Kitabı oku: «В следующем году в Иерусалиме?», sayfa 4

– Мама, он нам хочет показать пещеру, где жил Лазарь.

– Лучше бы мы отдохнули и перекусили! Черт с ним, с Лазарем.

Молодежь вняла мольбам старушки, и мы, наконец, присели на колючки (другого покрытия на земле не было), вынули лепешки и воду. Парень отказался, сказал, что не ест в дороге.

На противоположном склоне холма можно было отчетливо видеть мечети и соборы Старого Иерусалима.

– Какая красотища! Потом будем вспоминать, как мы ползали по Масличной горе, да?

– Представляешь, что бы нам заявила Маринка, если бы увидела одних с арабом около арабской деревни?

– Так мы идем смотреть пещеру внутри? Вот она.

В склоне между сухих веток, если их разгрести, видна была небольшая дырка – вход в древнюю пещеру, ровесницу Христа. По преданию в ней лежало тело Лазаря перед вознесением его на небо. Недалеко есть женский монастырь святого Лазаря.

– Не бойтесь, у меня фонарик есть, там не страшно! – наш провожатый был полон решимости показать кости и черепа, сохраненные тысячелетиями в месте, известном немногим. Мы посмотрели друг на друга, потом на парнишку, подумали…

– Ну уж нет, туда мы ни ногой! Катюшка, хватит экзотики, нас израильтяне не поймут, не только Регинка, но и Элла.

– Да, вдруг он нас тут… Мало ли что придет в голову даже образованному арабскому юноше.

– Ведите нас к Гефсиманскому саду или на дорогу, нам пора домой.

Парень расстроился, но мы были тверды. И ушли обратно в Старый, а потом и в Новый город Иерусалим, по дороге вспоминая со смехом знакомство на Масличной горе.

Элле мы об этом не рассказали.

Но прогулка в тот день не закончилась, как не закончились и приключения. Мы спокойно шли по тихой и пустынной улочке мусульманского квартала. Вдруг, откуда ни возьмись, навстречу вывалилась толпа арабов в белых покрывалах и головных уборах, какой носил Арафат. Так как все были одеты в длинные белые одежды, разобрать с непривычки, где мужчины, а где женщины, не представлялось возможным. Толпа нарастала, уже превратилась в демонстрацию, заполнившую все пространство узкой улицы, а мы, идя против движения, остановились, не представляя, куда двинуться. Не знаю, что чувствовала в этот момент Катька, а я от страха закрыла глаза и стояла как вкопанная. Из соседних улиц выплывали другие процессии, сливались с первыми и шли к воротам, находившимся за нами.

Кстати, в старом Иерусалиме двадцать семь мечетей! Мы некоторое время стояли недвижимо подобно двум негабаритам в обтекающем речном потоке. Именно тогда я представила, как фанатичные люди могут смять, затоптать попавшихся на пути, особенно, если на пути неверные. Мы забыли, что в пятницу намазы особо праздничные и многолюдные. Как-то все-таки они нас обтекли, но страх не прошел. Выйдя из ворот Старого города, мы очутились в толпе иудеев, подъезжающих в пятницу вечером к синагогам. Их, мужчин в черных костюмах и шляпах, шапках и кипах, было не меньше, чем выходящих арабов, и они, спешащие к чтению Торы, тоже не улыбались, шли серьезно, одержимо. Да что же это за город такой, «где одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса»?!

Подобные встречи в Иерусалиме в то время проходили мирно. Но позже страсти накалились, камни держались за пазухой, оружие было вскинуто, и палец стоял на спусковом крючке. Стало опасно ходить по улицам, опасно ездить на городском транспорте, опасно покупать еду в магазине, опасно сидеть в кафе, наконец, просто опасно жить!

О страстях иерусалимских я вспомнила через неделю после отъезда Кати домой. Мы договорились встретиться в Иерусалиме с одной из моих школьных подруг, которая жила совсем недалеко, в шаговой доступности от меня.

