Kitabı oku: «Уроки химии», sayfa 2

Письмо его повергло Юлю в шок. Мечты, столь близкие к осуществлению, рушились на глазах. Несчастному инфантильному гражданину Бельгии и Европейского Союза, казалось, и в голову не приходило, что россиянке для посещения любой из перечисленных им столиц необходима шенгенская виза. А вот именно её-то у Юли в тот момент и не было!

Вариант же с Санкт-Петербургом она отмела сама. Причина тому, лежащая на поверхности, заключалась в том, что в России зима того года выдалась очень холодной, и Юля сомневалась, что Себастиан получит удовольствие от прогулок по тридцатиградусному морозу. Не будут же они заниматься любовью в номере гостиницы сутки напролёт!

Однако было и более глубокое соображение, которое трудно поддавалось формулировке, и в котором Юля на тот момент не решалась сознаться даже самой себе. Дело в том, что она-то как раз прекрасно понимала, что Себастиану для поездки в Россию тоже необходима виза. И внутренне опасалась, что если они договорятся встретиться в Санкт-Петербурге, а позднее на его пути возникнут какие-либо административные препоны, то ему будет легче отказаться и от самой идеи встречи, объясняя это непредвиденными и не зависящими от него обстоятельствами. Приходилось признать, что здесь, как и всегда и везде, Юля желала полностью контролировать ситуацию, из чего следовало, что совершать действия (получать визу, лететь и т.д.) должна была она сама.

Впрочем, в момент получения того самого послания от Себастиана все вышеперечисленные мысли роились у Юли в голове бессистемно, и по прочтении письма она впала в ступор, неспособная сходу выстроить алгоритм своих действий, которые отвечали бы новым условиям задачи. К тому же, она была немало оскорблена таким поворотом в его отношении к ней, какими бы там причинами он ни руководствовался.

Ох, эти мужские причины, эти замысловатые фантазии, рождённые в жалкой попытке объяснить, почему они, мужчины, не выполняют своих обещаний. Причины эти по наивности и неправдоподобию схожи со сбивчивыми объяснениями подростка, не выполнившего домашнее задание. Как любим и ценим мы, женщины, когда мужчина честен и конкретен в своих комментариях относительно «причин»: застрял в пробке, проспал, не хотелось, не пустила жена.

Но как только «причины» усложняются: «болел и поэтому не смог приехать» (вы когда-нибудь видели, чтобы мужчина отказал себе в удовольствии, даже если болеет? а может, «удовольствие» перестало быть таковым?), «сложный проект» (при этом ничего конкретного о природе сложностей) или же просто «были важные причины» (когда лень выдумывать или нет на это времени), – услышав такие объяснения, милые дамы, бегите от мужчины без оглядки. Если только Вы не любите его больше жизни и не готовы допустить малую вероятность действительного существования уважительной причины. Или если Вы не думаете, что сможете исправить, «починить» партнёра или ситуацию. Да ничто тут обычно не чинится, только порой понимаем мы это слишком поздно!

Итак, Юля не знала, как ей реагировать на письмо Себастиана. И потому замолчала и затаилась, не отвечая вовсе. Так тянулся день, другой и третий, причём Себастиан бомбардировал её тревожными вопросами («Получила ли ты мое письмо?», «Почему ты молчишь?», «Напиши, пожалуйста») сначала по личной почте, а потом и по рабочей.

Наконец, Юля очнулась и написала ему, предложив срочно созвониться. Одновременно она начала в спешном порядке собирать документы на французскую визу, ибо сроки её получения были наикратчайшими по сравнению со всеми прочими вариантами. С приложением известных усилий и при удачном стечении обстоятельств можно было рассчитывать на то, что виза будет ей выдана в аккурат за день до планировавшегося ранее дня поездки.

Юлин день рождения прошёл, как в кошмарном сне: утром она ездила подавать документы во французский визовый центр, потом что-то закупала в супермаркете по соседству с офисом, чтобы «проставиться» перед коллегами, потом ждала звонка от Себастиана… А ведь существовала еще и работа.

