Kitabı oku: «Загадочное убийство в Эрфурте», sayfa 3
9
Примерно за два года до того, как Барбара Итцель обнаружила тело мертвого мужчины на окраине Эрфурта, в один из погожих дней в кабинет коммерческого директора известного мюнхенского издательства вошел переводчик с английского Аксель Бекман. Коммерческий директор, которого звали Отто Фукс, всплеснул руками, поднялся со стула и, не переставая повторять «сколько лет сколько зим», пошел навстречу Бекману.
Аксель Бекман энергично тряхнул пухлую руку коммерческого директора и сказал:
– Я думаю, девять лет и девять зим, господин Фукс.
– Неужели? Как же летит время!
– Неумолимо, господин Фукс. Последний раз я был у вас в девяносто первом.
Отто Фукс на секунду задумался и сказал:
– А ведь верно. Я тогда только начал работать в нашем издательстве, – затем, пытаясь изобразить обиду, добавил: – Не уважаете вы нас, господин Бекман, не хотите иметь с нами дело…
– Не совсем так. Во-первых, последние три года меня не было в Германии. Был, так сказать, в творческой командировке…
– И конечно, в Штатах.
– Угадали, господин Фукс. Так что можем считать, что я не был у вас только шесть лет.
– Тоже немалый срок.
– А во‐вторых, у вас специализированное издательство. И причина, по какой я у вас не появлялся, проста – не было работ по вашей тематике.
Коммерческий директор расхохотался.
– Господин Бекман, вы, как всегда, выкрутились. По этой части вы мастер, как, собственно, и по переводам с английского.
– Благодарю вас, господин Фукс.
– Как я понимаю, сейчас у вас что-то появилось.
– Совершенно верно. И автор тот же, который был девять лет назад.
– Напомните, пожалуйста. Знаете, все же много лет прошло… Печатаем мы много.
– Тогда я принес вам перевод романа американца Майкла Роуза. Книга неплохо раскупалась, насколько я помню.
– Вспомнил, господин Бекман. Стало быть, вы принесли новый роман Роуза?
– Да, и очень, по-моему, неплохой.
– Ну что ж, оставляйте, я передам в редакцию, пусть знакомятся и принимают решение.
Аксель Бекман достал из своего старого потертого портфеля рукопись и положил ее на стол коммерческого директора. Отто Фукс бегло взглянул на аккуратно скрепленные листы и сказал:
– Не беспокойтесь, господин Бекман. Рассмотрим в положенные сроки… и даже быстрее. Ваши переводы все знают. Видимо, их качество оценил и сам автор, коли поручил вам перевод следующего романа.
Коммерческий директор нажал кнопку и, как только вошла секретарь, сказал:
– Аннетте, приготовьте, пожалуйста, для меня и господина Бекмана кофе.
Переводчик попытался протестовать, ссылаясь на спешку, но Фукс сказал:
– Успеете, господин Бекман. Посидите полчаса. А то снова исчезнете лет на девять, а к тому времени я уже буду на пенсии.
Аксель Бекман сдался и сел в глубокое черное кресло. Довольный Фукс опустился на свой стул.
– Расскажите что-нибудь об Америке, господин Бекман. Все там на месте?
Бекман улыбнулся и проговорил:
– Для этого у нас мало времени, господин Фукс. Могу лишь рассказать о том, как побывал в Вирджинии на ферме отца Майкла Роуза. Он выращивает табак. Впечатляющее зрелище. Заодно передал благодарность и подарок его деду от одной немецкой семьи.
– Интересно, какую же услугу оказал американец немецкой семье? Расскажите, очень интересно.
– В прошлый раз Майкл Роуз с моей помощью разыскал одну немецкую семью и передал ей от Роуза-старшего сущий пустяк – фотографию и медальон.
– Действительно пустяк.
– Да, вещи эти не представляли собой ничего особенного, но для семьи они оказались бесценными, ибо это память об их умершем родственнике, обер-лейтенанте вермахта. Янки хранил их более сорока лет и все же выполнил обещание, данное умирающему обер-лейтенанту.
