Kitabı oku: «Инферно.ру», sayfa 2

Действие 2. Первая ступень. Воскресенье.

Очки только с виду были похожи на лыжные: стильные, лёгкие, с изящными дужками, очень приятные к коже – настоящий подарок пижону. Тонкие стёкла в оправе из красного, почти невесомого (Костя так и не понял какого) пластика, казались чёрной дырой или проходом в иное пространство; ничто: ни свет из окна, ни бледная Костина моська ни отражались от матовых «глаз».

– Крутая штуковина….

Вернувшись домой, он, по инерции, спрятал подарок в потаённый ящик стола; шмон «с благими намерениями» являлся частью игры уже Маргариты Раисовны, где она, выступая в роли заботливой матери, в отсутствии Кости (хотя, как известно, нет ничего тайного, что не стало бы явным), пыталась узнать, чем её чадо живёт и что скрывает от матери.

Очки были…

– Типа, просто очки?

Ни кнопки включения, ни гнезда для зарядки, «ни дырки, ни пырки», ничего такого, что указывало бы на принадлежность их к гаджету – лишь приятная ощупь на пальцах да странный озноб, прошедший по телу, будто кто-то невидимый пальцем коснулся горячей макушки. Пытаясь вникнуть в устройство девайса, Костя, то приближал игрушку к глазам, то отдалял её от себя, попутно любуясь матовым беспределом «чудовищных глаз».

– Даже если всё это – простая фигня, за такую вещицу, стоило прогуляться на крышу.

Затем он подумал, что сказала бы мать, признайся он ей откуда обнова, ухмыльнувшись, лёг на кровать и не парясь больше о возможных Данайцах,¹⁴ сунул голову в «пекло».

Тьма вошла в его разум. Он как будто ослеп, упал в тёмный склеп и за ним захлопнули дверь: «Навсегда,» – промелькнуло в сознании. Первой реакцией, было желание сбросить очки, но Костя сдержался. «Лабиринт Минотавра» манил своей неизвестностью, а трусливая мысль: «Никогда не поздно всё бросить,» – как нить Ариадны дарила надежду вернуться обратно. В тёмном пространстве глаз загорелись первые буквы…, «блин», стандартного соглашения. Буквы слагались в слова, слова в легионы: мысль печатала шаг, заставляя Костино сердце отчаянно биться.

«Настоящее лицензионное соглашение заключается между пользователем Игры, (далее Игроком) и ООО «LL» (Light Life – Свет Жизни). Перед запуском Игры внимательно ознакомьтесь с условиями данного соглашения. Если вы не согласны с условиями данного соглашения, снимите очки и забудьте о нашем разговоре,» – прочитав первый абзац, Костя хмыкнул:

– Шутник….

«Лицензионное соглашение вступает в силу с момента вашего соглашения (кнопка внизу) и действует на протяжении всего срока игры.

1. Предмет лицензионного соглашения.

1.1. Предметом настоящего лицензионного соглашения является право Игрока стать полноценным участником Игры, со всеми вытекающими последствиями (см. ниже), в порядке и на условиях, установленных настоящим соглашением.

1.2. Все положения настоящего соглашения распространяются как на Игру в целом, так и на её отдельные компоненты.

1.3. Пользователю предоставляется право использовать все возможности Игры для своего развития и в качестве возможных познаний».

На слове «развитие» мужчина поморщился: «Увидим».

«2. Авторские права

2.1. Игра является собственностью компании в соответствии с действующим законодательством Вселенной,» – здесь Костя-Гугл не выдержал:

– Твою ж ты мать, «законодательством Вселенной». На меньшее они не согласны.

«…и на основе соответствующего лицензионного договора.

2.2. В случае нарушения авторских прав предусматривается ответственность в соответствии с действующим законодательством Вселенной,» – снова презрительный «хмык».

«3. Условия использования продукта и ограничения.

3.1. Игра и игровые очки предоставляются Игроку на безвозмездной основе сроком до окончания Игры или выхода Игрока из Игры. После завершения Игры, игровые очки исчезнут; как и куда – не важно.

– Ага, как мистер на крыше. Просто растворятся и дело с концом.

Затем, Костя представил толпу мистеров Фогом, предлагающих на Арбате очки каждому потенциальному самоубийце, и рассмеялся.

