Kitabı oku: «Что-нибудь эдакое. Положитесь на Псмита. Замок Бландинг», sayfa 5

– Честное слово, – серьезно сказал Эш, – я их вам не отдаю. Просто я лучше изучил Бакстера. Он очень опасен. Не знаю, как он унюхал след, но, видимо, унюхал. Конечно, вас он не подозревает. Я думаю, какое-то время он будет там дежурить. Нам придется подождать.

– Смотрите, как сложно получается! Я думала, пара пустяков.

– Дадим ему неделю, не меньше.

– Да-да.

– Куда нам, в сущности, спешить? Замок не хуже наших квартирок, а жизнь высших слуг – для меня открытие. Не знал, что они так чопорны, этикет мне нравится. Впервые чувствую, что я не кто-нибудь. Заметили, как я разговариваю с судомойкой? Достойно и милостиво, а? В общем, не жалуюсь. Согласны подождать?

– Хорошо, а мистер Питерс? Еще передумает, чего доброго!

– Ни в коем случае. Какое искушение! Скарабей – просто рядом. Кстати, вы его посмотрели?

– Да, мисс Твемлоу водила меня в музей. Ужас какой – лежит открытый, а взять нельзя!

– Именно, именно. А вообще смотреть не на что, чепуха какая-то. Если бы не надпись, никогда бы не поверил, что за такую муру хозяин отдает тысячу фунтов. Ладно, его дело. Наше дело – увернуться от Бакстера.

– Наше?! Что мы, партнеры?

Эш воскликнул:

– Вот! Вы нашли выход! Конечно, партнеры. Зачем нам конкурировать? Объединимся. Это решит все проблемы.

Джоан задумалась:

– Вы предлагаете поделить наш гонорар?

– Да. Поровну.

– А труд?

– Труд?

– Как мы его поделим?

Теперь задумался Эш.

– Ну, – начал он, – я сделаю черную работу, а…

– То есть возьмете скарабея?

– Да-да.

– А я?

– Э… вы… как бы тут сказать? Окажете мне моральную поддержку.

– Значит, я сплю, а вы рискуете?

– Риска, в сущности, нет…

– Кажется, вы только что говорили об опасности? Нет, так не пойдет. Помню, была у меня кошка. Поймает мышку – и несет к моим ногам. Никак не могла понять, что мне такие подарки не нужны. Она высоко ценила мышей, а меня не понимала. Так и вы с вашим рыцарством. Не дари`те мне дохлую мышь, мы с вами партнеры. Есть риск или нет, мы его поровну разделим.

– Какая вы… решительная!

– То есть упрямая. Да, не спорю – приходится! А то будет нечестно. Работаем на равных или все отменяем!

– Дайте мне хоть пойти первым!

– Не дам. Мы бросим жребий. Монетка есть? Я бросаю, вы говорите.

– Но…

– Мистер Марсон!

Эш сдался, вынул монетку и угрюмо протянул ей:

– Орел или решка?

– Решка!

– Так и есть. Да, не повезло мне. Ладно, пойду завтра, если вы сорветесь.

– Не сорвусь! – пылко заверил Эш. – Слава богу, теперь вы ничего не натворите.

– Вы так думаете? Что ж, желаю удачи.

– Спасибо, партнер.

И они пожали друг другу руки.

Расходясь с Эшем у двери, Джоан сказала:

– Вы знаете…

– Да?

– Если бы я вообще взяла мышь, то от вас, больше ни от кого.

Глава VII

1

В свете последних событий стоит припомнить, что гости, собравшиеся в замке, поначалу томились скукой, словно пассажиры атлантического лайнера, где однообразную праздность прерывают только трапезы. Тем, кто собрался у лорда Эмсворта, резонно казалось, что им остается зевать и смотреть на часы.

Конечно, всякий визит невесел, если он расположился между охотничьими сезонами, но в данном случае винили и хозяина, своеобразно толковавшего свои обязанности. Нельзя приглашать целый полк родственников, не обеспечив им приятного общества. Если уж так случилось, потрудись сам, измысли какое-нибудь развлечение; но нет. Кроме мистера Питерса, его дочери и Джорджа Эмерсона, все гости входили в клан. Глава его, граф Эмсворт, появлялся в лучшем случае к обеду, поскольку общества не любил и развлекался сам по себе. Он ходил по саду в старой куртке, выпалывал сорняк-другой, препирался с шотландским самодержцем, который в теории служил у него садовником, словом – блаженствовал, полагая, что блаженствуют и гости. По его мнению, только Фредди, человек извращенный, мог тосковать в Бландинге, когда там расцветают цветы.