Коммерческий директор удовлетворился ответом и замолчал, чтобы сделать глоток кофе. Его не очень интересовала Америка, но, чтобы не показаться переводчику несовременным и скучным, он стал обдумывать следующий вопрос про Америку. Поскольку пауза затянулась, а подходящий вопрос так и не сложился в голове, Отто Фукс просто спросил:
– Как звали обер-лейтенанта?
– Этого я не знаю. Помню только имя его супруги, изображенной на фото. Баронесса Инга фон Штразен.
При этих словах переводчика Бекмана коммерческий директор весь напрягся, в лицо ему ударила кровь, а под белой рубашкой по его толстой спине потекли холодные струйки. Он быстро взял себя в руки и безразлично спросил:
– И где живет эта семья? Пожалуй, они уже не носят фамилию фон Штразен…
– Конечно, господин Фукс. Нынче их фамилия Оберман, а живут они во Франкфурте-на-Майне. При посещении семьи Майклом Роузом была еще жива дочь обер-лейтенанта, урожденная фон Штразен, внучка баронессы Эльвиры фон Штразен, которой и принадлежал когда-то этот медальон…
– Да-да… Жизнь быстротечна… – задумчиво выдавил из себя Фукс и добавил: – А как выглядел медальон? Вы же видели его?
– Как вам сказать, господин Фукс… Ничего особенного, я бы сказал, обычный, овальной формы, но очень аккуратно исполненный мастером… Немецкое, я бы сказал, качество…
Оба замолчали, лишь легкие удары чашки о блюдце изредка нарушали установившуюся в кабинете тишину. Первым нарушил молчание переводчик Аксель Бекман:
– Спасибо за кофе, господин Фукс. Я, пожалуй, пойду. Когда мне вам позвонить?
– Звоните послезавтра, господин Бекман. Кое-что мы уже сможем вам сказать.
Фукс протянул ему почему-то вдруг вспотевшую ладонь, и Бекман сразу же сунул свою ответившую на пожатие руку в карман пиджака, другой подхватил портфель и покинул кабинет коммерческого директора.
Фукс снова опустился на стул и сидел неподвижно до тех пор, пока вошедшая секретарь не вывела его из состояния оцепенения.
10
Они решили поехать на «Ауди» Гизелы Оберман. Макс сел за руль, потому что состояние Гизелы вызывало опасения. Она была в полной прострации. На все вопросы частного детектива она отвечала не сразу – долго соображала, пока наконец находилась, что сказать, глядя при этом на Макса пустым взглядом.
Он долго кружил по городу, пока выбрался на пятый автобан и поехал по нему в направлении указателя на Ганновер. До следующего съезда на четвертый автобан было примерно сто двадцать километров, и Макс, решив с пользой провести время за рулем, предался размышлениям.
Он взглянул на Гизелу, тупо смотрящую в лобовое стекло, и подумал о том, что будет с ней, когда она войдет в морг. Он почти не сомневался, что тот, кого им там предъявят, окажется Вальтером Оберманом.
Итак, что мы имеем? Какой-то медальон, переданный Карлу фон Штразену матерью непосредственно перед ее кончиной, какая-то тайна… Если тайна связана с медальоном, то указание на нее и находится в самом медальоне. Она начала говорить о медальоне, понимая, что если даже и не успеет сказать нечто важное, то сын отыщет разгадку тайны в самом медальоне… Он отыскал, но поздно… Гизела утверждает, что медальон весьма прост, на нем никаких надписей, ничего такого, что могло бы навести на мысль. Значит, если медальон и содержит сведения о тайне, то они внутри его. Внутри, внутри… Значит, его можно открыть. Однако сделать это непросто. Уж не об этом ли хотела сообщить умирающая? И обер-лейтенант разгадал эту загадку через шесть лет, за год до собственной смерти. Какая ирония судьбы… Что же он нашел в медальоне? Уж точно не какой-нибудь драгоценный камень. Матери было бы проще передать ему камень из рук в руки… Нет, в медальоне было что-то объясняющее, что делать дальше… Может быть, нацарапанный знак или какая-нибудь выгравированная надпись… Да, именно так. Ведь как удобно – спрятать информацию в ничем не примечательный медальон, на который никто и внимания не обратит, кроме тех, кому эти сведения предназначены. Для остальных – просто память о матери… Но кто-то что-то знал. И этот «кто-то» был там в день кончины баронессы. Кстати, где это было?