Мои школьные подруги отличаются боевым характером, включающим жизненную активность, оптимизм и чувство юмора. Недаром всю дальнейшую жизнь мы себя называли БШП – боевые школьные подруги. И еще умением выбрать мужа, не просто выбрать, а суметь прожить с ним более сорока лет, что в наше переменчивое время большая редкость. Правда, надо отдать должное нашим половинам: они более сорока лет терпят любые чудачества и прихоти «боевых подруг». Сами мужья, будучи физиками по роду деятельности (как того требовало время), являются лириками в душе, то есть кроме жен увлекаются поэзией, музыкой и живописью. С Анной мы все школьные годы прожили в Ленинграде в одном доме на улице Рубинштейна. Анечка с родителями пережила блокаду Ленинграда, не выезжая ни на день из осажденного города. В первом и втором классе она была предметом восхищения всех девчонок школы, когда в красивом костюме с бусами и венком на голове плясала молдаванеску на сцене. Та-ра-ра-рам, та-ра-ра-ра-ра-ра-ра, та-ра-ра-рам… Как мы завидовали! Это именно окна ее комнаты смотрели на окна Сережи Довлатова, она многое знала о его личной жизни.

Аня закончила Лесотехническую академию, работала инженером-механиком в ленинградском НИИ, вышла замуж, родила сына. Она была интересной женщиной: яркая брюнетка с пышной гривой и пышной фигурой, алыми губами, лучистыми глазами – словом, смотреть на нее доставляло удовольствие. Я знала, что в начале девяностых она с мужем, тоже приятным мужчиной и хорошим инженером, собралась вслед за сыном на историческую родину. В последнюю минуту сын передумал, а родители, бросив работу и квартиру, уехали. Нашла я Аню в Израиле только в этот приезд. Оказалось, что живут они недалеко от моего Холона – у самого синего моря в еще одном городе-спутнике Тель-Авива – Бат Яме.

Мы созвонились с Аней, и я первый раз из Холона пешком за 30 минут дошла до их дома. Подруга встретила меня с улыбкой и состраданием.

– Олька, ты, наверно, без ног? Ничего себе, протопала такой путь!

– Представь себе, что не очень устала. Во-первых, шла не очень быстро, поскольку смотрела по сторонам на дома и скверы, магазинчики и прохожих… ты мне правильно все объяснила: сначала идешь по одной длинной улице, потом переходишь границу Холон – Бат Ям и идешь по другой не менее длинной магистрали почти до моря.

– Юрик, принеси нам, пожалуйста, в гостиную бутылки и рюмки и, если тебе не трудно, вынь из холодильника закуски, пока я Ольке покажу вид из окна на море из нашей спальни. Юрик, лапочка, и тарелки захвати, не забудь!

– Нравится тебе мой Юрик? Правда, золотой мужик? Если бы не он, я бы тут завяла.

– Юрик, можно я тоже буду Вас так называть?

– Пожалуйста, и выпьем на брудершафт, тем более что в Израиле нет Вы, а есть Ты – только единственное число.

Трудновато было друзьям пред пенсионного возраста оказаться на новом месте «без языка», без знакомых, а главное, без обманувшего их сына. Эмигрантам дается социальное пособие, но деятельным людям без работы скучно, к тому же хочется чувствовать себя независимыми. Анна нашла себе место посудомойки в кафе, которое находилось недалеко в отеле на самом берегу. Там же супругам разрешили занять один из недорогих номеров. Юрий устроился маляром в строительной бригаде.

– Я первое время с непривычки очень уставала от посуды. Приходила в комнату, падала замертво, но через час заставляла себя встать, одеться и идти на море. Быстро ныряла, совершала заплыв и снова, как огурчик, могла мыть тарелки до ночи. Юрка тоже приходил без сил, но я тащила его в бассейн, потом покажу тебе нашу радость.

Сейчас они снимали квартиру в обычном доме, и не на самом берегу, а через улицу от него. Мы перед сном выкупались и брели в футболках по пляжу по направлению к многоэтажному красивому отелю, перед которым находился бассейн с подсиненной водой.