Положение спасла бы твердая духом хозяйка, но леди Энн писала письма у себя в спальне, препоручив дела домоправительнице. В те редкие часы, когда она писем не писала, у нее была мигрень. Есть хозяйки, от которых гости видят только шлейф, мелькнувший в дверях библиотеки.

Заглянув в бильярдную, гость мог встретить лорда Стокхеда, непрестанно сражающегося со своим кузеном Алджерноном Вустером. Выйдя из замка, тот же гость мог поиграть в клок-гольф или погулять по уступам сада с тем родственником, с которым еще не поссорился.

Последнее развлечение было самым популярным, и утром, через десять дней после того, как Джоан и Эш поступили на службу, сад просто кишел гостями. Полковник Хорес Мант гулял с епископом Годальминтским, облачая в солдатскую лексику те мысли, которые достойный священнослужитель выразить не смог бы. Леди Милдред Мант рассуждала о некоторых свойствах своего отца, приводя в восторг миссис Хейл, дальнюю родственницу. Там и сям, иногда останавливаясь, чтобы горестно взмахнуть руками, виднелись другие члены клана. Словом, перед нами – типичная сценка из тихой и мирной жизни английских семейств.

С верхней террасы на нее смотрели Эйлин Питерс и Джордж Эмерсон. Эйлин тихо вздохнула; Джордж ее услышал.

– Я все ждал, когда вы расколетесь, – сказал он.

– Простите?

– Ну, признаетесь.

– В чем?

– В том, что больше не можете. В том, что не хотите приклеиться к этой толпе, как муха к липучке. В том, что откажете Фредди и выйдете за меня.

– Джордж!

– Разве вы не поэтому вздохнули?

– Я не вздохнула. Я просто дышу.

– Вы еще можете здесь дышать? Удивительно. Взгляните на них! Посмотрите, как они ползают, словно пьяные жуки. Эйлин, не притворяйтесь, вам этого не выдержать. Вы похудели тут, побледнели. Господи, как мы будем радоваться в Гонконге, что выбрались отсюда! Гонконг вам понравится. Там очень красиво. И все время что-то происходит.

– Джордж, зачем вы так говорите?

– А что?

– Это дурно. Мы же у них в гостях.

Раздался дикий хохот, приближающийся к вою. Полковник Мант сердито взглянул на Джорджа.

– Хоть бы мне кто сказал, – заметил он, – с кем она обручена, с Фредериком или с этим субъектом! Если бы мой уважаемый тесть был поумнее, он бы давно топнул ногой. Да она влюблена как…

– Ну что вы! – сказал епископ. – Что вы, Хорес! Так на чем мы остановились?

– Я говорил, если хочешь, чтобы твои родственники перессорились, собери их в такой казарме, подальше от людей, а сам копайся в клумбах.

– Да-да. Продолжайте, Хорес, мне как-то легче становится.

Эйлин тем временем удивленно смотрела на Джорджа.

– Что с вами?!

– Простите. Но нельзя же так шутить. В гостях! То-то нас развлекают!

– Здесь очень красиво, – возразила Эйлин.

– Больше вам сказать нечего. Нельзя жить одной декорацией, нужны и актеры. Вы сами уже…

– Папа идет, – прервала она, – и как быстро! Он очень изменился, вы не заметили?

– Нет. Меня интересует другая часть семьи.

– Посвежел, почти не курит. Врачи давно запретили, но он их не слушался. И знаете, делает гимнастику, я слышу через стену – скачет, дышит. Как-то утром я видела, что его лакей несет гантели и боксерские перчатки. Кажется, папа наконец занялся собой.

Джордж не выдержал:

– Да он ничем другим не занимается! Вы себя голодом уморите ради его диеты! Похудели, побледнели. Так дальше нельзя.

– Иногда мне трудновато, – призналась Эйлин. – Особенно по ночам.

– Нужно, чтобы кто-нибудь занялся вами. Прошу, я – к вашим услугам. Меня не обманете. Скоро сами придете ко мне и скажете: «Вы были правы, бежим в Лондон!» Да вы совсем слабенькая, уж я-то знаю!

