Kitabı oku: «Какнога», sayfa 7
Он выходит.
– Доктор, я не совсем понял, что, А1 пошутил так?
– Нет, почему. Ваш анализ готов. Опухоль оказалась первичной, а не метастазом прежней. В таком случае химиотерапия вам не нужна. Ваше лечение закончено, а рана находится в удовлетворительном состоянии. Завтра можете отправляться домой.
…Когда меня привезли обратно в палату, я минут сорок пытался собраться с мыслями. Потом понял, что толку не добьюсь, снял очки и уснул ненадолго. Просто чтобы отключить мозг, перезапустить его, как зависший компьютер. Очнулся и стал вживаться в новую ситуацию, в новые обстоятельства. Позвонил друзьям, которые могли меня забрать. Поскольку надо было отпрашиваться на завтра, им было не очень удобно. Тогда я позвонил генералу и попросил его отвезти меня. Он согласился.
Если честно, я предполагал, что от меня просто хотят избавиться, выкинуть меня, не дождавшись, пока я встану на ноги как следует. Я поймал в коридоре В1, спросил его, что он думает. Он меня успокоил: «У вас правда все в порядке, смысла здесь лежать больше нет. Отправляйтесь домой и приходите в себя».
Через некоторое время я понял, что у меня был положительный шок. Когда происходит внезапно что-то очень хорошее. Ведь я ждал, что будет химия, а необходимости в ней не было. Ждал, что пролежу в больнице еще недели две, а назавтра мне можно было ехать домой. Я не был готов к этому, хоть и был рад.
Вечером пришла жена. Я обнял ее, прижал к себе и сказал: «Пришел анализ. Химии не будет. Завтра – домой».
Потом долго инструктировал, как сказать маме, поскольку понимал, что и ее может накрыть, как меня. Повторил несколько раз, она так и сделала. Обошлось без жертв.
Очевидно, врачи были правы, отправив меня домой в тот же момент, как стало понятно, что лечить меня дальше незачем. Правда, было несколько моментов, о которых нельзя не сказать. Во-первых, меня совершенно не научили ходить на костылях, особенно подниматься и спускаться по лестнице. Когда я выходил из больницы, я таки шлепнулся на лестнице. Хорошо, что я умел падать и мог вытянуть оперированную ногу «пистолетом», так что последствия падения были минимальными, а то мало ли что могло произойти. Во-вторых, как показали дальнейшие события, мне дали уж очень оптимистичный прогноз того, как быстро я должен начать ходить сам. По словам доктора В2, через две, максимум, три недели я должен был снять ортез и сам, без костылей, и ходить, и водить машину, нажимая на сцепление. На самом деле даже спустя месяц я мог ездить за рулем с определенными ограничениями, а ходить без ортеза и опоры было сложно, а иногда и невозможно. Понимай я, что восстанавливаюсь в нормальном темпе, мне было бы легче. А так я полагал долгое время, что я не укладываюсь в график восстановления, и это мешало мне нормально существовать.
…Мы с генералом ехали по Звенигородке, потом по МКАДу, был рабочий четверг, и Ленинградка с Дмитровкой были загружены. По дороге мы обсуждали рабочие вопросы, это постепенно возвращало меня к нормальной жизни. Я с интересом таращился в окна, узнавая знакомые повороты и трассу. Я был страшно горд, что он отвез меня домой, что я опирался на его плечо, когда спускался и поднимался по лестницам. Я познакомил его с мамой, сын, к сожалению, спал.
Зато, когда он проснулся, я пошел к нему, вытащил его из кровати и посадил к себе на колени. Он еще немного дремал, как обычно после пробуждения, и сворачивался калачиком, как совсем еще младенец. Внутри меня было очень тепло.
Первые несколько дней я почти никуда не ходил и вообще не вставал с постели. Я набирался сил, набирался от стен, я это чувствовал буквально. Чтобы сын, привыкший скакать на кровати, не наступил или не упал на мою ногу, было придумано и воплощено специальное устройство: кусок трубы-воздуховода был разрезан вдоль, внутрь вставлено кольцо для поддержания формы, снаружи обмотано скотчем. Устройство надевалось на ногу, если Сережа задевал ее, я ничего не чувствовал, труба была отличным буфером. Время от времени он постукивал по трубе костяшками кулака.