– Скажи, пожалуйста, Анечка, а как чувствуют себя наши эмигранты, люди пожилого возраста, которые сейчас приезжают сюда? Я разговаривала с некоторыми, правда, в основном довольно молодыми. Поняла, что людям с высшим образованием лучше о нем забыть и не гнушаться никакой, даже физической работой. Иногда и ее не предлагают. Да?

– Конечно. Со мной мыли посуду дамы с прическами и маникюром. Одна даже работала на нескольких работах, учила иврит, купила машину, была полна оптимизма. А муж ее как раз скис, мужчины быстрей сдаются. Видела на улицах Иерусалима и Тель-Авива одиноких музыкантов со скрипками и флейтами? Они что, воображали, что в израильском оркестре всем будет место? И так «русских» там достаточно. Не знаю, сколько времени такие люди выдержат игру на улице.

– Знаешь, когда мы были в кибуце, я разговаривала с девочкой десяти лет и ее мамой, которая там работает педикюршей. Они уже год там живут, обе очень довольны, им хорошо. А один солдатик, с которым я общалась, три года как из Москвы и год служит, он хочет и поедет назад. Ругает Израиль.

– Все-таки, Олька, несмотря ни на что, я вспоминаю первые полгода с удовольствием! Жить на самом берегу Средиземного моря, в первоклассном отеле, среди хорошо одетых благополучных людей – это что-то! Когда я снимала с себя фартук, смазывала руки кремом, причесывалась, надевала красивый купальник и выходила на берег, то забывала, чем занималась только что, и представляла, что я просто отдыхаю на курорте, что я миллионерша из Бостона. Жаклин Онассис, не меньше! А что, лама ло? Потом спускался мой симпатичный Юрик, мы танцевали в кафе под медленную музыку, ели мороженое на честно заработанные деньги и переставали сердиться на сына, который нас сюда заманил.

Теперь Анна, седая, но столь же красивая и энергичная, работала в каком-то курортном парке, где ведала аттракционами. Юра отвозил ее на машине туда и забирал оттуда. Сам он трудился в той же строительной бригаде, стал большим мастером и имел много заказов. Кроме того, писал маслом картины, очень даже неплохие. Иногда получал заказы на оформление общественных заведений. Например, триптихом большого размера он украсил одно из кафе, кажется в Лос-Анджелесе, за что получил неплохой гонорар.

11 октября мы встретились в Иерусалиме.

Как раз в эту неделю после дня раскаяния и искупления – Йом Кипур – приходили дни праздника и веселья под названием Суккот. Праздник этот продолжается во время сбора урожая восемь дней и проводить его надо в суке, то есть в шалаше. В таких шалашах (или в палатках) жили евреи, когда Моисей несколько тысячелетий назад вывел их из рабства и сорок лет водил по пустыне. Днем шалаши защищали людей от солнца, ночью – от холода. Сейчас в эти дни во всех городах и поселениях возле домов строятся суки.

На праздничных предсуккотных базарах (как у нас предновогодних) продают для них все – палки и брусья для стен, пальмовые ветки для кровли, ветки мирты, листья, тростник, лимоны, завернутые в розовые бумажки (для украшения). В купле-продаже участвуют мужчины в шляпах, черных костюмах, со свисающими из-под пиджаков кисточками; мальчики в белых рубашках с пейсами до плеч и, конечно, женщины в шляпах или париках и в юбках до пят. Народ пестрый, подвижный, гортанноговорящий, развеселый – слушать и смотреть на всех интересно до чрезвычайности. Среди этого народа на базарах мне в глаза в первую очередь бросались иудеи в черных или белых блестящих халатах, белых чулках и меховых огромных шапках с двенадцатью хвостами.

Проводят в суке время с большим удовольствием, особенно в первый и последний дни. «В шалаше живите семь дней, дабы знали во всех поколениях ваших, что в шалашах поселил Я сынов Израиля, когда выводил их из страны Египетской». Так записано в Торе.

«Человек должен устроить в суке четырнадцать трапез», так сказали мудрецы.

