Kitabı oku: «Пётр из Дусбурга. Хроника земли Прусской. Текст, перевод, комментарий», sayfa 2

Списки «Древнейших прусских анналов» сохранились только на немецком языке, как и «Донесения», о которых говорилось выше. Напротив, «Торуньские анналы», созданные во францисканском монастыре, написаны на латинском языке, равно как и «Кульмские анналы» (латынь была официальным языком Кульмского епископства).

Лабуда поставил вопрос о текстологическом соотношении «Хроники земли Прусской» Петра из Дусбурга и «Древнейших прусских анналов», но не учел при этом «Анналы каноника Самбийского».

Анализ последнего памятника был проведен М. Поллякувной. «Каноник Самбийский» представлен лишь одной рукописью, датированной XIV в. Он возник в среде самбийского капитула и потому отражает круг его интересов. По нему можно судить об отношениях Самбийского епископства с Тевтонским орденом. «Каноник Самбийский» – сочинение компилятивное, и главный среди его источников – «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга. В части, содержащей прусские сведения, «Каноник Самбийский» основан на прусских анналах.

Сопоставляя текст III части «Хроники земли Прусской» с текстом «Каноника Самбийского» и «Древнейшими прусскими анналами», исследовательница делала вывод, что хронист использовал сведения «Каноника», относящиеся к ХIII в., а также сведения анналов, входящих в Венский кодекс. Об этой же основе свидетельствуют и данные, содержащиеся в Дополнениях к «Хронике» Петра из Дусбурга.

Как утверждал М. Перльбах, хронологическую основу «Хроники земли Прусской» составили анналы и список магистров ордена (верховных и прусских). Однако сопоставление «Хроники» с «Каноником Самбийским» свидетельствует о том, что последний заимствовал сведения о магистрах у Петра из Дусбурга, но опосредованно, через перевод Николая фон Ерошина. Анализ сохранившихся источников, включающих списки магистров, позволил Поллякувне утверждать, что Пётр из Дусбурга не пользовался никаким специальным списком верховных и прусских магистров, о чем свидетельствует факт пропуска им троих магистров, а также неоднородность подачи информации о них и ошибки в очередности их правления. На верный след, по ее мнению, наводят даты смерти первых пяти магистров, свидетельствующие о том, что уже в Акре существовал календарь, в задачу которого входила фиксация дней смерти для церковного поминания, как это было повсеместно принято в католической Церкви. Такие документы можно было обнаружить в Венеции, где первоначально находилась резиденция верховных магистров, а позднее – в Мариенбурге (Пруссия). Ими, вероятно, и пользовался Пётр из Дусбурга. Рецензируя работу М. Поллякувны (Pollakówna 1968a), Г. Лабуда писал, что анализ взаимосвязи «Каноника Самбийского» и «Хроники земли Прусской» ни в коем случае нельзя считать исчерпывающим, поскольку неизвестно, в каком из административных центров средневековой Пруссии Пётр из Дусбурга работал над «Хроникой земли Прусской». Ученый обращает внимание на такие центры, как Мариенбург (Мальборк), Кульм, Эльбинг, Кёнигсберг и Рагнит. Каждый из них мог располагать не только письменными источниками, но и быть местом, где автор «Хроники» мог получить сведения от участников или свидетелей тех или иных событий, и включить их в свое сочинение как анекдоты (exempla). Впрочем, наиболее вероятными центрами Г. Лабуда считал Кёнигсберг и Рагнит (Labuda 1971: 239).

Целый ряд сведений «Хроники земли Прусской» позволяет утверждать, что ее автор имел доступ к архиву Тевтонского ордена. Так, хронист передает содержание жалованной грамоты Конрада Мазовецкого, говорит об обстоятельствах краткосрочного соглашения со Святополком; о тяжбе поморского князя Мстивоя с орденом, улаженной папским легатом Филиппом; описывает ущерб, нанесенный литовцами в 1323 г., и проявляет осведомленность в вопросе о предполагаемом крещении Гедимина. М. Перльбах полагал также, что Пётр из Дусбурга использовал «Золотую буллу» 1226/1235 г. императора Фридриха II и папскую буллу 1234 г. (см.: Jasiński 2008: 71–130). Использование папских документов оказало влияние и на стиль «Хроники», в которой нередко встречаются обороты, типичные для папской канцелярии.