Сверхчеловеки плохи тем, что им не хватает такта. Они ничем не поступятся. Раздуют грудь, распушатся – но не знают, что самых тихих, самых кротких девушек как-то отталкивает победный вид. Казалось бы, удержись; но это сверхчеловеку недоступно. Тем он и отличается от человека.

– Ничуть я не ослабела, – суховато сказала Эйлин. – Вы… вы слишком много на себя берете.

Джордж окинул пейзаж победительным взглядом:

– Вы уже поняли, что Фредди, с его глупостями…

– Это не глупости! И он вам не Фредди!

– Он просил, чтобы я его так называл.

Эйлин топнула ножкой.

– Все равно! Он вам не Фредди!

– Хорошо, хорошо, – мягко вымолвил Джордж. – Как хотите, не буду вас обижать.

Он не замечал, что обижает ее своим снисходительным тоном, и это показывает нам, из какого упорного материала сделаны сверхчеловеки.

2

Бакстер задумчиво ехал в Маркет-Бландинг за табаком. Думал он по разным причинам. Только что он видел, как этот Эмерсон беседует с мисс Питерс, и был недоволен, Эмерсон внушал подозрения. Ему казалось, что тот, словно змий в траве, угрожает налаженному порядку, в который входит и брак Фредерика Трипвуда. Нет, он не думал, что змий действует преднамеренно; если бы он услышал недавнюю беседу, его бы разбил удар. Обвинял он хозяйского сына – нельзя же так пренебрегать невестой. Побудь с ней, прояви пыл, и гость займет свое место в глубине сцены. А то обручился – и все, будто этого достаточно. Словом, катя на велосипеде в Маркет-Бландинг, незаменимый секретарь думал о Фредди, Эйлин и Джордже. Кроме того, он думал о мистере Питерсе и об Эше Марсоне. Думал он и вообще, поскольку последнее время плохо спал.

Молодой человек, выполняющий свой долг, чего бы это ни стоило, внушает нам жалость, но являет такое душеполезное зрелище, что я расскажу, как провел он девять ночей, прошедших с той поры, когда он под утро встретился с Эшем.

Над холлом, на галерее, неподалеку от лестницы стояло большое кресло. В нем каждую ночь, с часу до утра, сидел Бакстер – и ждал, ждал, ждал. Ему было нелегко, природа не создала его ночной птицей. Он знал, что недостаток сна вреден для здоровья – ты бледнеешь, слабеешь; то ли дело цветущий вид хорошо выспавшегося человека! Один из Георгов (не помню какой) заметил, что столько-то часов в постели (а сколько? Нет, забыл) что-то такое с тобой делают (не припомню, что именно). Бакстер с ним соглашался. Ему претили ночные бдения, но он выполнял свой долг.

Беспокоило его то, что чем дольше Эш не идет в заботливо расставленную ловушку, тем труднее бороться со сном. Первые две-три ночи прошли безупречно; опершись подбородком о перила, навострив слух, он зорко глядел во тьму. Но удержаться на этом уровне не удалось. Он все чаще клевал носом, а вчера очнулся, когда уже рассвело, и так испугался, что побежал к экспонатам. Скарабей был на месте, но облегчение заметно уменьшала мысль о том, что могло случиться. Словом, когда он катил в Маркет-Бландинг, ему было о чем подумать.

Купив табак и понаблюдав с полчаса местные нравы (день был базарный, обычная скука сменилась на время такими зрелищами, как сбежавшие свиньи или бычок, подобравшийся к фермеру сзади, когда тот завязывал шнурок), он зашел в «Герб Эмсвортов» – самый достойный из одиннадцати здешних кабачков. Если в английском местечке кабачков не больше, чем посетителей, торговля идет споро. Только в том случае, когда соотношение их – два к одному, наступает заминка и кабатчик бранит правительство.

В «Гербе» было тихо, чинно, хотя в нем сидели честные британские йомены, которые уже добились того, к чему стремился Бакстер. Сам он направился на второй этаж, где лысый лакей, кузен черепахи, кормил тех, кто этого хочет. От недосыпа Бакстер не мог и подумать о шумной трапезе в замке и решил перекусить здесь, а потом вздремнуть в кресле.