Он позвонил во второй половине дня. Юля сообщила ему, что решила получать французскую визу и, таким образом, если всё пройдёт удачно, они смогут встретиться в Париже. На что он довольно вяло заметил, что, поскольку она не отвечала все эти дни и никак не информировала его о своих намерениях, его планы тоже поменялись, и теперь он не уверен, смогут ли они вообще встретиться в оговорённые ранее дни.

Юля была ошеломлена: столько усилий, и всё – напрасно! Однако формально Себастиан был прав: она, действительно, хранила молчание все те дни, когда он настойчиво просил её откликнуться. В конце концов, то ли от разочарования, то ли от того, что впервые за много месяцев она снова услышала его голос, Юля разрыдалась. Он тактично выразил сожаление и пообещал, что со своей стороны посмотрит, что можно было бы сделать, чтобы они всё же могли встретиться. На этом они попрощались.

В таком настроении входила Юля в свое тридцатисемилетие…

Прошло два дня, а от Себастиана не было ни слуху, ни духу. Между тем, приближался предполагаемый день поездки, билеты «Москва-Лондон-Москва» давно уже были обменяны на «Москва-Париж-Москва». Французский визовый центр не подкачал, и виза была выдана в срок, о чём Юля и уведомила Себастиана смс-кой за день до вылета. В ответ – не сразу, впрочем – пришло сообщение, что, к сожалению, он не смог внести необходимые коррективы в свои планы и, таким образом, им не удастся встретиться в назначенные дни. «Я очень сожалею».

Вечером Юля без сил доплелась до дома, кинула в ящик комода загранпаспорт с некогда столь вожделенной, а теперь – более не нужной французской визой («Только предпоследнюю чистую страницу паспорта испортила, придётся новый получать»), вяло пообщалась с семейством, пожаловалась на плохое самочувствие, а оказавшись у себя в спальне – упала на кровать и прорыдала всю ночь.

Наутро она сделала то, чего не делала уже много лет: попросила совета у подруги. Позвонила ей и всё в слезах рассказала. И услышала свежий и нетипичный взгляд на произошедшее, который её – вот уж действительно! – несколько взбодрил: «Юлёк, тебя что – первый раз в жизни кинул любимый человек? Ну так добро пожаловать в мир реальности! Ну влюбилась, ну и что? – ты тем самым обогащаешь прежде всего себя! Но никто не обязан нянчиться с твоими чувствами или отвечать тебе взаимностью. Влюбиться – это право каждого, но оно не налагает никакой дополнительной ответственности на противоположную сторону. Давай, Юлька, успокаивайся там, не куксись и продолжай наслаждаться своим чувством, пусть и неразделённым».

Юля была ошарашена новизной подхода. Была ли это своеобразная шоко-психотерапия или Алька её и вправду так думала и применяла аналогичный подход, когда влюблялась сама, – это так и осталось для неё загадкой. Но суть Алькиной «терапии» была ею усвоена и состояла примерно в следующем: любимые мужчины иногда «кидают», это происходит так часто, что уже становится «нормальным», происходит со многими, и никто от этого ещё не умирал.

Через неделю или чуть более того пришло письмо от Себастиана, где он ещё раз выражал сожаление в связи с тем, как неудачно всё сложилось с их так долго готовившейся встречей. «Когда я не получил от тебя никакого ответа на свои предложения, я подумал, что ты не приедешь, и тогда пообещал своему сыну, что проведу эти дни с ним. Ты должна меня понять, у тебя ведь у самой есть дети. Надеюсь, ты не обижаешься на меня». Ну что Юле было с ним делать? – объяснять, что если бы он не менял планов, то не последовало бы и никакого недопонимания?