Макс решился нарушить молчание.
– Фрау Оберман, – позвал он.
До нее не сразу дошло, что к ней обращаются. Мысли ее были далеко, и она очнулась лишь после того, как сыщик еще раз позвал ее.
– Да, Макс.
– Ваша свекровь не рассказывала, случайно, где умерла ее бабушка?
– Рассказывала. Это было в их имении Лихтенберг вблизи Айзенаха.
– Благодарю вас.
Гизела снова отключилась, прикрыв глаза и откинув голову на подголовник.
Вот так, Айзенах. А ведь он совсем недалеко от Эрфурта. И что из этого? Ровным счетом ничего, но все же… Надо устанавливать родню баронессы. Идти в архивы? Длинная песня… Что еще может помочь зацепиться за след? Семейная переписка? Фото? Пожалуй, да. Ведь тогда не было компьютеров и прочих прелестей, связанных с ними. Дед Стефан рассказывал, что и телефон был далеко не у каждого. Все сведения на бумаге, а ее легко и сжечь за ненадобностью… Спрашивать о чем-то Гизелу сейчас не имеет смысла, она сейчас плохо соображает… Потом, когда они вернутся из Эрфурта…
Он едва не проскочил нужный съезд и мысленно обругал себя за это. Вскоре он был на четвертом автобане. Впереди еще было примерно столько же пути, сколько они уже проехали. Гизела спала – так он решил по ее равномерному посапыванию. Мысли переключились на Эрфурт, точнее, на то, что случилось там с Вальтером Оберманом. Он поймал себя на мысли, что думает о муже Гизелы уже в прошедшем времени.
Почему он так уверен, что Вальтер убит? Сказано ведь – никаких следов насилия. Это снаружи. А внутри? Наверное, полицейские уже произвели вскрытие… Есть масса способов умертвить человека. И для этого совсем не обязательно проламывать ему череп, набрасывать на шею удавку или дырявить пулями.
В Эрфурт Макс въехал со стороны Леберштрассе. Он не знал, куда им надо, поэтому припарковал автомобиль при первой возможности и начал будить Гизелу Оберман. Она раскрыла глаза, непонимающе посмотрела на него и спросила:
– Где я?
– Фрау Оберман, мы уже в Эрфурте. У вас есть адрес, куда нам надо ехать?
Она с испуганным видом кивнула, залезла в сумочку и подала Максу небольшой листок бумаги:
– Посмотрите сами, господин Вундерлих…
Он прочел адрес, затем высунул голову в окно и, увидев сгорбленную седовласую старушонку, расспросил у нее, как проехать по нужному ему адресу. Старуха оказалась на редкость разговорчивой и готова была рассказать ему даже то, что его абсолютно не интересовало. Сославшись на отсутствие времени, Макс вежливо прервал ее шепелявый речевой поток и отпустил педаль сцепления.
Их встретил инспектор Ниммер (тот самый, который был на месте обнаружения трупа). С серьезным видом он посмотрел на вошедших и попросил предъявить документы. Он внимательно прочел данные в каждом удостоверении, шевеля губами и внимательно сверяя фото со стоящими перед ним оригиналами. Затем начал говорить:
– Фрау Оберман, вы, значит, супруга… – Он замялся, потому что хотел сказать «опознаваемого», но вовремя спохватился и продолжил: – Вальтера Обермана, заявленного вами пропавшим…
– Да, господин инспектор.
– А кто вы, господин Вундерлих?