– Придурки….

3.2. Игрок имеет право быть свободным в рамках Игры, создать свой собственный мир, отвечающий представлениям Игрока о добре и зле.

3.3. Игрок не может разглашать непосвящённым в Игру о встрече с Мастером и о самой Игре (чтобы с ним не происходило) ни словом, ни с помощью текста, ни каким-либо другим способом,» – Константин рассмеялся, представив себя в пантомиме «Мама спаси меня. У меня вырос русалочий хвост».

«3.4 Игрок может изменять (если сумеет) действия созданных Игрой (или им самим) персонажей.

3.5. Выходить из Игры до её полного окончания является действием нежелательным. Игроку предоставляется возможность «отдохнуть» («Это как это?») от Игры, поставив Игру на паузу. Если игрок всё же решит покинуть Игру, жизнь его будет возвращена к моменту до встречи с Мастером. Он забудет о встрече с Мастером и будет предоставлен выбранной им судьбе».

– Типа, сдохнет.

«4. Ответственность сторон.

4.1. За нарушение условий настоящего соглашения наступает ответственность, предусмотренная законами действующего законодательства Вселенной.

4.2. ООО «LL» не несет ответственности перед Игроком за происходящее с ним, по причине принятых им неверных решений.

4.3 Игрок сам принимает решения и пожинает плоды принятых им решений.

5. Изменение и расторжение соглашения.

5.1. Изменить данное соглашение нельзя.

5.2. Расторгнуть данное соглашение – означает покинуть Игру (см. пункт 3.5)

Далее, мелким шрифтом шла надпись, которую Костя, по причине жгучего нетерпения, читать не стал: «Чтобы оставить Игру навсегда, произнеси: «Finita la commedia»¹⁵». Взор его обратился на кнопки: огненную «ДА» и пепельную «НЕТ» (отметить голосом). Что заставило его согласиться с пылающей чушью, Костя так и не понял. Возможно, виной тому были котлеты, от которых разум его обмяк и сделался тусклым, а быть может слабость Варвары¹⁶ (такая понятная и предсказуемая) стала причиной рискованной «глупости». Так, или иначе, на хриплое: «Да,» – очки откликнулись новой инструкцией. В ней игроку предлагалось принять горизонтальное положение, ничему не удивляться и без страха и ложного сожаления принять грядущее.

Девять дней – девять проходов, по три на уровень. Уровней было три: Ученик, Подмастерье и Мастер. Каких-либо правил относительно «как в это играть?» – не было. Игроку предоставлялась полная свобода действий в рамках предлагаемых Игрой обстоятельств. Обстоятельства создавала сама Игра, руководствуясь своим пониманием возможностей игрока. Отдельным пунктом стояло, что снимать очки во время Игры не рекомендуется и что, возможно, названый девайс, во избежание травм «будет менять свои свойства?».

Пробежав глазами инструкцию, Костя расслабился и сказав себе: «Разберёмся по ходу,» – погрузился в Игру.

Бездна объяла его холодным удушьем спрута; безволие сна сковала усталые члены. Всё, о чём мужчина успел подумать, прежде чем разум его, повинуясь неведомой силе, погрузился в пучину Игры, было: «Только бы мать не увидела».

Он «проснулся», как ему показалось, от лая адских собак; стоя на белом, как мрамор, песке, в слепящем пространстве рёва, Костя услышал свой страх: «Меня затравят собаками,» – и мысль привела его в ужас. От гиканья стаи резало уши и слезились глаза; колени его подогнулись, и он упал на песок сжимая руками голову и готовясь к чему-то ужасному.

То, что это игра и крик – лишь иллюзия, – не было сил подумать: Игра пленила его.

Сколько он так просидел: мгновенье? целую вечность? – Костя не знал. Время в аду (если оно и было) подчинялось адским законам. «Нужно проснуться». Вой миллионов сменился на дьявольский хохот.

– Собаки не могут смеяться, – прошептал он себе.

К тому же, мужчине почудилось, что в режущем душу звуке, присутствую детские ноты. «Многоглоточный зверь – это дети,» – ужаснулся он собственной мысли, – армада детей, обложивших его навроде матёрого волка. Мысль, что эти «щенки» будут смеяться над ним до скончания века (если только он не принудит их замолчать), привела его в чувство. Костя поднялся с колен.

