Kitabı oku: «Шипы», sayfa 5
Дежавю
Дверь в прихожей хлопнула, будто выстрелило ружьё. Фантомная дробь угодила в Риту, минуя стены. Что-то внутри женщины вздрогнуло, оборвалось и теперь болталось между грудью и бёдрами, где-то в районе диафрагмы. Силы почти оставили Риту, их едва хватило, чтобы не рухнуть посреди комнаты, а доковылять до дивана.
Тиканье часов давило на мозг. Слишком быстро, слишком громко, хотя стрелки поверх циферблата почти не двигались. Телевизор шумел речью какого-то перекормленного чиновника. Что-то о повышении рождаемости и моральном облике соотечественников.
«Это всё уже было, – подумала Рита, кладя ладонь на выпирающий живот.– Ссора. Он называет меня тупой гусыней, я его – импотентом. Он кричит что-то про «разведёнок» и прицепы и хлопает дверью. Я ложусь на диван, а потом…»
Дважды крякнул звонок. Рита вспомнила, что незадолго до ссоры заказала доставку из ресторана. Это дало сил дойти до двери и прильнуть к глазку. Фигура в зелёном дождевике и с массивным коробом за плечами. Фантазия успела было дорисовать силуэту приветливое, гладко выбритое лицо с небесного цвета глазами, блестящими из-под светлой чёлки…
«Ммм…»
Но Вселенная подсунула Рите какое-то чучело! Чернющие глаза навыкате, губы как у осла, жёлтые зубы торчат во все стороны.
«Закон сохранения уродов в действии».
«Урод» позвонил снова. Пришлось открыть.
– Маргарит Кравцов?
От акцента захотелось смеяться и плеваться одновременно, но Рита сдержалась и кивнула. Невзрачный азиат не торопился снимать короб, он вообще не шевелился, стоял в дверях как размалёванный манекен.
Рита поймала себя на мысли, что не заметила, как тот шевелил ртом, пока говорил. Не заметила, как курьер моргал.
Лестничную клетку озарил яркий свет. Рита поёжилась: под подол халата просочился сквозняк. Мир сдвинулся чуть вниз, это угадывалось по полосам краски на стене за курьером. Но азиат остался с женщиной на одном уровне, будто незаметно подпрыгнул.
Похоже, это не мир сместился, а их двоих подняло над полом и потянуло наружу. Полосатая стена с соседской дверью сменилась коридором, затем лестничной клеткой, подъездом, небом – ослепительным как солнце.
Небо поглотило обесцвеченный силуэт курьера, а затем и саму Риту.
Потом… Потом небо сжалось до плафона странной формы, вроде раскрытого зонта. Рита лежала на твёрдой поверхности, согнув ноги в коленях. В ушах гудело как от трансформаторной подстанции, тело онемело, а внизу, на периферии зрения, что-то шевелилось.
Сквозняк пронзил Рите нутро, копошился в ней, как вор в похищенной сумке. Ощущение это длилось недолго, всего несколько секунд, потом холод сменился жидким теплом.
Между Ритой и светилом возникли фигуры. Две серые, покрытые чешуёй головы с огромными чёрными глазами, и между ними – серебристая клешня, похожая на сварочный манипулятор. Клешня сжимала пульсирующее нечто, сочащееся красной слизью. Оно напоминало гигантского головастика, гусеницу и эмбрион одновременно.
Серые головы кивнули, и клешня исчезла из поля зрения. Откуда-то сбоку раздался стеклянный звон и плеск, будто что-то окунули в стакан воды, а затем клешня появилась вновь.
Один из сероголовых поднял перепончатые руки и закрепил в окровавленной клешне капсулу, похожую на куриное яйцо, очищенное от скорлупы.
Дальше Рита видела только плафон, плавно ширившийся до ослепительно белого неба.
Жидкое тепло пронзил металлический холод.
***
Словно пушечный выстрел громыхнула дверь в прихожей.
Оглушённая Рита с трудом добралась до дивана. От залившего лицо пота щипало в глазах. Женщине хотелось кричать, но горло пересохло. Во рту стоял вкус крови. Рита почему-то подумала о том, что совсем недавно окончила школу, а уже чувствует себя глубокой старухой.
От тиканья часов клонило в сон.
В телевизоре возмущался какой-то перекормленный чиновник. Он много говорил, в основном лозунгами. Что-то о демографии, традиционных ценностях и ценных иностранных специалистах.