– Я частный детектив и знакомый фрау Оберман. Приехал с ней, чтобы поддержать ее.
– Но вы ведь не занимаетесь расследованием этого случая?
– Пока нет, господин инспектор. Ведь никакого случая еще нет.
– Что вы имеете в виду?
– Есть труп пока неизвестного человека, который, возможно, не имеет отношения к фрау Оберман.
– Вы правы… – Инспектор попытался изобразить подобие улыбки, но быстро сомкнул губы.
Он повел их в «холодильник». Гизела Оберман сразу же оперлась на руку Макса, и он представил, как тяжело ему будет, если… Нагрузка на руку увеличилась еще до этого «если», потому что картина, которая открылась их взору, лишь только они переступили порог помещения, уже произвела магическое воздействие на его спутницу, и она почти повисла у него на руке. Перед ними были три топчана, накрытые простынями, и Макс подумал, что если Вальтер Оберман здесь, то как бы было хорошо, если бы инспектор сдернул простыню с него первого. Инспектор решил начать демонстрацию слева направо и, сдернув простыню, сказал:
– Смотрите, фрау Оберман.
Его слова произвели обратное действие, и Гизела зажмурила глаза. Инспектор вздохнул и просительно взглянул на Макса.
– Фрау Оберман, откройте глаза, пожалуйста… – сказал Макс.
Женщина открыла глаза и, увидев пожилого мужчину с синюшным лицом, отрицательно замотала головой.
По закону подлости, только после того, как инспектор сдернул простыню с третьего топчана, Гизела Оберман разразилась отчаянным рыданием. Макс удерживал ее двумя руками, инспектор помогал. Потом он сказал:
– Вы уверены, фрау Оберман? Посмотрите еще раз.
Женщина через силу взглянула еще раз на мертвеца и сквозь рыдания, заикаясь, выдавила:
– Да-а-а…
Вдвоем, под руки, они вывели рыдающую Гизелу из «холодильника» и усадили ее в кресло в кабинете Фрица Ниммера. Инспектор занялся оформлением бумаг, а Макс стал успокаивать Гизелу, пытаясь говорить ей какие-то слова, не оказывающие ни малейшего воздействия на плачущую женщину.
Закончив с бумагами, Ниммер предложил Гизеле подписать протокол опознания. Дрожащей рукой, не глядя в бумаги, она подписала.
– Подпишите и вы, господин Вундерлих.
– Но я не знал Вальтера Обермана.
– Ничего страшного. Я пометил здесь, что вы подтверждаете, что фрау Оберман опознала мужа.
Макс не возражал и, расписавшись, спросил:
– Есть какие-то первые результаты, господин инспектор? Производилось ли вскрытие?
– Да. На теле не было никаких признаков насилия. Было произведено вскрытие, в желудке обнаружены остатки яда, вызывающие аритмию, которая приводит к полной остановке сердца. На место обнаружения тело было доставлено автотранспортом и положено на обочину в положении, как будто человеку стало плохо с сердцем, от чего он якобы потом и умер. Часто применяемая уловка. Помогает сбить со следа и затянуть время розыска. А вообще-то вопрос сложный. Мы возбудили уголовное дело, но пока никаких зацепок. Вы будете как-то участвовать в розыске?
– Да, господин Ниммер. Фрау Оберман хорошая приятельница моей помощницы, и я тоже приложу усилия для расследования обстоятельств смерти Вальтера Обермана.
– Да, господин Вундерлих, хуже от этого не будет. Оставьте ваши контакты.
Они обменялись визитками. Потом Ниммер встал и подошел к Гизеле Оберман.
– Фрау Оберман, мы доставим тело вашего мужа через два дня. Ваш адрес у нас есть. Вы можете заниматься организацией погребения. О ходе расследования мы будем вам сообщать.
Всхлипывая, она кивнула.
Было совсем темно, когда они въехали во Франкфурт. Макс довел Гизелу до самого порога дома, где им открыла дверь дочь Лаура. Увидев зареванную мать, Лаура все поняла и принялась жалобно скулить.