Он стоял в центре огромной арены, окружённый орущей трибуной с детьми в чёрных шортиках, белых, школьных рубашках и не детских галстуках красного цвета (похожие, по настоянию Маргариты Раисовны, считающей, что мальчик обязан быть в галстуке, он носил с раннего детства), обвивающих шею как петля висельника.

– А вот и флажки.

Амфитеатр, в центре которого Константин очутился, представлял собой точную копию Колизея, многократно увеличенную и заполненную мальчиками от семи до двенадцати лет. Осознанье того, что дети пришли глумиться над ним, взрослым мужчиной, возбудило у Гугла ответную злость:

– Ненавижу детей, – процедил он сквозь зубы.

Не в силах смотреть на красно-белую завесь, Костя поднял глаза; там, где в нормальном мире простиралась небесная высь, словно издеваясь над ним, дёргалось мелкой рябью его отраженье: перевёрнутый Колизей и он, обнажённый в центре арены. То, что он голый, Костя понял по цвету «детской?!» фигуры: тело его почти сливалось с цветом песка.

– Я мальчик? – он, с испугом, сверзил внимание к низу. – Твою ж ты мать….

В том самом месте, где….

«Да чего уж…» – Костя грустно вздохнул.

Он был ребёнком. Как, почему и зачем? Костя не знал.

– Это игра. Думай, думай кретин!

Он вспомнил всё, что знал о компьютерных играх. Каждое задание предполагало некую борьбу с кем-угодно, даже с самим собой. «Что я должен сделать, чтобы заставить заткнуться эту орду и вернуть себя самоё?» – его лихорадило. От принятого решения зависело многое, возможно, и сама его жизнь. То, что Игра была нечто большим, чем просто безделка, он это понял. «Мистер Фог – не агент, он – бес, – мелькнула тревожная мысль. – И я…, во дурак! Я, подписав соглашение, оказался в реальном аду». Костя коснулся лица. В этой реальности, очков на нём не было.

– Чтобы я не сбежал. Умно….

Его, Константина Ершова, «субстанцию» из срединного мира, отправили в ад: конкретное место в нереальной действительности, мир в параллели, матрицу, чёрт знает ещё какую реальность.…

– Бросили в стаю… детишек, – Костя сплюнул на чистый песок. – Зачем?

Крики детей усилились. Психическая атака, если это была она, удалась: у Кости задёргался левый глаз – верный признак того, что его «достали».

– Так, – сказал он себе. – Главное, успокойся. Это – игра, значит нужно в неё играть. Из хорошего: я размышляю как взрослый. Я всё ещё знаю такое, что мне семилетнему и в страшном сне не могло бы присниться. Из плохого: я не знаю, как заставить их замолчать. Разве что…, – безумная мысль обожгла его разум: «Спросить у этих «щенков».

– Чего вы хотите?! – крикнул он что есть мочи.

Вопрос, как брошенный камень в свору собак, произвёл нужное действие – смех прекратился.

– Давно бы так….

Не успел Костя расслабиться, как тысячи детских глоток взорвали пространство:

– Будь как мы! Будь как мы! Будь как мы! – вопили трибуны.

– Это как это?

Под рёв очумелой толпы на арену выбежал мальчик со свёртком под мышкой: толстый, аккуратно причёсанный, с румянцем на пухлых щеках и слегка затравленным взглядом – семилетний Костя Ершов из одна тысяча девятьсот девяносто пятого года.

– Этого не может быть…, – только и смог вымолвить ошарашенный Костя. Он вгляделся в толпу. Сомнений не было – «многотысячный зверь» смотрел на него его же глазами. Вот он семилетний мальчишка, стоит и смеётся над ним, а этот Костик, явно постарше, дразнится скотина. «Не приведи Господи, оказаться в аду с самим собой» – мысль его обожгла.

– Парадоксальный идиотизм, не иначе….

– Оденься, – знакомым до боли в желудке тоном Маргариты Раисовны велел ему Костик из ада. – Ты – голый.

Не обращая внимания на ужас в глазах реального Кости, ребёнок из ада бросил свёрток к ногам своего двойника: немного испуганно, как если бы тот был бы болен заразной болезнью. Гугл одежды не взял.