«Это всё уже было, – подумала Рита, кладя ладонь на выпирающий живот. – Это всё уже было когда-то…»
Дважды крякнул звонок.
Счастливое детство
Работать аниматором – всё равно что нянчить детей и взрослых. И ещё неизвестно, кто из них хуже.
Не сразу привыкаешь к клоунскому гриму и нелепому наряду, а уж тем более к жаре и кожному зуду. Первое время Иван переживал ещё и о минутах между выходом из машины и встречей с заказчиком. Обычно везло, и объектом оказывался загородный дом, ограждённый забором, или детский сад, где никто ничему не удивляется. Оно и понятно: кто с детьми работал, тот в цирке не смеётся. Но иногда, как и на этот раз, приходилось работать в квартирах многоэтажек, и тут уж не пройдёшь незамеченным: старухи на лавочках, алкаши в подъездах, собаки в лифтах… Слава Богу, всегда обходилось без гопников!
Поначалу всё шло гладко. Дом будто вымер, и до самой квартиры некому было смутить, осмеять или оскорбить.
«Затишье перед бурей», – подумал Иван и позвонил в дверь.
На лице Аглаи, как звали женщину, встретившую Ивана, лежала тень удивления на грани с испугом, что немудрено: в дверном глазке клоунский грим выглядел скорее жутко, чем весело. В низком голосе ощущалась накопленная усталость, которую Иван постоянно замечал у воспитательниц, нагруженных гиперактивными детьми. В каком-то смысле, так оно и было.
В центре большой комнаты, куда Аглая проводила аниматора, стоял стол с тортом и полудюжиной тарелок с приборами. Вокруг стола сидела аудитория: шесть дошколят. Одинаково одетые, одинаково стриженные и сложенные, они выглядели однояйцевыми близнецами, если не клонами.
Стандартная программа: фокусы, пантомима, жонглирование шариками. Детям нравилось, они смеялись и хлопали в ладоши, хотя улыбки казались вымученными, выдрессированными, как у плохих актёров, учеников Дейла Карнеги или продавцов-консультантов.
«Вот уж кому грим пошёл бы на пользу».
Дети косились на дверь, вернее, на Аглаю, что стояла в дверях. Иван ощущал её тяжёлый взгляд, хотя и не был уверен, кого она охраняла: детей, порядок за столом или самого Ивана.
«Детей, конечно же. Какая мамаша не трясётся за цветы своей жизни в присутствии чела, похожего на Пеннивайза? Возможно, конечно, она следит и за порядком, вон какие все смирные, даже странно. А меня-то от чего защищать?»
В кармане у Ивана завибрировал мобильник. Оплаченное время отработано, представление подошло к концу. Клоун, не прерывая буффонады, повернулся к заказчице.
«Мавр сделал своё дело, мавр может уходить?»
Аглая выдохнула и как будто расслабилась.
– Ладно, дети, можете немного поиграть с дядей.
Не успел Иван дёрнуться, как дети вскочили со стульев и, похватав вилки и ножи, принялись носиться вокруг аниматора, как стая мух вокруг гниющей рыбы.
– Хей-хей, ребята! Давайте потише! Раз я тут светофор, и нос у меня красный, вам следует остановиться… А-ай!
Иван вскрикнул от боли. Дети рассмеялись, вертя в руках столовые приборы.
– Так, это уже не смешно! Прекратите!
– Да пусть поиграют, это же дети! – промурлыкала Аглая. – Чего вы так пугаетесь?
Взгляни Иван на женщину, на её позу и улыбку, он бы и сам засомневался: «А что такого произошло?» Однако все сомнения рассеялись, когда в бедро аниматора вонзился нож.
Дети уже не улыбались – скалились!
– Они же буйные!
– Да что вы такой мелочный! – в голосе Аглаи росло недовольство. – Штаны красные, кровь на них не видна. Дырки зашьёте, никто и не заметит.
– Да чтоб тебя! – изловчившись, Иван выбил вилку и нож из рук ближайшего «близнеца» и опрокинул его на пол.
Крики и смех стихли. Дети замерли. Иван замер. Аглая замерла. А затем…
Дети как по команде отскочили от аниматора, выронили «оружие» и разревелись. Опрокинутый мальчик тоже отполз от Ивана под стол, откуда и похныкивал.
– Ах ты, подонок! Ах ты, сволочь!