Оправдания Себастиана напомнили ей старый анекдот, в котором кредитор, несколько дней кряду посещающий дом должника и неизменно находящий в двери записку «Приходи завтра», в конце концов пропускает один день. А придя к должнику на следующий, видит уже новое послание: «Приходи вчера». Если всё время манипулировать партнёром и совместными планами, думала Юля с горечью, то рано или поздно обязательно представится возможность свалить всю вину за нереализованный совместный проект (пусть даже и любовный, какая разница?) на партнёра. Таким образом, она отнеслась к последнему письму Себастиана как к продолжению «кидалова» и не стала ничего отвечать.

Между тем, Юлина жизнь текла своим чередом. И именно в эти нелёгкие дни Господь ниспослал ей утешение, привнёсшее лучик иного, истинного света в её жизнь. Юля сделалась крёстной мамой маленькой полугодовалой девочки, которая стала ей очень дорога.

Кто из них двоих был более нужен другому в тот момент – Юля, разделившая ответственность за будущее этой крохи с её родителями, или малышка, озарившая Юлино насквозь греховное существование радостью новой жизни и растормошившая её несколько заветрившиеся материнские чувства, разбудившая желание оберегать и защищать крохотное невинное существо, – кто кому был нужнее, это вопрос. Однако появление в Юлиной жизни этого ребёнка, так же, как ранее – появление её собственных детей, заставило Юлю заново переосмыслить свои жизненные приоритеты и ценности. Нечто, когда-то называемое ею «любовью», вскоре было понижено рангом до разряда «интрижка», а истинная любовь в её очищенном понимании приобрела оттенок вселенского чувства любви к ближнему.

Так материнская природа женщины всегда – или почти всегда – побеждает её животную сексуальность, и если не подавляет последнюю, то возносит её на такую высоту, когда женщина и в отношениях с любым мужчиной чувствует себя всевластной госпожой, а не зависимой рабыней. И потому, как бы мужчина ни повел себя с ней, «кинуть» женщину ему по определению не удастся, ибо главный плод, главная для женщины награда в этих отношениях – её ребёнок – остаётся с ней.

Если же развивать и обобщать эти размышления далее, то можно прийти к выводу, что ребёнок для матери – не меньшая защита, чем она для него. Да, мать защищает своего малыша от воздействия неблагоприятных внешних факторов, учит его адаптироваться к требованиям общества, прививает, по мере собственной способности, нормы морали. Но порой кажется, что психика у любого ребёнка, те самые пресловутые «нервные клетки, которые не восстанавливаются», покрепче будет, чем у нас, взрослых. Недаром же дети склонны быстрее прощать и забывать плохое.

Ребёнок, благодаря своей открытости и непосредственности, способен создать для матери своеобразный эмоциональный защитный барьер. А та, в свою очередь, чувствуя долгосрочную ответственность за жизнь и здоровье сына или дочери, часто отодвигает на второй план собственные эмоциональные потрясения, какими бы сильными они ни были. Она слышит инстинктивный зов материнства и вынуждена – хочет она того или нет – выполнять вполне конкретные, регулярные, часто монотонные, но не терпящие отлагательства шаги, – спасительная рутина!

Иногда мне кажется, что, когда у моих дочерей появятся их собственные дети, я стану чуть меньше беспокоиться за них самих и за их женскую судьбу, ибо сама ответственность за детей будет удерживать их от необдуманных поступков и эмоциональных срывов, а инстинкт самосохранения усилится благодаря осознанию своей нужности и незаменимости для маленького, беспомощного существа. Впрочем, моя собственная мама утверждает, что с появлением у меня детей она не стала меньше беспокоиться обо мне самой.

Встреча вторая, Париж

Французы тоже бывают щедрыми, особенно когда им это ничего не стоит. Вот и в этот раз они не поскупились и выдали Юле многократную шенгенскую визу аж на три месяца. Путешествуй – не хочу!

И с этой визой ведь нужно было что-то делать: народные предания гласят, что если визу не используешь, то в другой раз могут и не дать. А Юля не может себе этого позволить: в Европу она должна время от времени ездить по рабочим делам.

