних пор. Ощущение свербящего спину взгляда всё не проходило, и он вновь задумчиво посмотрел в сторону горной гряды, напоминавшей гребень дракона, оттого и названной Драконьим кряжем.

Городок был особенным ещё и потому, что был последним на побережье Южного Предела. Так он и назывался – Последний Рубеж. Кто и почему дал ему это название, никто из местных уже не помнил. Многие события Долетописных времён канули в небытие, и в нынешнем втором Летописье упоминаний об этом не осталось. Возможно, в одном из древних фолиантов, хранящихся в удивительно обширной для провинциального города библиотеке, и найдётся ответ, но пока это было не так уж и важно для Мага. Важно лишь то, что он надеялся, что этот Рубеж для него действительно будет последним…

***

…Маг поёжился. Ему казалось, что чей-то внимательный, изучающий взгляд сверлит его, вгрызаясь в затылок. Он обратил взор в сторону Южного Предела, где за Драконьим кряжем занимался рассвет. Место это слыло гиблым для магов. В голове появилась неприятная мысль, словно пришедшая извне, что особенно опасна она для недомагов – недописанных, недодуманных, недосозданных. Неприятная и прилипчивая мысль…

Старожилы говорили, что за Южным обитает сам Пишущий – могущественный колдун старого Ковена. Дескать, он силой мысли способен оживлять созданные образы и написанным строкам заклинаний давать настоящую жизнь.