Побыв еще некоторое время возле женщин, Макс покинул дом, пообещав скоро позвонить.
11
Сыщик Макс Вундерлих находился в доме, где когда-то жила счастливая и относительно многочисленная семья Оберман. Теперь от нее остались только двое – мать и дочь.
Гизела Оберман с опухшим от слез лицом, вся в черном, неподвижно сидела за столом, положив на него вытянутые руки, и смотрела в одну точку. Макс проследил за ее взглядом и понял, что предметом ее пристального внимания был висящий на стене портрет ее теперь уже покойного мужа. Собственно, портретом назвать фотоснимок было трудно. Это была просто половинка крупной фотографии, где Гизела и Вальтер были сняты вместе где-то на отдыхе. Теперь Гизела была отрезана ножницами, а оставшуюся часть обрамляла черная лента.
Двенадцатилетняя Лаура переносила боль утраты лучше матери. Тем не менее она бесцельно бродила по дому, глядя в пол и изредка украдкой бросая на мать робкие, полные сострадания взгляды. Ей совсем было непонятно, что здесь делает господин Вундерлих, когда у них такое горе. Пройдя в очередной раз возле матери, она споткнулась о ножку стула и едва не упала. Гизела вышла из оцепенения и, с трудом сглотнув, тихо сказала:
– Лаура, сядь куда-нибудь, не маячь… Например, на диван рядом с господином Вундерлихом.
Девочка послушно опустилась рядом с сыщиком и хмуро глянула на него.
Воспользовавшись ситуацией, Макс сказал:
– Фрау Оберман, Вальтера не вернуть, а мы должны приложить все усилия, чтобы найти его убийцу. – Потом, помедлив, добавил: – Кроме того, надо попытаться раскрыть тайну медальона, что, я не исключаю, принесет пользу и вам с дочерью.
Лаура завозилась на диване и вопросительно глянула на мать. Гизела ответила взглядом, который говорил, что в данный момент она не собирается ей что-то объяснять.
Макс решил продолжить свой монолог:
– Фрау Оберман, я хотел бы посмотреть все, что относится к семейному архиву. Это пока единственный источник, из которого мы сможем извлечь что-то ценное.
– Что вы имеете в виду, Макс?
– Семейную переписку, фото, какие-то старые вырезки из старых газет… Все, что хранила ваша свекровь, а после нее, вероятно, ваш муж.
– Не думаю, что у нас сохранилось так много документов, но что-то, пожалуй, есть…
Лаура вдруг проявила неожиданную осведомленность:
– А я знаю. В кладовке есть большой сундук бабушки Клары. В нем много всяких бумаг. Папа однажды… – выпалила Лаура и замолчала, встретив осуждающий взгляд матери.
Макс удивленно посмотрел на внезапно оживившуюся девочку и проговорил, обращаясь к Гизеле:
– Вот видите, фрау Оберман, оказывается, что-то есть. Я схожу с Лаурой в кладовку и принесу сюда сундук. Вы позволите?
Гизела Оберман кивнула.
Сундук оказался скорее сундучком, и Макс легко перенес его. Опустив сундучок на пол возле дивана, он открыл крышку и неспешно начал перебирать содержимое. Лаура с интересом наблюдала за его действиями. Гизела продолжала неподвижно сидеть за столом, иногда безучастно поглядывая то на дочку, то на сыщика.
Старинные открытки с видами городов, старинные же круглые картонные подставки под пивные кружки, несколько альбомов для фотографий, папка с вырезками из старых газет и небольшой прозрачный пластиковый пакет с подписанными пожелтевшими конвертами – такое содержимое явил Максу бабушкин сундучок.
– Молодец, Лаура. Здесь настоящее богатство, – сказал сыщик девочке, и от этой похвалы ее недовольство сразу уступило место доверию к тому, что делал этот совсем еще не старый дядя.
Макс извлек папку с вырезками из газет и проговорил:
– Начнем, пожалуй, с этого.