Однако большая часть «Хроники земли Прусской» не имеет под собой письменной основы, многие сведения возводятся к устной традиции (рассказы очевидцев; предания, сложившиеся в ордене). Свидетелем ряда событий был сам Пётр из Дусбурга.

Отдельно стоит сказать об источниках, использованных хронистом при описании всемирной истории. М. Тёппен, издавая хронику, провел источниковедческий анализ части «О событиях», указав на два сочинения монахов-доминиканцев как на основные его источники: «История римских пап и императоров» Мартина Опавского (из Троппау) (Martini 1872), завершавшаяся 70-ми гг. XIII в. (работа над хроникой была закончена ок. 1290 г.), а также «История католической церкви» Варфоломея (Птолемея) Луккского (ученика Фомы Аквинского), доведенная до начала XIV в. (вошла в собрание Scriptores rerum Italicarum) (Muratori 1727). В начале XIV в. Мартин пользовался особым авторитетом в церковных кругах, а его «История», разошедшаяся во множестве списков, служила справочником для богословов и каноников. Хронист, таким образом, превратился в учителя истории для католиков того времени. В исторической науке XIX в. его сочинение не получило высокой оценки: его признали компиляцией. Из 126 главок, выделенных Тёппеном в этой части «Хроники земли Прусской», 86 по своему содержанию восходят к Мартину и Варфоломею. Сведения пяти глав о св. Елизавете Тёппен считал заимствованными из календарей ордена. Источники остальных сведений неизвестны.

По наблюдению М. Поллякувны, часть «О событиях» свидетельствует о ясно выраженном намерении хрониста синхронизировать описанные в «Хронике» прусские события с современными им событиями, происходившими в христианском мире. В ходе работы над «Хроникой» они разрослись за счет деталей, не позволивших включить их в рамки прусской истории в узком смысле, и за счет сведений, опущенных в основном тексте хроники.

Пётр из Дусбурга приводит немало цитат из христианских (Иероним, Павлин Ноланский, Макробий, Боэций, Исидор, Григорий Великий, Бернард Клервоский, Пётр Ломбардский, Пётр Коместор, Ансельм Ланский, Алан де Лилль) и античных (Овидий, Гораций, Ливий) авторов. По гипотезе С. Квятковского, в «Хронике» прослеживается также влияние Дунса Скотта (ок. 1266–1308) (Kwiatkowski 1999: 135–147).

Крестоносная идеология в «Хронике земли Прусской» Петра из Дусбурга и в других письменных памятниках Тевтонского ордена в Пруссии

Крестоносной идеологии посвящен не один том международной историографии. Не претендуя на полный охват данной темы в рамках вступительной статьи к новому изданию «Хроники земли Прусской» Петра из Дусбурга, постараюсь показать основные моменты крестоносной идеологии на материале письменных источников Тевтонского ордена в Пруссии, основываясь на трудах своих коллег (предшественников и современников) и на собственных наблюдениях в процессе изучения письменных памятников ордена (см. также: Матузова 2019b).