Обычно в столовой народу не бывало; но, к своему огорчению, он обнаружил, что там расположился человек в буром костюме. Именно «расположился»; так и казалось, что он занимает всю комнату – стол был только один, и получалось, что вы – одна компания. Уйти в себя и забыться Бакстер не мог.

Вообще-то, если бы их разделяла вся комната, все равно забыться не удалось бы – человек был на редкость словоохотлив и явно соскучился по слушателю.

– Привет, – начал он. – День какой, а? Давайте я к вам поближе сяду. Любезный, принесите-ка мяса, вон туда, где этот джентльмен!

Он шмякнулся на стул рядом с Бакстером и продолжил свою речь. Со вчерашнего дня поговорить не с кем!

– Ну и местечко! Одни глухари деревенские. Вы надолго сюда?

– Я неподалеку живу.

– Сочувствую. Я бы тут жить не смог. Приехал по делу и задержусь. Поверьте, всю ночь не спал из-за этой тишины. Только задремлю – птица кричит, я прямо подпрыгнул. Потом кошка заорала. Лежу, жду – вот, сейчас мяукнет, чтоб ее, честное слово! Нет, сельская жизнь не для меня. Может, у вас удобный дом, друзья какие-нибудь, а одному здесь не вынести. Город, видите ли! Один кретин мне сказал, что у них есть кино, я туда кинулся, и что же? Только по четвергам и пятницам. Ну, дыра! Церковь стоит, говорят – норманнская, в общем, старинная. Вообще-то я в церковь не хожу, но тут пошел поглядеть. Там кто-то сказал, что в конце главной улицы – замечательный вид. Пошел, взглянул. Теперь – все, больше видов нету, разве что еще одна церковь. Я до того доскучался, что к методистам пойду, если они тут есть.

Свежий воздух, недостаток сна и гул в зале притупили чувства Бакстера. Ел он в полудреме, едва кивая, но сотрапезник и не нуждался в ответах.

– Что люди делают в таких местах? – продолжал он. – Конечно, если ты тут вырос, это еще ничего. Вроде дальтоника, а? Живешь и не замечаешь. А вот приезжему плохо. Скучно. Устроили бы скачки, земля есть, препятствия – пожалуйста. Так ведь не додумались! Прямо теряешь веру в людей. Если я…

Бакстер дремал. Держа мясо на вилке, он пребывал в том промежуточном состоянии, которым природа в дневное время заменяет обычный сон. Видимо, толстый субъект этого не заметил. Голос его прекрасно убаюкивал.

Вдруг он умолк. Бакстер дернулся и заморгал. Ему показалось, что сотрапезник сказал: «Привет, Фредди!» – а дверь открылась и закрылась.

– Э? – осведомился он.

– Да?

– Что вы сказали?

– Я говорю про…

– Мне послышалось: «Привет, Фредди!»

Субъект посмотрел на него с сочувствием:

– Заснули, наверное. Померещилось. С чего мне говорить «Привет, Фредди!»?

Ответа Бакстер не знал; однако ему казалось, что на границе дремоты в дверях мелькнуло знакомое лицо. С другой стороны, зачем хозяйскому сыну ходить в этот «Герб»?

Может быть, так: ему приснился Фредди и померещились эти слова. Откуда субъекту знать аристократов, тем более обращаться с ними столь фамильярно? Да-да, чего только во сне не бывает! Вчера ему снилось, например, что он сидит под стеклом и корчит оттуда рожи лорду Эмсворту, мистеру Питерсу и Биджу, а они пытаются его украсть, принимая за скарабея. Несомненно, и это сон.

Завидев, кто в столовой, Фредди скрылся в спальном номере, где и думал о том, что везде, буквально везде натыкаешься на Бакстера. Думал он и о том, заметил ли его Бакстер, а если заметил, узнал ли, а если узнал, хватило ли у Джонса ума и присутствия духа, чтобы как-то выкрутиться?

Глава VIII

1

– «Положите в сотейник масла или жиру, поставьте его на огонь, а когда масло (жир) растопится, подрумяньте в нем лук. Потом положите телятину, обжарьте ее до коричневого цвета, подлейте воды, плотно закройте и тушите на очень слабом огне. Когда мясо станет мягким, подбавьте специй, положите наверх картошку и тушите до тех пор, пока она станет мягкой, но не развалится».

– Вот именно, – сказал мистер Питерс. – Не развалится. Дальше.

– Залейте сметаной и тушите еще пять минут.