По вышеуказанным соображениям в начале апреля она волей-неволей засобиралась в Париж, хотя никто её там не ждал. Но, в конце концов, стоило освежить впечатления молодости, ибо в первый и последний раз до того она была в Париже лет за пятнадцать до описываемых событий, когда они с Лёшкой совершали короткий вояж по Европе сразу после своей свадьбы. Ну а пересадка в «Шарль-де-Голле» на рейс в Лиссабон несколькими годами позже – конечно же, не в счет.

Собственно, та поездка во время «медового месяца» и дала начало семейному увлечению коллекционированием сувенирных тарелок из разных городов. Тогда они с Лёшкой привезли их с полдюжины из различных европейских столиц, а теперь на стенах их просторной квартиры красуется больше трех сотен тарелок всевозможных цветов, форм и размеров, представляющих, говоря по-научному, «широкое географическое покрытие». Лёшка ворчит, когда приходится вкручивать очередной шуруп в стену: «Вот если бы на этой тарелке лежал хороший кусок мяса! А так – нафиг нам эти тарелки, если в доме обычно жрать нечего?» И правда, Юлин грех – готовить она не любит и не умеет.

Ну вот, «Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу…» Юлин нехитрый скарб брошен в малюсеньком, но уютном номере на третьем этаже дешевой гостиницы недалеко от площади Республики, она налегке. В её сумочке – путеводитель и «Собор Парижской Богоматери» Гюго, который она собирается читать прямо на площади перед оным.

Она обожает такое вот «концептуальное» времяпрепровождение – чтение какого-нибудь всемирно известного литературного произведения именно в той точке Земного Шара, где происходит действие книги.

Так, «Сказки Альгамбры»⁵ сопровождали её в поездке по Гранаде, с заездом по пути в Севилью и Кордову. А «Бирманские дни» жарились вместе с ней под палящим… январским солнцем Нгапали, и стройные красавицы мьянмарки⁶ проплывали мимо в точно таких же длинных юбках-«лаунжи», что они носили в описываемые Оруэллом времена. И так же грациозно, как и сто лет назад, эти девушки несли на своих головах без всякой поддержки – не считая скрученных жгутом специальных полотенец, положенных на темя ровным круглым валиком – огромные блюда, наполненные грудами экзотических фруктов.

«Кристин, дочь Лавранса» намокла под проливным дождем (ай-ай-ай – чужая книга!) в древней столице Норвегии, Тронхейме, пока Юля выискивала статую крестителя древних норвегов и гутов Олафа Святого Толстого (четвертый слева) на фасаде старинного, небывалой красоты, собора. Окончательно же высушить обложку удалось только в ганзейском Бергене (между прочим, в свое время перенявшем звание столицы у Тронхейма, но позднее уступившем это звание Осло), когда солнечным полуднем Юля, пренебрегая фуникулером, пешком взобралась на крутую гору Флёйен и потом наслаждалась заслуженным отдыхом и панорамой бухты, открывавшейся со смотровой площадки.

А «Смиллу» пришлось резко захлопнуть и убрать в сумку, когда к ней, мирно отдыхающей на газоне в хипповской Кристиании, где вечный праздник и дым коромыслом, подвалил не иначе как обкурившийся местный житель, по виду – арабского или индийского происхождения, и настойчиво вопрошал, не туристка ли она. Говорят, они не любят туристов, а там кто знает, что он имел в виду. Может, просто познакомиться хотел.

– Нет, я не туристка, – Юле пришлось повысить голос, убрать книгу (заметил он, что ли, что она на незнакомом ему языке?) и покинуть насиженный клочок газона, чтобы не создавать поводов для конфронтации. Вообще, правила поведения чужаков в копенгагенской Кристиании в путеводителях для туристов (а она всё же была туристкой, как ни прискорбно признаться во лжи) описаны недостаточно подробно, чаще на карте просто отмечены границы этого государства в государстве и даны настоятельные рекомендации обходить его стороной.

И, наконец, вспомнилось ей, как вместе со страдающим от безответной любви Эдичкой меряла она вдоль и поперек нью-йоркские стритс и авеню, отдыхала на ступенях фонтана на Вашингтон-сквер, освежив усталые ноги в его бассейне, а то – валялась на изумрудной траве Централ-парка.

