Kitabı oku: «Травма. Невидимая эпидемия», sayfa 2
Часть I
Что такое травма и как она устроена
Глава 1
Как мы говорим о травме
Травма [трав-ма] сущ. – что-то, что вызывает эмоциональную или физическую боль и влияет на последующую жизнь человека.
Травма влияет на все. Многие из нас серьезно пострадали, причем внешне этого не видно. И я говорю не о любом страдании, не о краже последнего печенья или невкусном мороженом. Говоря о травме, я отсылаю ко вполне определенному типу эмоциональной или физической боли. Эта боль часто остается незамеченной, хотя в действительности воздействует на психику и мозг. И хотя мы, люди, – весьма стойкие существа, нередко страдаем от этих травматических изменений гораздо дольше и глубже, чем нам самим кажется.
С чем можно сравнить травму?
Иногда недостаточно просто дать определение, поэтому я привожу аналогии. Они помогают говорить о травме, показывать ее устройство и прокладывать путь к решению проблемы. Вот мои любимые аналогии, хотя в книге ты найдешь и другие.
Травма и вирус
Возможно, эту аналогию я использую чаще всего. И она точно уместна сегодня, в момент написания книги. Я давно догадывался об эпидемии травмы, но только с появлением COVID-19 я увидел в травме вирус – вирус, который тоже влечет слишком много смертей и других разрушительных последствий. Сама травма невидима, как и коронавирус. Видна лишь ее работа – немая и ядовитая. Она наносит вред, размножается и распространяется. Часто обратно на того, от кого пришла. К сожалению, мы не разрабатываем вакцину от травмы и не выявляем травму на ранних стадиях. А ведь пока мы не задействуем все наши ресурсы, чтобы наконец-то ответить на вызов вируса-травмы, под вопросом будут не только счастье и благополучие, но и само наше выживание.
Коронавирус изменил наше восприятие мира и отношение к окружающим. Мы носим маски в присутствии других, сохраняем дистанцию (обычно полтора метра, иногда больше), гадаем, не заражены ли они, стараемся поменьше общаться. Влияние травмы очень похоже. Из-за травмы мы страдаем от тревоги и депрессии, поэтому в общении надеваем маски (в Риме театральные маски назывались personas – личины, личности) и сохраняем эмоциональную дистанцию. Мы держимся подальше от людей, которые сами страдают от депрессии и тревоги. Разговоры с ними пустые и короткие.
Мудрый ответ на пандемию вируса —
закрыться, пока не появится лекарство.
Мудрый ответ на пандемию травмы —
открыться, и лекарством станем мы сами.
До коронавируса я думал, что в пандемию люди забывают о различиях, объединяются и сражаются против общего врага. Мне казалось, что люди слушаются докторов, следуют инструкциям местных властей и заботятся о близких и окружающих. Я пишу это в 2020 году и признаю, что горько разочаровался.
Мало кто придает значение общему благу. Более того, в новостях только и показывают людей, которые с удвоенной силой взялись за старые обиды и игнорируют смертельную опасность, растущую день ото дня. Отрицание, мелкие ссоры, шокирующее нежелание признавать неприятную правду – таков наш национальный ответ коронавирусу. Наше правительство не думало о будущем, даже когда его предупреждали. Многие трагедии можно было предотвратить, но мы упустили эту возможность, пока прятались от неудобной правды. По любым разумным критериям мы потерпели полный провал. Мы не смогли поступить правильно и сами в этом виноваты.
Я глубоко встревожен этой катастрофой. Но в то же время она заставляет меня еще настойчивее говорить о вирусе травмы. Травма ведь тоже является пандемией, причиной неописуемых страданий и отчаяния во всем мире.
Травма появляется в новостях намного реже, чем коронавирус. Однако это лишь прибавляет ей смертоносности. Как и ковид, вирус травмы сам по себе невидим. Да, мы можем распознать какие-то ее симптомы. Однако оценить степень вреда от нее еще сложнее, чем в случае коронавируса. Потому что травма изменяет сам наш мозг, наши мысли и воспоминания. Обычно о травме думают как о последствии некоего единичного события, но это лишь верхушка айсберга. Ученые, изучающие травму, говорят, что в ней много чего еще. Но – ковид это показал – мы редко слушаем ученых.