Но я предложила Ане совсем не праздничную встречу в суке. Это можно было наблюдать в других городах, там, где мы жили. В Иерусалиме у меня были совсем другие планы.

– Анечка, я узнала, что если подойти к Стене Плача часов в двенадцать утра, то можно попасть в мечеть Омара, в которой я еще не была.

– Олька, ты с ума сошла! Какая мечеть? Арабы же нас не пустят, да могут по шее надавать, камнями закидать, несмотря на наш женский вид!

– Нет, уверяю тебя. Я во время экскурсии по Старому городу поднималась к входу на территорию мечети и по-английски спросила. Охранники ответили вполне вежливо, что посетителей пускают между намазами. Как раз после 12 дня.

– Я не пойду ни за какие коврижки. Меня они за англичанку не примут. Иди, я буду плакать у любимой стены.

И все-таки я уговорила подругу, ровно в 12 часов заветная дверца на мусульманскую территорию открылась, публику начали пускать. Мы поднялись по крутой лесенке мимо мрачных арабских секьюрити. Я шла, расправив плечи первая, Анька, низко склонив голову, шла за мной.

Желающим посетить мусульманские святыни и территорию вокруг них было отпущено минут сорок. Перед входом в мечети необходимо было разуться и оставить все вещи, включая сумочку и фотокамеру. Я оперативно выполнила необходимое, оставшись в носочках с пустыми руками, и под зорким взглядом охранника в арабской тряпке (кафии) вошла внутрь. Подруга осталась снаружи караулить мои вещи, к тому же из-за своего семитского вида она опасалась заходить в святая святых.

В мечети было мрачно и прохладно, на устланных коврами полах сидели и лежали молящиеся арабы, естественно мужчины. Не глядя на них, я быстро прошла вдоль среднего ряда колонн туда, где за металлической решеткой находилась огромная бесформенная глыба из белого известняка – святыня Соломонова Храма. Под камнем находится пещера, к ней ведут одиннадцать ступеней, в потолке пещеры имеется отверстие, куда стекала кровь жертвенных животных. Именно здесь, по преданию, сын Адама и Евы Каин убил своего брата Авеля. Я дотронулась до камня, вошла в пещеру, с благоговейным ужасом (в спину неотрывно смотрел араб) взглянула на реликвии мусульман и быстро покинула святыню.

В следующую святыню – мечеть Аль-Акса я просто забежала (в носочках) и только успела взглянуть на длинные ряды колонн. Меня почти взашей уже гнали охранники, приговаривая по-английски «quick, quick!» Отпущенное для осмотра время закончилось.

Дальше мы с подругой, заждавшейся у входа с вещами, бежали из ворот вниз. Слава Аллаху, поход к восточным святыням окончился мирно. Приключения неожиданно начались в иудейской части.

Мы собрались подойти к женской половине Стены Плача, которая была в нескольких метрах отсюда, но не тут-то было. Подойти к Стене не было никакой возможности. Из ближайших Мусорных ворот валили толпы мужчин в черных лапсердаках и шляпах. Их было несметное количество, они заполняли все пространство, не оставляя места для проникновения внутрь Старого города даже мухе.

– Господи, что происходит? Отчего их так много?

– Наверное, по случаю суккота какое-нибудь мероприятие у Стены. Олька, может быть, повернем назад? – в голосе Ани звучала мольба.

Я была непреклонна.

– Нет, давай попытаемся продраться. Представь, что ты в метро на станции «Лесная» в шесть часов вечера, тебе надо с работы уехать домой.

Я ее убедила. Мы с трудом протиснулись в проход и с еще большим трудом протискивались между потными лапсердаками и бородами. На площади перед стеной было чуть свободнее, зато в стороне, рядом с зеленого цвета сукой толпилась группа молодых и взволнованных иудеев. Они кричали и требовали что-то на непонятном мне иврите у сидящих внутри суки.

– Анька, что они хотят? Переведи.

– Ты смеешься, я не настолько знаю язык, чтобы понять не только отдельные фразы, но даже смысл. Пойду спрошу того парнишку, он более спокойный с виду.