– Давай сделаем так, – предложил он толпе. – Не я оденусь, а ты разденешься. Поверь, лучше быть голым, чем одетым в дурацкую униформу, не говоря уже об этих галстуках. Идёт?

Рядом стоящий двойник шутки не понял и только с испугом потрогал туго завязанный узел на шее – символ его принадлежности к «стае».

Толпа угрожающе зашумела. Костики от семи до двенадцати – все, как один, затопали на него ногами.

– Как повяжешь галстук, береги его…¹⁷ – чуть слышно пролепетал рядом стоящий Костик, не смея поднять испуганных глаз на осквернителя священной верёвки.

– Хватит! – не выдержал Гугл. – Посмотри на себя, чудо-юдо гороховое! Ты же робот! Вы все, – крикнул он так, чтобы голос его был услышан каждым из Костиков, – чёртовы роботы! Я здесь единственный человек, а вы…! – он не успел договорить.

Огромный Колизей взорвался яростным смехом.

– Ну чего вы ржёте?! – Костя пытался переорать беснующуюся толпу. – Вы все не настоящие и я не хочу быть такими как вы!

– Не хочешь?! Заставим! – отвечала толпа.

Костя вдруг вспомнил постыдный случай из школьного прошлого, где он, третьеклассник по прозвищу «Конченый» (жестокое производное от ненавистного «Кокочки» и «пончика»), чтобы снискать уважение такой же вот «стаи», принял участие в травли «ботаника» из параллельного класса. Он помнил, как улюлюкал: возбуждённо-вспотевший, счастливый от мысли что он, как все…, «настоящий подлец». Как же сейчас он ненавидел свои отражения.

– Попробуйте! – крикнул он что есть мочи.

«Гидра» умолкла; стало так тихо, что, Костя услышал, как стучит его, настоящее, сердце. Мальчик с одеждой сбежал. Вместо него на арену вышел другой, намного старше его самого: Костя-подросток, вдобавок ещё и с мечом.

– Защищайся, – сказал он так, как будто бы всю жизнь только и делал, что дрался на мечах.

– И чем же?

Подросток пожал плечами. «И верно, – ухмыльнулся мужчина. – Тебе что за дело чем я буду сражаться? Ты-то при мече». Костя задумался. Ведь не вилкой же в самом деле ему защищаться. Да и вилки у него – и той не было.

Быть голым рядом с одетым, пусть даже собой, Косте не нравилось, и мысль, что нужно прикрыть срамоту явилась к нему как само собой разумеющееся: «Нужно одеться». Как только Костя об этом подумал, он почувствовал, как тело его облекается в джинсы, футболку и что-то тяжёлое. «Не ужели бронежилет? Зеркало бы сейчас…» – голову его тут же «вздёрнули» вверх. В небе висело его отражение: в джинсах, чёрной футболке и латах.

– Это игра…, – впервые за время в аду Константин улыбнулся. – Мне нужен меч.

Он представил себя с мечом и тут же почувствовал, что правой рукой сжимает тяжёлый эфес. Взглянув на своё отражение вверху, Костя печально вздохнул:

– Жирный, маленький Дон Кихот.

Всё своё детство Костя был полным. Эчпочмаки, азу, кыстыбыи,¹⁸ чак-чаки, пехлеве и, конечно же, котлеты Маргариты Раисовны, уверенной в том, что худой ребёнок – ребёнок больной, едва его не прикончили. В девятом классе, влюбившись в свою одноклассницу, Костя решительно взялся за вес: сам записался в секцию самбо и до крайности умерил свой аппетит, чем довёл несчастную мать до нервного срыва. «Что сказала бы мать увидев любимого сына в объятьях прошлого?»

Костя мотнул головой:

– Ну хватит, Конченный, – пристыдил он себя. – Напялил латы – так бейся.

Техники ведения боя Костя, конечно, не знал. Пара голливудских фильмов о рыцарях вряд ли смогли бы научить его грамотно орудовать мечом, а мысль о чём-то другом (хотя бы о газовом пистолете), сразу, к нему не пришла. Оставалось одно: с криком отчаяния броситься на противника и махать у него перед носом «железкой», в надежде, что тот испугается и убежит. Так Костя и поступил.

