– Знаете, Николай Игоревич, в некоторой степени все люди зависят друг от друга. Например, сейчас вы публикацией этого интервью можете оказать влияние на меня.
– Но я не претендую на степень влияния, сколько-нибудь сопоставимую с возможностями Сергея Александровича. Если он будет категорически против вашего участия в предстоящих выборах, вы пойдёте на них?
– Я ведь уже говорил – в данное время развивается процесс согласования наших дальнейших политических шагов. Мы получили предложения команды Покровского и обдумываем их.
– Каковы же полученные вами предложения?
– Не гоните коней, Николай Игоревич. Вы пытаетесь забраться в самую гущу политического варева. Всему есть своё время.
– Тем не менее. Хорошо, отвлечёмся от ваших последних контактов, но мне интересно в принципе ваше отношение к фигуре Покровского.
– Я отношусь к нему с уважением. Устраивает вас такой ответ?
– Боюсь, он слишком общий.
– Разумеется, общий. Мы ведь не родственники и даже не друзья. Я бы сказал – мы коллеги.
– Тем не менее, большую часть времени вы состояли у него в подчинении.
– В некотором смысле. Работа в президентском аппарате, и тем более – деятельность главы правительства не предполагает простого исполнения указаний сверху. Все сотрудники администрации – политически активные инициативные люди, к которым президент обращается за советом и основывает свои решения на их предложениях. Речь идёт не о механическом переписывании бумажек или переносе их в компьютер, здесь необходимы знания, творческое мышление и аналитические способности. Он действительно властен уволить тех, кто не справляется с возложенными на них заданиями, но те, кто остаётся – специалисты высочайшего класса. Любая корпорация с руками их оторвёт в свой менеджмент.
– Но, всё же, Покровский дирижирует оркестром, пусть даже состоящим из выдающихся музыкантов мирового уровня.
– Но являются ли гениальные исполнители подчинёнными дирижёра, хотя именно он делает из них оркестр?
– Ну, в каком-то отношении – да.
– Вот именно – в каком-то. Я расплодил здесь метафоры только ради иллюстрации своей мысли. Президент окружён соратниками и сподвижниками, а не подчинёнными. Неловко получилось – я вроде бы причислил себя к гениям, но речь шла о воображаемых музыкантах, а не обо мне.
– Одним словом, вы с Покровским не находитесь в отношениях типа «начальник-подчинённый».
– Совершенно верно.
– Тем не менее, его мнение значит для вас больше, чем мнение кого бы то ни было ещё среди ваших соратников?
– Само собой. За ним гигантский опыт, неформальное влияние. Даже не обладая достаточными властными полномочиями, Сергей Александрович может добиться своих целей через, так сказать, убеждение.
– Так сказать?
– Я имел в виду его способность подчинять людей своей воле, даже в отсутствие начальственного статуса.
– Игорь Петрович, я бы хотел уточнить характер ваших политических отношений. Когда Покровский был президентом, в кабинетах чиновников висели только его портреты, когда же президентом стали вы, то чиновники не сменили один портрет на другой, а добавили к прежнему ваш. Как вы думаете, в случае рокировки, в кабинетах останутся два портрета или вновь только один, и вовсе не ваш?
– Мы ведь договорились – никакое решение ещё не принято.
– Да-да, я помню. Но возможно же и такое?
– Возможно.
– Так что же вы думаете на сей счёт?
– Думаю, мои портреты исчезнут.
– Вы так спокойно об этом говорите?
– А вы ждёте от меня вспышки ревности, слёз и истерик? Я ведь мужик, и на стройках работал, хоть и не слишком долго. Тем не менее, жёсткий стиль отношений мне не в новинку. Кстати, после стройки, в политике, имел ещё больше возможностей для ознакомления с ним во всех мыслимых подробностях. Полагаю, в глазах чиновников я не вписываюсь в понятие «хозяин».
– В отличие от Покровского?
– В отличие от Покровского. Не вижу причин рвать на себе волосы по данному поводу. Видите ли, Николай Игоревич, я прекрасно осознаю скрытые опасности подобного отношения ко мне. Бюрократия в масштабах всей страны способна разжевать и выплюнуть любого президента, сведя на нет все его усилия. Власть главы государства менее конкретна по сравнению с полномочиями, скажем, премьер-министра, но зато она более требовательна к своему обладателю. Президент не может объяснить свои неудачи чужими ошибками. За всё отвечает он, как бы к нему ни относились должностные лица во всевозможных кабинетах между Балтикой и Тихим океаном, подавляющее большинство из которых он даже не назначает. Поэтому президент должен делать своё дело, а не приставать к окружающим с вопросом: «Ты меня уважаешь?»
– Но для успешной работы уважение всё же требуется? И не только со стороны чиновников, но и со стороны всех избирателей.
– Конечно. Кто же спорит? Вопрос в стратегии: либо я требую от всех неустанного уважения, либо просто работаю. И уважение со стороны миллионов людей перевесит неприязнь любого количества чиновников.
– Игорь Петрович, – чуть насторожился Самсонов, – я ведь смогу опубликовать это интервью прежде, чем вы объявите о принятом вами решении относительно участия в выборах?
– Да, безусловно. Я не развожу здесь заговоры, не выбиваю из-под кого бы то ни было стулья и не подбиваю ни под кого клинья. Просто даю интервью.
– Извините, но прежде вы никогда не разговаривали с прессой подобным образом.
– Каким подобным образом? Вы находите меня грубым?
– Нет, что вы. Откровенным.
– Обвиняете меня в постоянной лжи?
– Нет, извините за туманность выражения. Я хотел сказать: вы никогда не говорили так о Покровском.
– Так меня никогда не спрашивали, боюсь ли я его.
– То есть, вы и раньше ответили бы так же?
– Честно говоря, не ручаюсь. А вы прежде стали бы нелегально пробираться на интервью с президентом?
– Вряд ли.
– Американских боевиков насмотрелись?
– В какой-то степени – да. Но в основном, думаю, мне уже некуда откладывать жизнь. Подумал вот – пора начинать. Ну и приступил к исполнению.
Интервьюер Самсонов начал отвечать на вопросы Саранцева, но даже сам не заметил перемены ролей. Ресторанный кабинет не создавал атмосферы официозности, и журналист запутался в обстоятельствах – работа показалась ему простой беседой новых знакомых.
– У вас есть семья, Николай Игоревич? – продолжал напирать глава государства.
– Жена и дочь. Но они не здесь, я отдельно живу.
– Давно?
– Седьмой год.
– Дочь как зовут?
– Серафима.
– Сколько ей лет?
– Двенадцать.
– Счастливчик. Вам ещё только предстоит…
– Что предстоит?
– Узнать о жизни намного больше того, что вы знали до рождения своей милой проказницы. Почему вы живёте отдельно? Сейчас скажете – так получилось.
– Да, скажу. Не могу же я вам сейчас рассказывать в подробностях всю печальную историю своей жизни.
– Почему же печальную? Дочка есть, с женой можно помириться. Или развелись юридически, окончательно и бесповоротно?
– Нет, не развелись.
– Ну, раз уж за семь лет не узаконили расставание, остаётся только воссоединиться. Как раз Серафима ваша в переходный возраст входит – вам следует находиться рядом, а не на переднем крае информационного фронта.
Саранцев рассуждал, словно патриарх, хотя журналист явно не сильно различался с ним по возрасту. Правда, дочь у него намного младше, и машину пока не водит.
– Ладно, Николай Игоревич, – немного хриплым голосом завершил своё интервью президент. – Пора нам по домам возвращаться.
– Да-да, конечно, – засуетился Самсонов, схватил телефон и выключил в нём диктофон. – Спасибо за интервью, Игорь Петрович.
– Хотите сделать на нём имя?
– Есть такой расчёт, не отрицаю.
– Желаю успеха.
Саранцев первым встал, пожал руку журналисту, попрощался и вышел из кабинета в коридор. Там к нему подскочила Кореанно, он распорядился скопировать запись интервью и отправился к выходу из ресторана. Широкие спины телохранителей мешали как следует оглядеться, но в одном из дверных проёмов мелькнул наполненный посетителями общий зал, а с обеих сторон вдоль стен коридора стояли и рассеянно улыбались сотрудники и посетители, застигнутые проходом президента и оттеснённые охраной. Игорь Петрович несколько раз кивнул налево и направо, даже прощения попросил за доставленные неудобства – слова вдруг сами собой вырвались, словно птицы вылетели из клетки на свободу.
На улице смеркалось, шёл дождь. Вокруг стояли люди, в плащах и под разнокалиберными зонтами, местами виднелись укутанные полиэтиленом телекамеры. Журналисты не обманули ожиданий Юли Кореанно и съехались к месту событий.
– Игорь Петрович, вы пойдёте на перевыборы? – раздался пронзительный женский крик.
Саранцев на ходу развёл руки в стороны неопределённым жестом удивлённого человека и ничего не ответил. Но первый выкрик стал только сигналом к началу всеобщей вакханалии. В какофонии высоких и низких голосов проскакивали отдельные слова о планах, друзьях, семье, Покровском и Думе, но президент не произнёс в ответ ни слова. Он медленно пробирался к машинам под защитой офицеров ФСО в штатском, и Юля догнала его прежде, чем он забрался внутрь лимузина.
– Как вы оцениваете результаты операции? – поинтересовался Саранцев у ангела-хранителя своего образа.
– Беспрецедентный успех, – быстро и уверенно ответила та. – Сегодня вечером вся страна загудит. Первые видеоролики из школы уже появились в Интернете и в теленовостях – школьники не подвели.
– Только школьники постарались, или ваши подстраховщики тоже пригодились?
– Сейчас уже трудно сказать – я никого из своих не ограничивала и не контролировала. Если бы школьники подвели, то у особо внимательных зрителей могли возникнуть подозрения, но детишки мои расчёты оправдали. Там несомненно подростковое авторство, всё бесспорно, поскольку подлинно.
– Я выступил удачно?
– Безупречно. А как ваши личные впечатления?
– Неоднозначные.
Кортеж тронулся с места и двинулся вперёд, постепенно набирая скорость. Смотреть по сторонам мешали шторки на боковых окнах, и президент смотрел вперёд. С простодушным детским упорством он старался разглядеть за широкими плечами сидящего на переднем сиденье офицера и идущей вплотную к переднему бамперу президентского «мерса» машиной охраны летящую навстречу дорогу. Водитель включил фары, небесная вода засеребрилась в их свете, а Игорю Петровичу вдруг померещилась впереди бесформенная тёмная груда – неподвижная, пугающая и противоестественная, словно лежит на асфальте распятый мёртвый человек.