Ученые, например, говорят о том, что травма настолько опасна, что влияет на будущих детей. И речь не только о беременности, но и о тех детях, о которых мы еще даже не думаем. Травма может влиять на процесс передачи генетических черт. Это значит, что последствия травмы уже сегодня влияют на наш будущий генетический код. Даже смерть не останавливает пандемию травмы. Мы имеем дело с вирусом, который вплетается в цепь выживания нашего вида и накапливает вред от поколения к поколению.
Маски и изоляция хорошо помогают при вирусной пандемии. Они защищают нас, останавливают распространение, позволяют нам выжить и двинуться дальше. Однако травма тоже заставляет нас соблюдать изоляцию и носить маски, но уже совсем другие. Эти маски находятся внутри нас, заменяют здоровые эмоции и мысли негативом, проецируют на внешний мир наше недовольство и страх. Это плохая защита. Она лишь порождает еще бóльшую травму, позволяя нашим страданиям разрастаться и распространяться все дальше. Пандемия травмы воспроизводит себя.
Мудрый ответ на пандемию вируса – закрыться, пока не появится лекарство. Мудрый ответ на пандемию травмы – открыться, и лекарством станем мы сами. Открывшись пониманию, сочувствию и изменению, мы впустим свежий воздух и солнечный свет, необходимые нам для процветания.
Хотя аналогия с вирусом наиболее полно выражает опасность и серьезность травмы, иногда я использую два других сравнения. Они позволяют мне показать, насколько масштабными являются последствия травмы для всех нас.
Травма и загрязнение окружающей среды
Травма похожа на воздух. Она повсюду, растекается по нашим домам и телам. Мы не задумываемся о воздухе, которым дышим, пока он не становится слишком грязным (из-за смога в городах или из-за лесных пожаров) и опасным для здоровья. В таких случаях мы, конечно, используем показатели индекса качества воздуха и отслеживаем уровень содержания в воздухе основных загрязняющих веществ, например озона и угарного газа. Однако обычно мы не обращаем внимания на воздух, необходимый нам для выживания. Точно так же мы относимся к травме – игнорируем, пока симптомы не слишком заметны. Остается только мечтать о системе мониторинга, которая позволила бы нам увидеть непрерывное влияние травмы на внутреннюю и внешнюю среду. Таким образом мы могли бы свести к минимуму ее воздействие.
Вода тоже, конечно, подвержена загрязнению. Представьте себе каплю красителя в большой кастрюле с водой. Допустим, что этот краситель ядовитый. Присмотревшись, ты увидишь, как краситель-яд растворяется по всей воде. Капля красителя была яркой и насыщенной, но цвета тускнеют, когда токсин растворяется. Яд никуда не делся, он перемещается вместе с водой. Однако он уже не выглядит таким опасным – в конце концов, цвет одной капли яда в кастрюле с водой становится почти незаметен, но все же вода теперь отравлена.
Загрязнение может быть очень опасным, даже если оно не касается нас напрямую и не распознается нами немедленно. Так же и травма может подрывать наше благополучие, даже если мы не обращаем на нее внимания. Но угроза реальна, а травма наносит ущерб прямо сейчас.
Травма и паразиты
Иногда травма настолько сильна,
что мы совсем забываем о безопасности.
Третье сравнение, которое я хочу здесь привести, будет о паразитах, которые называются токсоплазма. Этот род паразитов проходит разные стадии своего развития в разных носителях. Эти носители для нее – инструменты выживания и размножения. Мы можем выяснить, какие стадии развития проходит токсоплазма и как именно она использует носителей для перехода на следующую стадию. Пример токсоплазмы завораживает, ведь она не просто живет в течение жизни в разных носителях – паразит изощренным образом использует разные виды, чтобы ускорить свое распространение.