Глава двадцать вторая. Немножко о смысле жизни
Петр Налич – Deridum
Заметил у знакомой странный статус в аське. «Жить мне некуда – вот и думаю себе в голову». Далее привожу выдержки из разговора (по согласованию с NN).
Pawlick: в каком смысле некуда?
NN: в смысле нет явного смысла
это из Платонова цитата вообще-то
Pawlick: могу помочь найти
отпишись завтра, подкину пару рецептов
NN: какая самоуверенность!
Pawlick: это не самоуверенность
это опыт
NN: ладно, посмотрим; спокойной ночи!
<на следующий день>
NN: ты обещал дать мне смысла
Pawlick: о! щас, момент, только сделаю перевязку и устроюсь поудобнее
NN: перевязку?!
Pawlick: да
NN: кому? кто-то болен?
Pawlick: на вот, почитай пока
можешь с конца
http://www.pawlick.ru/blog/080901.htm8
а я пока все-таки перевяжусь
<через полчаса>
NN: ужас, паша! вопрос о смысле снимается
Pawlick: что, совсем?
NN: как-то все еще бессмысленнее кажется
Pawlick: я еще хотел предложить тебе экскурсию в хоспис
ну или хотя бы в онкоинститут
или прописать чтение жж doctor_liza ежедневно по утрам
отличное средство
NN: или в психушку
Pawlick: не, психушка тут ни при чем
там люди не понимают своих страданий
а надо, чтоб ты видела, что они понимают
что осталось им – неделя, месяц
и что думать о смысле – некогда
что осталось просто жить
и осталось – очень немного
прости, я не хотел тебя пугать
но это правда самое действенное средство
NN: да что ты! ты мне башку на место поставил, спасибо!
Pawlick::-)
NN: надолго ли только хватит? свои мелочные расстройства все равно все затянут
Pawlick: «Дмитрий Воденников высказал однажды мысль об одиночестве исключительного опыта. Когда переживаешь такое, с чем другие не сталкивались никогда. Война, смерть близких, тяжелая болезнь. Это нельзя объяснить, через это можно только пройти самому. И это полностью меняет твою жизнь.
Если одолевает хандра, уныние или другая напасть, почитайте о безнадежно больных. О тех, для кого каждый день не очередной серый промежуток времени, а праздник. Просто потому, что он случился в их жизни. Это поможет, не навсегда, но на какое-то время приведет в чувства».
http://www.pawlick.ru/notes/doctor_liza.htm9
Pawlick: а если у тебя, скажем, есть какое-то количество времени – рекомендую потратить его на помощь doctor_liza
тогда у тебя появится чувство Настоящего Дела
NN время есть! спасибо! и потребность в деле тоже
Pawlick: во всяком случае, пока я в 7 году вместе с нею ездил неделю по вызовам и просто стоял рядом, чуть-чуть помогал, чувствовал, что живу
без дураков
Pawlick: значит, тема закрыта?
NN: надеюсь
Глава двадцать третья. Ба! Знакомые все лица!
Garbage – I Think I'm Paranoid
Провалялся дома с неделю, пришло время снимать фильтр, все-таки он должен был оставаться во мне не более двух месяцев, поставили его в самом конце сентября, а уж ноябрь кончался. Наконец дата была назначена, в Пт, 28.11, я должен был приехать в Первую Градскую к 9:00. Вроде как договорились об упрощенной схеме госпитализации, так что была надежда, что в этот раз все пройдет быстрее. Подъем в 6:40 (когда встал Вадик, которому надо было со своего Ленинского на мою Дмитровку еще доехать, даже не представляю). Без пяти девять мы были у подъезда. Встали ровно против лестницы, вызвав, естественно, тут же недовольство тем, что заняли места для персонала. Вышел, надел ортез, взял костыли, ребята, Андрей и Вадик, взяли мои вещи, и мы пошли госпитализироваться.