Но вернемся в Париж. У Юли куча времени. Она прилетела в среду утром, а улетает только в воскресенье. Так что, учитывая, что в этот раз её не интересует шопинг, а в заведения общепита она заглядывает только для того, чтобы быстренько выпить чашечку кофе, к вечеру пятницы она успевает обежать весь город. Сначала вдоль, потом поперёк. Ведь Париж не так уж и велик! Вдобавок – удалось смотаться в Шартр (бешеной собаке 80 км не крюк) с его знаменитым собором и не менее знаменитым лабиринтом, выложенным в полу того собора. Вернуться оттуда, бережно прижимая к груди тонкой работы тарелочку.

Вообще-то, про шопинг мы немного покривили душой. Пробегая в окрестностях Grand Opera, Юля заглядывает в дорогущую и бестолковую Galeries Lafayette и «западает» на замечательные часы неизвестной ей марки Louis Pion, представляющие собой стеклянную «луковицу» в золоченой оправе и на золоченой же массивной цепочке. Внутри стеклянного корпуса виден весь работающий механизм: пружинки, колесики, шестеренки. Всё тикает, всё в движении. Ну очень хочется заполучить такие часики для деловых встреч! Но цена «кусается» – 250 евро. И тем не менее, вожделенные часы достаются Юле за 200 евро благодаря какой-то акции.

Она идет по Парижу и размышляет, не надули ли её коварные французы. Но присутствие фирменного бутика Louis Pion на Елисейских Полях и наличие в нем таких же часиков с такой же скидкой по аналогичной акции как-то успокаивают её. Последовательность и единообразие всегда оказывали благотворное влияние на Юлину мятущуюся душу. «Пусть безобразно, но единообразно!» – говаривал один из любимейших её боссов.

И вот так она носится по Парижу и окрестностям и сама себе стыдится признаться в том, что единственная цель этого бесконечного марафона состоит в том, чтобы, оказавшись одинокой в этом городе любви, не чувствовать себя таковой. И желательно не вспоминать историю о том, почему она здесь оказалась.

И все же к вечеру пятницы, когда время Юлиного пребывания в Париже переваливает за «экватор», а большинство запланированных маршрутов пройдено, её охватывает уныние. Она болтается уже почти бесцельно по острову Сен-Луи, где домовладельцы – все crème de la crème французского, а порой и мирового, сообщества. Ей спокойно тут: кварталы напоминают не туристический центр, а скорее – самодовольную зажиточную провинцию. Заходит в кафе, там сидит парочка. Они просто разговаривают, но он смотрит на свою подругу так… Юле это что-то напоминает, этот взгляд. Сердце щемит и … и она выкатывается из кафе, как сумасшедшая, едва заплатив по счету.

Перебегает рукав Сены, огибающий остров справа, по мосту Луи-Филиппа, оказывается в квартале Маре. Поворачивает направо на Rue Francois-Miron к площади Бастилии, проходит мимо особняка, в котором останавливались отец и сын Моцарты, когда чудо-ребенок давал концерты в Париже во время своего европейского турне.

Идет, почти не глядя по сторонам, пока в одной из витрин… Юля даже пытается протереть глаза. На манекен натянута лиловая футболка, а на той – крупно, по всей груди, вышито стразами «I’m Waiting for You». Вот он, секрет её боли, ответ на её тайный, самой себе незаданный вопрос: что, черт возьми, она делает в этом городе? I’m waiting for you! Сказать ему это, и будь что будет!