Эволюция обеспечила токсоплазме способность передаваться от мышей к кошкам (и иногда от кошек к людям). Паразит, конечно же, ничего сознательно не планировал. Тем не менее он научился повышать вероятность поедания мыши кошкой. Заражение воздействует на мозг мыши и заставляет ее меньше бояться кошек. Такое изощренное коварство вызывает восхищение – в конце концов, мыши инстинктивно боятся кошек. И все же мышь, зараженная токсоплазмой, совершенно теряет страх. Она может, например, неспешно и спокойно прогуливаться мимо кошки.
Я считаю, что травма делает с человеком то же, что токсоплазма с мышью. Это не значит, что мы станем ужином какого-то кота, однако травма определенно воздействует на наш мозг так, что мы забываем базовые аспекты того, что значит жить полной жизнью. Она заставляет нас забыть о собственной ценности, о своих мечтах, талантах и стремлениях. Иногда травма настолько сильна, что мы совсем забываем о безопасности. Сколько раз я видел, как человек, страдавший от физического насилия в прошлых отношениях (и для которого даже мысль о насилии становится кошмаром), начинает новые отношения, в которых почти наверняка будет то же самое.
Травма меняет наш мозг почти так же, как токсоплазма меняет мозг мыши, заставляя ее забыть об очевидной опасности. Зачастую травмированные люди не обращают внимания на тревожные знаки в поведении других людей. Они фокусируются на том, чтобы изменить себя, – на том, чтобы поступать и быть лучше (не получая, опять же, поддержки от общества). Такие мысли умножают стыд, самоосуждение и ложные фантазии о том, что новые отношения будут, при должном старании, безопасными и здоровыми. Именно поэтому люди, которые пережили насилие, нередко игнорируют тревожные знаки, даже самые очевидные. Все указывает на то, что впереди будут только насилие, отчаяние и стыд. Но травма заставляет людей поверить в иллюзию, что, изменив себя, они изменят чужое поведение.
Как и токсоплазма, травма стремится выжить. Да, у нее нет сознания, но это не делает ее менее опасной и живучей. Токсоплазма эволюционировала, чтобы порождать как можно больше токсоплазмы. Точно так же травма порождает еще больше травмы, переходя от человека к человеку, от человека к другим живым существам и к планете. А потом возвращается к человеку. И она не остановится, пока мы сами ее не остановим.
Обстоятельства, предшествующие травме
Травмы различаются не только способом возникновения, но и интенсивностью, и частотой. Они, как и вирусы, загрязнение окружающей среды или паразиты, неодинаково воздействует на разных людей. В силу ряда факторов кто-то переносит их легче, кто-то – тяжелее. Поэтому если мы хотим победить травму, мы должны тщательно изучить эти факторы. Человек может быть более подготовлен к какому-то определенному типу травмы. Он сумеет благодаря жизненному опыту лучше противостоять этому врагу. Но только этому – а против другого типа травмы он может быть беззащитен.
Гипотеза множественного воздействия (гипотеза множественных ударов) учитывает и генетику, и наш жизненный опыт. Согласно этой гипотезе, наши механизмы реагирования нарушаются все сильнее и сильнее после каждого травматичного события – с каждым последующим ударом судьбы. Так, одни люди меняются до неузнаваемости после первого же столкновения с травматичным событием. Другие показывают поначалу чудеса стойкости, но затем меняются под воздействием переживаний, самих по себе менее болезненных, чем предыдущие. Например, люди, страдающие от проявлений расизма и этнических предрассудков, постоянно находятся под давлением множества факторов стресса и поэтому более уязвимы для травмы. Выдерживая удары судьбы, мы часто не знаем, что будет дальше. Мы не знаем, каковы будут последствия и когда их накопится слишком много.