Не успела она отойти, как из суки кто-то вышел, толпа рядом с нами всколыхнулась, парни кинулись бежать, выкрикивая на ходу ругательства, тряся бородами и размахивая кулаками. Я оказалась с краю, а Аня – в самой гуще бегущей толпы воинственных иудеев.

Сейчас ее замнут, и все из-за меня!

– Аня, назад! Беги!

Сама я неслась рядом с пейсатыми. Они преследовали непонятно кого, а среди боевой толпы мелькал красный пиджак моей подруги. Кажется, ей удалось вырваться, слава Аллаху!

Через минуту мы, стоя в стороне от драчливого ортодоксального народа, весело смеялись. Ничего себе правоверные! Ай да иудеи! Теперь я понимаю, почему они всех соседей побеждают.

Но злоключения этого дня на том не закончились. Доехать до автовокзала из Старого города оказалось делом архисложным. Рейсовый автобус попал в пробку и тащился около часа по улице Яффо и дальше. Пешком мы бы прошли этот путь за пятнадцать минут.

– Спроси, что происходит? Может быть, опять кто-то кого-то бьет.

– Олька, я совершенно забыла. Ты представляешь, что именно сегодня, 11 октября 1995 года, Иерусалим отмечает три тысячи лет, – она веселилась.

– Что же ты молчала?

Что было, что было!..

12 октября 1995 года, то есть назавтра, в одной из русскоязычных газет, появилась статья.

«11 октября несколько сот ультраортодоксов в Старом городе в Иерусалиме пытались помешать министру по делам религий Шимону Шитриту добраться до Стены Плача, куда он направлялся, чтобы принять участие в обряде «благословения коэнов». Столпившись перед министром, они выкрикивали оскорбления в его адрес. Некоторые из них начали драку с охранявшими Шитрита полицейскими. Несколько раз ультраортодоксы пытались ворваться в суку, и полиции пришлось их разгонять.

В ночь на 11 октября в кварталах ортодоксов были расклеены плакаты, призывавшие жителей прийти к Стене Плача и закидать министра этрогами (лимонами) в знак протеста против реформы, которую он проводит в министерстве по делам религий. Перед тем, как покинуть площадь у Стены Плача, министр сказал: “Бесчинствующие хулиганы не представляют весь народ. Я вижу здесь десятки тысяч молящихся, и несколько сот нарушителей порядка составляют незначительное меньшинство”.

Так вот оно что! Оказывается, у Стены Плача благословляли коэнов (первосвященников), потому там и было столпотворение. А еще 85 тысяч участников традиционного иерусалимского марша праздничными колоннами шли с четырех сторон в центр города к музею Израиля, где проходила главная церемония. 3000 лет городу – это вам не шутки!

Всего же приехало со всей страны около четверти миллиона человек! Приняли участие в шествии Эзер Вейцман (премьер и президент) и гости из 69 стран. А я, вместо того чтобы быть в числе почетных гостей, сидела в неподвижном автобусе и удивлялась. Ну не дура ли?!

На следующий год в Иерусалиме! Надо быть более подготовленной ко всем неожиданностям…

Апрель 2000 года

А почему бы мне не посмотреть Израиль весной, когда там все цветет и пахнет?! Хотя там почти круглый год цветут деревья и цветы (цветут цветы – как ужасно!), но, кажется, не пахнут. Я весной до наступления жары еще не была, надо исправлять ситуацию.

За эти годы из регулярной переписки и длинных разговоров по телефону мы были в курсе динамичной жизни в наших семействах и конечно, интересных путешествий по миру (в США два месяца Элла и Мира, и несколько раз в Германию – я). Все это шло на фоне международных, в основном нерадостных событий. Мы обе переживали внезапную смерть принцессы Дианы, но еще больше расстраивались, когда видели, как погибают люди во время террористических актов, они продолжались в Израиле и стали довольно регулярными в России. Элла негодовала по поводу ливанских событий и «наезда» из-за палестинцев на Натаньяху, а я не могла успокоиться после проигрыша на выборах Собчака и особенно после его неожиданной смерти. Число командировок в эти годы у меня сократилось, поскольку в энергетике продолжался полный застой. Элла в эти годы поняла, что не может больше водить машину. У нее появился страх, кошмары, и только одна мысль о том, что надо сесть в машину, вызывала перебои в сердце.