– И все?

– Здесь – все.

Мистер Питерс уселся поудобней.

– Тогда давайте про омара.

Эш прочистил горло.

– «Омар с карри, – начал он. – Возьмите омара (2 ср.), 2 чайных ложки лимонного сока, ½ чайной ложки карри в порошке, 2 столовых ложки масла, 1 столовую ложку муки, чашку снятого молока, чашку хлебных крошек, ¹/₂ чайной ложки соли, ¹/₂ чайной ложки перца».

– Дальше!

– «Разотрите масло с мукой, влейте молоко, прибавьте лимонный сок и карри, посолите, поперчите. Выньте омара из скорлупы и нарежьте кубиками».

– «Кубиками»… Да?

– «Положите в соус».

– Что? Что положить? А, кубики! Да?

– «Заполните панцирь, посыпьте хлебными крошками и пеките, пока не потемнеют, а тогда – подайте на стол (6 порций)».

– Подайте, ха-ха! А кто будет чувствовать через час, что проглотил дикую кошку?

– Не всякий, – отвечал Эш. – Я бы съел две порции и лег спать.

Мистер Питерс приподнялся на локте и на него посмотрел. Шел второй час ночи. Вызвав секретаря, несчастный миллионер отказался слушать роман, предпочтя ему поваренную книгу. Есть люди, которым это разбередило бы память, но Питерс к ним не принадлежал. Сведения о венгерском гуляше и жареных мозгах напоминали, что и он, травоядный, он, орехоядный, жил когда-то в Аркадии.

Вообще-то новый режим уже принес какую-то пользу. Чудес в наши дни не бывает, и нагло ожидать, что человек, столько лет непрестанно глумившийся над своим телом, мгновенно исцелится; но оптимистичный Эш подмечал признаки грядущей победы. Быть может, хозяин и не будет улыбаться, поев омара, но уж с котлетой расправится на славу.

– Хвалю, – сказал мистер Питерс. – Конечно, вы большой нахал, но дело вы делаете. Мне лучше. Сегодня я нащупал на спине какую-то мышцу.

– Это все упражнения, – сказал Эш. – Развивают тело.

– Да уж, по вам заметно. А кем вы были раньше, призовым борцом?

– Нет, я писал детективы.

– Вам бы надо основать тут, в Англии, особый санаторий. А что до детективов, нынешние происшествия дадут вам новый сюжет. Когда крадете скарабея?

– Сейчас, до утра.

– Сейчас? А Бакстер?

– Придется пойти на риск.

– Вот что, – неловко выговорил Питерс, – я тут подумал… ну, в общем, стоит ли? Неделю назад я б не поверил, что буду так говорить, но я к вам привязался. Бог с ним, со скарабеем! Лечите меня, и ладно. О деньгах не беспокойтесь, я их все равно дам.

– Спасибо вам большое, – отвечал растроганный Эш. – Нет, красть мы будем. Я знаю, что для вас значит этот жук, и стащу его, хоть бы пришлось свернуть Бакстеру шею. Может, он и не ждет, устал за десять суток. Да, скорее всего он спит и грезит. Уже скоро два. Подожду минут десять и пойду вниз. А сейчас еще немного почитаю, чтобы вы уснули.

– Вы хороший мальчик, – сказал хозяин.

– Как, готовы? «Свиные отбивные. Возьмите полфунта жирной свинины…»

Лицо страдальца засветилось улыбкой. Когда из подушек послышался храп, уснащая чтение на манер восклицательных знаков, Эш положил книгу, выключил свет и тихо направился к двери. Выйдя, он прислушался – все было тихо. И он пошел вниз.

2

Джордж Эмерсон сидел у себя в комнате и курил сигарету. Глаза его сверкали, он решился. Когда он смотрел на столик у кровати, сверканье разгорелось фанатическим пламенем. Так выглядел рыцарь перед тем, как выйти на бой с драконом.

Сигарета, напротив, погасла, и он закурил другую, предварительно взглянув на часы. Куря вторую сигарету, он подвел итог размышлениям, в которых немалую роль играла Эйлин Питерс.

Что-то с ней было не так. Заботливый взор любви подмечал невеселые вещи. Утром, на террасе, она казалась резковатой; если б не ее ангельский нрав, можно бы сказать и «грубой». Это неспроста. Это значит, что ей плохо. А бледность, а усталый взор? Да, с ней что-то творится.