После того, как берут документы, говорят зайти в соседнюю комнату и там переодеться в то, в чем уже будешь лежать. Зачем-то. Отговариваюсь, что долго снимать-надевать ортез, меняю обувь и снимаю куртку. Чтобы не сдавать ее ни в какую камеру хранения, утрамбовываю ее в сумку.
Пока сидим в коридоре, мимо проходит завотделением реанимации. «Вот, – говорю я парням, – это та самая тетка, что требовала снять обручальное кольцо».
– Да, – говорит она, услышав мои слова. – А еще требовала, чтобы вы сняли трусы.
Честно говоря, про трусы я забыл, хотя в наших реанимациях и правда есть такое правило, что все больные должны быть раздеты под одеялами.
В отделение мы поднялись в десять часов. Отделение было тем же самым, однокашнику не удалось устроить меня в другое. Эти, из старого, переоценили возможности рекламы и, расписав меня в красках коллегам, обрекли себя на продолжение общения со мной. Было забавно видеть, как врачи, сталкивавшиеся со мною не в первый раз, резко менялись в лице, разворачивались и уходили. Сюда стоило попасть еще раз, чтобы увидеть эти лица.
Нам (мне и еще двум горемыкам, один из которых также был на костылях) сразу сказали, что свободных коек нет, выписка будет только после двенадцати, так что пару часов как минимум придется подождать.
Мы устроились на скамейках…
Конечно, я был последним из троих новичков, кого поместили наконец в палату. Конечно, на этот раз это была не однушка и не двушка – четверка. Конечно, из четырех коек моя была единственной, у которой не было тумбочки.
Ну, нет тумбочки и нет, делов-то. Есть подоконник, есть сумка, есть стул. Ничего, я советский ребенок, для меня комфорт – скорее исключение из правил, пусть и приятное. Тем более что корпус больницы все же был новым, санузел и ванная комната – отремонтированными, в общем, жить было можно.
Я не ел с самого утра, когда закинул в себя, как и было велено, самую малость. Была вероятность, что операцию по извлечению фильтра мне сделают в тот же день, так что с едой надо было погодить. Уже после того, как меня наконец поселили, выяснилось, что операции не будет и можно наконец поесть. Когда я вошел в палату, было где-то полтретьего. Андрей (я отпускал их с Вадиком проветриться, пока я ждал) принес мне обед. Я с жадностью накинулся на горячий суп.
Тут в палату вошел некто седой, в белом халате.
– Ну что, проголодался? – спросил он с порога и показал жестом Андрею, что ему надо выйти. Здесь такая традиция, опрос больного – настолько интимный процесс, что врачи не терпят присутствия посторонних и вечно отсылают их в коридор. Андрей с опаской покосился на меня, но в тамбур вышел.
Я, не отрываясь от супа, ответил:
– А что, доктор, мы разве пили с вами на брудершафт?
Доктор, не поняв, что наши с ним настроения несколько диссонируют, продолжал в том же добром духе:
– Ну да!
– Что-то не припомню.
Он помолчал.
– Пожалуйста, отставьте-ка тарелочку и расскажите о себе.
Я опустил миску перед собой на кровать.
– Мне нужно снять венозный фильтр.
– Ага, фильтр, а болеете-то чем?
– Мне нужно снять венозный фильтр.
– Ах, снять, ну понятно, а то я сперва не расслышал. Ну, это все понятно, ну вы расскажите, почему вы здесь, что с вами не так, что за заболевание у вас?
– А какое это имеет отношение к снятию фильтра?
Он сперва удивленно помолчал, потом сказал:
– Ах, вот оно что. Вот вы как. Ну, что ж. Понятно. Больше вопросов нет.
И направился к двери. На полпути остановился:
– А как ваша фамилия?
Я расхохотался:
– Доктор, вы что же, шли ко мне, даже не зная моей фамилии?
– Ну да, я не смотрел еще карту…
– А какое вам тогда до меня дело вообще?
Андрей слышал, как седой, выходя, пробормотал себе под нос: «Какая наглость!»