От удара по затылку Иван рухнул на колени и завалился на спину, хоть и остался в сознании. Аглая навалилась на Ивана всем весом (как оказалось, немалым), раненому клоуну не хватало сил освободиться.
– Скотина! Чтобы ты… Чтобы ты, щенок, да на моих детей!.. Урод!
Иван увидел глаза Аглаи, выпученные и налитые кровью. И блик на ноже.
***
– Дети! Или вы сейчас же находите мобильник, и я звоню вашему хряку-отцу, или я выношу с балкона мясорубку, и вы потом не ноете из-за болей в животе!
Новое прочтение
Когда было не с кем поговорить, Костя разговаривал сам с собой. Даже не так – он посылал Вселенной запросы, а она отвечала ему через него же. Или через музыку, льющуюся из динамиков мобильника.
«Как долго я скрывал желания – а-а-а-а, а-а-а-а –
глубоко внутри»
– в который раз пела сеньорита Бовиа. И хотя в плейлисте были вещи куда более печальные, очень немногие из них влияли на Костю так же удручающе, как «Вне реальности». В ней было много того, чего парень мог бы и сам сказать
(«Я слишком слаб для своих страхов – а-а-а-а, а-а-а-а –
И убегаю от всего»),
но не вслух.
– Зачем напоминать-то? – прошипел Костя и зашёлся хриплым кашлем.
«Болезненные воспоминания вновь преследуют меня,
И я сдаюсь».
– Да пошла ты!
То, что пела Марсела – далеко не всё, что Костя слышал. Гораздо интереснее становилось, когда слабо понимавший текст мозг
(«Нам нельзя скрывать…»)
ставил на место непонятных фраз на английском и испанском что-то от себя.
«Храбр не тот, кто принял свою судьбу,
Но тот, кто отвертелся и решился спастись бегством!»
Костя в последний раз оглядел опустевшую квартиру с разбросанными повсюду банковскими предписаниями. Домашний кот тихо сидел в углу, совершенно не беспокоясь о том, чем будет питаться ближайшие несколько дней.
В конце концов, он ясно видел, как хозяин затянул на шее петлю.
«Я дам ответы на все вопросы, что ты задал…»
Вид сверху
Земля. Поэты воспевают её, писатели гадают, какие тайны скрывают её недра, а учёные мечтают найти хоть одну похожую планету. Такое впечатление Земля производит на тех, кто выходит из дома без скафандра. А с обриты…
Михаил подумал, что с орбиты Земля выглядит как дно сковородки, а кучевые облака похожи на голубиный помёт. Космонавт имел право на такое мнение, уж сегодня так точно: день выдался паршивый. Система орбитальной защиты дала сбой, и именно Михаил должен был её починить. И починил бы, если бы успел.
Неприятности случаются в самый неподходящий момент. Тот метеороид мог пролететь где угодно и просто сгореть в атмосфере, как делает всякий порядочный космический мусор, но нет! Нужно было появиться именно сейчас и врезаться именно в крайний блок, на котором располагалась орбитальная пушка. В тот самый блок, по обшивке которого карабкался Михаил.
Валун размером с автомобиль пробил обшивку станции, начался пожар. Пламя быстро унялось, воздух высосало ещё до того, как автоматическая система отсоединила повреждённый блок. Даже не отсоединила, а отстрелила – вместе с космонавтом.
Глубоко вздохнув, Михаил нащупал на груди кнопку активации реактивного ранца. Но парение в невесомости не изменило направление и даже не замедлилось.
Космическая станция неотвратимо отдалялась.
Глаза Михаила заслезились. Земля расплылась в огромное нефтяное пятно, в бензиновую плёнку на поверхности лужи. Стекло скафандра запотело. Мужчина закрыл веки, чтобы не видеть и не гадать о том, что закончится раньше – кислород в баллоне или безвоздушное пространство.
Отцепленный блок падал быстрее человека. Сложно сказать, насколько груда теперь уже космического мусора опережала космонавта, но понадобилось всего несколько минут, чтобы его края покрылись оранжевыми всполохами и задымились.
Михаила клонило в сон. Металлическую громаду объяло пламенем.
Планета приближалась.
Тоска
На асфальте шелестели листья, под окнами кричала детвора. Толпа школьников звала общего друга выйти на улицу и дружной компанией поклянчить у соседей сладости.