Я РАССКАЖУ ТЕБЕ ОДНУ ИСТОРИЮ
Во введении я предупредил, что в моей книге много историй. Это как мои личные истории, так и истории людей, которых мне выпало счастье знать. Эти истории, как и приведенные выше примеры аналогии травмы, должны показать, как действует травма, как с ней борются и как ее побеждают. Они значимы, потому что реальны. Я, разумеется, внес изменения, необходимые для сохранения конфиденциальности. Однако я остался верен событиям и тому, как я их понял (и тому, как я их переживал, когда они касались меня). Конечно, у всех нас есть свои истории. Они помогают нам помнить о счастливых событиях, не забывать трудные моменты и делиться опытом с другими. Среди них немало рассказов о травме и о жизни с травмой. Травма в них похожа на препятствие, которое мы встречаем на пути к счастливой жизни. Но это лишь одна сторона медали. Только на первый взгляд кажется, что нам нужно просто склонить чашу весов обратно в сторону счастья.
Травма похищает наши истории.
Другая сторона, которую мы слишком часто упускаем из виду, касается воздействия травмы на работу нашего мозга и нашу психику. Причем причиной такого упущения является, опять же, сама травма. Она сама мешает нам увидеть весь масштаб ее последствий. Она пожирает наши мечты и искажает наши решения, а мы этого даже не замечаем. Травма похожа на злодея, который расположился прямо внутри нас самих. Этот враг заставляет нас сомневаться в себе, в своих способностях, в том, заслуживаем ли мы чего-то. Она искажает наши расчеты, изменяет наши внутренние критерии. Как мошенник на рынке, она добавляет веса негативной стороне нашей жизни. Она обманом отнимает наше врожденное право на безопасность и счастье, а мы ни о чем не догадываемся. Травма меняет наши эмоции и воспоминания, которые, в свою очередь, меняют наши решения и нашу жизнь.
Я заботился о многих людях. Когда кто-то из них умирал, я часто сравнивал поверхностное объяснение их смерти и скрытую травму. Это расхождение было наиболее заметно в официальном описании причины смерти. Например, официальной версией может быть автокатастрофа (хотя на самом деле причина в недавнем изнасиловании). Другой человек обманом лишился сбережений, а в заключении о смерти написано, что это было самоубийство. У кого-то цирроз печени стоит там, где на самом деле должна была быть история травмы, нанесенной в детстве издевательствами родителя-алкоголика. Травма похищает не только истории нашей жизни, но и истории нашей смерти.
ЧЕТЫРЕ ЗАРИСОВКИ
Перед тобой четыре реальные истории о травме (две из них из моей жизни), которые показывают ее последствия.
• Мне доводилось препарировать поджелудочную железу в медицинском университете, чтобы изучить все ее функции и внешний вид. Но этот орган ничего для меня не значил, пока моя не мама заболела раком поджелудочной железы. Это был очень тяжелый период для моей семьи. Мама умерла. До болезни она была здоровой и бодрой, буквально впитывала книги и шагала так быстро, что я едва за ней поспевал. Сегодня, когда я слышу слово «панкреатит», я сразу напрягаюсь. Со стороны этого не видно, но мое дыхание учащается. На ум приходят картины маминых похорон и образ родительского дивана, на котором ее нет и никогда не будет. Так, однажды в Лондоне, я вдруг понял, что не хочу идти на встречу с другом. Мы договорились встретиться на вокзале святого Панкратия, а «Панкратий» звучало слишком похоже на сама знаешь что. Я все же пошел, но по дороге меня настигло чувство вины. В моей голове грохотало: «Стоило почаще бывать дома, когда мама болела!» Но ведь я и так постоянно ездил домой! Ездил с Западного побережья на Восточное каждые две недели на протяжении многих месяцев! Мы вместе ездили к врачам, часто выбирались с мамой и папой на природу. Я помогал заботиться о ней, когда ей становилось хуже. И все равно я чувствовал вину – автоматически, рефлекторно.