Одиннадцать раз обедал Джордж в Бландингском замке и неуклонно огорчался тому, как Эйлин, отклоняя яства, ест жалкие овощные блюда, которые врач разрешил ее страждущему отцу. Всякой жалости есть предел. Мистеру Питерсу Джордж не сочувствовал. А вот от того, что ради старого гада Эйлин морит себя голодом, у него разрывалось сердце.

Быть может, он придавал еде слишком большое значение – что ни говори, сам он ел много; но, на его взгляд, такой рацион неуклонно вел к смерти. Ни одно живое существо так не выживет. Мистер Питерс – не в счет. Молодым людям часто кажется, что дельцы средних лет – вроде машин. Если бы Джорджу сказали, что миллионер питается бензином, он бы не очень удивился. Но Эйлин, прекрасная Эйлин отказывает себе в том, что, вместе с даром речи, отличает человека от скота! Этого он вынести не мог.

Посвятив целый день этой проблеме, он пришел к выводу, что Эйлин чересчур добра и от жертвы своей не откажется. Надо было придумать что-то другое. Он стал вспоминать ее речи.

Как она сказала, бедненькая? Трудновато, особенно ночью? Ага, вот! Ночью мы ее и накормим.

Вот почему на столике у кровати лежала промасленная бумага, а на бумаге – что-то вроде тех натюрмортов, которые радуют глаз в небогатых гостиных: язык, хлеб, нож, вилка, соль, пробочник и маленькая бутылка белого вина.

До сих пор мы показывали силу его любви только через слово и несказанно рады, что можем представить более весомое свидетельство. Раздобыть это все было очень трудно. В доме поменьше Джордж спокойно обчистил бы кладовую, но здесь, в замке, он просто не знал, где она. Блуждать по лабиринтам, расположенным за зеленой гардиной, он не решился. Пришлось отправиться в Маркет-Бландинг и все купить.

К счастью, Фредди ехал туда же и согласился его подвезти, хотя и не слишком радушно. Доехав до места, он поспешил избавиться от спутника, но и Джордж стремился к тому же, так что они расстались, не проявляя излишнего любопытства. Еду удалось купить в лавочке, вино – в кабачке (в другом, не в «Гербе Эмсвортов»). Винам сельского розлива Джордж не доверял, но решил, что в данном случае оно сгодится. Обратно весь путь, все пять миль, он прошел пешком.

Тут и начались главные трудности. Конечно, Джордж был сверхчеловеком, но все же понимал, что не совсем прилично вносить в чужой дом свою еду. Как-никак получается, что тебя плохо кормят. Словно шпион, переносящий депешу через линию врага, он двигался перебежками и, захлопнув дверь своей комнаты, испытал исключительно счастье.

Теперь оставалось подобраться к ее спальне, тихонько постучаться и, услышав хоть какой-нибудь шорох, поскорее нырнуть во тьму. У Эйлин, думал он, хватит ума догадаться о том, что перед ней – ужин, а может быть – и о том, что принесла его любящая рука. Вторая часть не так уж важна, утром он сам ей скажет. Некоторые ставят свечу под спудом, но не он, не Джордж Эмерсон.

Он снова взглянул на часы. Стрелка приближалась к двум. Несомненно, весь дом спит.

Джордж взял язык, хлеб, нож, вилку, соль, пробочник, вино и вышел из комнаты. Всюду стояла тишина. Он направился вниз.

3

Незаменимый Бакстер в плаще и в резиновых туфлях сидел на галерее. Первый пыл, помогавший ему вынести бдения, сменился усталостью, глаза слипались, а когда удавалось их разлепить, мрак просто давил на сетчатку. Словом, Бакстер страдал; время не двигалось.

Мысли куда-то ускользали. Он знал, что это плохо, и пытался удержать их, сосредоточившись на чем-нибудь одном. Выбрал он скарабея, но зря. Мысли немедленно перекинулись на Египет, на хвори мистера Питерса и на многое другое.