Он вывалил содержимое папки на диван и начал медленно перекладывать газетные вырезки, читая надписи под ними и размышляя над полезностью той или иной вырезки. Отнесенные к бесполезным он возвращал Лауре, и она снова складывала их в папку. На диване оставалась уже совсем тощая стопочка, когда очередная вырезка привлекла внимание сыщика. На снимке была изображена группа людей разного возраста, в одеждах первой половины уже прошлого века. Сверху на свободном поле газетной вырезки от руки чернилами было написано: «Кончина баронессы Эльвиры фон Штразен. Июль 1938 года. Айзенахер тагесботе».
К снимку была подпись мелкими буквами, которая, пожалуй, когда-то представляла собой перечень лиц, изображенных на фотографии. Теперь же она была настолько затерта, что даже с лупой прочитать что-либо было невозможно. Зато надпись, сделанная от руки, однозначно свидетельствовала, о чем идет речь и кто на снимке. Безусловно, это люди, принимавшие участие в похоронах баронессы. Последняя приписка означала не более и не менее, как название газеты того времени, в которой был опубликован снимок. Это уже кое-что…
Макс взял вырезку и, не отдавая ее протянувшей руку Лауре, встал с дивана и подошел к Гизеле Оберман.
– Фрау Оберман, знаете ли вы кого-нибудь из людей, изображенных на снимке?
Гизела тяжело вздохнула, но взяла снимок и долго его рассматривала. Потом сказала:
– Вы же понимаете, Макс, что я не из этой семьи… Кроме того, меня в то время еще не было на свете. Но я точно могу сказать, что вот эта женщина и маленькая девочка рядом с ней очень похожи на тех, кто изображен на снимке, тринадцать лет назад переданном американцем нам.
– Но этот снимок у вас есть, не правда ли?
– Да, конечно. Только он не в этих альбомах, а хранится отдельно. Лаура, ты же знаешь… Там, в рамочке, в комнате отца.
Лаура исчезла и вскоре вернулась с фотографией в серебристой рамке. Протянув ее Максу, снова уселась на диван.
Макс смотрел на фото, которое более сорока лет «гостило» за океаном, и думал о том, как некие почти нематериальные символы могут изменить жизнь человека. Не привези американец Майкл Роуз в Европу этот отголосок прошлого, и Вальтер Оберман мог бы, пожалуй, сегодня быть среди своих близких…
Сыщик приблизился к Гизеле и положил фото рядом с газетной вырезкой. Она внимательно некоторое время изучала снимки, потом произнесла:
– Смотрите, господин Вундерлих. На фотографии, как вам известно, бабушка моего мужа Инга фон Штразен и его мать Клара фон Штразен. Снимок из газеты сделан на четыре года раньше, но можно однозначно сказать, что вот эта женщина слева в нижнем ряду Инга фон Штразен, а рядом с ней ее маленькая дочка, будущая мать моего мужа, моя свекровь.
– Согласен, фрау Оберман.
Потом частный детектив начал рассматривать фотографии в альбомах. Он надеялся найти еще кого-нибудь со снимка из газеты. Вдруг на фотографии окажется подпись или другое указание на этого человека. Но попадались лишь более поздние снимки Инги и Клары фон Штразен. Макс подумал, что очень странно, что в альбоме ему не встретилось ни одной фотографии, где мог бы быть изображен сам обер-лейтенант Карл фон Штразен. И он спросил Гизелу:
– Фрау Оберман, как вы считаете? На газетном снимке должен быть Карл фон Штразен? Ведь это его мать умерла и родственники съехались, по сути дела, к нему.
– Я думаю, да.
– А почему его нет в альбоме?
– Справедливый вопрос, Макс. Я слышала от свекрови, что ее отец очень не любил фотографироваться. Она, в свою очередь, слышала об этом от своей матери. Свекровь рассказывала, что была свадебная фотография, где ее отец был снят с матерью, но она пропала, когда семья бежала на Запад. Правда, в альбоме есть фотография, где Карл фон Штразен снят, будучи еще мальчиком.