Я по вечерам, когда домочадцы расходились по комнатам, и наступала тишина, садилась за стол и начинала вспоминать свою жизнь. Вдохновила на это занятие моя однокашница, она дала мне прочитать книгу, выпущенную ею в самиздате о семье – родителях, бабушках – дедушках. Читалось с интересом, и я подумала: а чем моя семья хуже? Неужели родители не достойны того, чтобы я о них рассказала не только детям – внукам, но и знакомым и вообще людям?

Видимо, мы с Эллой вдохновляли друг друга на творчество. Она в это же время задумала рассказать внукам о судьбе своей репрессированной семьи. Но ее задача осложнялась тем, что текст для внуков необходимо было в дальнейшем перевести на иврит. Будучи человеком организованным, она ежедневно с утра садилась за письменный стол, не отвечала на телефонные звонки, напрягала память и заполняла большие листы бумаги своим крупным красивым почерком.

Цветущую страну весной я наблюдала буквально в первые дни после приезда, когда навестила в Кфар Сабе свою школьную подругу Мару. Это тоже один из городов – спутников Тель-Авива, эдакий южный городок из белых разноэтажных домов, утопающих в зелени. Здесь же рядом с обжитыми зданиями в окружении прудов и фонтанов возводятся многоэтажные здания новые, ничем не хуже. Семья Мары живет в стране уже довольно давно, а приехали они в Израиль из Канады, она им не приглянулась. Решающее слово было за их юной дочерью, заскучавшей в университете с нудными англоязычными студентами. В Израиле она почувствовала себя комфортно, нашла симпатичного умного мужа, родители устроились на работу по своим основным специальностям, к тому же рядом проживала Марина сестра с семейством и мама.

Мара и ее муж Аркаша, оба полные, приветливые и улыбчивые, встречали меня на конечной остановке автобуса в Кфар Сабе. В соответствии с их культурно-оздоровительной программой расслабляться нам предстояло на природе, в country club (загородном клубе). Клуб содержится на деньги профсоюза, а мои друзья состоят его активными членами – и профсоюза и клуба. На небольшой парковой территории есть сауна, два бассейна, тренажерный зал, площадки для спортивных игр, и все это в окружении цветов и лужаек с разбросанными шезлонгами и столиками. Пользоваться услугами таких клубов, а их множество в стране, члены профсоюза могут хоть каждый день.

По пути друзья мне рассказали, как вообще израильские фирмы заботятся о своих сотрудниках. Авиационная компания, в которой работает муж Мары, каждому, кто четыре месяца не брал больничный лист, к отпуску прибавляет еще один день. Если не болел год, получаешь три дня. Каждый год инженеры имеют возможность поехать на три дня совершенствоваться за границу. Сам Аркаша накопил за три года девять дней и в прошлом году ездил в Россию.

Мы с Марой поплавали в бассейне, поболтали ногами, сидя на бортике джакузи, и поболтали языками, сидя в шезлонгах. А в это время наш мужчина в тренажерном зале под наблюдением инструктора бегал на движущейся ленте и выжимал гири. Потом мы все переоделись, сели в машину и вернулись домой, чтобы с аппетитом пообедать.

– Если гистадрут заботится о своих членах так же, как в этом замечательном клубе, я верю, что вам живется под его крылом неплохо.