– Томми, если у тебя нет костюма, – пропищала маленькая ведьма, поправляя широкополую шляпу, – можешь надеть клетчатую рубашку и взять в рот зубочистки. Сойдёшь за пугало!
Стоявшие рядом вампиры, пираты и налоговые агенты весело загудели. Но Томми не ответил, даже не подошёл к окну. Был ли он вообще дома?
– Опять играет в приставку! – махнул рукой пухляш, с ног до головы замотанный в бинты.
Немного поворчав, страшилы перехватили пластмассовые сумки-тыквы и отправились по своим конфетным делам.
– Раньше он всегда участвовал, – пробурчал кто-то, поворачиваясь к дому спиной и спеша за остальными. – Похоже, конец света совсем близко.
Шаги и крики смолкли отдалившись. Оранжевое солнце потихоньку пряталось за крыши коттеджей, чтобы незаметно слиться с горизонтом. Небо меняло цвет: сначала оно напоминало тыквенную мякоть, затем спелую малину, сизый виноград – пока не превратилось в бескрайнюю гладь «кока-колы», только без пузырьков-звёзд. Пригород не торопился засыпать, ибо праздник только начинался. В окнах каждого второго дома горел свет, а там, где он не горел, возможно, мерцали экраны телевизоров. Во дворах стояли пластиковые тыквы и черепа, а с крыш свисала праздничная мишура: вырезанные из бумаги летучие мыши, черепа и паутина.
***
В доме, где жил Томми, тоже горел свет, хотя праздником и не пахло. Под кухонным столом блестела полупустая бутылка, на столе же стояла фотография в рамке с чёрной каймой. Перед ней, опустив голову на руки, храпел мужчина. Храпел громко, хоть и недостаточно, чтобы разбудить ребёнка в соседней комнате.
Впрочем, в детской всё равно не спали.
– Давай, переворачивай страницу!
Томми заёрзал под одеялом. Тут же прошелестела бумага, а бледно-жёлтый луч фонарика высветил очередную картинку и пару абзацев текста. История продолжалась, а по спине скользила узкая ладонь с длинными тонкими пальцами. Иногда звучал женский смех, и в эти секунды лицо мальчика расплывалось в улыбке.
Ни компьютерная стрелялка, ни прогулка с друзьями, вопящими «Сладость или гадость!», не могли заменить Томми этого чувства: ощущения чего-то сокровенного и важного. Того, что делает праздник праздником.
А это намного важнее, чем тыквы, костюмы и ночные приключения.
– Ммм-мм-ммм… Хмм-мм, – женский голос будто напевал колыбельную.
Томми зевнул – вряд ли из-за пения. Хотя небо за окном по-прежнему чернело, на улице было тихо. Часы на стене давно отсчитали ведьмин час, а в далёкой Калифорнии пропели первые петухи.
– Тебе разве не нужно в школу сегодня?
– Нет, мам…
– Это ещё почему?
– Ну, пожалуйста, мам!
– Никаких «пожалуйста»! Эх…
Томми почти почувствовал холодное дыхание матери. Когда она обняла его сквозь одеяло, Томми съёжился и засопел, по его правой щеке потекла горячая слеза.
Мать отстранилась. Скрипнула кровать. Сквозь тиканье часов Томми услышал шаги и высунулся из-под одеяла.
– Мама…
Та стояла у окна и с грустью глядела в коридор. Мужчина на кухне ёрзал и бормотал во сне.
– Скорее… Дженни, дай мне руку!.. Вылезай… скорее…
– Прощай, Майк, – прошептала мать. – Томми, отвернись, пожалуйста.
– М-мама, – голос мальчика дрожал, – ты п-придёшь… в следующем году?
Мать молчала. Тени на потолке расплылись. Небо за окном светлело – из чёрного перекрашивалось в синий.
Наконец, она ответила:
– Не знаю. Постараюсь. Пожалуйста, не смотри!
Том закрыл лицо одеялом и заплакал. Ему бы так хотелось не слышать треск, не ощущать запаха гари, дыма и обуглившейся плоти, не чувствовать этого проклятого жара со стороны окна.
– Постараюсь… пожалуйста, не смотри…
Треск прекратился. С кухни раздался звон: бутылка под столом опрокинулась, остатки её содержимого растеклись по полу.
– Дженни, дай мне руку… – бормотал мужчина, ёрзая на стуле и стуча по столу дрожавшими пальцами. – Тут всюду бензин, Дженни. Вылезай из машины!.. Не дыши…