Он решил, что виноват толстый тип, который заговорил с ним в кабачке. Без всех этих разговоров он был бы свеж как огурчик. Мысли устремились к толстому типу. По странной случайности и он устремился к ним; во всяком случае, появился перед Бакстером. Тот лез по стене Вестминстерского аббатства в пижаме и в цилиндре, а тип выглянул из окошка и крикнул: «Привет, Фредди!» Только он собрался сказать, что его зовут не Фредди, как очутился на Пиккадилли с Эшем Марсоном. Эш сообщил: «Никто меня не любит!», да так жалобно, что Бакстер чуть не заплакал, но обнаружил, что он – не на Пиккадилли, а на аэроплане, над замком, и не с Эшем, а с мистером Питерсом, который нежно поглаживает бомбу. Мистер Питерс объяснил, что украл ее из музея, на живца, конкретней – на холодное мясо с пикулями, и Бакстер понял, что иначе ее не украдешь. «А теперь я ее брошу, – сказал мистер Питерс, – ничего не поделаешь, врач прописал». Падала она медленно и кружилась, как перышко. Ниже, ниже… сейчас, сейчас…

От грохота он проснулся и не сразу понял, что внизу, в холле, что-то случилось.

4

Если мы вникнем в первопричины, то обнаружим, что все столкновения происходят вот почему: какие-то два тела не хотят считаться с тем, что по закону природы в одном месте должно находиться только одно тело. Телами этими были Эш и Джордж, место же находилось у подножия лестницы. Джордж достиг его в 2 часа 1 мин. 3 сек., Эш – на секунду позже и немедленно взлетел вверх, тогда как Джордж упал вниз. Оба они задели столик, уставленный фарфором и фотографиями. Именно это и услышал Бакстер, особенно фарфор.

Джордж подумал, что столкнулся с грабителем; Эш не подумал ничего, но попытался избавиться от незнакомца. Тот, утратив к этому времени свои припасы, мог действовать обеими руками, а потому левой схватил Эша, правой же дал ему в бок. Эш попытался схватить его за горло, однако Джордж схватил его за уши и как следует крутанул их, что и вызвало первый крик, если не считать того «Ф-ф-ф!», который они издали оба в самом начале. Эш высвободил уши и треснул Джорджа локтем. Джордж лягнул Эша по ноге. Эш снова занялся горлом противника, и дело шло весело, когда Бакстер спустился по ступенькам, споткнулся о ноги Эша, полетел вперед и врезался в другой столик, тоже с фарфором и фотографиями. Холл в Бландингском замке был как бы и гостиной; когда леди Энн не страдала мигренью у себя в спальне, она любила именно здесь пить с гостями чай. Тем самым столиков хватало, и фарфора тоже.

Однако врезываться в столики и бить фарфор – дело хлопотное, тут нужно время, нужен досуг. Ни у Эша, ни у Джорджа, ни у Бакстера их не было. Каждый из них боялся объяснений. Первые двое, как сговорившись, отпустили друг друга, попыхтели и скрылись: один – за зеленой гардиной, другой – где-то наверху. Третий высвободился от обломков и пополз к штепселю, который находился недалеко от лестницы. Точнее, он двигался на четвереньках, что безопасней, хотя и медленней, чем обычная ходьба.

Тем временем собирались гости, привлеченные грохотом и звоном. Звучали приглушенные голоса. Бакстер продвигался к штепселю. Он знал, что еще жив, но не более. Остатки сна удачно сочетались с последствиями удара о столик, создавая некоторую отупелость. Он продвигался и на пути коснулся рукой чего-то холодного, странного, необычайно страшного.

Сказать, что сердце у него остановилось, не позволит наука. Сердце не останавливается. Что бы его владелец ни делал, оно бьется как миленькое. Точнее будет сравнение с человеком, который впервые едет в скоростном лифте. Там, где полагалось находиться самым сокровенным органам, была холодная пустота. В горле пересохло. По спине неслись мурашки. Бакстер понял, чего он коснулся.

Как ни болезненно столкновение со столиком, он знал, что рядом дерутся два человека. Обирая осколки фарфора, он слышал удары и пыхтенье. Драка шла не на жизнь, а на смерть. И вот, пожалуйста – мертвое тело. Если б человек лежал без чувств, он не был бы таким холодным.

Бакстер поднял голову и закричал. Он думал, что кричит: «На помощь! Убийство!», но получилось: «А-о-о! У-и-о!» И кто-то ответил ему револьверной стрельбой.

Когда поднялся шум, граф Эмсворт спал здоровым и мирным сном. Проснувшись, он сел в постели и понял, что внизу – грабители. Он зажег свет, вскочил на ноги, взял из ящика револьвер и пошел разбираться, что к чему. Мечтательный пэр не был трусом.