С воплем досады и гнева, закрыв глаза, он бросился на подростка, но тут же неуклюже споткнулся о ногу и грохнулся, вытянув руки в песок. Меч, выпав из детской руки, отлетел на несколько метров, оставив его безоружным. Рожу саднило.

– У-у-у! – роем рассерженных ос шумели трибуны.

От боли Гугл заплакал. «Вот умру, и вы все ещё пожалеете…» От мысли, пахнущей детством, внутри у него появилось странное безразличие, покой, какой бывает у чистых младенцев, ещё не вступивших в битву за место под солнцем. Повернувшись на спину, он увидел, что там, на верху, его отражение, лихо сражается с копией и, – вот это да! – побеждает.

– Бей его, гада, – прошептал он угрюмо.

Ему, вдруг, до боли в желудке, захотелось поменяться реальностью: чтобы «там» стало теперешним «здесь», и чтобы тамошний Костя был им, настоящим: «Я – это он, а он – это я». И только он об этом подумал, как два Константина стали одним. Подросток в латах исчез, небо вернулось на должное место. Ад был разрушен.

Костя поднялся. Он стоял в пустом Колизее, в немыслимой тишине, и… улыбался.

– Я заставил их замолчать….

Внезапно его закружило, расплющило и смыло вместе с песком в кромешную тьму. «Поздравляем! – слова разорвали сознанье, оглушив и вместе с тем опечалив счастливого победителя. – Вы – победитель! Первая ступень пройдена! До следующей игры!»

«Вот это да!»

Костя сбросил очки. «Бункер» тут же дыхнул ему в ноздри: «Привет чувачок, с возвращением». Радостно скрипнул матрац; смайлик с застывшими стрелками улыбнулся «хозяину»: час после полудня приветствовал его своим дежавю.

– Кока, суп стынет. Выйди, поешь, иначе язва тебе гарантирована.

Костя почувствовал, как волосы на руках становятся дыбом.

– Сколько времени, ма? – голос его дрожал.

– Две минуту второго.

«Как такое возможно? Может я спал?» Он сел на кровати; холод эфеса всё ещё жёг ему руку.

– Это не сон. Я был там, я бился…, – шептал он себе.

Костя цеплялся за мысль о мече, желая срастить невозможное. Тщетно. Реальность Игры утекала в зыбучий песок; мгновенье, и стрелки дурацких часов сдвинулись с места.

– Костя, – испуганный голос Маргариты Раисовны мышью царапался в дверь. – С тобою всё в порядке?

– Всё нормально, мам, – Константин упрямо вздохнул. – Есть очень хочется.

Действие 3. Вторая ступень. Понедельник.

Понедельник, как известно, день отстойный и, может быть, ещё и поэтому, что день и вправду выдался отстойным, следующей игры Костя ждал с нетерпением, злясь на время, ползущее со скоростью черепахи и «Борьку», с утра, по привычке, отругавшего его за какую-то ерунду. После работы он не пошёл, как обычно, пешком, а вызвал такси. Два километра до дома – вечерний его променаж, – показался ему слишком длинным, а тридцать долгих минут – расточительством всей его жизни.

Подъезд пах жареной рыбой; Маргарита Раисовна готовила карпа – любимое кушанье Петра Петровича, заядлого рыбака и любителя жареной рыбы. Предвидя мамино: «Кока, мой руки, ужин готов, – Костя, ворвавшись домой и крикнув в сторону кухни: Ма, я не голоден!» – быстро укрылся в бункере. Ответный вопрос Маргариты Раисовны: «Кока ты заболел или снова ел эту гадость в столовке?» – не догнав адресата, врезался в дверь и жирным ошмётком упал рядом с щелью между дверью и полом, из-под которой преступно несло духом праздника слишком счастливым для чутких ноздрей странно любящей матери.

Комната встретила Костю приветливой тишиной. Он запер дверь на ключ и только тогда позволил себе расслабиться. Сменив костюм на домашние джинсы, мужчина достал из рабочего кейса очки (Костя решил, что безопасней возить их с собой), лёг на кровать, взглянул на часы (стрелки показывали половину восьмого) и, в предвкушении «адских мучений» (почему бы и нет?), ринулся в пропасть Игры. Ничего. Ни мрака, ни бездны, тугой, холодной спиралью, разинувшей чёрную пасть. Только тёмные стёкла и… тишина. Он ждал. Он надеялся. Вот…, вот сейчас…. Но адское чрево словно забыло о Косте. Время текло: пять, десять, пятнадцать минут…. С лица адепта Игры неслышно сползала радость. «А я, чуть, блин, не поверил…» – Костя со злостью сбросил очки.