Я обещал однокашнику, что в этот раз буду себя вести тихо, не буду буянить. Но я не сдержался. Все-таки, когда после семи часов голода и почти пяти часов ожидания тебе говорят «отложить тарелочку», хочется эту тарелочку на голову надеть или костылем по башке дать. Считаю, что я еще довольно мягко себя повел, учитывая обстоятельства.
Глава двадцать четвертая. Полночный катетер
Пираты – Йо-хо-хо (и бутылка рома)
Во время вечернего обхода седой держался от меня подальше, и, как только обсудили дела лежавшего напротив (две другие койки были, кстати, свободны), направился сразу к двери.
Мне определили лечащего врача, во всяком случае, он так представился, долговязый молодой мужчина. Я сказал ему, что для вечерней перевязки мне нужна будет марганцовка, он обещал принести. Либо сказать медсестре, если сам не успеет – на всякий случай я попросил его это сделать, зная, что без указания врача сестра не станет мне ничего давать.
– Скажите, – поинтересовался он, – мы с вами не могли раньше видеться? Мне кажется, мы вместе играли в баскетбол.
– Доктор, – честно ответил я, – я терпеть не могу баскетбол, если это только не трансляции лучших голов NBA.
Доктор с марганцовкой не пришел, сестра появилась в палате в одиннадцатом часу – с уколами. Я напомнил ей о моей марганцовке. Она в ответ промолчала.
– Скажите, какова вероятность услышать от вас какой-либо ответ?
– Доктор мне ничего не говорил.
Само собой, я так и думал. Объяснил еще раз, зачем нужна марганцовка.
– Сейчас я вам ничего не дам. Закончу делать уколы – тогда посмотрю в перевязочной.
Наша палата – третья с конца, закончить она должна была скоро. Я ее так и не дождался. Обработал после душа рану благоразумно припасенной перекисью, натянул пижаму и приготовился спать.
Сестра все же пришла. В 23:05. Со шприцем. Брать кровь на группу.
Несмотря на то что группа была написана в направлении из Герцена, что я здесь уже лежал и анализ у меня брали в прошлый раз, два месяца тому назад, несмотря на то что я сам мог назвать и группу, и резус.
– Вы что, предлагаете мне идти в архив и там искать вашу карту с предыдущими анализами?
– А вы что, думаете, у меня за два месяца могла измениться группа или резус? В конце концов, я четыре с лишним часа сидел перед вами, рядом с сестринским постом на скамейке, вы не могли днем взять анализ? Специально дождались ночи? У меня вены сожжены химией, я не смогу сдать кровь.
Ушла сестра страшно обиженная.
Еще через десять минут вернулась! На этот раз с банкой раствора марганцовки. Почти час спустя после того, как она, марганцовка, была нужна. На пузырьке надпись: «Срок годности – 10 суток». Я не фармацевт, но не вижу смысла не верить написанному. Кончился срок годности за пять дней до этой чу́дной пятницы. Отказываюсь.
– Они им пользуются! – подбодрила меня сестра. – А в понедельник, скорее всего, сделают новый.
– Пусть, – говорю, – пользуются, я не против. Мне не нужно, спасибо.
На пять минут настала тишина. Потом включился верхний свет. Только я собрался издать львиный рык, как увидел перед собой долговязого. От его вида я опешил, не ожидал увидеть в полдвенадцатого ночи.
– Что же это вы! Нехорошо! Кровь надо сдать обязательно! Если вам назначили, нужно непременно сдать! Мы ведь несем ответственность (где-то я уже это слышал?) за вас!
У меня уже не было аргументов, хотелось побыстрее развязаться и уснуть наконец. Я поднял руки, показав, что сдаюсь под его напором, и полез в сумку за эспандером, чтобы накачать вену на руке.
В это время он повернулся к лежавшему напротив деду:
– А вам мы сейчас будем удалять катетер!..
Оказалось, полночный анализ крови – это не предел местного маразма. Здесь и удалять мочевые катетеры больным могли среди ночи. Спасибо хоть он согласился выключить верхний свет, ограничившись тем, что был над кроватью деда.
– А что делать, – посетовал доктор, – днем столько дел, все не успеваем.
И действительно. Мог бы и в три часа ночи прийти.
Лучше уж сейчас.