Вниз он прибыл во главе множества родичей, облаченных в пижамы и халаты. Во главе он шел потому, что, встретив их в коридоре, сразу сказал: «Я пойду первым, у меня есть оружие». Они охотно уступили. Не совались, заметьте, не метались, не спорили, а скромно встали сзади. Алджернон Вустер даже воскликнул: «Черт, прекрасная мысль!» – и мягко стушевался, епископ же Годальминский сказал: «Конечно, Кларенс! Воля твоя, веди нас».

Ощутив, что больше ступенек нет, лорд Эмсворт остановился. Царила тьма; грабители, видимо, отдыхали. Потом один из них заговорил очень неприятным голосом. Храбрый лорд не совсем его понял, но получалось что-то вроде «А-о-о! У-и-о». Вероятно, тайный сигнал. Граф поднял револьвер и выстрелил, ориентируясь по звуку.

К счастью для него, Бакстер пребывал на четвереньках, а то пришлось бы нанимать нового секретаря. Шесть пуль пролетели мимо него. Разместились они так: одна пробила стекло и скрылась во мраке, вторая попала в гонг, третья, четвертая и пятая – в стену. Шестая, то есть последняя, угодила в портрет бабушки по материнской линии, удивительно его украсив. Мы не виним эту бабушку за то, что она в свое время разрешила написать себя в виде Венеры, выходящей из моря (конечно, прикрывшись), но не можем скрыть, что пуля внука избавила Бландингский замок от одного из главных страшилищ.

Отстрелявшись, граф спросил: «Кто там?» – несколько обиженно, словно он свое дело сделал, лед сломал, пора вступить в беседу и незваному гостю.

Бакстер не отвечал, отложив объяснения хотя бы до того времени, когда зажгут свет. Прижавшись всем телом к ковру, он затаился. Щека его коснулась мертвого тела, но он не выдал себя. Да, заморгал; да, задрожал – но не выдал.

Кто-то, скорее всего епископ, сказал там, наверху:

– Вероятно, ты убил его, Кларенс.

Другой голос, кажется – полковника Манта, прибавил:

– Зажгите вы свет!

И все его поддержали.

Свет зажегся в другом конце холла. Шесть выстрелов поднимут и слуг, людские гудели как улей. Женские крики прорезали воздух. Мистер Бидж в шелковой розовой пижаме вел шеренгу лакеев, не столько потому, что хотел вести их, сколько потому, что они его толкали. Сделав это, он крикнул:

– Посмотрите, что там такое!

Дверь открыл Эш. Он далеко не уходил, и шествие его подхватило. Очутившись в холле, на свободе, он включил свет, который осветил полуодетых гостей, осколки фарфора и стекла, улучшенный портрет графини и Бакстера, лежащего рядом с холодным языком. Неподалеку валялись и другие предметы – нож, вилка, солонка, хлеб, пробочник, бутылка.

Первую связную фразу произнес лорд Эмсворт.

– Бакстер! – сказал он. – Мой дорогой, какого черта?..

Родственники испытали глубочайшее разочарование.

Пока лежащий не двигался, они еще надеялись, теперь же огорчились. Им нужен был или грабитель, или труп. Грабитель сгодился бы и живым, но Бакстер годился только мертвым. Когда он поднимался, все холодно молчали. Когда он увидел язык, он окаменел.

– Дорогой мой, – проговорил лорд Эмсворт тем тоном, какой приберегал для младшего сына, – если вы не можете дождаться завтрака и лазите ночью в кладовую, постарайтесь хотя бы меньше шуметь. Угощайтесь, прошу вас, но помните, что люди более сдержанные в это время спят. Будет гораздо лучше, если вы попросите, чтобы вам принесли заранее сандвичей или булочек.

Это чудовищное обвинение подействовало на секретаря хуже, чем пули. Достойные ответы метались в его мозгу, но он не мог сказать ни слова. Все смотрели на него с тяжелым укором, Джордж Эмерсон – с нескрываемой ненавистью, Эш Марсон – с предельным недоверием. Взгляд чистильщика ножей вынести было невозможно. Бакстер что-то забормотал.

– Ну что вы, что вы, – прервал его лорд Эмсворт. – Есть хотят все. Меня удивляют только ваши методы. Пойдемте лучше спать.