– Везде обман, даже в аду! – раздражённо сказал он звонким фальцетом.

Голос был не его. Вернее, его, но…. От разочарования за несостоявшийся вечер, он не сразу заметил, что комната слегка – да какой там, слегка! – чудовищно изменилась: с зелёных, местами потёртых, обоев на него пялились розовые слоники и просто вопили о Костином («тьфу ты, мать твою») детстве.

– Но я же их снял….

Взгляд его упал на очки. Вместо подаренных мистером Фогом, на кровати валялись другие: круглые «поттеровские» очки с обычными стёклами, какие носил он в классе шестом, поддавшись моде на знаменитого мальчика.¹⁹ Он понял: «Очки на мне, а то, что я снял – иллюзия. И что теперь? С кем мне сражаться в собственном доме?»

Не успел он подумать, как в комнату, без стука и Костиного (уже вошедшего в правило) разрешения, не вошла, а вломилась Маргарита Раисовна в розовом брючном костюме из мягкого плюша. Кургузая дама едва за сорок, плотная и очень живая, с горящим взором угольных глаз, длинным, с горбинкой носом, злыми губами и жуткой химией на окрашенных в блонд волосах – крайне опасный шарж на реальную Костину мать.

– Я же сказал, что не голоден, – бросил он первое, что пришло ему в голову, не подумав о том, что это Игра и мать, возможно, не настоящая. А значит….

– Конечно не голоден, – проревела баском Маргарита Раисовна. – Ты же только поужинал. Будем учить уроки.

– Какие уроки?

– Какие задали. Или ты что, в школе сегодня не был?

«Вот я влетел…,» – мысль, что он снова ребёнок привела его ужас.

– Я щас….

В давние годы в прихожей стояло трюмо. К нему-то он и направился. Сомнений не было. Из зеркала на него испуганно пялился мальчик тринадцати лет: полный, аккуратно подстриженный, в синих «девчоночьих» брюках (эти брюки он, «случайно» испачкал материным несмываемым лаком для ногтей, за что ему здорово досталось, так как лак был французский и очень дорогой), зелёной рубашке в клетку и оранжевой бабочке, от которой Костя тут же избавился («хватит с меня унижений»), сунув её в карман.

– Я что, вечно должна тебя ждать, бестолочь несчастная?! – пыхнуло из комнаты недовольство Маргариты Раисовны.

Косте пришло на ум, что странная коротышка слишком уж грубо взялась за него. Реальная «bonne maman»²⁰ сработала бы тоньше. Её иезуитское: «Кокочка, не будешь учиться, будешь всю жизнь работать лопатой, – или – девочки глупых не любят,» – кислотным дождём капало бы на детское темя лишая воли и желания жить. «Может соврать? – с нарастающей неприязнью к «матери» подумал мужчина. – Или придумать новые правила, как в первой игре?» Вернувшись в комнату, он попытался придать лицу невинное выражение.

– Так я же их сделал. Ты что, забыла?

Гнев Маргариты Раисовны был, воистину, страшен.

– Это я-то забыла?! Так вот значит, что ты о матери думаешь?! Неблагодарный щенок! Ничтожество! А ну марш за уроки!

К такой Маргарите Раисовне он точно не был готов. Настоящая мать, с её вечной экспансией и ненасытной страстью быть самой правильной матерью в мире, властно, удушливо всё же любила его. «Может в глаз ей дать? Вот так прямо подойти и врезать ей по круглому рылу,» – мысли рождались одна смелее другой.

«Мать» ударила первой, наотмашь, оставив на детской щеке печать родительской власти. В глазах потемнело.

– За что?!

– Второй раз повторять не буду, – без тени сожаления пророкотала Маргарита Раисовна. – Садись за уроки, чучело!

С телом тринадцатилетнего мальчика драться с «розовым вепрем» не было смысла, и Костя покорно поплёлся к столу «делать уроки».