• Ко мне постоянно обращаются люди, пережившие сексуальное насилие. Я уже сбился со счета. Травма, которую они пережили, проникает в каждый угол, воздействует на каждый аспект их жизни. Одна пациентка была изнасилована в темном углу двора перед домом друзей, когда она после вечеринки шла к своей машине. Она отчетливо помнит, что во дворе негде было устроить засаду, но она все равно почему-то не видела, откуда он напал. Было поздно и темно, почти все уже разошлись, а она осталась поговорить подольше со своими новыми знакомыми. Они говорили о скалолазании. После нападения у нее начались панические атаки, появились проблемы с вниманием и концентрацией. Она боялась, что ее уволят, потому что она не справляется с работой. Она боялась перевода времени на летнее время, ведь тогда на улице было бы еще темнее, когда она выходит из дома и возвращается с работы. Она чувствовала угрозу от каждого мужчины, даже от тех, которых любила и которые любили ее. Она сменила стиль одежды, чтобы сделаться совсем незаметной, так что совсем выбилась из своей компании. Но хуже всего то, что она чувствовала себя виноватой. С одной стороны, она понимала, что это не так, что в произошедшем нет ее вины. С другой стороны, все равно не могла перестать спрашивать себя, что же она могла сделать иначе? Раньше уйти? Быть осторожнее? По-другому одеться? Она начала бояться даже собственного брата и за это тоже испытывала ужасную вину. Понятно, что она даже мысли не допускала об отношениях. Или о том, чтобы снова заняться скалолазанием.
• Когда мне было за двадцать, я много путешествовал, нередко на самолете. Однажды перед возвращением из Европы я почувствовал заложенность в носу и принял какое-то лекарство. Тогда я и не подозревал, что у меня синусит, и не знал, что из-за него и из-за перепадов давления от взлетов и посадок моя слизистая оболочка совсем ослабла. Когда самолет садился в Амстердаме, где у меня была пересадка, моя слизистая оболочка лопнула. Кровь заполняла носовые пазухи и давила на нервы над левыми верхними зубами. Мне было так больно, что я несколько раз потерял сознание. То еще зрелище – особенно на самолете, пересекающем Атлантику. Я до сих пор боюсь, что при взлете или посадке во мне что-нибудь лопнет. Но и это не все. Я помню хорошую голландскую семью, которая сидела рядом со мной. Иногда, когда думаю о них, задаюсь вопросом, как повлияло это происшествие на двух восьмилетних девочек с бантиками в волосах? Ведь им пришлось целых девять часов быть свидетелями моего жалкого состояния.
• Одна из моих пациенток всегда приходила в кабинет в компании своего мужа, приветливого и веселого человека. Перед праздниками она всегда приносила мне печенье, а он его бодро нахваливал. Они постоянно гуляли вместе в парках и садах. Но однажды ее муж внезапно упал. Он не двигался, и моя пациентка была в панике. Она отчаянно искала пульс, сразу начала делать сердечно-легочную реанимацию, позвонила 911, но он умер на месте от обширного инфаркта. Это было для нее ужасной потерей. А еще она страдала от того, что не могла больше и близко подойти ни к одному из парков, где они раньше гуляли. Самые теплые и приятные воспоминания обернулись против нее. Она тоже чувствовала себя виноватой. Возможно, ей нужно было быть более внимательной? Может быть, она должна была сделать что-то иначе и спасти его жизнь? И каждый раз, когда что-то напоминало о его смерти, она лишалась сна на несколько ночей и начинала видеть кошмары. С того времени прошло уже несколько лет. Ей стало намного лучше. Но в парке она так и не была.
Все эти примеры травмы отличаются друг от друга. В одном – намеренное нападение на невинную женщину, в другом – невыносимая физическая боль. Еще в двух – смерть любимого человека (одна медленная, вторая внезапная).
Однако есть и общие черты. Одна из них – сильные негативные эмоции. Еще одна – изменение мира. Посттравматический мир выглядит совершенно иначе. Нейтральные и приятные мысли стали вызывать негативные эмоции. Женщина из второго примера не могла больше заниматься скалолазанием, потому что именно его обсуждала в тот роковой вечер. Раньше я нейтрально относился к взлетам и посадкам самолета – пока однажды кровь не залила мои носовые пазухи, причиняя жуткую боль. Словосочетание «поджелудочная железа» наполнилось для меня виной и чувством утраты, а для пожилой женщины невыносимыми стали одинокие походы в парк.
Я привел всего пару примеров того, как травма меняет восприятие внешнего мира. Но уже по ним видно, что мир после травмы меняется до неузнаваемости.