Маленькая площадь Вогезов. «Кто они такие, эти вогезы?» – спрашивает она сама себя и немедленно воображает веселых смешных человечков, наподобие гномов, будто бы населявших когда-то эти места.⁷ От этой выдуманной сказочной картинки Юле становится чуть легче, чуть проще, чуть свободнее. Она опускается на скамейку и набирает смс-ку: «Привет из Парижа! Твоя идея насчет моего приезда сюда была просто грандиозной!». Ответ приходит очень быстро: «С кем ты в Париже?» – «С путеводителем» – «Как долго пробудешь?» – «Улетаю послезавтра». И наконец, он разражается обещанием: «Я напишу тебе завтра». Ну да, конечно, чего же ещё следовало ожидать? Он, видите ли, напишет ей завтра, а послезавтра в первой половине дня она – au revoir – должна улетать. Зачем нужны все эти письма завтра?..

Юля продолжает сидеть на скамейке в глубокой задумчивости, в то время как на улице заметно потемнело. Подошел сторож и сообщил, что площать Вогезов… оказывается, закрывается. Она никогда не думала, что площадь может вот так – ррраз! – и закрыться на ночь, но поскольку вся площадь – это маленький, аккуратный квадратный парк (парчок!), окруженный по периметру невысоким – от честных людей – забором, то вот именно этот парк, собственно, и закрывался.

На обратном пути вдоль Rue Francois-Miron Юля уже настолько приходит в себя, что останавливается перед ярко освещённой витриной с «вещей» лиловой футболкой и просто фотографирует её. Она полна иронии. Скептицизма. Сарказма. Цинизма. По отношению к себе. К Себастиану. Ко всем. Ко всему миру. К этим якобы влюблённым. На улицах Парижа. Этого якобы города влюблённых.

***

На субботу запланирована поездка в Шантийи. Просторный и даже немного пустынный городок примерно в часе езды от Парижа, с какими-то графскими конюшнями, огромными парками, полями для гольфа и прочими достопримечательностями. Главная жемчужина – это, безусловно, замок герцога Орлеанского, сына короля Луи-Филиппа. «Не в честь этого ли самого Луи-Филиппа назван мост, по которому я проходила вчера в Париже?» – мелькает у Юли и тут же забывается вопрос. Замок со всех сторон окружён озером, словно бы стоит прямо на воде, тем самым удваивая и величие собственное, и красоту, и изящество.

Юля любовалась потрясающей коллекцией живописи располагающегося в замке Музея Конде, второго по значимости, после Лувра, собрания старых мастеров во Франции. Стояла, как заворожённая, перед «Тремя грациями» Рафаэля, когда тихонько прозудел мобильный: смс-ка. «Можно я приеду в Париж увидеться с тобой?» – «Но я завтра утром улетаю» – «Побудем вместе до завтра» – «Как хочешь», – из последних сил она старается казаться равнодушной.

И через несколько минут – звонок, едва успела выскочить в фойе музея, чтобы ответить.

– Привет, это я, как дела?

– Нормально, сейчас вот провожу время в Шантийи.

– Где это?

– Пригород Парижа.

– Мой поезд прибывает на Гар-дю-Нор через три часа. («Значит, он писал мне уже с вокзала в Лондоне? Смело!»)

– Вот это совпадение – местный поезд из Шантийи тоже приходит на Гар-дю-Нор, я встречу тебя.

– Хорошо, я жду не дождусь нашей встречи!

У неё еще есть время, и она гуляет в окрестностях замка. По озеру, в полном соответствии с романтическим настроением окружающего ландшафта, плавают лебеди. Вот приехала шумная свадьба, затеяли какую-то эстафету с туфелькой невесты. Юле всегда везет в её путешествиях: где бы она ни оказалась, обязательно встретит свадебную церемонию. Интересно, это приносит удачу или наоборот? Надо начать вести статистику наблюдений.

Она бредет к станции и размышляет. Вот оно, то, чего она так хотела и ждала. Свершилось. И теперь кажется, что свершилось нежданно-негаданно. Через полтора часа она увидит его. Зачем ей это нужно? Ну, может, чтобы запомнить поездку в Париж? Чтобы эта поездка действительно превратилась в приключение, к примеру, такое, чтобы можно было описать в мемуарах… А зачем эта встреча нужна ему? – вот тоже интересный вопрос.