– Теперь понятно, почему я не заметил. Вы могли бы ее отыскать?
Женщина довольно быстро отыскала фото, где был изображен мальчик лет двенадцати.
– Вот она, господин Вундерлих.
Макс перевернул фото и прочел сделанную карандашом надпись: «Карл. 1925 год». Потом приложил его к газетному снимку.
– Трудно сказать, но, по-моему, вот этот молодой человек похож на этого мальчика. Как думаете?
– Что-то есть, господин Вундерлих…
– Я добавлю фото этого мальчика к газетной вырезке и фотографии американца… Вы не против, фрау Оберман?
– Ни в коем случае. Я понимаю, как все это может быть важно. Я вам так благодарна…
Макс отложил альбомы, и Лаура с готовностью подхватила их и уложила на законное место в сундучок.
Настала очередь пакета с письмами. Пожелтевшие от времени, кое-где с разводами от попавшей влаги, с надорванными краями, конверты были высыпаны на диван, и Макс доставал из них письма, начав с самого верхнего конверта. Предстояла долгая кропотливая работа, но она его не смущала. Вчитываясь в строки, иногда плохо читаемые из-за неразборчивого почерка, он погружался в другую эпоху, в чужую жизнь, однажды начавшуюся и уже закончившуюся.
Гизела поняла, что это надолго, и, собрав силы, пошла в кухню, чтобы приготовить кофе. Лаура последовала за ней. Продолжая внимательно читать, Макс даже не заметил, что мать с дочерью оставили его одного. Очнулся он только после того, как услышал голос Гизелы:
– Я принесла кофе, господин Вундерлих.
Он поднял голову и смущенно улыбнулся.
– Вы не представляете, как интересно, фрау Оберман. Вроде написано об обычных событиях, которые случаются и сегодня, но кажется, что читаешь некий роман.
– Согласна. Но думаю, вы не откажетесь от кофе. Все равно читать еще долго…
Макс взял с подноса чашку и начал неспешно глотать горячий бодрящий напиток, находясь мысленно в том мире, который только что приоткрыл.
Через некоторое время он стал отдавать Лауре прочитанные письма. Она вкладывала разномастные листики каждый в свой конверт, и каждый новый конверт отправлялся в прозрачный пакет, где ему предстояло храниться в течение срока, который никто в данный момент не рискнул бы назвать.
Через несколько часов в руках Макса остались три письма, которые, на его взгляд, заслуживали внимания. Он снова начал их перечитывать, и через некоторое время два из них вернулись к Лауре. Осталось одно, о пользе которого у него еще не было твердого мнения, но он был уверен, что его надо добавить к уже отобранным газетной вырезке и фотографиям. Он обратился к Гизеле:
– Фрау Оберман, вот это письмо я тоже хотел бы взять.
– Как вам будет угодно, господин Вундерлих. Если считаете, что оно заслуживает внимания…
– Думаю, да. Вот послушайте сами.
И он стал читать Гизеле письмо:
Дорогой племянник,
прошло более года с тех пор, как я отправил тебе мое последнее письмо, в ответе на которое нисколько не сомневался. Но, видимо, надеждам моим не суждено сбыться, что, на мой взгляд, не к лицу потомку знатного рода, коим являешься ты, дорогой племянник.
Я понимаю, что предложения, сделанные мною в последнем письме, не явились для тебя радостной новостью, но сейчас, после смерти моей сестры, настал момент, когда справедливость должна восторжествовать. Признаюсь, что у меня с Эльвирой были сложные отношения. Я намного моложе ее, и она не разделяла мои политические взгляды. Она вложила в уши нашей матери, что я исчадие ада, и мать лишила меня всего, на что я имел полное право. Моя служба в партии приносит мне весьма скромный доход, но я жалуюсь не на это, ибо служу прежде всего из идейных соображений. Однако почему я должен отказываться от того, чего меня лишил злой язык моей сестры? Мир ее праху – я не хочу ворошить то, что уже прошло. Сегодня есть ты, ее сын, который, я считаю, может исправить ошибку, допущенную его матерью.
