Kitabı oku: «Экзистенциализм. Период становления», sayfa 4
Завершая этот экскурс в религиозный и атеистический экзистенциализм – интересно, как друг на друга смотрят религиозный и атеистический экзистенциализм? Во многом они ощущают свое родство и близость. Для религиозных экзистенциалистов атеистический экзистенциализм – это безысходное отчаяние, достойное сострадания и помощи. И не случайно католический персоналист Эммануэль Мунье назвал свою книгу об атеистических экзистенциалистах «Надежда отчаявшихся». Богооставленность – так воспринимают настроение атеистических экзистенциалистов религиозные. А атеистические экзистенциалисты воспринимают религиозность своих собратьев как проявление непоследовательности и малодушия, как непозволительный скачок к потусторонней надежде, как утешительное бегство в веру (как будто вера – такая уж легкая и общедоступная вещь, замечу я!). Они говорят, что религиозные экзистенциалисты все правильно понимают: трагичность бытия, абсурдность, бессмыслицу, – но потом-де у них не хватило последовательности, мужества, и они сделали «скачок в веру». Это непоследовательность и слабость. В общем, в чем-то атеистические и религиозные экзистенциалисты близки друг к другу, а в чем-то – совсем не понимают друг друга (как это вообще чаще всего бывает с людьми религиозными и атеистами).
Напоследок перейдем к главному. Все последующие лекции мы будем говорить об отдельных мыслителях-экзистенциалистах. И прежде чем переходить к «деревьям», взглянем на «лес» в целом. Мы наконец подошли к главным темам экзистенциализма.
Что же такое «экзистенция» и как понимается человек в экзистенциализме?
Все вы знаете разные иностранные языки, а потому знаете и то, как переводится буквально на русский язык латинское слово «existentia», английское «existence» («эк-зистенс») или французское «existence» («экзистанс»). Как вы уже знаете, слово «existentia» переводится как «существование». Слово имеет древние корни в философской традиции. Его упоминает еще Фома Аквинский. Всегда рассматривалась пара антиподов: «existentia» и «essentia», существование и сущность. Сущность – нечто вечное, постоянное и незыблемое, как эйдос у Платона, а существование – сиюминутное, текучее, мимолетное. Но экзистенциалисты придали экзистенции особый смысл. Для них это понятие описывает специфику человеческого бытия в мире. После экзистенциалистов «экзистенция» означает не просто какое-то существование, это именно человеческое существование. Это можно понимать как синоним слов «личность», «субъективность», при помощи этого понятия описывается специфика человеческого.
Надо сразу сказать, что до экзистенции мы никак не можем добраться. Важнейший тезис, который мы будем развивать, что экзистенция не есть вещь, человек не есть вещь! Именно поэтому человек как человек не может быть предметом изучения науки. Экзистенция не предметна, не вещественна, не объективируема. Она не часть природы. Об экзистенции легче говорить в категориях отрицания, апофатики, нежели утверждения. Описать экзистенцию можно через целый ряд «не». Экзистенция ни из чего не выводима – ни из природы, ни из общества – и ни к чему не сводится, не может быть редуцирована. Экзистенция человека незаменима, каждый человек уникален, не детерминирован. Каждый из нас есть в мире один раз. Отсюда мы видим такой позитивный атрибут экзистенции, как спонтанность, самодетерминацию, или, иначе говоря, свободу. Экзистенция неделима. Нельзя разделить человеческую душу на кусочки. Это некая абсолютная целостность.
Вы, конечно, спросите меня: если экзистенция – не вещь, то как же о ней можно судить? Судить о ней можно двумя способами: по тому, чем она не является, от противного, и по ее проявлениям. Сама экзистенция непостижима, но мы можем зафиксировать, как она проявляется в мире.