Юля прибывает на Гар-дю-Нор примерно за четверть часа до прихода его поезда. Покупает кофе и ждет. Наконец, он звонит. Она идет к нужному перрону. Он высокого роста и Юля видит его почти сразу. Немного удивлена: оказывается, он выглядит старше, чем ей запомнилось, и не такой уж красавец. Впрочем, достаточно приятной внешности, без сомнения – «её» тип мужчины. Он целует её, и голос его и взгляд – в точности такие, какими она их запомнила в тот вечер в пабе.

Себастиан налегке, они могут идти, куда им заблагорассудится. Юля говорит, что в этот раз в Париже не побывала лишь на Монмартре – оставила его «на десерт». И они пешком направляются в сторону Монмартра, плутают, вертят карту так и эдак, но в конце концов выходят на бульвар Рошешуар, а там рукой подать и до Пляс Пигаль, сердца парижского квартала «красных фонарей».

Она со смехом рассказывает Себастиану, как когда-то пятнадцать лет назад они с Лёшкой так же плутали тут в их первый приезд в Париж, заглядывая в секс-шопы и глазея на афиши местных кабаре. И то и дело в разные стороны друг от друга увлекали их местные служители первой древнейшей, причем, вопреки ожиданиям, Лёшка пользовался у них не меньшей популярностью (в том числе и у лиц мужского пола), чем она.

– Давай найдем тебе здесь девушку, – предлагает она Себастиану с улыбкой.

– Я уже нашел свою девушку, – отвечает он и обнимает её за плечи. Юля как-то вся съёживается, по крайней мере внутренне. Ей хочется отстраниться.

Она не знает, довольна ли она, удовлетворена ли тем, что вот он примчался к ней в Париж. Если это и удовлетворение, то какое-то нервное, беспокойное. Юля всё ещё не может простить Себастиану своих многодневных страданий – вот что не даёт ей сейчас чувствовать себя удовлетворённой! И она ведёт себя почти сухо, не поддаётся на его ухаживания.

Поясняет ему:

– Вот, пришлось приехать в Париж из-за того, что надо было воспользоваться визой.

– И – посмотри, что произошло! Я тут как тут! – восклицает он самодовольно с видом фокусника, достающего, наконец, после двух неудачных попыток, зайца из цилиндра.

– Я бы оценила, если бы это произошло два месяца назад, – она не намерена быстро сдаваться.

Они проходят мимо Мулен Руж, и Себастиан обращает её внимание на то, что секьюрити, стоящие перед кабаре, – русские. Как он это узнал?! Хотя, похоже! – два светловолосых широколицых мощных красавца.

Они блуждают по маленьким крутым улочкам в поисках какого-нибудь заведения, где можно было бы выпить по бокалу вина, отметить встречу. Справившись со своим спасителем-путеводителем, Юля сообщает, что где-то неподалёку должен быть трактир «У Веселого Кролика» (Au Lapin Agile). Культовое местечко, которое пользовалось невероятной популярностью у парижской богемы – художников, писателей, поэтов и даже политиков – на рубеже 19-го и 20-го веков. Но им не удается найти «Кролика», и они заворачивают в какое-то другое милое заведение. Сидят, пьют вино и разговаривают.

Юля делится впечатлениями от поездки в Шантийи, показывает фотографии замка, его окрестностей и интерьеров. Себастиан надолго замирает над сделанным ею пиратским способом фото «Трех граций» Рафаэля («No photo» – висела табличка в музее). Три обнажённые девушки, вполне себе в теле, у каждой в руке – по яблоку. «Опять это яблоко!– вдруг пронзает Юлю мысль, когда она тоже бросает взгляд на экран фотоаппарата. – Ведь в тот раз все началось именно с яблока. Да что же это за наваждение такое!»

А Себастиан вдруг переводит задумчивый взгляд с картины на неё, и она догадывается: пытается вспомнить, какая она в раздетом виде. Такая же, как на картине Рафаэля?