Вечером мы были приглашены на чай к Мариной сестре, которую я помнила еще маленькой девочкой. Нынче девочка стала уверенной деловой женщиной, матерью семейства. Ее двадцатичетырехлетний сын седьмой год служит в армии в ракетных войсках и одновременно учится в университете на биофаке (это, наверное, только у них так можно – служить и учиться). Мама сестер в возрасте восьмидесяти лет, ее я тоже отлично помнила, выглядит вполне светской дамой. Она дни проводит дома, а вечерами, когда не жарко, выходит на воздух и сидит на лавочке с такими же старушками, ну совсем как у нас на Гражданке или в Купчино. Несколько лет назад ее разбил паралич, но усилиями дочерей и силой воли она встала и потихоньку передвигается. В этом открытом доме постоянно кто-то гостит, семейство очень хлебосольное и жизнерадостное.

На обратном пути мы шли с сестрами по южной благоухающей Кфар Сабе и под звон цикад вспоминали ленинградское детство.

Утром Мара пригласила меня на прогулку по парку. Там в тени эвкалиптов, громадных с ободранными стволами и причудливо торчащими из земли корнями, мы продолжали нескончаемую беседу. Наболевший вопрос был об интефаде, она продолжалась в стране уже пять лет. Семейство непосредственно страдало от осложнения отношений.

– Рядом с Кфар Сабой находятся арабские деревушки, мы еженедельно ездили к ним отовариваться, особенно в субботу. Были у нас постоянные продавцы, дружили с ними много лет. А теперь туда нельзя – кордоны, да и просто опасно, камнями закидают.

На мои намерения съездить в Вифлеем Аркаша резко отреагировал:

– И не думай, не рекомендую. Арабы относятся к нам неплохо. Но их настраивают.

Вечером после прогулки мы трогательно прощались с сестрами. В ответ на мои скромные сувениры Мара надела мне на шею серебряную цепочку с «хамсой», рукой Всевышнего, от сглаза. Ее сестричка, зная нашу бедность и полное отсутствие в обращении «зелененьких», подарила конверт с бумажкой в сто долларов, вызвав у меня чувство неполноценности и робкого протеста.

– Не вздумай, Ольга, отказываться, ты меня обидишь, если не возьмешь. Когда я, нищая, да еще одна приехала в Израиль из Союза, мне помогали совсем чужие люди. Спасибо им за это, иначе бы не выжила.

В этот мой приезд в Иерусалиме мы договорились провести целый день со школьной подругой Саней. Она должна была утром приехать в Иерусалим из Беер Шевы, а вечером на автобусе вернуться домой. А я планировала заночевать у Леры и следующий день целиком провести на экскурсии «Иерусалим – город трех религий».

Санюша, мягкая, интеллигентная женщина приехала со своим тоже мягким и интеллигентным мужем Герой в Израиль вслед за дочкой Никой, в противоположность родителям, женщиной решительной и бескомпромиссной. Она когда-то училась в первом классе с моей Катей, потом их пути разошлись, поскольку мы переехали в другой район и школу сменили. Ника, закончив ленинградский Политехнический институт, стала металлургом, характер ее закалился подобно стали, и вполне соответствовал внешности. Когда Катя с Никой учились в первом классе, они обе были маленькими нежными девочками. А теперь Ника стала крупной с волевым лицом, решительным низкого тембра голосом и довольно резкими манерами женщиной. Серьезный металлург с опытом, она устроилась на работу в Беер Шевский университет, получила там квартиру, машину, но постоянно с кем-то конфликтовала. Родителей поселила недалеко, шефствовала над ними и все время учила жить, чем расстраивала маму.

В девяностые годы между двумя эмигрантскими сообществами (алиями) существовала вполне определенная вражда. У Санюши от жизни последней алии, к которой принадлежала Ника, настроение становилось грустным. Я больше имела дело с представителями алии семидесятых годов – людьми вполне устроенными, без комплексов.

К таким людям принадлежала родственница моего отца – Нурит или по-нашему Нюра. Знакомиться с ней меня привезла Элла в 1992 году в центр науки город Реховот.