Тевтонский орден был учрежден в 1190 г. в Святой земле, во время Третьего крестового похода. Однако его связь с Крестовыми походами гораздо шире, выходя за географические границы его возникновения и даже ломая хронологические рамки классических Крестовых походов. Уже покинув Святую землю и пребывая в Пруссии, где на завоеванной во второй половине XIII в. территории ему удалось основать так называемое автономное (территориальное) государство, Тевтонский орден не переставал ощущать себя (как о том свидетельствует «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга) и оставаться крестоносным орденом ¹. Недаром верховный магистр Герман фон Зальца (1209–1239 гг.) получил для своего ордена в 1221 г. от Папы Римского Гонория III (1216–1227) равные привилегии с тамплиерами и госпитальерами: Пётр из Дусбурга отметил в своей хронике, что магистр «просил и получил крест, чтобы проповедовать от имени Апостольского престола (взявшего Пруссию под свою защиту. – В. М.) в королевствах и провинциях, назначенных тогда в помощь земле Прусской» (II. 13), что было, по сути, главным требованием для осуществления Крестового похода, действие которого фактически переносилось из Святой земли в Пруссию. Пруссия явно приравнивалась к Святой земле, о чем свидетельствует тот факт, что в 1245 г. папа Иннокентий IV (1243–1254) подтвердил данные Гонорием III привилегии и индульгенции идущим в Пруссию пилигримам, «как давались они идущим в Иерусалим» (II. 13).

Таковы основополагающие моменты. А по сути, все нарративные письменные сочинения Тевтонского ордена, т. е. его историография и поэтическая литература, равно как и его иконографи я², так или иначе являются выражением крестоносной идеологии, ее богословского содержания и жизненной практики, будь то литургия, миссия или военное дело, – все, что в конечном счете формировало не только упоминаемые Петром из Дусбурга столпы (в довольно широком аллегорическом смысле), поддерживающие орден, но и менталитет рыцарей-монахов (поскольку рождению крестоносной идеологии послужили не только социально-политические условия, но и в известной мере духовность, менталитет и психология (Rousset. 1945: 11)), воистину являвшиеся гарантом его многовекового существования.

Памятником крестоносного коллективного сознания ордена является «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга, не просто создавшего апологию Тевтонского ордена и завоевания им Пруссии, но использовавшего для этого красноречивые и при этом богословски обоснованные факты, совокупность которых призвана была недвусмысленно свидетельствовать: завоевание Пруссии – это праведная, священная война, которую братья-рыцари ордена ведут во имя христианской веры. Времена св. Адальберта Пражского (Войцеха) (955–997), Бруно Кверфуртского (970/974–1009) и епископа Христиана (ум. 1245) прошли. Мирная миссия во всех случаях закончилась гибелью проповедников. Как пишет Пётр из Дусбурга, поскольку «семя <слова Божьего> упало на скудную почву, то не принесло никакого плода» (II. 1). Настало время Крестового похода, задачей которого была не только война за христианскую веру, но и типичная для войн всех времен экспансионистская задача завоевания новой территории. Тевтонский орден, возникший в Святой земле как госпиталь и вскоре (в 1198 г.) получивший статус духовно-рыцарского ордена, в Пруссии на практике превращается в военный, рыцарский орден.

Поле сражения переместилось с Ближнего Востока в прибалтийские земли Пруссию и Ливонию, но поскольку эти земли были приравнены к Святой земле, то и тевтонские рыцари в своем сознании и в глазах современников оставались крестоносцами. Напоминанием этого служат 78–80-е главы IV части хроники («О событиях»), в которых нашли отражение обстоятельства и причины Первого крестового похода, а затем (кратко) – причины упадка Крестовых походов и, словно кульминация, «Плач о запустении Святой земли» и «Призыв Святой земли к христианам во спасение свое», с затаенной надеждой на несбыточное: возрождение Крестовых походов в Святую землю и ее отвоевание. Спустя триста лет после этого такую же, но не высказываемую откровенно надежду на отвоевание уже навсегда потерянной Пруссии будут питать орденские рыцари.

Крестоносцы появились в Пруссии в начале 30-х гг. XIII в. по приглашению мазовецкого князя Конрада, обратившегося к Тевтонскому ордену с просьбой помочь в отражении разорительных набегов пруссов. Именно в Пруссии появились письменные памятники ордена, прежде всего – его историография и важнейшая среди исторических сочинений «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга. Завершенная в 1326 г., она отражала историю завоевания орденом Пруссии ретроспективно (хронист предупреждает читателей о том, что хронология описываемых событий зачастую нарушена, а многие события уже забыты). Однако, безошибочно следуя правилам жанра крестоносной хроники, Пётр создает, можно сказать, «программное» сочинение ордена, являющееся одновременно его апологией и своеобразной энциклопедией.