Философ эпохи Возрождения с очень красивым, звучным и длинным именем Джованни Пико делла Мирандола написал «Речь о достоинстве человека», в которой приводит абсолютно экзистенциальную притчу. Он говорит: когда Господь создал мир, Он все поставил на свои места, и сказал – камень будет здесь, дерево здесь, солнце здесь, собака здесь. А последним Господь создал человека и сказал ему: «Адам! Для тебя у меня нет определенного места, ты будешь тем, чем захочешь. Ты – единственное существо, которое ни к чему в мире не привязано. Ты можешь опуститься ниже самой последней скотины, подняться выше ангелов. Твой удел – в твоих руках».
Вот такая восхитительная и чудесная притча! Эта притча вводит нас в самую суть экзистенциализма. Определение человека в том, что у него нет определения. Человек выпадает из природы и творит сам себя. Его природа в том, что у него нет природы, он определяется через свою неопределимость. Он – проект самого себя, и Бог сотворил его таким удивительным созданием, чтобы он сотворил себя сам. Он тоскует, он хочет быть гармоничным, укорениться в этом мире, но он не может. Человек – это то, что еще надо создать. Человеческое, в отличие от всего остального, находится в разладе с собой. Это не данность, а цель. Как скажет Сартр, «человек не самотождествен». Человек – это огромное несчастье и огромная удача! И для всех экзистенциалистов очень важно определение человека, которое дал Ницше:
«Человек – это еще не ставшее, еще не завершенное животное». Определение человека в том, что он еще не завершен. Гердер не зря называл человека «вольноотпущенником природы», а Шелер – «аскетом природы». Мы выпадаем из природы, из утерянного рая и кое-как компенсируем эту чудовищную утрату и дисгармонию «второй природой» – историей и культурой, которые создаем сами и в которых действуем. Или, как скажет Ортега-и-Гассет, «у человека нет природы, но есть свобода». Вместо сущности у него существование, вместо эссенции – экзистенция. В этом смысле важная черта экзистенциализма – его принципиальный и последовательный антиэссенциализм.
Слово «экзистенция» имеет еще один очень важный побочный смысл – «ис-хождение, ис-ступление, выход-за». То, что по-гречески передается словом ἔκ-στᾰσις. Человек выходит в мир, экзистирует, он открыт миру, он разомкнут. Человек может дистанцироваться от мира и от себя. Он может подняться над собой, отстраниться от своего тела, своих инстинктов и окружающих его вещей, противопоставить себя миру. Как говорил основатель философской антропологии Макс Шелер, «животные существуют в мире, а у человека есть мир». Мир противостоит нам, наваливается на нас, угрожает нам. В этом наше преимущество и наше несчастье. Только человек может перестать быть человеком. Только человек представляет проблему для самого себя, может потерять и найти себя. Помните, как у Блока?
Когда невзначай в воскресенье
Он душу свою потерял,
В сыскное не шел отделенье,
Свидетелей он не искал.
Человек может выйти в мир и потеряться там. Человек не гарантирован сам себе. Чтобы быть человеком, надо все время что-то делать – это вполне осознал уже Сократ. А ученик ученика Сократа Антисфена Диоген Синопский не зря же взывал: «Ищу человека!» – и говорил горестно, что «народа – много, а людей – мало».
Отсюда очень важная тема, ключевая для экзистенциализма, – тема подлинного и неподлинного существования. Как быть собой? Как не быть не собой? Как выбрать себя, как сбыться? У существ природы нет таких проблем, у Бога тоже. Только у человека! Ведь он не бессмертен и не всеведущ, как Бог, и не пребывает в блаженной гармоничной самотождественности камня или животного. Он может выйти в мир и затеряться среди вещей. Но человек не вещь! Он экзистенциален.
Я, например, очень люблю кошек. Могу часами с наслаждением наблюдать за ними. Когда кошка грациозно потягивается, умывается, мурлыкает, видно, что она вся – здесь и сейчас, что она гармонична, прекрасна и самотождественна. Она не заражена рефлексией, не мучается вопросами: «А что значит быть кошкой? А не стать ли мне лошадью?» А вот человек – нет! Я уже цитировал Франсуа Вийона: «Я знаю все, но только не себя». У нас, людей, напрочь сбита биологическая инстинктивная программа. Мы в вечном разладе с собой. Мы были в детстве в этом утерянном рае, но нас изгнали из природы. Мы хотим укорениться в этом мире, стать и быть собой, найтись, обрести дом, но этого нам не достичь!