В Реховоте в 1934 году организован крупнейший НИИ, любимое детище знаменитого ученого, первого президента Израиля профессора-химика Хаима Вейцмана. В этом городе жила еще одна родственница папы, жена покойного профессора биолога, вывезенного Вейцманом в 1935 году из фашистской Германии. Эта уже преклонного возраста субтильная старушка с палочкой водила нас по парку и рассказывала об институте исключительно по-немецки или, в крайнем случае, по-английски. Корпусов там было много, но мне самым интересным показался корпус института солнечной энергии. Он построен в виде высоченной башни, собирающей энергию солнца с громадных плоских бойлеров, их штук пятьдесят. В мемориальной части парка был очень оригинальный памятник погибшим во всех войнах в виде опрокидывающейся сожженной Торы.

Нюра, дама лет семидесяти, эффектная, полная, деятельная и очень гостеприимная, внимательно меня осмотрела, после чего изрекла:

– Я очень, очень рада встретиться, наконец, с дочерью моего старшего родственника, которого я знала молодым интересным мужчиной, приезжающим к родителям в Либаву.

Произносила она эту длинную и сложную фразу на правильном литературном русском языке, но с акцентом. Так говорят приезжающие к нам из Европы потомки Романова или Голицына.

Нюра видом своим и манерой, квартирой и садом внушила мне почтение, смешанное с восторгом. Надо же, уехать из Прибалтики в 1935 году, когда я родилась, с тех пор жить в Швейцарии и Израиле и настолько ощущать себя русской, именно русской, а не русскоязычной!

Сейчас Нюра в возрасте около 70 работала в центре образования методистом по языку, занималась людьми с отклонениями. Кроме того, она интенсивно преподавала иврит эмигрантам из разных стран, помогала им словом и делом. В день нашего знакомства она с удовольствием показывала обставленную со вкусом квартиру в синих тонах и сад. Квартирой с антиком меня не удивишь, но сад! Произведение искусства, созданное на крыше, сад занимал площадь тридцать на пять метров и окружал со всех четырех сторон последний этаж восьмиэтажного дома. Собственно, сад окружал две квартиры последнего этажа: квартиру ее и семьи дочери. Не просто кустики и цветочки, а здоровые, высотой в несколько метров деревья с раскидистыми кронами, в окружении многочисленных ящиков и кадок с растениями среднего размера и яркими цветами. Нашлось место столам и диванам-качалкам. Подобный сад на крыше я видела впервые в жизни. Мечта, да и только! Полив, обрезание, удобрение: какие желание и силы нужно было иметь, чтобы содержать много лет подобную красоту!

– Да нет, Ольга, я уже меньше занимаюсь флорой. Мои дети и внуки ухаживают теперь за садом, а раньше, да, увлекалась. У тебя нет такого?

– Есть, но, во-первых, на земле за городом, а во-вторых, значительно хуже.

Папина родственница Нюра сразила меня шармом и элегантностью. Она тут же перешла на ты, что мне было довольно сложно из-за разницы в возрасте и почтения, которое я испытала к ней.

– Я с тобой не прощаюсь, мы еще встретимся, моя дорогая! – заявила она на прощанье.

Нюрины подарки оказались под стать щедрой и обладающей художественным вкусом даме: элегантные серебряные украшения для меня и дочери, ручной работы шарфик и изящная дорожка, красивая коробка дорогих конфет. С тех пор мы регулярно переписывались. Нюра прислала мне открытку, найденную в своих запасниках. Девяносто лет назад мой отец, тогда юный студент Юрьевского университета, писал своей сестре в Либаву о жизни и учебе, писал по-немецки, поэтому я не все поняла. Но знакомый почерк и построение фраз напомнили открытки, которые папа посылал мне в детстве, дохнуло таким далеким и родным… Спасибо Нюре! Вот такие вотики у вас.

– И все-таки я с вотиками не хочу иметь ничего общего, – резко заявила Ника мне, как будто я тоже принадлежу к вотикам.

Мне приходится отдуваться за свое (старшее) поколение, и в споре нашем я, безусловно, не на стороне Ники.

– Дорогая моя, почему государство должно обеспечить жильем, а главное, работой по специальности 400 тысяч новопришельцев? А если все места научных сотрудников и концертмейстеров в оркестрах уже заняты? А если нет в достаточном количестве свободных квартир?