Он удалил катетер, я накачал руку. Сказал о своей готовности сдать кровь.
Доктор удалился за медсестрой, но обида той, судя по всему, была слишком велика.
– А, ничего страшного, – сказал он, вернувшись, – в понедельник сдадите планово. Но тогда уже непременно!
Глава двадцать пятая. Выходные
Кабаре-дуэт «Академия» – Ца-ца
В субботу было тихо. Еще я, почему-то уверенный в собственной слишком бурной реакции на окружающее и окружающих, обпился персена (на завтрак, обед и ужин), так что почти весь день спал, просыпаясь только от звука колокольчика в коридоре (так здесь почему-то стали оповещать о кормежке). Открывал глаза, получал миску с едой, допрыгивал до санузла, мыл миску, бросал ее на подоконник, служивший мне тумбочкой, падал на кровать и снова отрубался.
Оно, конечно, спокойным я был донельзя, и даже если бы приперся очередной эскулап с порцией необязательных вопросов, не исключаю, что с удовольствием рассказал бы ему про свою повторную опухоль, но никто не приходил, во всяком случае, пока я был в сознании. Вроде слышал я заглавную мелодию из к/ф «Свой среди чужих, чужой среди своих», установленную в качестве мелодии мобильника завотделением, но мне могло и показаться. Персен, сами понимаете.
Воскресенье началось рано.
Еще с вечера деду, которому в пятницу ночью удалили катетер, надели памперс, поскольку днем дед несколько раз сходил под себя. Вообще дед за те несколько дней, что я пролежал здесь, сильно ухудшился, и если в первый день он еще вставал сам, выходил в коридор, то уже через несколько дней только лежал, лишь изредка привставая на кушетке.
Сквозь сон я слышал, что дед за ночь успел сходить под себя и по-большому, санитарка убрала, переодела его, но понятно, что запах остался, все-таки взрослый человек – не то же самое, что младенец, да и младенец порой способен на многое. Когда нас все-таки разбудили, я все не мог понять, отчего вдруг стало так холодно: оказалось, что санитарка, добрая душа, уходя, открыла окно. Не знаю точного термина – открыли не через боковую петлю, а через нижнюю, так, что и не особо заметно было, что оно открыто. И забыла, понятное дело, оно ей надо – помнить? В общем, пока я обнаружил, что к чему, в палате уже было весьма зябко.
А разбудили нас в 7:30, да-да-да, включив верхний свет. Весь. Здесь по-другому было не принято. Ввезли каталку, на ней кто-то лежал.
Интересно, что в палате свободных коек не было: на двух лежали мы с дедом, на двух других в то утро никто не лежал, но они не были свободны: с одной увезли больного в реанимацию, другой отпросился на выходные под подписку. Что было дальше? Все просто. Новичка, судя по времени его прибытия к нашим пенатам, экстренно поступившего и привезенного, судя по всему, из операционной («в реанимации мест нет») положили на место того, что увезли в реанимацию («а, он к нам пока не торопится»), а вещи обещали забрать потом. Не помню точно, но вроде бы белье поменяли… Правда, так и не выключили, выходя за бельем, свет, так что я, рыча и проклиная все на свете, выскочил на костылях из палаты и треснул кулаком по выключателю.
От него отлетела одна из клавиш.
Мне было все равно, я вернулся в палату и упал на койку. Конечно, я уже не мог больше уснуть. Но зато меня посетила мысль, когда я вспомнил, как выглядел выключатель изнутри. Я взял из мешка с лекарствами, лежавшего у моей койки, пластырь, отодрал четыре небольших куска и вернулся к двери. Под клавишами были небольшие пластиковые изделия, которые, собственно, и работали выключателями, а клавиши уже надевались сверху. Что я сделал? Правильно, я вытащил эти пластиковые внутренности, сверху положил клавиши и пластырем приклеил их к основе. Если не присматриваться, это был обычный выключатель. С тою только разницей, что это был абсолютный выключатель, т. к. он уже ничего не включал.
Я ликовал. Наконец-то больше ни одно светило отечественной медицины не могло испортить мне настроение своим вторжением, освещенным всеми лампами палаты.