Вы скажете: у нас же есть пол, у нас есть национальность, у нас есть наше время жизни, у нас есть тело, у нас есть семья и социальная роль. Экзистенциалисты говорят: все это есть, но все это еще не есть мы. Экзистенция – это то, что есть в нас помимо, сверх и, если угодно, вопреки всем этим данностям: полу, телу, классу, национальности, эпохе. Вот это и есть я. Этот незаменимый, невыводимый, уникальный «икс». Мы не выбираем свое время, но мы выбираем себя в этом времени. Почему из двух человек в совершенно одинаковой среде один становится подлецом, а другой – героем? Человек – не вещь, человек – не часть природы, это единственное в мире существо, которое ставит себя под вопрос. Человеческое бытие проблематично и уязвимо. Быть или не быть? Гамлетовский вопрос. Ни одно живое существо не поставит этот вопрос, только человек. Человек – это вечная дисгармония, вечная трагедия, мука и разлад, вечный поиск и утрата себя.
Человек – не только тело и не только дух. Человек, как говорит Кьеркегор, – точка встречи двух миров, природы и свободы, естественного и сверхъестественного. Но мы живем в мире вещей. Мы все время надеваем маски, играем роли, творим вещи. Человек – вечная дисгармония, противоречие, «химера», говоря словами Паскаля. И так возникает проблема, которая на языке Бердяева обозначается как противоречие между «творчеством и объективацией». За актом творческого взлета следует падение, за духом – вырождение его в букву. Маска прилипает к лицу и подменяет его собой. «Мысль изреченная есть ложь». Экзистенция невыразима. Поиски себя нескончаемы. Мы свободны, мы делаем выбор, но в этом акте выбора свобода воплощается и умирает. Отсюда вечный трагизм человека.
Человека можно описать только парадоксально. «Бесконечное в конечном». В нас искра Божья и жалкое тело, короткая жизнь, мы можем все, а реально не делаем почти ничего. Потенциально каждый велик, а в действительности – жалок. «Смертный» – не живой и не мертвый. Мы живем и знаем о смерти. Или – «творческое ничто». Ничто – свобода, пустота, из которой творится весь мир.
Отсюда стремление человека убежать, спрятаться. Сказать «я – не я, я – это член партии, я – представитель нации, я – это мужчина, я – чиновник, я – это мои деньги». Аристотель сказал, что человек может быть выше животного или ниже животного, но не может быть животным. Например, животные не знают «пошлости». Пошлость – это сомнительная человеческая привилегия, связанная с фальшью, симуляцией и раздвоением. Только человек может опуститься до таких бездн жестокости и зверства, до каких никакое животное не может. Только люди могут сладострастно мучить, истязать и убивать десятки себе подобных. Но животное и не может добровольно выпить цикуту, как Сократ; добровольно пойти на Голгофу, как Христос; добровольно пойти в газовую камеру, как Януш Корчак. Человек или выше, или ниже животного, но он – не животное. Увы и ура! Вот что описывает экзистенцию – не предметность, не вещь, а ис-хождение, противоречивость, парадоксальность, проблемы подлинного и неподлинного существования, творчество и объективация. Вот те центральные понятия, вокруг которых бьется экзистенциализм, описывая человеческую реальность. И о них я буду рассказывать на протяжении всего нашего небольшого курса.
Как же проявляется экзистенция? Важное понятие – это модусы экзистенции, или экзистенциалы, то есть различные проявления экзистенции. Экзистенциалисты описывают разные модусы, такие как «заброшенность», «бездомность», «Ужас». Представьте себе: человек, как маленький ребенок, его привели в лес и там бросили. Ему угрожают звери, голод, а родителей нет. Что с ним будет? Он или станет взрослым, или погибнет. Каждый из нас неведомо кем и неведомо зачем и откуда брошен в этот странный и страшный лес – жизнь.