В отличие от Святой земли, на отвоевание которой от инаковерующих мусульман отправлялись христианские крестоносцы, Пруссия была последним островком язычества в Европе. Пруссов скорее можно было бы назвать «неверными» или «неверующими», хотя они обожествляли природу, о чем было известно и Петру из Дусбурга (III. 5); подобный пантеизм не означал для хрониста подлинную религию, и он, называя пруссов идолопоклонниками, пишет, что «пруссы не имели понятия о Боге». Именно поэтому пруссы не только грешники, не раз называемые на страницах хроники «детьми Белиала», но и злейшие враги христиан, несущие ущерб и гибель христианскому миру, а главное – католической Церкви: в Риме их называли «сарацинами Севера» (Düsterwald 1973: 17). Едва начав повествование о вторжении крестоносцев в Пруссию, Пётр из Дусбурга перечисляет злодеяния пруссов: «…двести пятьдесят приходских церквей, не считая… часовен, мужских и женских монастырей, предали они огню. Убивая священников и прочих клириков, …одних за пределами церкви, других – внутри, многих в алтаре, когда они служили телу и крови Господа нашего Иисуса Христа, сами святыни в знак презрения Бога брезгливо бросив на землю, попирали ногами. Унеся чаши, амфоры и прочие церковные сосуды и облачение, предназначенное для богослужения, они обращались с ними кощунственным образом; девушек, посвященных Богу, бесстыдно использовали для своей похоти. …не хватит слов, дабы досконально описать, сколько зла и мерзости содеяли они вере и христианам» (II. 2). В дальнейшем хронист не раз пишет о том, что «церкви, часовни и молельни Божии они сжигали, с церковными святынями кощунственно обращались, церковное облачение и сосуды использовали непозволительным образом, священников и прочих служителей церкви беспощадно убивали» (III. 90). Во время восстаний (их Пётр из Дусбурга насчитывает пять), пруссы нанесли «большой ущерб образам святых, церковному облачению и прочему, предназначенному к служению Богу, и церковным святыням» (III. 148). Подобным обвинениям на страницах, повествующих о литовской войне, подвергаются и литовцы, вторгшиеся во главе с кастеляном Гарты (Гродно) Давидом в Ревель, землю короля Дании, и убившие там «многих священников, приходских и монастырских», оскверняя при этом «святыни, церкви, облачение и алтарные сосуды и все, относящееся к богослужению» (III. 343); великий князь Литовский Витень (1293/1295–1316) привел в Польшу воинов, и они убили собравшихся на службу в церкви людей, а саму церковь сожгли дотла (III. 250). В другом походе войско Давида вошло в Мазовию, где разгромило «огнем и мечом» «тридцать приходских церквей и часовен со многими молельнями, посвященных во славу Божью… Кощунственно обращаясь с церковными святынями, облачением и сосудами, они уничтожили монастырских и приходских священников и свыше четырех тысяч прочих людей обоего пола» (III. 357). И, словно подводя итог всему сказанному, хронист пишет: «Ни один нормальный человек не может без слез подумать о том, сколько зла и какое великое побоище народа Божьего содеяло и сколько ущерба причинило это войско <язычников> святыням церкви и ее служителям» (III. 192). Подобные описания (как бы растянутый на всю «Хронику» обвинительный акт против пруссов и литовцев) легитимизируют поход крестоносцев в Пруссию, уподобляя его Крестовым походам в Святую землю. Исторические сочинения Тевтонского ордена в Пруссии были разновидностью «литературы Крестовых походов, а его земля (т. е. Пруссия. – В. М.) стала местом войны, колонизации и миссии» (Jungbluth 1969: 36).

Завоевание Пруссии получает богословское оправдание, и хронист усматривает его на высочайшем уровне, неоднократно напоминая, что «Бог на стороне братьев» (III. 21), что «Господь сражается за братьев» (III. 75), и потому крестоносцы ведут войну с пруссами, не теряя надежды, что «Господь охранит и поможет» (III. 193). Хронист создает прочную духовную основу, соединяющую Бога и крестоносцев (Trupinda 1999: 174). Многочисленные случаи чудесного спасения рыцарей ордена объясняются Петром из Дусбурга именно божественным участием, равно как к чудесам относятся и успехи в обращении пруссов в христианство, а это, несомненно, свидетельствует, что крестоносцы ведут праведную, священную, войну.

Оправданием действий Тевтонского ордена в Пруссии служит и агиография. У ордена было три «официальных» святых покровителя: Дева Мария, исполнявшая роль посредницы между орденом и Господом; святой Георгий, служивший образцом в войнах с язычниками, и святая Елизавета, известная своим служением ближнему. Они представляли разные ипостаси ордена (Wüst 2013: 31).

В ордене, в само название которого входило имя Пресвятой Марии, несомненно имелись все предпосылки к созданию ее культа. Верховный магистр ордена Дитрих фон Альтенбург (1335–1341) назвал Деву Марию «госпожой и защитницей» (howbtfrowe und beschirmerinne) ордена (Rosenberg 1967: 322; Arnold 1999: 270). Тевтонский орден стал инициатором Крестовых походов в Пруссию и Ливонию, земли, объявленные принадлежащими Деве Марии (и в этом тоже усматривают аналогию Святой земле, мыслившейся землей Иисуса Христа). «Рыцари Марии» (Marienrittere) вели войну с язычниками во имя своей покровительницы (Arnold 1999: 270–271), и нередко походы, совершаемые в XIV в. западноевропейской знатью на Литву, начинались в праздники, посвященные Деве Марии: Очищение (Purificatio), или Сретение Господне (2 февраля), Вознесение (Успение) Марии (15 августа), Рождество Марии (8 сентября). Однако в отличие от Святой земли, где культ Иисуса носил вполне религиозный характер, в Пруссии культ Девы Марии все больше политизировался, вписываясь в систему политических взглядов руководства ордена и выражая устремления ордена как территориального князя. Одновременно ее культ феодализировался и стал служить упрочению политических позиций ордена и его владычества в Пруссии, при этом Дева Мария в глазах крестоносцев превращалась в сюзерена (под ее стягом тевтонские рыцари шли в бой), госпожу завоеванных земель, а орден – в ее вассала (Dygo 1989: 63–64).

Особенно укрепился в Пруссии культ святого Георгия, миссионера и мученика, одновременно воплощавшего собою рыцаря, выступавшего против зла и язычества. В ордене, заявившем о себе как о рыцарском, как об ордене, завоевавшем Пруссию и ставшем ее хозяином, святой Георгий мыслился не только помощником в воинских подвигах, но и идеальным образцом для подражания в войне с язычниками (Wüst 2013: 26). Пётр из Дусбурга описывает походы и победы крестоносцев, совершенные на рубеже XIII–XIV вв. в день «святого мученика Георгия» (III. 235, 238), а под 1259 годом сообщает, что на горе Святого Георгия крестоносцы построили одноименный замок (Георгенбург) (III. 83, 84). В дальнейшем в орденской Пруссии появились сотни приходских церквей; многие из них были посвящены святому Георгию или имели посвященные ему алтари (Arnold 2002).

Культ святой Елизаветы в корпорации был непосредственно связан с вступлением в орден Конрада Тюрингского, деверя ландграфини, и с его пребыванием верховным магистром Тевтонского ордена (1239–1240). Вероятно, к концу XIII в. относится появление «Пассионала», сборника поэтических житий почитавшихся в ордене святых мучеников, среди которых было и Житие святой Елизаветы (Passional 1852: 618–629). Снискавшая известность своей благотворительностью, канонизированная Елизавета Тюрингская особенно подходила Тевтонскому ордену как госпитальному; и хотя в Пруссии эта функция ордена отошла на второй план, святая Елизавета оставалась его покровительницей, равно как и ряда орденских госпиталей на территории Священной Римской империи (Arnold 1983).

Агиографический материал является неотъемлемой составной частью крестоносной идеологии, какой она предстает на страницах «Хроники» Петра из Дусбурга. Однако хронист не ограничивается тремя упомянутыми святыми покровителями ордена: он не упускает случая представить святыми мучениками (в Средние века мученичество служило критерием святости) рыцарей Тевтонского ордена, то распространяя это понятие на корпорацию в целом, то приравнивая к мученикам конкретных рыцарей. Примеров (exempla) последних в «Хронике» множество, и большинство из них приняли мученическую смерть от пруссов (III. 66, 90, 91, 145, 189, 338). Вероятно, монашеский идеал бедности, самоотречения и физических мучений сложился под влиянием францисканского благочестия (Dygo 1993: 168).

Обычно хронист обращается к Библии, то и дело стирая временные границы между далеким прошлым и не столь давними или даже современными ему событиями. Приобщая крестоносцев к библейским праведникам, он в прологе к «Хронике» использует для описания испытанных рыцарями мучений фрагменты послания апостола Павла к евреям: «иные же замучены были, другие испытали поругания и побои, а также узы и темницу; были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр. 11: 35–38). В другом месте хронист пишет о том, что «невозможно должным образом поведать, скольким тяготам, скольким опасностям и скольким трудностям постоянно подвергались магистр и братья, чтобы через них вера Христа могла бы получить должное распространение и чтобы раздвинулись границы христианского мира» (III. 18), и «не хватит слов, чтобы досконально поведать, сколько… невыносимых лишений испытали осажденные братья» (III. 95), а на месте одного из жестоких сражений появляются горящие свечи в знак того, что «павшие там уже приняли терновый венец от Царя мучеников» (III. 123).

Мучения, испытываемые крестоносцами, отождествляются с мучениями Иисуса Христа. Отсюда – постоянное стремление хрониста обратить внимание читателей на любовь Христа к отдельным братьям ордена [то образ распятого Христа протягивает руки к крестоносцу как бы с намерением обнять его (III. 64); то один из крестоносцев, находясь в походе, получает святое причастие (III. 232); то рыцари погибают в битве, получив пять ран «наподобие пяти ран Христа» (III. 150, 20)] или на рвение крестоносцев (в духе средневекового немецкого мистицизма) подражать Христу. Неслучайно Пётр из Дусбурга включил в свою «Хронику» эпизод, в котором образ распятого Христа (тоже в духе немецкого мистицизма) благословляет молящегося перед распятием рыцаря (III. 69). Не исключено здесь и влияние Бернарда Клервоского (Trupinda 2000b: 199), взгляды которого, как известно, были усвоены крестоносной идеологией, особенно в том, что касается спасения души: погибшие рыцари навеки «воссоединяются со своим Господом» (…magis exsulta et gloriae, si morieris et iungeris Domino – PL. 182: Col. 923B). В этом усматривают проявление новой христианской религиозности со свойственным ей восприятием Христа как богочеловека, говорят о типологической связи рыцарей Тевтонского ордена с Христом, превращающей их в некий образ Христа (imago Christi) (Dygo 1993: 172–173).

Крестоносную идеологию питают библейские сюжеты и библейские герои (Rousset 1983: 53), представляя собою параллели между библейской и современной историей, героями Библии и рыцарями ордена. Почти эпического масштаба в этом отношении достигает образ комтура Кёнигсберга Бертольда Брюхавена (III. 236), который в представлении хрониста во всем превосходит библейских персонажей и оказывается «сильнее Самсона, …святее Давида, …мудрее Соломона» (Там же).

Ярчайший пример использования Библии – это, разумеется, глава «Об оружии плотском и духовном», в которой хронист виртуозно истолковывает библейский текст, превращая его в аллегорию: «плотское» оружие (щит, меч, копье, лук, праща, шлем и др.) становится оружием «духовным», в конечном счете – оружием спасения (II. 8). Вот где особенно проявился тот «вкус к риторике» (le gout de la rhétorique), который отметил в своей монографии об истории крестоносной идеологии П. Руссе (Rousset 1983: 51). Война с язычниками превращается здесь в нечто более изощренное, чем священная война; эту войну хронист называет новой (novum bellum), ведь теперь каждому виду оружия придается духовный смысл – «оружие Божье», оружие добродетели и правды. Образцами для подражания становятся библейские герои – царь Давид и Иуда Маккавей, носители именно такого (духовного) оружия, а вслед за тем рыцари ордена перевоплощаются в «новое воинство» (nova militia), в духе «терминологии» Бернарда Клервоского (S. Bernardi).

В XIV веке Тевтонский орден превратился в институт, старавшийся донести до своих рыцарей содержание Библии [“eine Institution, die sich… während des gesamten 14. Jhs. darum bemühte, ihren Mitgliedern die Bibel zu vermitteln” (Löser 1998: 37)]. Орденские поэты (часто безымянные) создали поэтические парафразы многих книг Ветхого Завета на немецком языке (см.: Матузова 2010b; 2019а). Книги Ветхого Завета давали возможность не только аллегорически переосмыслить, но и вспомнить пережитое, как, например, в «Книге Ездры и Неемии» (Esdras und Neemyas 1938), один из эпизодов которой происходит в Святой земле, где идет восстановление храма в Иерусалиме; он явно относится не столько к библейским героям, сколько подразумевает испытанное самими крестоносцами: “Wir kerten alle wider hin / Ieclicher zu dem werke sin, / Ein teil der iungen zv arbeit, Die andren waren zv strite bereit / Mit spere schilde vnd halsperc. / Die eine hant treib vf das werc, / Die andre steteclich daz swert / Zv strite hielt gar vnervert…” (vv. 1622–1629). Этот же фрагмент позволяет Петру из Дусбурга отнести его к орденским рыцарям в Пруссии: «Воистину, воплотилось в них то, что говорится об иудеях, желавших восстановить святой град Иерусалим, противостоя сопротивлению язычников, когда половина их занималась работою, а другая держала копья от восхода зари до появления звезд; одною рукою производили работу, а другою держали меч» (III. 172). В Крестовых походах на Ближний Восток тевтонские рыцари воочию увидели землю, где происходили описанные в Библии события. В поэтическом парафразе «Ездра и Неемия» имеются и другие фрагменты, напоминающие эпизоды «Хроники» Петра из Дусбурга и, видимо, ставшие для него образцом: “Wir riefen gotes helfe an / Vnd satzen vnser hutesman / Der muren tac vnd ouch die nacht / Daz vnser arbeit wurde volbracht” (vv. 1594–1597) («Мы воззвали к помощи Божьей и разместили наших стражей, денно и нощно охранявших стены, ради исполнения нашего труда.»); или содержащие мольбу к Господу о спасении: “Dv bist gerecht got israhel, / Wir sint verslan. gib vns din heil” (vv. 1200–1201) («Ты справедливый Бог Израиля, Мы убиты. Даруй нам спасение»).

Особое место в идеологии ордена среди памятников орденской литературы занимали Книги Маккавейские, «краеугольный камень переложения Ветхого Завета на немецкий язык» (“Das Buch der Maccabäer soll den Schlußstein zu der Verdeutschung des Alten Testaments bilden…”) (Jungbluth 1969: 40). Маккавеев считали ранними христианами, а Книги Маккавейские привлекли к себе внимание в конце XII в., на волне Третьего крестового похода, поскольку виделись содержащими образец рыцарства, рыцаря-крестоносца (miles Dei), слуги Божьего (Матузова 2011). В немецком парафразе Иуда Маккавей – «вождь рыцарства» (“vurste… der ritterschaft”, v. 1997), сражающийся с язычниками (die heiden). Библейский сюжет вполне вписывается в мир реалий немецкого крестоносца. Маккавеи стали прообразом Тевтонского ордена в Пруссии с той лишь разницей, что немецкие крестоносцы не только защищали свою веру, но обращали в нее прусские племена, выступая при этом словно бы наследниками маккавейских войн. Поэтический парафраз Книг Маккавейских (Buch der Maccabaer 1904) появился в ордене в XIV веке. Его автор (возможно, им был верховный магистр Лютер Брауншвейгский (1331–1335 гг.) искусно соединяет исторический и аллегорический смысл (“nach sinnen der historien / und ouch der allegorien”, vv. 107–108). Впрочем, аллегория преобладает настолько, что исторические границы размываются, и Маккавеи превращаются в прообраз тевтонских рыцарей в той же мере, что тевтонские рыцари – в их преемников, воплощая собою «новых Маккавеев» (“novi sub tempore gratie Maccabei”), как назвал их в булле от 16 января 1221 года папа Гонорий III; т. е., они ведут войну и как ветхозаветные, и как новые Маккавеи (Wüst 2013: 161). И Маккавеи, и рыцари ордена объединены общим понятием – «рыцарство» (ritterschaft), с которым контрастирует понятие «язычество» (heidenschaft). В прологе к Статутам Тевтонского ордена Маккавеи тоже названы предтечами крестоносцев и Крестовых походов (Statuten 1890: 25). Книги Маккавейские, позволяющие усмотреть аналогию между подвигами Маккавеев и историей христианства, прочно вписались в круг сочинений, образующих основу орденской идеологии, как об этом свидетельствует не только «Хроника» Петра из Дусбурга, но и хроники Генриха Латвийского и Николая фон Ерошина. Основное содержание Книг Маккавейских воспринималось как войны между христианами и язычниками, пусть даже праведниками, каковыми мыслятся то греки, ведомые Александром Македонским против язычников – персов, то израильтяне, живущие в языческом окружении в царстве Давида. Иудеи побеждают язычников силою веры (“Die Juden striten mit der hant / ir herze was an got gewant”, vv. 11193–11194), что вновь заставляет вспомнить «духовное оружие», проповедуемое Петром из Дусбурга.

Для рыцарей Тевтонского ордена Книги Маккавейские превращаются в апологию войны, которую вели «слуги Божьи» в Пруссии, вкладывая в нее всю свою веру и уповая на Бога, который непременно вознаградит их по смерти за мученичество, и даже в «маккавейскую идеологию» ордена (Jencks 1989: 187). Цитатами из Книг Маккавейских полнится «Хроника» Петра из Дусбурга. Здесь и призыв: «Отмщайте за обиды народа вашего. Воздайте воздаяние язычникам» (II. 6), и отчаяние: «”Горе нам! Для чего родились мы видеть разорение народа нашего и разорение земли нашей и оставаться здесь, когда она предана в руки врагов? [Убиты старики его,] юноши его пали от меча врага. Та, что раньше была свободной, сделалась рабой. И вот святыни наши, и благолепие наше, и слава наша опустели, и язычники осквернили их. Для чего нам еще жить?” И они разодрали одежды свои, и облеклись во вретища, и с ними весь присутствовавший народ, исполненный великим страхом, горько плакал» (III. 40), и утешение: «Тех, кому случится читать эту книгу, прошу не страшиться напастей и уразуметь, что эти страдания служат не к погублению, а к вразумлению рода нашего. <…> Он [Господь] никогда не удаляет от нас Своей благодати и, наказывая несчастиями, не оставляет Своего народа» (III. 172). Неудивительно, что Книги Маккавейские были выбраны для перевода на народный язык. Маккавеи превращаются в основную ветхозаветную модель для исторического и богословского обоснования «новых» войн в Пруссии и ее завоевания (Fischer 2001: 270).