Персен я решил больше не пить. Вообще. «Пошло все на фиг, – думал я, – ради чего я сдерживаюсь? Я спокойный, адекватный человек, и, если мне встречается хамство, я не должен этого терпеть. Хотя бы ради всех тех, кто его терпит, поскольку просто не может ничего сказать или сделать». Я – могу. И молчать не буду. Но и кидаться просто так ни на кого не стану. И не хочу больше закидываться успокаивающим. В конце концов, я способен справиться с собой и без медикаментозных средств.
Перед завтраком, после утреннего туалета (душ я в больнице принимал раз в сутки, на ночь, все-таки было довольно тяжело запрыгивать на костылях в кабинку, которая была выше пола на одну кафельную плитку, и потом так же выпрыгивать на костылях, едва промокнувшись полотенцем, – мылся я, стоя на своих и держась время от времени за трубу душа), так вот, после утреннего туалета я сдвигал ограничитель на ортезе на одно деление, это где-то 7,5 градусов, и делал небольшую прогулку по коридору. Это был своего рода аттракцион: уходил я из палаты на костылях, возвращался на своих, постепенно нога привыкала и позволяла дать на себя бо́льшую нагрузку. Расстояние, которое я преодолевал, ограничивалось, наверное, сотней метров, но этот переход от костылей к самостоятельному передвижению очень вдохновлял.
Завтрак мне выдавать не хотели. То ли в шутку, то ли всерьез тетка, развозившая еду, посмотрев на меня, спросила:
– А вы что, больной?
– А что, не похож?
– Вообще-то не очень…
Вот, думаю, тем более персен не нужно пить. Раз я уже и на больного не похож, нечего давить свою здоровую натуру.
Новичку налили чаю в кружку его предшественника. Он обрадовался:
– Это ж не моя кружка!
– Тут, – говорю, – и вещи не твои.
Он, только недавно придя в себя, огляделся и еще больше обрадовался:
– И правда!
Я спросил, из операционной ли он и помнит ли номера родственников, кому позвонить, чтобы приехали.
Подтвердил, что привезли его с утра, номера близких помнит. Допрыгал до него, дал ему телефон. После разговора расспросил, как попал сюда.
– А, ерунда. Порезали слегка.
И правда что, подумал я. Практически бытовая травма.
– И где порезали?
Оказалось, что он, проводив свою девушку ранним утром, часов в пять, увидел, как какой-то пьяный пристает к другой девчонке. Вступился, подрался, когда противник ушел, почувствовал: что-то не так. Увидев руку в крови, зажал рану и сам вызвал скорую. Привезли сюда, зашили и поместили к нам.
Я был горд, что лежал в одной палате с настоящим героем. Лет ему на вид было от силы двадцать, и сам он своему поступку особенного значения не придавал.
Через пару часов к нему приехала его девочка, не отходившая от него ни на минуту.
Он на самом деле готов был уже отправляться домой.
– А чего, рана пустяковая, дома я быстрее заживу. А тут и компьютера нет. А мне работать надо.
Все время, пока девочки не было рядом, он читал «Игроманию».
Ко мне тоже приходили посетители. После обеда была однокурсница, которую я почему-то не предупредил, что с часу до четырех не пускают. Ну такой вот распорядок: в воскресенье, кроме завтрака, обеда и ужина, никаких процедур не проводят, но вот не могут люди в свой выходной навестить больного в любое дневное время, надо же было и тут придумать какое-то ограничение!
В общем, приехала она без чего-то четыре, без двадцати, что ли.
– Меня не пускают, – пожаловалась она по телефону. – Муж довез, я вышла из машины, даже сумочку не взяла, только телефон, чтобы тебя найти. Они денег хотят.
– Чего?
– Намекают, что пройти можно, но небесплатно. А у меня денег нет, у меня только телефон с собой. Ну ничего страшного, я постою, подожду тут.
– Погоди, главное, не уходи никуда. Я сейчас.