Потом они возвращаются в своей беседе к Парижу. Себастиан рассказывает, что впервые побывал здесь со своим классом, когда учился в колледже, что-то в возрасте около семнадцати лет. Неожиданно для него самого и к его большому сожалению, одноклассница, которая ему очень нравилась, не поехала с группой, и поэтому воспоминания о той поездке у него довольно печальные. «Понимаешь, Париж – это все-таки город любви, а я чувствовал себя здесь одиноко даже среди друзей, потому что девушка, которую, как мне тогда казалось, я любил, была далеко». «Где-то я это уже слышала», – смутно думается Юле.

Оба тщательно обходят в разговоре тему своей «невстречи» в феврале, всего каких-то два месяца назад. Себастиан только вскользь упоминает, что его отношения с постоянной партнершей были тогда на пике, и он очень боялся, что по каким-то признакам она поймёт, что он встречается с Юлей в Лондоне. Поэтому и хотел перенести встречу в другой город, и даже в другую страну.

Юля пропускает этот комментарий мимо ушей. Ей также неинтересно, каково текущее состояние его дел с той женщиной. Это не имеет никакого касательства к их с Себастианом отношениям, продолжения которых Юля не ожидает.

Они выходят на свежий воздух и поднимаются к Базилике Сакре-Кёр. Снова Юля вспоминает, как они были здесь с Лёшкой. «Кажется, для создавшихся обстоятельств я слишком уж часто вспоминаю мужа: соскучилась и хочу домой, увидеть его и детей».

Они заходят внутрь собора. Похоже, он открыт круглосуточно: ведь уже далеко за десять вечера. Покупают и зажигают свечки, устанавливают их перед ликами святых. Юля мысленно молится за детей и за трёх своих крестников, за родителей, за Лёшу. Конечно, это католический собор, но – какая, в сущности, разница, где и какого Бога просить о здоровье и благополучии самых близких. Тихонько в темноте собора она рассказывает Себастиану о маленькой девочке, которой месяц назад стала матерью крёстной, и о том, как важен для неё самой этот статус.

Они выходят из темноты и тишины базилики С высоты Монмартра им вдруг открывается восхитительный вид на ночной Париж с его Эйфелевой башней, ярко и разноцветно освещенными соборами и памятниками и многочисленными улицами и площадями, мерцающими огнями машин. И даже уродливая, ненавистная сердцу каждого парижанина башня Монпарнас на противоположном – южном – конце города ночью не портит общей картины.

Юля не выдерживает – восторг и счастье выплескиваются из неё, не сдерживаемые более ни обидой, ни усталостью, и она напевает:

I’m on the top of the world

Looking down on creation,

And the only explanation I can find

Is the love that I’ve found

Ever since you’ve been around.

Your love puts me at the top of the world.

Чёрт возьми, да, она счастлива! – но не потому, что она с НИМ. Она счастлива потому, что она в Париже, на «вершине мира», и всё хорошо, и у неё есть Лёшка, и дети, и её маленькая крестница. И ещё… ну да – ОН всё же приехал. Она отомщена! – почему-то Юле становится весело от этой мысли. Какие же все-таки все мы эгоисты!

Себастиан смотрит на неё с удивлением:

– Откуда ты знаешь эту песенку? Кажется, её пели «Сarpenters», но это очень старая песня. Когда она была на пике популярности, ты, наверное, ещё и в школу не ходила.

И Юля рассказывает ему о том, как студентками они с подругами бегали на проповеди орудовавшей в то время в Москве (да и во всем мире), а потом повсеместно запрещённой секты «Аун Сенрикё» с единственной целью: попрактиковаться в английском языке. Каждая проповедь заканчивалась совместным распеванием добрых и весёлых популярных американских песенок. Интересно, что, как только дело доходило до собственно вступления в секту, молодых слушателей как ветром сдувало. Они с Себастианом хохочут, а она преисполнена благодарности к Парижу ещё и за то, что напомнил ей эту забавную страницу её юности, к тому моменту почти стёршуюся из памяти. А вот песни – песни поселились в сердце, и многие из них она до сих пор любит напевать и наигрывать на синтезаторе.