Или, как говорит Сартр, каждый из нас находит себя на сцене огромного загадочного театра жизни. И непонятно, что это за пьеса: фарс, водевиль, опера, балет? Непонятно, кто сценарист, что за актеры вокруг? Непонятно, с чего началось и чем закончится? Но самое ужасное во всем этом то, что мы должны играть свою роль, ничего этого не зная. Мы не можем уклониться от выбора, почти ничего не зная о мире и о себе. Как говорил Сартр, не по своей воле мы приходим сюда и не по своей воле уходим. То есть мы не свободны не родиться и не свободны не умереть. Вот она, заброшенность как фундаментальная человеческая черта, как один из модусов или экзистенциалов.
Другой важнейший модус – это экзистенциальный Ужас. О нем много писали и Кьеркегор, и Хайдеггер, и Сартр. Человек открывает свою экзистенцию в Ужасе и через Ужас. Ужас отличается от обычной тревоги. Сартр приводит такой пример: вы гуляете в горах, и вы боитесь чего-то конкретного, например того, что на вас упадет камень и вас убьет. Это не есть экзистенциальный Ужас. Но вот вы подходите к пропасти и заглядываете в нее. (Тут можно вспомнить слова Ницше: если вы чересчур долго вглядываетесь в бездну, бездна начинает вглядываться в вас.) Она вдруг начинает тебя манить, притягивать. И ты понимаешь, что ты свободен и среди твоих «свобод» есть свобода прыгнуть в эту пропасть. И перед чем ты испытываешь ужас? Не перед пропастью, которая вне тебя, а перед пропастью, которая внутри тебя. Перед своей ответственностью и свободой. В Ужасе человек обнаруживает свою экзистенциальность, свою сверх-природность, сверх-естественность (о которой некогда так ярко говорил Кант). То, что он не робот, у которого есть заданная программа, и не животное, у которого есть непреложные инстинкты. Поэтому Ужас – очень важный экзистенциал. И есть несколько других модусов – вина, забота, отчаяние. Через них проявляет себя человеческая экзистенция.
И вот еще одно очень важное понятие для экзистенциализма, его ввел Ясперс, но о нем так или иначе, не называя его, писали все экзистенциальные философы, – это понятие пограничной ситуации. Чем важна пограничная ситуация? Тем, что обычно мы живем анонимно, не подлинно, крутимся как белка в колесе, зарабатываем деньги, суетимся. «О душе когда-нибудь потом подумаю, когда будет семьдесят лет, но сегодня я играю роль. Сегодня надо учиться, надо семью кормить!» И есть иллюзия бессмертия, иллюзия нужности чего-то совсем ненужного и естественности чего-то совсем не естественного для нас. Пограничная ситуация освобождает от всех этих иллюзий – мучительно, жестоко и резко, давая шанс более верного и истинного взгляда на мир и себя в нем. Человек – существо инертное, ленивое. Он стремится к конформизму, стремится к удобству, не любит страдания. Но время от времени жизнь преподносит нам бесценные сюрпризы: выбивает нас из обыденности, из анонимной привычной колеи, из неподлинного и несобственного существования человека-функции.
Самый яркий и крайний вариант пограничной ситуации – человек перед лицом смерти. Я бы описал пограничную ситуацию при помощи двух незатейливых атрибутов. Пограничная ситуация – это то, что, во-первых, нельзя отложить на потом и, во-вторых, переложить на другого. За нас ведь обычно все всё решают: начальники, папы, мамы, школы, учебники, чиновники. Но умирать-то всегда самому и всегда одному!
Ты спешил куда-то по делам, которые тебе казались важными, и вдруг в переулке к тебе подошли трое неизвестных, прижали к стенке и сказали: «Решай! Или ты предашь, или умрешь!» Как много вы узнаете о мире и о себе в эту бесценную минуту! И вы не сможете улизнуть, сказать им: «Подождите! Давайте вернемся к этому вопросу лет через сорок, а сейчас мне некогда – надо бежать зарабатывать деньги!» Но нет. Нет ни отсрочки, ни возможности уйти от ответа. Только здесь, только сейчас и только ты – безо всяких отсрочек и отговорок. В сущности, все мы живем в объятиях смерти и точно знаем, что умрем, но, к счастью для себя, это жуткое и невыносимое знание уравновешиваем двумя утешительными незнаниями: что – потом («Дальнейшее – молчанье!» – говорил Гамлет) и когда это наступит. И всегда можно откладывать это на потом. Пограничная ситуация лишь сгущает и концентрирует это: никаких потом! В сущности, как верно заметил Ясперс, пограничная ситуация и экзистенция неразрывно связаны между собой: экзистенция человека наиболее ярко проявляется в пограничной ситуации, а пограничная ситуация – это то, что высвечивает нашу экзистенцию, обычно скрытую. Поэтому все экзистенциалисты постоянно описывают пограничные ситуации, ссылаются на них и размышляют над ними, даже если не употребляют именно это слово.
Пограничная ситуация представляет собой момент истины для человека. В ней проявляется человеческая экзистенция, человеческая не-предметность, человеческая свобода. Мы выходим из строя, выпадаем из толпы, часто очень болезненно и мучительно, испытывая острый ужас и панику. Нередко узнавая о себе не самые приятные истины. Но и ощущая, постигая, открывая, что в жизни и в нас настолько важно, чтобы сохранить эту важность даже на краю бездны. Платон говорил, что вся философия есть упражнение в искусстве умирания, потому что, думаю я, взгляд на жизнь из смерти – это взгляд на временное из вечности. И он производит полную «переоценку ценностей», делает возможным полное преображение и взросление личности.
Пушкин, конечно, не знал таких слов как «экзистенциализм» или «пограничная ситуация». Но все мы помним, что у него была такая «маленькая трагедия» – «Пир во время чумы». Там есть потрясающее определение пограничной ситуации, я всегда его привожу, когда говорю о ней:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане
Средь бурных волн и шумной тьмы,
И в Аравийском урагане,
И в дуновении чумы.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Вот это положение «на краю», выпадение из обыденности, осознание своей конечности. Как говорит Паскаль: «Кто не осознает суетности всего, тот суетен сам». Пограничная ситуация выводит нас из суеты, позволяет освободиться от оков мира, от всего, что держит нас и нами не является. Она как момент истины обнажает экзистенцию. Она мучительна, редка и драгоценна.
Будем подытоживать. Итак, каждое философское течение имеет свою «формулу человека». Если вы спросите марксиста, что такое человек, он скажет: «Во-первых, человек – это существо трудовое, труд создал человека. Во-вторых, человек – это совокупность социальных отношений, производная от своего классового положения». Если вы спросите христианина, что такое человек, он скажет: «Человек – это существо, созданное по образу и подобию Бога, но потом падшее, однако способное к покаянию и спасению». Если вы спросите просветителя, что такое человек, он вам скажет: «Это животное с разумом».
А вот если вы спросите экзистенциалиста, что такое человек, он вам скажет: «Человек – это единственное в мире существо, знающее о своей смерти и потому обреченное на свободу». Всегда есть опасность себя потерять и упасть в вещь, жить неподлинно, несвободно, бесчеловечно, отчужденно. Бог (если Он есть) бессмертен, животные и вся природа смертны, но не знают об этом. А человек является парадоксом: не мертвый, не живой, а смертный. Не только в русском языке слово «смертный» – синоним человека, но и во многих других. Человек рождается дважды в этот мир: первый раз – физически, когда выходит из утробы матери, а второй раз и уже по-настоящему, окончательно и всерьез, когда он осознает свою смертность. Не случайно во всех культурах существует обряд инициации, взросления. В христианстве это – крещение, второе и подлинное рождение. Человек живет в детстве, как в раю, ему кажется, что весь мир ради него, он никогда не умрет. И в какой-то момент с изумлением и недоверием понимает: я умру. И никто не поможет, ни папа, ни мама. И из вопроса о смысле смерти рождается вопрос о смысле жизни. Если я умру, то зачем я? Кто я? Зачем тогда жить? И стоит ли? Бог бессмертен, и у Него нет этих вопросов, животные смертны, но не осознают этого и оттого так гармоничны, на зависть нам. Поэтому именно из осознания человеком факта своей неизбежной смертности, своей личной конечности рождается все человеческое. Именно отсюда рождается обреченность на свободу. Обреченность на свободу и рождается из знания о своей смерти. Поиск смысла жизни рождается из непонимания, неприятия и попыток осмысления смысла смерти.
Это те темы, вокруг которых будет крутиться весь наш курс: смерть, свобода, смысл, одиночество, отчужденность, подлинное и неподлинное существование.
Двигаясь к завершению, я приведу еще одну цитату из Сартра. У него есть знаменитая лекция «Экзистенциализм – это гуманизм», где Сартр кратко резюмирует все, что я сейчас сказал: «Существование предшествует сущности, экзистенция предшествует эссенции». Это формула человека в экзистенциализме, формула свободы. То есть человек сначала есть, а потом уже кем-то становится. Сартр приводит знаменитый образ: мастер делает нож. Сначала сущность ножа («ножность ножа», говоря по-платоновски) у мастера в голове (то есть здесь сущность предшествует существованию), потом нож сделан – и нож самотождествен. Его сущность и существование становятся неразделимы. Пока его не сломают, он будет ножом – не больше и не меньше. Не топором, не молотком, не ложкой – именно и только ножом! А человек сначала рождается, а потом все время кем-то становится. Человек – это смысложизненное существо, он постоянно создает смыслы, проектирует себе себя. Один из создателей экзистенциального психоанализа, Виктор Франкл, сказал, что человек сейчас живет в состоянии экзистенциального вакуума. Но, говорит Франкл, человек не может жить без смысла. Поэтому от бессмыслицы он гибнет сегодня. Существование предшествует сущности. Человек свободен, человек сам себя делает. Важно не родовое человеческое, а индивидуальное, мое, личное. Выбрать себя, прожить свою жизнь.
И, уже почти совсем завершая это «введение во введение» в экзистенциализм, я хочу привести одно небольшое стихотворение Самуила Маршака:
Все умирает на земле и в море,
Но человек суровей осужден:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рожден.
Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живет – наперекор всему, —
Как будто жить рассчитывает вечность
И этот мир принадлежит ему.
Все здесь: человек, знающий о смерти, упрямо живущий наперекор всему.
Многие говорят: ну хорошо, был экзистенциализм, расцвел в середине ХХ века, все прекрасно, Ясперс, Хайдеггер, Сартр, Камю. А что дальше? Был экзистенциализм и его нет? Вымер? Был преодолен? Устарел? Вышел из моды?
Сейчас, честно говоря между нами, вообще плохо с великими философами. Как и с великими учеными, великими поэтами, великими живописцами. Тот всеобъемлющий и роковой нарастающий кризис обесчеловечивания, о котором я сказал (как называл это Мамардашвили, «антропологическая катастрофа» или, говоря словами немецких экспрессионистов, «сумерки человечества»), сказывается на всем, в том числе и на философии, которая дробится, мельчает, вырождается и неуклонно деградирует… вместе с современным человеком.
С другой стороны, нельзя сказать, что экзистенциализм перестал быть актуальным и исчез, он во многом сформировал современную культуру, он вошел в ее плоть и кровь, оказал колоссальное влияние на общественную мысль, на психологию, на кинематограф, на художественную литературу. Скажем, кинематограф: сразу на ум приходят такие великие имена, как Ингмар Бергман или Андрей Тарковский. Вот вам экзистенциальные темы в кинематографе. Театр: Камю, Сартр, Марсель и сами были драматургами. А еще можно вспомнить драматургов Ануя, Ионеско… Если брать художественную литературу, опять же, помимо Камю и Сартра, можно назвать и Кафку, и Хемингуэя, и Экзюпери, и Рильке, и Гессе, и Василя Быкова… Экзистенциализм во многом сформировал современный взгляд на человека, и без него уже невозможно говорить об этих вопросах и сюжетах.
Сегодня я попытался бегло дать вам общую картину экзистенциальной философии. Дальше – конкретнее и подробнее. Мы обратимся к отдельным ключевым фигурам экзистенциализма. И начнем с Блеза Паскаля.
Вопросы
– Какую роль у религиозных экзистенциалистов играет Бог?
Естественно, что религиозный экзистенциализм существенно пересматривает взгляд на Бога по сравнению с традиционной религией. Отношения Бога и человека – это не отношения раба и господина, а отношения Творца и со-творца. То есть Бог – Творец, а человек – со-творец. Бог ждет от человека свободы, творчества.
Тут что очень важно: Бог не теорема, которую можно доказать. Не понятие, не что-то безликое и анонимно-объективное. Бог всегда Ты! Всегда собеседник, то, к чему (к Кому!) можно пробиться. О Боге в религиозном экзистенциализме нельзя никогда говорить в третьем лице. Как говорил Бубер: «Если верить в Бога – это говорить о Боге, то я не верю в Бога. Если верить в Бога – это говорить с Богом, то я верю в Него». Или в следующий раз еще расскажу о Паскале, что он говорил: «Мой Бог – это Бог Исаака, Авраама и Иакова, а не Бог философов и ученых, творец геометрических истин». Бог личный, свободный. Такое понимание.
Религиозный экзистенциализм разный. У всех у них разное понимание о Боге, но в основном монотеистическое, конечно. Именно личностный Бог. Хотя у Ясперса там сильнее влияние неоплатонизма, и он говорит о Трансцендентном вообще. Скажем, так. Бог – это возможность вырваться из бессмыслицы мира, выход за рамки данности. В религиозном экзистенциализме Бог – это возможность прыжка, шанс через веру, через прорыв, через это абсолютное Ты выйти из смерти, из рассеянности, из бессмыслицы. Вот что такое Бог в религиозном экзистенциализме, если коротко.
– Ну, вот я встречусь с Богом и…?
И все будет оправдано, осмыслено, мировая бессмыслица исчезнет. Небывшее станет бывшим и наоборот. Конечно, нет никаких гарантий. Бог не есть что-то объективируемое. Бог – это не страховая компания, которая дает гарантии. Это прыжок в пропасть. Может быть, у меня вырастут крылья, и я полечу, а может, не вырастут, и я разобьюсь. Так что законченности и надежности тут нет. Это надежда на встречу, на выход из трагической ситуации человека в современном мире. Надежда. Но не гарантии. Так что тут Бог не есть Оно, Бог всегда – Ты. То есть ни догм, ни гарантий. Все религиозные экзистенциалисты против рационализации веры, разумного ее обоснования, все они подчеркивают, что вера – это абсурд, и вы помните, что по-латыни абсурд – это нечто беспочвенное, необоснованное. Это именно прыжок, который ничего не гарантирует, но может спасти. Акт веры опирается на мою экзистенцию.
Это не значит, что Бога нет и Он не может услышать наш отчаянный призыв. Но в ситуации современности, богооставленности весь акцент в религиозном экзистенциализме делается на религиозную экзистенцию (эк-стаз, ис-хождение) как на основу веры. Подчеркивается трагичность, необоснованность веры. Это не значит, что Бог вырастает из меня. Хотя у разных экзистенциалистов по-разному. Как, например, у Унамуно все совсем парадоксально. В общем виде это так. Вера – абсолютно личный акт, который опирается на мою экзистенцию, поэтому он трагичен.