Быстро надеваю ортез, как бронежилет, встаю на костыли и беру курс на лифт. Идти так далеко, понятно, было тяжело, но зато это придало моей речи нужную экспрессивность, и в комнату охраны у входа я влетел на крейсерской скорости и раскрасневшийся. С порога громко спросил:
– Это кому тут деньги нужны?
Они удивленно вытаращились на меня, явно не рассчитывая на такую концертную программу тихим воскресным вечером.
– Я спрашиваю: кто тут за деньги хотел мою сестру пустить внутрь? А?
Они поняли и попрятали глаза. Сидевшему перед окошком для предъявления служебных ксив глаза было прятать некуда.
– Кому, вам надо денег? Как фамилия?
Он замотал головой.
– Да нет, я не это…
Я обратился к другому:
– Вам, может, денег надо? – тот тоже отказался.
– Еще раз услышу подобное – уволю всех на следующий день! Кнопку нажми! – сидевший у окошка нажал кнопку, Светка вошла.
Когда мы отошли от входа, она засмеялась и сказала: «Да, Цапюк, тебя лучше в друзьях иметь, чем во врагах!»
Перед сном дед – кстати, звали его Николай Васильевич, он когда представился, я сказал: «О, как писатель Гоголь», а он мне в ответ: «Да? Ну, может быть» – дед рассказывал, как служил пацаном на Северном флоте, как повредил, обморозив, обе ноги, про послевоенную жизнь, загранкомандировки. Дед в Союзе, судя по всему, жил неплохо, и у него было определенное количество имущества, «квартира-машина-дача», но не было, по его словам, прямых наследников. «Я специально не составлял завещания, чтобы посмотреть с того света, как они потом передерутся за мое барахло». Да, дед был весельчак. Говорил, что больше всего сейчас хочется бутылочку пивка под хорошую закуску. Я обещал, как выйду и поправлюсь, выпить за него.
Глава двадцать шестая. «Помыть и отдать»
Вл. Высоцкий – Як-истребитель
Ночью дед снова обкакался. Запах стоял такой, словно проснулся я в привокзальном сортире, на этот раз уже мне самому пришлось открыть окно, чтобы стало хоть чуть полегче, и выйти из палаты, пока проветрится.
Сегодня нас разбудили в шесть «забором мочи» (как мне нравится этот медтермин!), впрочем, разбудили очень мягко, непривычно мягко, хотя все равно уснуть позже я уже не смог.
Пришел один из ординаторов:
– Что вас беспокоит?
– Беспокоит отсутствие какой-либо информации о дате проведения моей операции.
Он нашелся, что ответить:
– Ну, это потому, что у вас нет каких-то необходимых обследований.
Я аж привстал на кровати:
– Это каких, например?
К этому вопросу он был не готов, так что пришлось импровизировать:
– Ну… УЗИ…
– В прошлый вторник.
– Или там рентген… Тоже есть? Все есть? А результаты?
– В карте. Но вы ее, похоже, не видели.
– Нет. Ну, операция будет как только, так сразу (!).
– Ну, вот это меня больше всего и беспокоит.
Тем не менее, однокашник заглянул в полдвенадцатого и сказал: «Сейчас повезем». Я только успел отправить смски жене и матери, как меня раздели, вкололи предшествующие операции уколы, погрузили на каталку и увезли. Правда, в этот раз я не снял ни креста, ни очков. Зато телефоны спрятал поглубже в сумку – один в грязное белье, второй в ботинок. Я же старый контрразведчик.
Анестезиолог, такой типичный анестезиолог, коренастый мужик с волосатыми руками, спросил, как обычно, про аллергию на лекарства и ушел в соседнюю комнату. Однокашник помахал мне оттуда рукой.
Вошел профессор Ф. Я поприветствовал его по имени-отчеству. Он несколько удивленно посмотрел на меня, также поздоровался и снова погрузился в свои мысли.
Сперва профессор обмазал меня чем-то йодоподобным, потом накрыл двумя большими кусками ткани, один из которых закрывал от меня вход, и сделал несколько уколов обезболивающего, предупредив: «Сейчас будет немного больно». Больно было и правда немного, и потом, в такой ситуации обычно концентрируешься и на неострую боль почти не реагируешь, а острой боли при нормальном течении подобной операции и взяться-то было особо неоткуда.