Я думаю, дорогой племянник, твое материальное положение от этого существенно не пострадает. Ведь ты являешься владельцем замечательного имения, из которого извлекаешь доход. А для меня это стало бы существенным подспорьем. Я до сих пор не женат и веду одинокий образ жизни. А как то, о чем я тебя просил, могло бы изменить жизнь твоего дяди! Ты должен помнить в первую очередь о том, что мы родственники. Что может быть сильнее голоса крови, дорогой племянник?
Я рассчитываю, что хотя бы на это письмо ты ответишь.
С наилучшими пожеланиями
дядя Адольф
Макс закончил читать и взглянул на Гизелу:
– Есть какие-нибудь соображения, фрау Оберман?
Женщина покрутила в руках конверт, силясь рассмотреть почтовые штемпели, потом промолвила:
– Что тут можно сказать? Письмо адресовано Карлу фон Штразену, в имение Лихтенберг. Это совершенно четко читается на конверте. Письмо датировано согласно почтовому штемпелю 1943 годом. Месяц виден не очень четко… Я думаю, ноябрь или декабрь… Отправлено письмо из Ваймара, это тоже можно прочесть на почтовом штемпеле. А вот точный обратный адрес совершенно нельзя прочесть, размыло влагой… от дождя или снега или просто кто-то что-то пролил на конверт… Я могу только утверждать, что на том месте, где должно быть имя отправителя, оно когда-то, естественно, было, но не в виде нормально написанных слов…
– Что вы имеете в виду?
– Отправитель здесь просто расписался. Видите, господин Вундерлих, сохранившийся в конце надписи длинный росчерк…
Макс взял конверт, некоторое время изучал его и сказал:
– Пожалуй, да, фрау Оберман. И что из этого следует?
– Скорее всего, ничего. Как хотел, так и подписал.
– А что вы могли бы сказать в отношении текста письма?
– Могу сказать, что главная информация содержалась в предыдущем письме, на которое, как утверждает автор, Карл фон Штразен не ответил. Я думаю, что дед Вальтера не ответил и на это письмо.
– Почему?
– Свекровь как-то рассказывала мне, что отца призвали в вермахт и отправили на фронт в сорок втором, так что предыдущее письмо он, возможно, тоже не читал. Его получила супруга Инга фон Штразен, прочла и не стала отвечать, так как ее просьба автора письма не касалась. Так я, по крайней мере, думаю.
– Вполне возможно. Но куда же делось это письмо?
– О, господин Вундерлих, все очень просто – письмо пропало. Когда люди в спешке бежали на Запад, лишались и не таких ценностей.
– Трудно возразить. Одно ясно, что дядя Адольф, фамилию которого мы пока не знаем, имел к племяннику претензии материального толка и связывал их с матерью Карла Эльвирой фон Штразен. А нам известно, что именно от матери Карл фон Штразен получил некий медальон. Не исключено, что дядя Адольф что-то предполагал в отношении этого медальона.
– Да, Макс. Это похоже на правду.
– Я смею также утверждать, что между Карлом фон Штразеном и его дядей были натянутые отношения, а слова про голос крови – это просто красивая фраза. Судите сами, два письма за два года – и это из Ваймара, который не так уж далек от имения Лихтенберг. И ни одного, стало быть, визита. Похоже, дядя даже не знал, что племянник давно воюет.
Гизела пожала плечами. Макс сложил в свою папочку добытые за полдня трофеи и стал собираться.
– Должен откланяться, фрау Оберман. Документы я забираю с собой. Верну в семейный архив, как только поймаем преступника и найдем медальон… или хотя бы выясним, что с вашим мужем случилось.
– Благодарю вас за все, господин Вундерлих. Я не знаю, что бы делала без вас.
Сыщик пошел к двери и, обернувшись, еще раз взглянул на мать с дочерью. Обе с надеждой смотрели ему вслед.