Боже, как давно это было. Все ненужные знания, саму память о душных уроках и сдохшем от скуки временем, часами Дали, медленно сползающем с изъеденных нудью парт, он оставил с последним звонком. Лишь два любимых предмета: математика и рисование мирили его со школой. Костя мечтал стать художником. Не случилось.

Первой была Литература.

– Страница двадцать шестая, – властный голос Маргариты Раисовны резал воздух над ухом. – Читай!

– А. Е. Крученых «Дыр бул щил…»

«Мать её, розовый гоблин» удовлетворённо кивнула.

– Дыр бул щил убещур скум вы со бу р л эз…, – набор бессмысленных звуков выпал изо рта до крайности разозлённого Гугла и шмякнулся на пол.

– Гениально, – выдохнула Маргарита Раисовна. – Ты только вникни в эти слова: «Дыр бул щил…» – сколько смысла, сколько патетики…, – женщина прослезилась. – Нет, – сказала она решительно, – эти стихи читать нужно стоя. Ну-ка быстро ступай на кухню и принеси табурет.

«Этого ещё не хватало!»

Костя было решился на бунт, но вид Маргариты Раисовны: воспалённый, безумный, его испугал. «Сумасшедшая стерва,» – думал он, волоча из кухни своё унижение.

– Хорошо. Теперь, встань сюда, – приказала мать, указывая на импровизируемый подиум, – и снова прочти стихи. И где твоя бабочка?! – взвизгнула она, только сейчас заметив не стянутый ворот рубашки. – Ты знаешь каких трудов мне стоило купить оранжевую бабочку, неблагодарный мальчишка?! Я для него стараюсь, суечусь, бегаю как савраска, а он…! Где ты дел мою бабочку?!

Терпение Кости лопнуло.

– Да не стану я носить эту дурацкую бабочку! – взорвался он, на мгновенье позабыв о возможных последствиях детского бунта. – И стихи эти дебильные я не буду читать! Нравится этот бред? Сама читай!

От неслыханной дерзости женщина задохнулась.

– Да как ты…, – хватая ртом воздух, она пыталась высказать своё возмущение. – Да как… да как ты… смеешь… на мать… такое…? – и тут её прорвало. – Бездарь! Тупица! Свинья! – орала она на мальчика. – Как ты, недочеловек, можешь судить о гении?! И как ты смеешь перечить мне, твоей матери?! Ты же никто! Никто! Да если бы не я, тебя бы вообще не было…!

– Я не просился на свет….

– Молчать! Ты, недоносок! Скотина! Болван! Выродок! Кретин! Дурак! Идиот…!

«Мать» ругалась со смаком и странной радостью, изрыгая на сына потоки брани и нечеловеческой ненависти, никоим образом не вяжущихся с понятием матери. С каждым новым матерным лаем, изо рта Маргариты Раисовны отлаивался дымный комочек: чёрный как брань и зловонный как зло брань породившее. Стало нечем дышать. Комочки падали на пол и прожигали в нём дырки. От дыма першило во рту. Костя закашлялся.

Между тем, странная метаморфоза стала корёжить тело Маргариты Раисовны: кожа её вспучилась, чёрные зенки вылезли из орбит, губы сложились в знак бесконечности. Адский монстр с искорёженным злобой лицом грозил ему толстым пальцем:

– Я найду на тебя управу, чёртов ублюдок! Ты у меня по струнке ходить будешь! Разба-а-аловали его понимашь! Дык, бык, хрык….

Последнее, нечленораздельное Маргарита Раисовна выплюнула как заглохший мотор предсмертное: «Всё, братцы, я – сдох,» – и застыла как статуя с поднятой вверх рукой.

«Сейчас взорвётся,» – мысль, появившись мгновенно, принудила Костю к действию.

Он отбежал к окну и дрожащими от страха руками распахнул деревянные створки, и как раз вовремя; женщина в розовом плюше вспыхнула как старый диван, облитый керосином, превратив себя в огненный факел. Монстр начал расти, угрожая сжечь комнату и несчастного Костю в придачу. Выбежать из горящего ада не представлялось возможным: многотонная тварь отрезала путь ко спасению. Позвать на помощь? Кого?

– Отец! – крикнул он что есть мочи.

К счастью, Костин отчаянный вопль не исчез в пустоте. Его услышали и помощь пришла. Огромный карп с золотой чешуёй и круглым лицом Петра Петровича торжественно вплыл в окно. Скосив на сына большие глаза, карп печально вздохнул.

– Папа? – удивление Гугла было настолько сильно, что напрочь вышибло страх из детского сердца.

Карп снова вздохнул и неожиданно для Кости выпустил в монстра хорошую струю воды. От холодного душа демон потух. Раздался треск (какой бывает, когда падает дерево) и нечто, изображавшее мать, рухнуло на пол, рассыпавшись в пепел.

Чихая и откашливаясь, Костя смотрел на то, что осталось от матери, силясь вместить в подкошенный разум весь этот адский спектакль. Не найдя объяснений, он просто пнул пепел ногой.

– Ну и кто здесь ублюдок?

Карп, зависший в метре от пола, безутешно молчал. Качая хвостовым опахалом, он чистил воздух от остатков бывшей жены. Костя сбегал за веником. Присутствие отца, пусть даже не в совсем привычном обличии, внушало покой. Сметая горячий пепел, Костя, неожиданно для себя, вспомнил известную песню группы Rammstein «Asche zu Asche». Их философский грохот как нельзя кстати подходил к ситуации.

– Пепел к пеплу. Прах к праху…, – прошептал он с горькой усмешкой.

Выбросив пепел в окно, Костя взглянул на застывшего в воздухе отца. Карп светился покоем и невыразимой надмирностью. Поддавшись соблазну, Гугл погладил рыбу по сверкавшей золотом чешуе и тихо спросил:

– Слушай, па, а ничего, что ты без воды? Дышишь ты чем?

– А я не дышу, сынок, – спокойно ответил Пётр Петрович.

– А как же…? – Костя замялся.

– Как я живу? Хорошо живу. Мудро.

Как это «мудро», Костя не понял. В ушах звенела обида: «Скотина! Ублюдок…!» Была ли это его настоящая мать или монстр из ада был клином, предназначенным выбить другой, вколоченный в детстве? Он взглянул на висящего в воздухе карпа. Так ведь и отец его (настоящий отец) – не рыба, хотя, пожалуй, что-то от рыбы в нём было. Пётр Петрович был нем при жене и убийственно скрытен. Трудно было понять, что на самом деле он думает. Его обычное: «Муся, как скажешь,» – разноокрашенное и исполненное смыслов (иногда совершенно противоположных), было защитной реакцией зверя слишком трусливого (или больного), чтобы дать сдачи. Что связывало таких взаимоисключающих людей как его родители? На это вопрос Костя, за всю свою тридцатисемилетнюю жизнь, ответа так и не нашёл. «Может быть карп знает ответ,» – подумал он, глядя на странную рыбу.

– Па, а ты маму любил… когда-нибудь?

– А как же сынок, – спокойно ответила рыба. – Любовь – единственная сила способная соединить огонь и воду ради новой жизни. Я и сейчас люблю.

– А какой мама была, когда вы встретились?

– Разной.

Костя задумался.

– А меня…, меня она любит? Любила…?

Печальные глаза Перта Петровича подёрнулись влагой.

– Каждая мать, если она настоящая мать, любит своё дитя, – произнёс он серьёзно. – Ты был долгожданным ребёнком, рождённым в любви.

– Да, но как же тогда… это всё понимать? Эта злоба и ненависть? Я в жизни не слышал подобных ругательств….

– Сын мой, – ответила рыба. – Не стоит предавать значения всему, что видишь во снах.

– Но, всё же…?

– Сердце – место, где кроится Истина. Слушай его, сынок.

В сиянии золота карп обогнул застывшего Костю и медленно выплыл в окно.

– Я люблю тебя, па.

– И я тебя, сын.

Игра закончилась. Костя засунул руку в карман и вытащил оттуда оранжевую бабочку. Шёлковая, почти невесомая она лежала на детской ладони чем-то живым и жаждущим неба.

– Лети, – приказал он немало сумняшеся, что вещь способна летать.

Повинуясь воле ребёнка, бабочка, вздрогнула, захлопала крыльями, сделала, словно прощаясь, круг над маленьким Костей и вылетела в окно. Разделавшись с прошлым, Костя споткнулся о вечное. «Дыр бул щил убещур скум…» тлел на грязном полу.