Надрез. Звук был такой, как будто что-то лопнуло. Чпок! – и уже внутрь меня побежало устройство, которым должны были извлечь другое, помогавшее избежать лишних проблем в течение чуть больше чем двух месяцев.
Я либо смотрел иногда на профессора (все-таки наблюдать профессионала такого класса за работой – редкое удовольствие, даже если он работает над тобой), либо просто лежал с закрытыми глазами.
В какой-то момент профессор скомандовал: «Петлю!», а еще через пару минут ткнул меня в плечо, чтобы я открыл глаза.
Он показывал мне свежеизвлеченный фильтр. В каплях моей крови.
– Э-э-э-э, – только и смог сказать я.
– Помыть и отдать, – коротко скомандовал профессор.
Я обрадовался. На такой царский подарок я не рассчитывал. Все-таки интересно было посмотреть на моего маленького помощника.
Фильтр оказался длиннее раза в три, чем я ожидал, если не в пять. Хотя, после того как я внимательно посмотрел на него и почитал про вену, в которой он стоял, понял, что размеры как раз ровно такие, чтобы фильтр справлялся со своей функцией – удерживать оторвавшиеся тромбы от попадания в сосуды легких, мозга и сердца.
Мне наложили повязку, забинтовали катетер, поставленный на правую руку, профессор попрощался, я еле успел сказать ему «спасибо», сразу вошел однокашник и радостно сообщил мне, что мест в реанимации по-прежнему нет и что меня везут обратно в палату. Я облегченно выдохнул. Впрочем, учитывая мою вчерашнюю отмену персена, еще неизвестно, кому больше повезло…
Соседи по палате удивились:
– Что, так скоро?
– Да, – говорю, – мужики, вот они, чудеса современной медицины, полтора часа – и все, хоть домой иди.
Домой я, понятно, не пошел, лег на кровать и почувствовал вдруг очень сильную усталость. Хотя время было еще даже не обеденное. Просто я слишком давно ждал этого момента, и, в общем, это был последний рывок. И я его наконец сделал. Осталось прийти в себя и все-таки отправиться наконец додому.
Порезанный герой, хромая и опираясь на девочку, таки ушел.
– А чего, только шов болит немного.
Вместо него почти сразу положили мужика, у которого в анамнезе было «ранение печени в 92 году».
На койку слева отпрашивавшийся на выходные пришел довольно рано, выслушал рекомендации врача, собрал вещи и уехал.
На его место положили толстого пожилого мужика с одышкой, который вечно что-то бубнил. Когда к нему приехала жена и привезла вещи, он напустился на нее:
– Зачем ты все это принесла? Ты бы еще весь гардероб притащила! Ты же знаешь, я не люблю этого!
Он пилил ее с полчаса, так что я наконец не выдержал и сказал:
– Отец, как тебя жена терпит? Я бы тебя прибил давно.
Он примолк, а жена с благодарностью посмотрела на меня – но тоже промолчала.
Спросил у ординатора, нужен ли еще мне катетер, оставленный после операции. Оказалось, что не нужен, так что его извлекли, руку забинтовали. Интересно только, не вспомни я сам, поди, мог бы с ним и домой уехать?..
Перед сном мне удалось вызвать сбой в программе сестры.
Она подошла с градусником, я ей сразу сказал:
– Тридцать шесть и восемь!
Она заметно чуть дернула несколько раз головой. Отвисла и спросила:
– У вас что, свой градусник?
– Да. Электронный.
Она кивнула и ушла.
Глава двадцать седьмая. Домой
Чиж и Со – Перекресток
Во вторник проснулся в 5:30. Ни верхнего света (ха-ха!), ни заборов мочи – ничего. Просто открыл глаза и больше не засыпал. Воткнул в уши «Аэростат» Гребенщикова и прослушал несколько выпусков. Глаза закрывал, надеясь все-таки задремать еще, но не тут-то было.
Вчерашняя андроид-сестра зашла за кровью к кому-то из новичков, потом принесла деду укол гепарина. Выходя, забыла выключить надкроватный свет. Я вспылил:
